Управляющий царскими владениями взял из ниши зажженный масляный светильник. Все здесь казалось приглушенным, чересчур богато украшенным и наглухо отделенным от внешнего мира. Вдоль коридора, по которому мы торопливо шагали, стояли прекрасные статуи; плинтусы украшала резьба. Я подумал о том, что происходит в этих боковых комнатах — что за люди там собираются, что они обсуждают, какие принимают решения и каковы грандиозные последствия этих решений, достигающие самого низа иерархической пирамиды и уходящие дальше, в ничего не подозревающий, лишенный власти мир? Мы шли и шли, поворачивая то направо, то налево, минуя высокие гулкие залы, где переговаривались редкие группки чиновников, и стояла стража, углубляясь в дворцовый комплекс. Это был настоящий лабиринт теней. Время от времени нам попадался слуга или стражник, они низко склоняли головы с таким видом, будто их не существует, и продолжали поправлять фитили масляных ламп.

Комната за комнатой, украшенные великолепными стенными росписями со сценами забав и отдыха знати — птицы в болотных тростинках, рыбы в прозрачной воде, — возникали и пропадали в свете лампы. Мне было бы трудно отыскать обратную дорогу. Звук моих шагов был тут неуместен, он нарушал эту всеобъемлющую тишину. Хаи скользил впереди в своих дорогих беззвучных сандалиях. Я решил производить побольше шума, просто чтобы досадить ему, однако он не удостаивал мое поведение даже взглядом через плечо. Как ни странно, но это правда — вполне можно судить о выражении лица человека по его затылку.

Мы быстро миновали пропускной пункт, где Хаи отделался от элитных стражников царских покоев одним взмахом руки; затем он ввел меня в святая святых внутренних комнат, провел еще по одному высокому коридору, и наконец мы остановились перед огромной двустворчатой дверью темного дерева, инкрустированной серебром и золотом, с резным крылатым скарабеем наверху. Хаи коротко постучал, спустя мгновение дверь отворилась, и мы были допущены в просторную комнату.

Роскошное помещение освещалось большими коваными чашами, расставленными вдоль стен, огонь в которых горел очень ровно и ярко. Мебель и отделка были безукоризненно сдержанными. Здесь, как будто говорили они, можно жить, пребывая в спокойствии и возвышенных чувствах. Однако было в этом что-то и от нарочитого спектакля, словно бы за эффектным фасадом можно было обнаружить щебень каменотеса, кисти художника и незаконченные дела.

Молодая женщина тихо вошла в комнату из внутреннего дворика, видневшегося за открытыми дверьми, и остановилась на пороге, на полпути между светом от огромных чаш и черной тенью, поглощавшей все остальное. Казалось, в ней соединялись качества и того, и другого. Затем Анхесенамон, подходя ближе, ступила на свет. Ее лицо, несмотря на всю красоту молодости, было обаятельно уверенным. Черты царицы обрамлял заплетенный по моде глянцевитый парик; на ней было собранное складками льняное платье, подвязанное под правой грудью, и его струящийся покрой, казалось, вылеплял ее изящные, точеные формы. Широкое золотое ожерелье было составлено из многих рядов амулетов и бусин. Когда царица двигалась, на ее запястьях и щиколотках тонко позвякивали браслеты; на нежных пальцах посверкивали кольца из золота и электрума. Серьги в виде золотых дисков блестели в свете ламп. Анхесенамон тщательно подвела глаза темной краской и провела черные линии от уголков наружу в несколько старомодном стиле — когда она взглянула на меня с тенью улыбки на губах, я понял, что она сознательно накрасилась так, чтобы как можно больше походить на свою мать.

Хаи поспешно склонил голову; я последовал его примеру и принялся ждать, как того требовал этикет, чтобы она начала разговор первой.

— Не уверена, действительно ли я тебя помню или же помню только рассказы о тебе.

Ее голос был полон самообладания и любопытства.

— Да будете вы живы, благополучны и здоровы! Вы были тогда очень молоды, ваше величество.

— Это было в другой жизни. В другом мире, может быть.

— Все изменилось, — сказал я.

— Ты можешь поднять голову, — произнесла она спокойно и, таинственно блеснув темными глазами, повернулась и двинулась прочь, ожидая, что я последую за ней.

Мы вышли во внутренний двор. Хаи не покинул нас, однако тактично держался на таком расстоянии, где еще имел возможность нас услышать, но при этом мог делать вид, будто не слышит. Где-то в тени журчал фонтан. Темный воздух был прохладен и полон благоухания. Царица ступала по изукрашенной дорожке, также освещенной мигающими светильниками, направляясь в лунную темноту.

Я вспомнил маленькую девочку, которую видел много лет назад: та была капризна и всем недовольна. Здесь же была грациозная и воспитанная молодая женщина. Казалось, само время смеется надо мной. Куда подевались все эти годы? Возможно, она стала взрослой очень внезапно, чересчур быстро, как бывает с людьми, на которых в молодости обрушиваются сокрушительные перемены. Я подумал о моих девочках, о том, с какой легкостью они принимают изменения в своей жизни и в себе. У них, благодарение счастливым богам, нет нужды в подобной выверенности поведения и наружности. Однако они тоже взрослели, они росли, уходя прочь от меня, в собственное будущее.

— Итак, ты меня помнишь, — вполголоса проговорила Анхесенамон на ходу.

— В те дни вы носили другое имя, — осторожно ответил я.

Она отвела взгляд.

— Выбор мне был предоставлен небольшой. Я была неуклюжей несчастливой девочкой, не особенно похожей на принцессу, в отличие от моих сестер… А теперь, когда они все мертвы, оказывается, что я должна быть чем-то гораздо большим. Меня открыли заново, но, возможно, я до сих пор не ощущаю себя достойной той роли, для которой я была… определена. Это то слово? Или предназначена?

Она говорила так, словно речь шла о ком-то постороннем, а не о ней самой.

Мы подошли к продолговатому бассейну в центре двора, с масляными светильниками по углам. Луна отражалась в темной воде, медленно покачиваясь на ее сонной поверхности. Все здесь было окутано романтикой и тайной. Мы прошлись вдоль края бассейна. Каким-то образом я чувствовал, что мы движемся к сути нашего разговора.

— Моя мать говорила, что если мне когда-нибудь будет угрожать серьезная опасность, я должна послать за тобой. Она обещала, что ты придешь.

— И я пришел, — ответил я спокойно. Воспоминания о ее матери хранились в запечатанном ларце в дальнем углу моего сознания. Было бы слишком опасно и совершенно невозможным поступить с ними как-то иначе. И то, что сейчас она мертва, ничего не меняло, ибо она продолжала жить там, где у меня не было власти ее контролировать — в моих снах.

— И поскольку вы послали за мной, а я пришел, видимо, вам действительно угрожает серьезная опасность, — продолжал я.

Рыба разбила безупречную гладь воды, и по ней разбежались концентрические круги, безмолвно плескаясь о стены бассейна. Отражение луны разбилось на множество осколков, затем понемногу вновь собралось воедино.

— Меня тревожат знаки. Предзнаменования…

— Я не очень-то верю в знаки и предзнаменования.

— Да, я слышала об этом, но это-то как раз и важно. Нас слишком легко выбить из колеи — меня и моего мужа. Нам нужен кто-то, в ком меньше суеверий и меньше страха. Я считаю себя современной — человеком, которого не так легко испугать тем, чего здесь нет. Однако выясняется, что это не так. Возможно, дворец служит нам дурную службу: в нем столько пространства и так мало жизни, что воображение населяет его всем, чего оно боится. Стоит ветру подуть не с той стороны, из Красной земли, — и я уже чувствую, как злобные духи шевелятся в занавесках. Эти комнаты слишком велики, чтобы спать в них без страха. Я всю ночь жгу светильники, я полагаюсь на магию, хватаюсь за амулеты, как малое дитя… Это смешно, поскольку я более не дитя. Я не могу себе позволить питать детские страхи.

Царица поглядела в сторону.

— Страх — могучий враг, но полезный друг.

— Думаю, только мужчина может сказать нечто подобное, — со смешком отозвалась она.

— Наверное, вам стоит рассказать мне о том, чего вы боитесь, — сказал я.

— Мне говорили, что ты умеешь слушать.

— Мои дочери говорят прямо противоположное.

— Ах да, у тебя ведь есть дочери! Счастливое семейство…

— Это не всегда так уж просто.

Она кивнула:

— Не бывает таких семейств, где все просто.

Анхесенамон помолчала, размышляя.

— Я была выдана за своего мужа, когда мы оба были еще очень юны. Да, я на несколько лет старше, но мы были всего лишь детьми, которых государство соединило из соображений единства власти. Никто не спрашивал нас, хотим ли мы этого. Теперь нас выносят наружу, словно статуи, для государственных мероприятий. Мы проводим обряды. Мы совершаем необходимые движения. Мы повторяем молитвы. А затем нас снова убирают обратно в этот дворец. В обмен на такое послушание нас купают в роскоши, потакают нашим капризам, дают нам привилегии. Нет, я не жалуюсь. Это все, что у меня есть. Много лет я не знала другого дома, кроме этой великолепной гробницы. Это тюрьма, и тем не менее она казалась мне домом… Тебе, наверное, странно, что я так говорю?

Я покачал головой.

И снова она замолчала, продумывая дальнейший разговор.

— Но в последнее время… я больше не чувствую себя в безопасности, даже здесь.

— Почему?

— О, причин много! Отчасти, возможно, из-за того, что я ощущаю некую перемену в атмосфере. Этот дворец — чрезвычайно ограниченный, в высшей степени дисциплинированный мир. Поэтому когда что-то меняется, я замечаю это тотчас же: предметы, находящиеся не там, где им следует быть, или возникающие из ниоткуда. Вещи, которые могут не значить ничего, и тем не менее, если поглядеть на них с другой стороны, могут подразумевать нечто таинственное, нечто… И вот, наконец, сегодня…

Не в силах подобрать слова, Анхесенамон пожала плечами. Я ждал продолжения.

— Вы говорите о том, что случилось на празднике? Об этой крови?

Она покачала головой.

— Нет. Тут кое-что другое.

— Вы покажете мне?

— Да. Но прежде — есть еще одна вещь, о которой ты должен знать.

Она усадила меня на длинную скамью, стоявшую в тени, и заговорила еще более настороженно-приглушенным голосом, словно заговорщица:

— То, что я собираюсь тебе рассказать, — это секрет, известный только мне и еще очень немногим доверенным людям. Ты должен дать мне слово, что будешь хранить молчание. Слова — это сила, но и молчание имеет свою огромную силу. Эти силы принадлежат мне, и их следует почитать и повиноваться им. Если ты ослушаешься, я узнаю об этом — и не промедлю с наказанием для тебя.

Она тяжело поглядела на меня.

— Даю вам слово.

Она удовлетворенно кивнула и набрала в грудь воздуха.

— Тутанхамон вскоре объявит о своей коронации и о том, что принимает на себя царские полномочия. Это должно было произойти сегодня, после того, как он пообщался бы с богами. Но этого не случилось — по очевидным причинам. На сей раз нам помешали. Но нас не остановить. На кон поставлено будущее страны.

Она наблюдала за моей реакцией.

— Но он ведь уже царь, — заметил я осторожно.

— Только номинально, поскольку в действительности вся власть находится в руках Эйе. Царством правит регент. Его сила остается невидимой, и под этим покрывалом он делает все что хочет, мы же — попросту его куклы. Но теперь мы должны отнять у него власть. Пока еще есть время.

— Это будет очень трудно. И очень опасно.

— Разумеется. Итак, теперь ты лучше понимаешь, почему я послала за тобой.

Я почувствовал, как с каждым произнесенным ею словом тени дворца сгущаются вокруг меня.

— Могу я задать вопрос?

Она кивнула.

— Вы совершенно уверены, что Эйе сам не выступит в его поддержку?

На лице Анхесенамон внезапно возникло выражение такого одиночества, какого я не видел ни у одной женщины. Словно дверь ее сердца распахнуло порывом ветра. В этот миг я понял, что из этой странной ночи не будет пути назад и не будет выхода из угрюмого лабиринта этого дворца.

— Он уничтожил бы нас обоих, если бы знал.

В ее глазах читались одновременно решимость и страх.

— А вы можете поручиться, что он уже не знает?

— Нет, не могу, — сказала она. — Но если так, то он не подает виду. Он обращается с царем презрительно и держит его в зависимости от себя, словно тот еще не вышел из детства, из которого уже давно должен бы вырасти. Власть Эйе зависит от пашей покорности. Но в своем высокомерии он не замечает опасности: он недооценивает нас — недооценивает меня. А я не собираюсь более сносить подобного! Мы оба — дети нашего отца. И я — дочь своей матери. Я ношу ее внутри меня, она взывает ко мне, вдохновляет, побуждает к действию, невзирая на страх. Настало время нам вновь утвердить себя и свою династию! И я верю, что я не одинока в своем нежелании жить в мире, которым правит человек с настолько холодным сердцем.

Мне было необходимо тщательно все обдумать.

— Эйе очень могуществен. К тому же он очень умен и очень безжалостен. Чтобы перехитрить его, вам понадобится действенный и стратегически выверенный план, — наконец ответил я.

— У меня было предостаточно времени, чтобы изучить его и все уловки его ума. Я наблюдала за ним и думаю все же, что он не видел этого. Я ведь женщина, а следовательно, не заслуживаю его внимания. Я почти невидима. И кроме того — у меня есть идея. — Царица позволила себе принять на мгновение самодовольный вид.

— Уверен, вы понимаете, что стоит на кону, — осторожно проговорил я. — Даже если вам удастся провозгласить вступление царя на престол, Эйе почти наверняка будет по-прежнему держать бразды управления. Он контролирует множество могущественных фракций и политических сил.

— Всем известно, насколько Эйе безжалостен. Однако и у нас имеются союзники, а у него есть серьезные враги. Кроме того, надо помнить о его маниакальной любви к порядку. Он скорее даст разрезать себя на куски, чем станет рисковать повторением беспорядка в мире.

— Думаю, он наверняка предпочтет сперва разрезать на куски тысячу других, а уж потом себя.

Анхесенамон улыбнулась, в первый раз за нашу встречу.

— Эйе больше беспокоится о других, о тех, кто угрожает его единовластию. Вон военачальник Хоремхеб дожидается своего часа, о чем все знают. И помни, у нас есть еще одно огромное преимущество перед Эйе. Возможно, огромнейшее из всего…

— Что же это?

— Само время. Эйе стар. У него больные кости. У него больные зубы. Время-разрушитель добралось до него и взимает свою плату. Мы же, напротив, молоды, для нас время — союзник.

Она сидела передо мной во всем безыскусном очаровании молодости, одетая в золото Солнечного бога, улыбаясь этой мысли.

— Но время, как всем известно, еще и предатель. Мы все отданы ему на милость.

Царица кивнула.

— Мудро с твоей стороны напомнить об этом. Однако наше время — сейчас. Мы не должны упустить этот момент, ради нас самих и ради Обеих Земель. Если нам это не удастся, я предвижу, что нас всех ждет эпоха тьмы.

— Могу я задать вам последний вопрос?

Она улыбнулась.

— Мне говорили, что ты любишь вопросы. Вижу, это правда.

— Когда Тутанхамон объявит о своей коронации?

— Это произойдет в следующие несколько дней. Торжественное открытие нового Колонного зала отложено. Когда оно состоится, царю предстоит вступить во внутреннюю гробницу. Это наиболее благоприятный момент для перемен.

Насколько она была умна и быстро соображала! Царю предстояло посетить богов. После подобного события наступал наилучший момент для такого заявления — оно будет опираться на авторитет освященности свыше. Я ощутил дрожь возбуждения, возможности перемены — нечто, чего не чувствовал уже очень давно. Возможно, это сработает! Но я знал, что мой оптимизм опасен и может обмануть меня и толкнуть на опрометчивый шаг. Пока что мы пребывали в мире теней.

— Вы говорили, что хотите мне что-то показать?