Это было небольшое резное изображение Эхнатона и Нефертити, вместе с их старшими дочерьми, поклоняющихся Атону — солнечному диску, великому символу их революции. От диска простирались вниз многочисленные лучи света, оканчивающиеся божественными ладонями, которые протягивали анх — священный символ самой жизни — странным маленьким человеческим фигуркам с воздетыми навстречу божественному благословению руками. Несмотря на неестественно гибкие, продолговатые конечности, выполненные в стиле того периода, это был вполне узнаваемый семейный портрет. Камень был не слишком стар — его края не истер ветер, не исшершавило время. Не было сомнений, что камень принесен из города Ахетатон.

Имелись и еще несколько примечательных моментов. Во-первых, знаки, составлявшие имя Атона, были сколоты. Это важно, поскольку имена имеют силу, а значит, надругательство было произведено как угроза душе самого Ра. Во-вторых, диск Солнца, великий круг, знак жизни, также был стерт. Однако ни то, ни другое не было неожиданным, поскольку после упразднения этой религии подобное надругательство над ее символикой стало обычным делом. Гораздо большее значение имело то, что у всех членов царской фамилии были стесаны глаза и косы, чтобы лишить их в Ином мире зрения и обоняния. И еще я увидел, что царские имена самой Анхесенамон также были удалены. Надругательство носило глубоко личный характер.

Это изображение обнаружили сегодня днем в коробке в царских покоях, в те часы, когда проходил праздник. На ней была пометка о том, что ее содержимое преподносится в дар царю и царице. Никто не мог вспомнить, как ее принесли, и у ворот в царские покои не отыскалось никаких записей о ее вручении. Казалось, она попросту возникла из ниоткуда. В самой подарочной коробке не было ничего примечательного — резной ящичек, скорее всего из древесины акации, фиванского рисунка и фиванской работы. Я порылся в соломе, в которую он был упакован: ни записки, ни послания. Посланием было само оскверненное изображение. Должно быть, потребовались определенные усилия, чтобы заполучить его, ибо Ахетатон, Город Горизонта, хотя и не был совершенно покинут, но тем не менее медленно превращался в прах, из которого был создан, и туда больше почти никто не ходил. Теперь о нем говорили как о проклятом и заброшенном месте. Мы с Хаи стояли, размышляя над загадочным объектом.

— И вы думаете, что этот камень как-то связан с тем, что произошло сегодня возле храма и что, взятые вместе, эти два события представляют угрозу вашим жизням? — спросил я.

— Каждое из них и само по себе может считаться тревожным. Но оба в один день… — отвечала царица.

— То, что произошло сегодня, и появление этого камня не обязательно взаимосвязаны, — заметил я.

— Почему ты так уверен? — быстро спросила Анхесенамон.

— Публичное выступление было намеренно политическим актом несогласия. В то время как здесь — нечто более личное и скрытное.

— Звучит несколько расплывчато, — заметил Хаи.

— Первое было оскорбительной выходкой группы людей, не имевших других средств выразить свое несогласие и гнев. У них не было иного способа добраться до власть предержащих, кроме как швырнуть что-нибудь в царя во время церемонии. Сколь бы драматичен ни был эффект, едва ли это дело рук кого-то могущественного. Это изгои, не имеющие реального влияния, стоящие на периферии общества. Здесь же нечто совсем другое — более действенное, более значительное и более изощренное. Оно подразумевает умение писать и знание могущества имен, а также последствия их уничтожения. Для такого требовались значительные приготовления вкупе с конфиденциальными сведениями об охране царских покоев. Отсюда можно заключить, что второе действие было осуществлено кем-то из элиты, возможно, занимающим определенную ступень в дворцовой иерархии.

— На что вы намекаете? — сухо спросил Хаи.

— Что коробку принес кто-то, кто живет во дворце.

— Это совершенно невозможно. Царские покои тщательно охраняются в любое время дня и ночи.

— И тем не менее она здесь, — возразил я.

Теперь узкий подбородок Хаи был задран вверх. Царедворец кипел праведным негодованием, словно рассерженная птица. Но прежде чем он успел меня прервать, я продолжил:

— Кроме того, злоумышленник очень хорошо знал, что делает, поскольку своим деянием как раз и стремился породить страх там, где он будет разрушительнее всего: в сердце царя и тех, кто к нему близок.

Оба в замешательстве воззрились на меня. Возможно, я позволил себе слишком много, приписывая царю какие-либо человеческие слабости. Однако для церемоний и корректности было уже поздно.

— По крайней мере, преступник, видимо, на это рассчитывал. Смею надеяться, об этом никто ничего не знает?

Хаи посмотрел так, словно ему подали кислый фрукт.

— Мы поставили в известность Эйе. Он требует, чтобы ему докладывали обо всем, что происходит в царских покоях.

Какое-то время все молчали.

— Ты уже знаешь, о чем я собираюсь тебя попросить, — тихо проговорила Анхесенамон.

Я кивнул:

— Вы хотите, чтобы я выяснил, кто прислал этот предмет и злостно над ним надругался.

— Какая-то недобрая сила имеет доступ к царским покоям. Ее нужно обнаружить. Но нам требуется нечто большее: помимо этого я хочу, чтобы ты служил моему мужу и мне как наш… личный защитник. Наш страж. Кто-то, кто присматривает за нами. Кто-то, кого не видят другие…

— У вас есть дворцовая стража, — сказал я.

— Дворцовой страже я не могу доверять.

Я чувствовал, будто с каждой фразой силки затягиваются все туже.

— Но я — один и я всего лишь человек!

— Ты — тот единственный человек. Именно поэтому я и послала за тобой.

В этот момент последняя из дверей, которая еще могла вывести меня отсюда, обратно в мою собственную, избранную мною жизнь, беззвучно закрылась.

— Так каков же твой ответ?

В моей голове теснилось множество ответов.

— Для меня будет честью выполнить обещание, данное мною вашей матери, — ответил я наконец. Сердце мое сжалось, предчувствуя последствия этих нескольких слов.

Она облегченно улыбнулась.

— Но в то же время я не могу покинуть свою семью…

— Возможно, это только к лучшему. Наш договор должен оставаться втайне. Так что тебе следует продолжать жить обычной жизнью, а затем…

— Но Эйе знает меня, И другие узнают о моем присутствии. Я не смогу держать свои здешние дела в секрете, это сделает мою задачу невыполнимой! Вы должны просто объявить, что нанимаете меня в добавление к дворцовой страже, из-за полученных вами угроз. Скажите, что привлекли меня для независимой поверки внутренней охраны.

Царица взглянула на Хаи, который обдумал все варианты и наконец кивнул.

— Мы принимаем это предложение, — сказала она.

Мысль о ждущей впереди двойной жизни породила у меня тревогу. И, надо сознаться, возбуждение. Я обещал Танеферет, что никогда не покину семью, — но я рассудил, что не нарушу эту клятву, поскольку мне, чтобы распутать эту тайну, не понадобится покидать город. А в Меджаи, под ногтем у Небамона, меня ждало очень немного работы. Я сам удивился, что мне приходится себя убеждать.

Хаи уже издавал неопределенные звуки, намекая, что нам пора удалиться. Мы распрощались по всей форме. Анхесенамон сжала мои ладони своими, как бы желая запечатать в них те тайны, о которых мы говорили.

— Благодарю тебя, — произнесла она, глядя на меня лучащимися искренностью глазами. А потом улыбнулась, на этот раз более открыто и тепло, и я в то же мгновение уловил отблеск лица ее матери — не прекрасной маски для публики, а теплой, живой женщины.

А затем огромные створки дверей позади нас беззвучно растворились, и мы покинули царские покои, пятясь и кланяясь, и двери закрылись снова, и мы оказались в том же бесконечном, безмолвном коридоре со множеством одинаковых дверей, словно перенесенном сюда из ночного кошмара.

Мне хотелось помочиться, а кроме того, я желал увидеть, верны ли слухи о системе водоснабжения. Хаи провел меня боковым коридором.

— Третья дверь налево, — фыркнул он. — Я буду ждать перед дверьми в комнату царицы. — Он повернул обратно.

Я вошел. Помещение оказалось длинным и узким, на каменном полу были нарисованы пруды с плавающими в них золотыми рыбами. Через решетку проникал прохладный, ароматный ночной воздух. Когда я вошел, от сквозняка заколебалось пламя нескольких свечек. Я сделал то, зачем пришел; звук был слишком громким в этой торжественной, почти благоговейной тишине. Чувство было таким, словно я справляю нужду в храме. Затем я вымыл руки в тазу, поливая себе из кувшина — никакими чудесами водопровода здесь и не пахло. Я вытирал руки, когда внезапно почувствовал нечто — покалывание у корней волос на шее, смутный промельк в полированной поверхности медного зеркала, — и моментально обернулся.

Женщина наблюдала за мной с понимающим выражением — умные глаза поблескивают в тусклом свете, черные волосы стянуты тугим узлом на затылке, лицо угловатое и неестественно худое, свободное платье словно соткано из теней.

— Ты знаешь, кто я? — спросила она, тихо и спокойно.

— А должен?

Она разочарованно качнула головой.

— Я пришла, чтобы назвать тебе свое имя.

— Прямо здесь, в туалете?

— Я Майя.

— Это имя ничего мне не говорит.

Она раздраженно щелкнула языком.

Я закончил вытирать руки.

— Я была кормилицей царя. Он питался моим молоком с того дня, как появился на свет. И теперь я забочусь о нем так, как никто другой.

Должно быть, она жила в Ахетатоне. Должно быть, она вблизи видела жизнь Ахетатона и царской семьи. Известно, что матерью царя была Кийя, вторая жена царя и соперница Нефертити. Однако Кийя исчезла. А затем, позже, Тутанхамона, сына Кийи, женили на Анхесенамон, дочери Нефертити. Дети враждующих цариц и отпрыски Эхнатона, последние выжившие в своей династии, они сочетались браком. С политической точки зрения это был великий союз. С их собственной — этот союз, должно быть, обернулся адом, поскольку дети от разных матерей редко любят друг друга, тем более когда на кону стоит огромная власть и богатство.

Женщина кивнула, словно бы читала мои мысли и видела, к каким умозаключениям я пришел.

— Что ты хочешь мне сказать?

Она оглянулась вокруг, даже здесь соблюдая осторожность.

— Не доверяй этой девчонке. В ней течет кровь ее матери.

— Она царица. Как и ее мать. Почему я не должен ей доверять?

— Хотя ты и много можешь, но не знаешь ничего. Ты не видишь того, что у тебя под носом. Ты ослеплен, словно глупец перед кучей золота.

Я почувствовал, как горло у меня перехватывает от гнева.

— Ты полон гордыни. Полон тщеславия. Подумай! Ее мать избавилась от своей соперницы, Кийи, матери моего царя. Это не должно быть забыто! Этого никогда нельзя простить! Это должно быть отомщено! И все же ты приходишь, словно пес, сидеть под ее дверьми.

— Твои слова — все равно что байки на рынке. У тебя нет доказательств ничему из того, что ты говоришь. И даже если ты права, все это случилось давным-давно.

— У меня есть доказательство — мои собственные глаза! Я вижу ее такой, какая она есть. Она — истинное дитя своей династии. Ничего не меняется. Поэтому я пришла предупредить тебя: она заботится не о своем муже. Все, что ее заботит — это она сама.

Я придвинулся к ней поближе. Она еще больше закуталась в свое одеяние.

— Я мог бы арестовать тебя за это.

— Арестовать Майю? Царь не допустит этого. Он — мое дитя, и то, что я говорю, я говорю из любви к нему. Поскольку больше никто его не любит. Без меня он останется один в этом дворце. И кроме того, я знаю их имена. Я знаю имена теней.

— О чем ты говоришь?

— У теней есть своя сила, — ответила Майя и с этими загадочными словами скользнула прочь вдоль темной стены и исчезла.