Глава 16
– Что взбрело в голову этой окаянной бабе?! Как осмеливается она шантажировать вас? – Черные глаза Аморе гневно сверкали. – С каким удовольствием я влепила бы этой наглой дуре пару хороших затрещин.
– Миледи, я попросил бы вас все же следить за своей речью. Иначе мне придется прямо сейчас исповедовать вас, – строго произнес Иеремия.
Иезуит разыскал леди Сен-Клер в ее покоях в Уайтхолле, чтобы поставить в известность о своем решении сменить местожительство.
– Вы не представляете, как я вам сочувствую, святой отец, – оправдывалась Аморе. – Но меня приводит в бешенство, когда кто-нибудь вот так, ни с того ни с сего, подвергает вас опасности. Что вообразила себе эта грязная потаскуха…
– Миледи!
– Прошу прощения, святой отец. Больше себе подобного не позволю.
У Иеремии вырвалось нечто похожее на стон.
– Миледи, я уже говорил вам, как мне досадно сознавать, что вы все-таки решили вернуться ко двору?
Аморе скривилась. В данный момент ни ей, ни остальным придворным дамам нельзя было поставить в вину хотя бы страсть разодеваться в пух и прах, ибо ныне двор английский пребывал в скорби по королеве Португалии, матери королевы Екатерины. И большинство дам появлялись в свете в скромных, без каких-либо украшений, черных платьях. Не была исключением и Аморе, хотя и не выглядела столь уныло, поскольку ее безупречная кожа, не нуждавшаяся ни в румянах, ни в белилах, независимо от туалета превращала ее в красавицу.
– Так она на самом деле угрожала, что донесет на вас? Эта глупышка хоть понимает, чем может это для вас обернуться?
– Вот в этом я как раз не уверен, – осторожно произнес Иеремия.
Тут ему вспомнился брат по ордену Роберт Саутвелл, поэт, который во времена жесточайших репрессий периода правления королевы Елизаветы оказался жертвой предательства одной особы по имени Энн Беллами, решившей сообщить о нем властям, в результате чего Роберт Саутвелл после долгих издевательств принял мученическую смерть. Но и самой Беллами ее поступок блага не принес, скорее напротив. После того как ее изнасиловал охотник за католическими пасторами Топклифф, приложивший руку к гибели и Саутвелла, она забеременела и Топклифф выдал ее за своего посыльного.
– Вы сейчас вспоминаете об отце Саутвелле.
Иеремия невольно вздрогнул при этих словах. Какой все-таки дар проницательности у этой женщины! Она буквально прочитывала его мысли.
– На наше счастье, времена изменились, – уже другим, более оптимистичным тоном продолжала Аморе. – Его величество никогда не допустит, чтобы пастор пал жертвой бездумного применения отживших свой век законов. Как никогда не подпишет и ордер о пытках.
– Увы, но какой-нибудь чрезмерно ретивый мировой судья все еще наделен правом потребовать от попавшего под подозрение пастора дать показания под присягой, а в случае отказа бросить его в темницу, – задумчиво произнес иезуит.
– Ваш друг – судья Трелони, он наверняка поможет вам избежать неприятностей. А если не он, так я вступлюсь за вас, – заверила его Аморе.
– В этом я не сомневаюсь. Но я боюсь не за себя, а за свою паству. Отныне дом Алена – ненадежное прибежище для католиков. Я не могу допустить, чтобы они по моей милости подвергались опасности стать жертвой предательства.
– А что думает мастер Риджуэй по поводу вашего решения съехать от него?
– Он попытался убедить меня остаться. Но и он прекрасно понимает, что это чревато бедой. Мне очень не хочется расставаться с Аленом – у него я всегда чувствовал себя спокойно. Но, как говорится, иного выхода просто нет.
– В таком случае, отчего бы вам не перебраться ко мне? – предложила Аморе.
– Вы сами понимаете, что это невозможно. Если я поселюсь у вас в доме, если стану проводить там мессы, об этом моментально станет известно всем и каждому в Лондоне. И каждый будет знать, что я за пастор. Нет-нет, мне как раз следует сейчас как можно меньше выделяться из толпы, чтобы иметь возможность посещать прихожан на дому. Так что риск в моем положении недопустим.
– Где же вы собираетесь обосноваться? – с ноткой разочарования поинтересовалась Аморе.
– Это предстоит решить моему настоятелю, – пожав плечами, ответил Иеремия. – Завтра у меня с ним встреча.
Тень озабоченности промелькнула по лицу Аморе.
– Но ведь он не вышлет вас из Лондона, как я понимаю?
– Сие мне неведомо, миледи.
– Святой отец, я не могу потерять вас, – умоляюще произнесла женщина. Перспектива, что ее духовника зашлют куда-нибудь в далекую провинцию, пугала ее. – Постарайтесь убедить вашего настоятеля, что я не допущу, чтобы вас изгнали из Лондона.
– Интересно, что вы предпримете, чтобы воспрепятствовать этому? – полюбопытствовал Иеремия. Пыл миледи явно забавлял его.
– Я попытаюсь довести до его понимания, что вы единственный иезуит, который вхож ко двору и в королевские покои, – решительно заявила Аморе. – И ваш настоятель поймет, что здесь вы будете для него куда полезнее, чем где-нибудь в глуши.
Иеремия невольно улыбнулся. Как часто ему приходилось убеждаться в благосклонности этой удивительной женщины. И хотя между ними по-прежнему оставались разногласия, они ничуть не подрывали их многолетнюю дружбу.
Аморе украдкой бросила взгляд на золотые часы, стоявшие на столике рядом, и поднялась с кресла.
– Нам пора, святой отец. Король ожидает нас у себя в лаборатории. Ему не терпится услышать о ваших успехах в борьбе с чумой.
Встреча Иеремии с настоятелем много времени не заняла. Иезуит передал вышестоящему лицу настоятельную просьбу леди Сен-Клер видеть его во главе католического прихода в Лондоне, присовокупив и соответствующие аргументы. Но, как оказалось, он ломился в открытые двери. Настоятель прекрасно понимал, что его знакомство с леди Сен-Клер и частые встречи с ней лишь на пользу католической церкви. Да и слухи о том, что сам король ничего не имел против католической веры, мало-помалу становились секретом Полишинеля. Вскорости Иеремии предстояло поселиться в доме одного мастера по изготовлению хирургических инструментов на Лондонском мосту. Мастер сам изъявил желание поселить у себя пастора. И хотя это означало для Иеремии расставание с прежней паствой, решение настоятеля он воспринял с облегчением – ничего страшного, хлопоты о душах подопечных примет на себя его коллега.
Поскольку вопрос о его будущем новом местожительстве прояснился, Иеремия решил наведаться к судье домой и оповестить его обо всем.
Сэр Орландо явно расстроился, узнав о тяготах, выпавших на долю святого отца.
– Вам пойдет только на пользу, если вы обретете новое, надежное жилье, святой отец, – согласился Трелони. – И хотя мне придется теперь затрачивать куда больше времени на поездки к вам, я доволен. – Сэр Орландо предложил гостю бокал рейнвейна. – Выпейте, друг мой. Понимаю, что для вас непросто будет разлучиться с домом мастера Риджуэя – как-никак полтора года провели вы там.
– Да-да, мне будет недоставать его, – меланхолично признался Иеремия. – Досадно все-таки, что отныне мне предстоит жить в таком отдалении.
Трелони, опустошив бокал, поставил его на стол.
– Вообще-то сегодня с утра я пытался разыскать вас, святой отец, – помедлив, произнес судья. – Речь идет о ребенке Форбса. Он захворал. Сегодня рано утром ко мне явился слуга из дома Форбсов и стал расспрашивать, как найти нас.
– Кто его мог послать? Не старик же Форбс! – удивленно размышлял Иеремия.
– Нет-нет, идея принадлежала Сэмюелу. Не думаю, что старика вообще посвятили в это. Но, похоже, с ребенком действительно неладно, если Сэмюел не побоялся действовать через голову родителя.
– Тогда я немедленно должен ехать к Форбсам, – решил Иеремия.
Трелони пристально посмотрел на своего друга.
– Откровенно говоря, я бы вам этого не советовал. Айзек Форбс – пуританин до мозга костей, еще старой закалки. Он ни во что не ставит не только короля и англиканскую церковь, но и ненавидит все, что хотя бы отдаленно связано с папизмом. И стоит ему только узнать, что вы иезуит, он не замедлит сообщить об этом кому следует.
– Если ребенок действительно серьезно захворал, я обязан хотя бы попытаться помочь ему, – возразил Иеремия.
– Никто не обязывает вас так рисковать. Во всяком случае, Форбсы вполне могут найти и другого лекаря.
– Милорд, когда меня просят о помощи, я не колеблюсь.
– Святой отец, простите за дерзость, но вы поступаете чрезвычайно легкомысленно!
– Обещаю вам вести себя осмотрительно, сэр.
– В таком случае желаю вам удачи, – воздев очи горе, пробормотал судья. – И дайте мне знать, в случае если возникнут сложности.
Высокие двери со скрипом распахнулись, едва стихло эхо от стука отца Иеремии. Лакей в красной ливрее с непроницаемым лицом выслушал о цели прихода и без слов посторонился, давая гостю войти. Иеремия последовал за слугой в зал для приемов, где стал дожидаться хозяев. Не прошло и минуты, как по дубовым ступеням застучали торопливые шаги, и вскоре перед Иеремией предстал собственной персоной Сэмюел Форбс. Отец мальчика облегченно улыбнулся.
– Доктор Фоконе, как хорошо, что вы пришли. Мой сын очень плох, и я боюсь за него.
– Когда он заболел, сэр?
– Сегодня третий день. У него понос и рвота.
Разговор этот состоялся по пути в детскую, где стояла колыбель. Темперанция, мать мальчика, печально сидела рядом, отрешенно глядя на ребенка.
Иеремия, приветливо поздоровавшись, склонился над ним. Лоб не был горячим, значит, обошлось без лихорадки.
– Мадам, прошу вас распеленать ребенка, чтобы я смог осмотреть его, – обратился иезуит к матери.
Безмолвно кивнув, она взяла ребенка на руки и развязала шнурок. Освободившись из брони туго затянутых пеленок, ребенок беспокойно задвигался. Иеремия пристально осмотрел его. Ему сразу бросилось в глаза, что мальчик выглядел похудевшим в сравнении с прошлым разом, когда он впервые увидел его. Прежде круглое личико вытянулось, на тельце проступили косточки, вот только живот показался Иеремии несколько раздутым. Не мог грудной ребенок ни с того ни с сего так отощать. В особенности если принять во внимание, что и до болезни он не был столь уж упитанным.
– Сегодня его уже рвало? – осведомился Иеремия, осторожно ощупывая живот малыша.
– Да, перед самым вашим приходом, – сдавленным голосом произнесла Темперанция.
Иеремия нагнулся к лицу ребенка – дыхание отдавало кислым.
– Как я понял из ваших слов, у него понос?
– Да, – подтвердила мать. – Одной водой и слизью.
Внезапно со стороны дверей в детскую послышались неровные шаги, сопровождаемые постукиванием палки.
– Что здесь такое творится? – недружелюбно вопросил уже знакомый Иеремии старческий голос. – Что понадобилось этому треклятому роялисту от моего внука?
Все присутствующие повернулись к застывшему в дверях Айзеку Форбсу.
– Это я его пригласил, отец, – ответил Сэмюел Форбс. – Так как доктор Томпсон не может предложить ничего иного, как делать и без того ослабшему ребенку бесконечные кровопускания, я решил обратиться к доктору Фоконе. Во всяком случае, судью Трелони он излечил, и это после того как прежний лекарь сэра Орландо не в силах был что-либо сделать.
Старик с недовольной миной приблизился. Вежливо поклонившись, Иеремия обратился к нему:
– Как я вижу, вы оправились от приступа подагры, сэр. Надеюсь, ваше состояние и впредь улучшится, и скоро вы обойдетесь без трости.
Наверняка его слуги только и мечтают об этом, подумал Иеремия, который прекрасно помнил, как в прошлый раз лакеи шарахались при одном виде трости в руке старика.
– С какой стати я должен доверять вам жизнь и здоровье моего единственного внука? – проворчал Айзек Форбс, не ответив на приветствие.
– Вашему внуку дела нет до распрей взрослых. Он несмышленое дитя. И я готов ему помочь, если позволите.
Старик озабоченно посмотрел на своего отпрыска.
– Как он?
– Неважно, ребенок серьезно болен, но его состояние отнюдь не безнадежно, – ответил Иеремия, намеренно избегая категоричности суждений.
– Отчего он разболелся?
– Пока что не могу вам этого сказать.
– Его могли отравить?
Иеремия изумленно уставился на старика Форбса.
– У вас есть основания предполагать подобное?
– Знаете, доктор, в моем положении следует предполагать все, что угодно. Так ответьте же мне – могли его отравить?
– Не стал бы исключать и этого.
– Хорошо. Считайте, что вы получили от меня разрешение лечить внука. Только помните – если вы ему навредите, вы горько пожалеете об этом. Я выставлю надежного человека у дверей сюда, чтобы к ребенку не приближался никто из посторонних. И если вам что-нибудь понадобится, милости прошу обращаться к нему.
Когда Иеремия смотрел вслед старику, ковылявшему прочь из детской, его кольнуло недоброе предчувствие. Он-то хорошо понимал, что в первую очередь слуга Форбса будет следить за ним самим. И оставалось лишь уповать на милость Божью, чтобы все было хорошо, и ребенок благополучно оправился от болезни.
Первым делом следовало воспрепятствовать обезвоживанию организма и как следует напоить малыша. Иезуит попросил слугу, с важным видом застывшего у дверей, послать лакея к аптекарю и раздобыть у него сушеной ромашки и тмина. Из них Иеремия приготовил отвар и напоил им ребенка, чтобы восстановить нарушенное пищеварение.
Сидя у кроватки и вслушиваясь в дыхание ребенка, он вспоминал слова Айзека Форбса. Неужели старик прав и кто-то хотел отравить ребенка? Но кто? Кто мог покушаться на жизнь ни в чем не повинного создания? Кто-нибудь из посыльных? Но какова могла быть причина?
Вечером служанка принесла Иеремии кружку вина и тарелку с хлебом, сыром и ветчиной.
– Госпожа велела мне покормить вас, сэр. Наверняка вы проголодались.
Служанка была женщиной средних лет, выглядела и вела себя весьма дружелюбно в отличие от посыльных, с которыми иезуиту уже пришлось столкнуться.
– Маленький мой, – ласково проговорила она, нагнувшись над кроваткой. – Сколько же мы все тебя ждали, в особенности моя бедняжка госпожа. Двоих она потеряла, а если еще и этот помрет, и думать боюсь, что будет. Кто знает, понесет ли она вообще после всего этого.
– А от чего умерли первые дети? – поинтересовался Иеремия.
– Они все рождались мертвыми, – вздохнула служанка, – И в этот раз мы все так обрадовались. Роды у госпожи были тяжелые, и супруг всегда следил, чтобы ее не беспокоили. С ним была только повитуха. И хорошо, как потом выяснилось, хоть это и не по обычаю. Но я думаю, вы выходите нашего малыша, доктор.
– Сделаю все, что от меня зависит, – успокоил ее Иеремия. – Но мне очень было бы важно знать, не кормили ли его тем, чего он не усваивает.
Служанка широко раскрыла глаза.
– Думаете, малыша пытались отравить? Хотя меня, честно говоря, это и не удивляет. В этой семье странные вещи творятся. Тревожные вещи, я бы сказала.
Иеремия насторожился.
– Что вы имеете в виду?
– Ах, не следовало бы мне судачить об этом… Не мое это дело… – медлила женщина, хотя по ее виду Иеремия заметил, что ей до ужаса хотелось выговориться.
– Прошу вас, расскажите, мисс… Простите, как ваше имя?
– Ханной меня зовут.
– Так вот, Ханна, расскажите мне об этих странностях. Возможно, так мне будет легче помочь ребенку.
– Ох, сэр, дурные вещи здесь происходили.
– Что же это было? – Иеремия был явно заинтригован.
– Смерть за смертью, доктор. Всего за несколько лет в этом семействе четыре покойника.
Иеремия заметил, что служанка явно наслаждалась, обретя в его лице столь внимательного слушателя. И чтобы приободрить женщину, иезуит жестом пригласил ее сесть.
– Вы присядьте, Ханна, да выпейте со мной винца.
С удовольствием женщина сделала большой глоток.
– Вот только даже не знаю, с чего и начать.
– Сколько вы здесь служите?
– Перед самой гражданской войной нанялась. Я тогда девчонкой в Лондон приехала, и с тех пор вот и работаю в этом доме. Сэра Айзека Форбса дела почти все время держали в Лондоне, а семья проживала в имении. Его супруга очень ловко управлялась там с хозяйством, и подарила ему троих деток – двоих сыновей и доченьку. Сэмюел – старший, да вы его знаете.
– Какова судьба его братьев и сестры?
– Брат Сэмюела погиб, свалившись с лошади, – ему тогда только десять исполнилось, а сестра умерла от оспы. Трагедия! Но это случилось еще до моего прихода. Я узнала обо всем от прислуги. Потом скончалась супруга сэра Айзека. Он прямо занемог от этого. Вот тогда он и переменился страшно. Знаете, он ведь не всегда таким въедливым был, так люди рассказывают. Он любил и винца хлебнуть, и поесть сладко. А сегодня он только по большим праздникам обильно закусывает. Говорят, и по женской части хозяин тоже был не промах. Но все это давно было. Тяжкие испытания, выпавшие на его долю, ожесточили характер. А потом гражданская война началась, и сэр Айзек Форбс вступил в армию парламентаристов. Сэмюел последовал его примеру и проявил на войне храбрость, но в битве у Нейзби его тяжело ранило. Отец бросил все ради него. И правильно поступил, как выяснилось. А не то Сэмюелу и не выжить.
Набрав в легкие побольше воздуха, служанка взволнованно продолжила рассказ:
– У сэра Айзека Форбса был камердинер, которому он полностью доверял. И вот однажды бедняга вывалился из окна господского дома и отдал Богу душу. Никто не видел, как это произошло.
– Это мог быть и несчастный случай, – предположил Иеремия.
– Мог, конечно, – согласилась Ханна. – Но камердинер слыл человеком трезвым, аккуратным и осмотрительным; он не стал бы высовываться из окна по самый пупок. Да и сам сэр Айзек наверняка был убежден, что ему помогли отправиться на тот свет, потому как сразу же после этого выставил всю прежнюю прислугу из имения. Не доверял он им после такого, и все тут.
– А сэр Айзек никого не держал на подозрении?
– Нет.
– Но раз он всех выставил, кто же тогда работал? Надо ведь было нанимать других, не так ли?
– Он перевез в имение кое-кого из лондонской прислуги, и меня тоже. Я хорошо помню, как он отчаянно сражался за жизнь своего сына. Никому и близко подходить к Сэмюелу не давал.
– А чего он так боялся?
– Наверное, чтобы Сэмюела не погубили.
– Кого именно он имел в виду?
– Да никого, хотя мне не раз приходилось слышать, как он проклинал всю свою родню, сражавшуюся на стороне короля. Честно вам скажу: мы все вздохнули с облегчением, когда Сэмюел пошел на поправку, и сэр Айзек перестал лютовать.
– Это я могу понять.
– Но это еще не все, доктор, – продолжала служанка. – После гражданской войны Сэмюел женился на девушке, за которую дали большое приданое. Вот только с детьми у них не ладилось. Словно проклятие какое. Стоило миссис Форбс понести, как ей день ото дня все хуже становилось, а потом ребенок рождался мертвым. Повитуха давала ей разные травы, чтобы выкидыша не было, да без толку. И на третьих родах бедная девушка умерла. Такой удар был для Сэмюела.
– А повитуха была каждый раз одна и та же?
– Насколько мне помнится, да.
– Как ее зовут?
– Изабелла Крейвен.
– И эта Изабелла Крейвен принимала все роды?
– Да, и у теперешней моей госпожи тоже. Но последнего, вот этого, она не принимала, нет. Сэмюел не захотел и настоял на том, чтобы наняли другую. И верно поступили, как можете убедиться. По-моему, он не доверял этой Изабелле Крейвен. Чему удивляться – ни один из детей не выжил. Не спасла… или не захотела спасти.
– Вы думаете, вина за мертворожденных детей целиком на повитухе? – задумчиво спросил Иеремия. – Причем у двух жен сэра Сэмюела Форбса.
– Ну, клясться я бы не стала, – призналась Ханна. – Но признаюсь, эта Изабелла Крейвен дела своего не знала. Во всяком случае, они поступили разумно, наняв другую повитуху.
С последним утверждением Ханны Иеремия был полностью согласен. Маргарет Лэкстон оказала семейству Форбс неоценимую услугу. Чем, вполне вероятно, нажила себе смертельных врагов.
Когда служанка ушла, к кроватке сына после ужина с супругом и свекром вернулась мать. Заметив, что Иеремия собрался уходить, она стала умолять его остаться до утра.
– Вы уходите, доктор? Но малыш еще в опасности.
– Мадам, он спокойно спит. Так что не тревожьтесь. Просто через равные промежутки времени давайте ему пить отвар из трав. С утра я снова буду у вас, обещаю.
Но, заметив испуг на лице Темперанции, Иеремия уйти не решился.
– Нет, – вырвалось у нее. – Умоляю вас, останьтесь! Я очень, очень боюсь, что с ним что-нибудь случится.
– Прошу вас, мадам, успокойтесь.
Женщина, казалось, не слышала его уговоров. С расширившимися в ужасе глазами она упала перед лекарем на колени, вцепившись в камзол.
– Прошу вас, не дайте ему умереть, – словно безумная умоляла она. – Вы должны, должны его спасти, иначе он и меня убьет…
Тут Темперанция осеклась, поняв, что сказала лишнее, и разрыдалась. Иеремия стоял будто громом пораженный.
– Что вы хотите этим сказать, мадам? Как это он убьет вас? И кто этот «он»?
Он попытался взять ее за руку, но женщина вырвалась. В глазах ее стоял дикий страх.
– Мадам, прошу вас, скажите, кого вы так боитесь?
Женщина затрясла головой, после чего, отвернувшись, бросилась вон из детской. Иеремия почувствовал, как по синие побежали мурашки.
Лишь утром он снова увидел Темперанцию. Минувшим вечером, поразмыслив как следует, Иеремия все же решил остаться. Ночь он провел на стоявшей в углу небольшой кровати, где спать пришлось скрючившись в три погибели. Мальчика больше не рвало, но его продолжал изнурять жидкий, слизистый понос. Иеремия время от времени поил его отваром, и это явно шло малышу на пользу.
– Вот видите, мадам, ему намного лучше, – попытался он подбодрить измученную мать ребенка. – От души надеюсь, что он выздоровеет. Так что позабудьте ваши страхи.
– Простите меня за вчерашнее, – смущенно попросила его Темперанция. – Это все нервы и боязнь за сына. Я ведь уже двоих потеряла. Думаю, вы поймете меня.
– Мне об этом известно, мадам. От души сочувствую вам. Но вчера вы говорили, что опасаетесь за свою жизнь.
Женщина отвернулась.
– Не знаю, к чему я это сказала. Наверное, и вправду была не в себе.
Подойдя к ней вплотную, Иеремия посмотрел ей прямо в глаза.
– Вы можете доверять мне, – понизив голос, произнес он. – Если кто-то вам угрожает, только скажите – постараюсь помочь.
Она выдержала его взгляд. Сейчас ничто в ней не напоминало насмерть перепуганную, близкую к панике женщину – Темперанция вполне владела собой.
– Доктор, прошу вас, забудьте о том, что слышали от меня вчера вечером. Единственное, о чем мы все должны помнить, – это ребенок. Вылечите его.
Покорившись судьбе, Иеремия со вздохом опустился на стул.
– Надеюсь, вы понимаете, что делаете, мадам.
– Кстати, вы выяснили, отчего моему сыну стало так плохо? – решила сменить тему Темперанция.
Иеремия отрицательно покачал головой.
– Увы, пока нет. А сейчас, если вы не против, мне все же хотелось бы пойти домой.
– Но вы ведь снова придете? – с надеждой спросила она.
– Разумеется, и довольно скоро.
Покинув дом на Лиденхолл-стрит, Иеремия углубился в раздумья. Повернув на Грэшиос-стрит и направляясь к Темзе, он попытался восстановить в памяти детали визита в дом Форбсов. У Лондонского моста пастор свернул на Темз-стрит и, пройдя мимо здания гильдии рыботорговцев, у «Старого лебедя» уселся в лодку, направлявшуюся к причалу Блэкфрайер. Вскоре Иеремия уже входил в лечебницу и сразу поднялся к себе в каморку умыться и сменить сорочку. Войдя в кухню за водой, он увидел там Энн. Жена Алена готовила обед.
– Ну как? Подыскали себе жилье? – осведомилась она. В голосе молодой женщины слышалось явное нетерпение.
– Не тревожьтесь, мадам, – саркастическим тоном ответил Иеремия. – Еще пару дней, и меня здесь не будет. Так что извольте потерпеть самую малость. Зато добьетесь своего. Вот только не любви.
Поджав губы, Энн надменно вздернула подбородок. Но Иеремия не доставил ей удовольствия, позволив втянуть себя в перепалку.
Поскольку Алена не было – лекарь отправился к больному, – Иеремия не стал задерживаться и, переодевшись, ушел из дому. Сев в лодку, отправлявшуюся к «Старому лебедю», вернулся в кабачок – следовало поесть, о чем напоминал бурчавший живот. Только после этого он направился к Форбсам.
Едва переступив порог дома, Иеремия понял: что-то стряслось. Сэмюел встретил его чуть не на пороге.
– Наконец-то! – недовольно бросил он. – Как вы могли уйти, видя, что моему сыну стало хуже.
– Но когда я уходил, вашему сыну как раз стало лучше, а не хуже, сэр, – недоумевал Иеремия.
– А сейчас ему опять хуже. Вот уже несколько часов его рвет. И кричит так, что сердце разрывается.
Такой поворот весьма обеспокоил Иеремию. Может быть, некий злоумышленник, воспользовавшись его отсутствием, сумел каким-то образом дать яд ребенку? Но как? Ведь у дверей детской слуга!
Направляясь к мальчику, Иеремия заметил чуть выше на лестнице двух человек. Присмотревшись, он узнал в одном из них Айзека Форбса. Другой мужчина, примерно ровесник главы семейства, неброско одетый, был иезуиту незнаком. Оба о чем-то шептались, незнакомец с озабоченным видом слушал старика Форбса. Тот, положив руку на плечо гостю, вполголоса что-то втолковывал. И в этот момент Иеремии показалось, что в лице старого пуританина проступило что-то человеческое. Поспешно распростившись с гостем, старик Форбс стал спускаться вниз.
– Доктор, что с моим внуком? – взыскательным тоном спросил он.
Перед Иеремией был прежний Айзек Форбс – недоверчивый, агрессивный, высокомерный.
– Почему вы ушли, вместо того чтобы облегчить его страдания? – продолжал глава семейства.
– Как я только что объяснил вашему сыну, сэр, нынешним утром мальчику стало существенно лучше. И я счел возможным ненадолго отлучиться по своим делам.
– Отчего же в таком случае ему вновь стало хуже?
– Пока что не могу сказать ничего определенного, сэр. Ваш слуга должен был внимательно следить, чтобы никто из посторонних не входил в детскую. Так что, вероятно, следует спросить с него.
– Хорошо, спросим, – согласился Айзек Форбс и жестом пригласил Иеремию следовать за ним наверх. У дверей в детскую оба остановились, и старик расспросил слугу, но тот клялся, что никого не видел и никого к мальчику не впускал.
– Ты никуда сегодня утром не отлучался отсюда? – строго допытывался Форбс.
– Нет, сэр.
– Ни на минуту?
– Никак нет, сэр.
– Вот видите, доктор, – повернулся Форбс к Иеремии.
Но иезуит, похоже, не был удовлетворен таким ответом.
– Скажи, тебе кто-нибудь приносил еду или же ты сам ходил за ней?
– Я ничего не ел, сэр, и ничего не пил.
– Это самый надежный из всех слуг, – подтвердил хозяин дома.
– Хорошо, я готов ему поверить, – согласился Иеремия. – Кто входил в детскую, пока меня не было? – спросил он у слуги.
– Никто, сэр.
– Точно никто?
– Разве что миссис Форбс, сэр.
– Одна?
– Нет, сэр, вместе со своей служанкой.
– С Ханной?
– Да, сэр.
Иеремия беспомощно развел руками.
– Должен признать, загадка мне не по силам.
– То есть вы хотите сказать, что не понимаете, чем болен мой внук, – полуутвердительно произнес старик Форбс.
– Если позволите, мне хотелось бы еще раз осмотреть мальчика.
Мать малыша с потерянным видом сидела у кроватки, бормоча псалмы. Заметив Иеремию, она в слезах бросилась к нему.
– Прощу вас, вы должны ему помочь! Его опять рвет, что ему ни дашь. Так он с голоду погибнет у нас на глазах!
Иеремия, успокаивающе кивнув женщине, склонился, над кроваткой, где лежал ребенок. Малыш кричал и беспокойно вертелся, перебирая ручонками и суча ножками.
– У вас еще остались вчерашние травы? Если нет, пошлите за ними к аптекарю, – попросил Иеремия. Дождавшись, пока все уйдут, он обратился к Темперанции: – Вы кормили ребенка после моего ухода?
– Да, но его вырвало. И понос никак не прекращается.
– Что вы ему давали?
– Только отвар. Как вы велели.
– Кто готовил отвар? Ваша служанка?
– Да, она. Но Ханне я полностью доверяю.
В том, что Ханне можно доверять, Иеремия и сам не сомневался. Вероятно, следовало искать причину недуга в другом, но в данный момент он не был готов к этому. Иеремии ничего не оставалось, как только поить малыша отваром из трав и уповать на то, что они, как и в первый раз, благотворно подействуют на ребенка.
В тот вечер Иеремия без уговоров решил переночевать у Форбсов. И когда на следующий день ребенку стало лучше, весь дом вздохнул с облегчением. Но пастор не успокаивался – еще предстояло выяснить, отчего страдал ребенок. По его совету мать не давала мальчику есть до второй половины дня, но потом, убедившись, что состояние малыша улучшилось, Иеремия позволил ей покормить сына.
Приличия требовали оставить мать наедине с сыном, и Иеремия удалился в смежную с детской комнату, но дверь прикрыл неплотно. У него возникло подозрение, и следовало убедиться в его обоснованности, для чего потребовалось пойти на хитрость. Бесшумно приблизившись к двери, пастор через щелочку заглянул в детскую. Он увидел, как Темперанция взяла сына на руки, но, похоже, грудь ему давать не спешила, поскольку даже не думала распускать шнуровку корсета. Стоявшая тут же служанка подала ей что-то, Иеремия не разглядел, что именно. Так и есть, его догадка подтверждалась. Иеремия распахнул дверь и шагнул к женщинам, которые при виде его испуганно отпрянули. На пол со звоном упала ложечка, а в руках у служанки Иеремия заметил миску с молочной кашей.
– Мадам, почему вы скрыли от меня, что у вас пропало молоко? – стараясь говорить как можно мягче, спросил Иеремия.
Растерянная и перепуганная молодая мать была готова расплакаться. Ханна, поставив миску на стол, взяла ребенка у Темперанции.
– Я… я не могла, – всхлипывая, ответила женщина. – Вам ведь известно, как мой муж относится к кормилицам. Мол, они портят характер ребенку. Дескать, мой долг – самой выкармливать собственное дитя. Как я могла признаться ему, что у меня пропало молоко? Тогда он подумал бы, что я вообще ни на что не гожусь, – дрожащим голосом объясняла мать.
– И вы решили выкармливать малыша кашей?
– Да. Молока становилось с каждым днем меньше, ему не хватало. Он худел и постоянно кричал. Вот я и попросила Ханну приготовить кашу на молоке.
– А где вы брали молоко для каши?
– Покупали у молочницы, она приносит его из Финсбери, – ответила за свою госпожу Ханна.
– Я верю, что вы хотели как лучше, – деликатно произнес Иеремия. – Но это молоко не может быть свежим – его ведь приносили издалека. И пусть на вид оно свежее, многие грудные дети его не переносят. Например ваш сын. Единственная возможность вырастить его здоровым – прибегнуть к помощи кормилицы. Так что вам, мадам, придется рассказать мужу все как есть.
Темперанция с ужасом посмотрела на пастора.
– А по-другому никак нельзя? – чуть не плача, спросила она.
– Боюсь, что нет, – покачал головой Иеремия. – И лучше сказать ему сразу начистоту – так, мол, и так, – а не дожидаться, пока он сам выяснит. А он непременно все выяснит. И если пропажа у вас молока вызовет у него лишь досаду, не более, то легкомыслие, с каким вы подвергали здоровье его сына опасности, чревато уже гневом. Скажите ему, что у ребенка очень хороший аппетит. Вы ведь женщина умная, мадам. И все сделаете так, что он поймет вас.
Темперанция, сглотнув слезы, кивнула.
– Я сегодня же поговорю с ним. – И вновь устремила умоляющий взор на иезуита. – А вы не расскажете ему о том, что я виновата во всем?
– Ни в коем случае, мадам. Иногда ведь бывает, что рвота и понос у грудных детей возникают по совершенно необъяснимым причинам. Вот об этом я ему скажу обязательно. Если вы пообещаете мне больше не прибегать к молочной каше, поверьте: ребенок очень быстро поправится. А до тех пор пока не подыщете сыну кормилицу, давайте ему травяной отвар и немного бульона из телячьих косточек.
Женщина с благодарностью посмотрела на Иеремию, потом повернулась к служанке, и та с улыбкой отдала ей ребенка.
