На Себеке была черная маска Анубиса, шакала, Стража Некрополя; нарисованные зубы бело поблескивали в темноте. Я увидел у него на шее церемониальное золотое ожерелье.

— Ты привел с собой бабуина, — сказал он своим низким, бесцветным голосом.

— Он настаивал на встрече с тобой.

— Он — Тот, Писец Иного мира. Возможно, он и заслуживает места на этом собрании, — ответил Себек.

— Сними маску, Себек, и погляди мне в глаза, — сказал я.

Великие катакомбы, этот лабиринт мрака и тишины, походили на огромное, гулкое ухо богов. Может быть, они действительно слушали каждое слово?

Себек медленно снял маску. Мы поглядели друг на друга. Я с ненавистью смотрел в его серые как камень глаза.

— У тебя мой сын. Я хочу получить его обратно. Где он? — спросил я.

— Здесь, но спрятан. Я верну его тебе. Но сперва ты должен дать мне кое-что.

— Оно у меня, но я не отдам его тебе, пока мой сын не будет в безопасности, рядом со мной.

— Покажи это мне.

Я поднял кожаный мешочек так, чтобы он мог видеть его при свете лампы. Себек жадно воззрился на него.

— Мы уперлись в тупик. Я не скажу тебе, где мальчик, пока не получу этот мешочек. А ты позаботишься о том, чтобы я не завладел мешочком до тех пор, пока ты не получишь мальчика. Так давай будем вести себя как разумные люди и взглянем на проблему под другим углом.

— А именно?

— Цена жизни твоего ребенка — всего лишь небольшая беседа со мной. Я давно думаю о тебе как об уважаемом коллеге. В конце концов, у нас ведь очень много общего.

— Нам нечего обсуждать. И я ничем не похож на тебя. Мне нужен лишь мой сын. Живой. Сейчас же. Если ты что-то с ним сделал, если повредил хоть какую-то частичку его тела…

— В таком случае, чтобы получить его, ты должен проявить терпение, иначе я не скажу тебе ничего, — холодно ответил Себек. — Я давно ждал этой минуты. Подумай, Расследователь тайн. У тебя ведь тоже есть вопросы — возможно, у меня найдутся на них ответы.

Я заколебался. Как и все убийцы такого типа, он был одинок. Он жаждал быть понятым.

— О чем ты хочешь поговорить?

— Давай поговорим о смерти — поскольку это то, что очаровывает нас обоих. Смерть — величайший из даров, ибо она одна дает нам совершенство и превосходство над этим безнадежным и пошлым миром крови и пыли, — провозгласил Себек.

— Смерть — не дар. Смерть — это потеря, — возразил я.

— Нет, Рахотеп. Более всего ты чувствуешь себя живым, когда находишься совсем рядом со смертью. Я знаю, что это так, несмотря на милый уютный мирок твоей семьи. Дорогие детки, любящая жена… Однако смертные — это всего лишь мешки с кровью, костями и мерзкими тканями. Сердце, то самое знаменитое сердце, о котором столько говорят наши поэты и любовники, — это только кусок мяса, не более. Рано или поздно все это сгниет.

— Это называется человеческим состоянием, и мы стараемся использовать его как можем. То, что делаешь ты, тоже очень банально. Ты убиваешь беззащитных, одурманенных мальчиков и девочек, а также маленьких животных. Ты снимаешь с них кожу, ломаешь им кости и вытаскиваешь глаза. И что? В этом нет ничего особенного. На самом деле это просто жалко. Ты просто школьник, мучающий кошек и жуков. Мне доводилось видеть гораздо худшие вещи. Для меня не важно, почему ты убивал их именно так. Это не имеет значения. Это был просто извращенный спектакль смерти, который ты разыгрывал для собственного удовольствия. Ты говоришь о превосходстве, однако погляди на себя; ты залез глубоко в катакомбы, одинокий, разочарованный человечек, всеми презираемый неудачник, отчаянно жаждущий добраться до содержимого вот этого маленького кожаного мешочка.

Его дыхание участилось. Нужно было поддразнить его еще больше.

— А ты знаешь, что один из мальчиков не умер? Он жив. И он тебя описал. Он сможет опознать тебя, — продолжал я.

Себек тряхнул головой.

— Слепой свидетель? Нет, Рахотеп, это ты отчаялся, а не я. Это ты здесь неудачник. Царь мертв, твоя карьера закончена, а твой сын в моей власти.

Я с трудом сдержался, чтобы не хрястнуть его об стену катакомб и не разбить ему лицо лампой. Но этого делать не следовало, поскольку как тогда я найду Аменмеса? И к тому же мне по-прежнему нужны были ответы.

— Кстати, о тех нелепых предметах, которые ты подбрасывал царю, — этих твоих странных подарках. Неужели ты действительно думал, что они испугают его?

Себек нахмурился.

— Я знаю, что они вызывали в нем ужас. Они показывали ему и этой девчонке все, чего те боялись. От меня требовалось одно — поставить зеркало перед их страхом смерти. Страх — величайшая сила. Страх темноты, разложения, разрушения и обреченности… и прежде всего страх смерти. Страх, который повелевает всеми людьми. Страх, который лежит в основе всего, что мы сделали и делаем. Страх — великолепное орудие, и я умел им воспользоваться!

Теперь голос Себека звучал более напряженно. Я придвинулся ближе к нему.

— Ты — жалкий, глупый, извращенный старик! Эйе прогнал тебя, и в отместку ты нашел способ вновь почувствовать себя значительным.

— Эйе глуп. Он не разглядел того, что находится перед ним. Он меня выгнал, предал мою заботу о нем! Но теперь он жалеет об этом. Все, что произошло позже, весь этот хаос и страх — это дело моих рук! Даже ты, знаменитый Рахотеп, Расследователь тайн, не сумел меня остановить. Ты до сих пор не понимаешь? Это я позвал тебя. Я проложил тебе путь, с самого начала и до этого момента. И ты пошел по нему, словно пес, влекомый зловонием разложения и смерти!

Я знал это — и отвергал в душе. Он увидел это.

— Да. Теперь ты понимаешь. Теперь тебя коснулся страх. Страх поражения.

Я не переставал двигаться, чтобы отогнать этот страх.

— Но за что ты ненавидел Тутанхамона? Почему ты принялся нападать на него?

— Он был потомком угасающей и вырождающейся династии. Он не годился. В нем не было мужественности. Его ум был слаб, а тело несовершенно. Его семя было порченым, от какого можно ждать лишь негодного, бесполезного потомства. У него не было никакой доблести. Я не мог позволить ему стать царем. Это необходимо было остановить. Некогда, во времена мудрецов, а не глупцов, как сейчас, существовал священный обычай — убивать царя, если его ошибки ставили под угрозу здоровье и мощь страны. Я восстановил этот благородный ритуал. Я следовал старым обрядам. Его кости были переломаны, лицо выброшено прочь, глаза вынуты; его погребальная маска была сделана из тлена и гнили, чтобы боги никогда не смогли узнать его в Ином мире. Я возродил царскую власть! Царем будет Хоремхеб. У него есть и сила, и мужественность. Он станет Гором, Царем Живущих; что же до царя-мальчишки, то он сгинет во тьме забвения. Его имя никогда не будет упомянуто вновь.

Наконец-то он заговорил о военачальнике! Я тут же поддержал тему:

— Почему именно Хоремхеб?

— Эта страна — страна скорби. Наши границы под угрозой, наши сокровищницы и зернохранилища пустуют, в наших храмах и дворцах властвуют шлюхи, воры и фантазеры. Лишь у Хоремхеба достаточно влияния, чтобы восстановить славу Обеих Земель. Я же — тот, кто обладает властью над живущими. Я — тот, кто видит богов. Я — темное солнце! Я — Анубис! Я — тень!

— Так значит, все, что ты совершил, сделано по указке Хоремхеба? Подброшенные предметы, сбитая резьба в Колонном зале, убийство Мутнеджемет? И взамен он обещал тебе славу и власть?

— Я не следую ничьим указаниям! — крикнул Себек. — Хоремхеб принял мои дары и уполномочил мои действия. Однако он — солдат. В нем нет понимания более высоких истин. Он до сих пор не знает масштабов моей работы, поскольку она заходит гораздо дальше сил и политики этого мира. Какой прок в этом мире, если Иной мир вис нашей власти?

Я ходил вокруг него со своим светильником. Я знал, что он сказал еще не все.

— Спасибо тебе за подарок — коробку с глазами. Полагаю, они принадлежат тем жертвам, что я отыскал?

Себек кивнул, довольный.

— Они были собраны вместе для тебя. Как подношение. И как знак.

— Глаза — это все, не так ли? Без них мир исчезает для нас. Мы оказываемся во тьме. Однако, как и при затмении, тьма сама по себе есть откровение. «Солнце покоится в Осирисе, Осирис покоится в Солнце!»

Он кивнул.

— Да, Рахотеп. Наконец-то ты начинаешь видеть — видеть правду…

— В твоей мастерской я нашел какие-то стеклянные пузырьки. Что в них было? — спросил я.

— Ты и этого еще не разгадал? Ха! — внезапно гаркнул он с презрением. Тот заворчал и зашевелился возле моих ног.

— Я почувствовал вкус соли… — сказал я.

— Ты недостаточно глубоко мыслишь. Я собрал последние слезы мертвых — слезы с их глаз, когда они видели надвигающуюся на них смерть. Тайные книги говорят, что такие слезы — это эликсир, в котором содержится самая суть того, что умирающий видит в свой последний момент, когда переходит от жизни к смерти.

— Однако, когда ты выпил эти слезы, то не ощутил ничего. Только соль и вода — и все. Немногого же стоят секреты ваших тайных книг!

Себек вздохнул.

— Я был вознагражден удовольствием от самого действия.

— Полагаю, ты одурманивал своих жертв, чтобы с большей легкостью совершать свои изуверства? — сказал я. — Полагаю, они не сопротивлялись. И полагаю, ты сумел показать им агонию их жалкой плоти в мельчайших деталях.

— Как всегда, ты упускаешь более глубокий смысл. Я оставлял тела в качестве предупреждения царю. Однако мне было нужно нечто другое, нечто более важное.

— Тебе нужно было видеть.

Он кивнул.

— Смерть — самый великолепный момент в жизни. Созерцать это мгновение перехода, когда смертное существо отдает свой дух, передает его из величайшей тьмы в свет Иного мира — значит испытывать величайший восторг, какой только может предложить нам эта жизнь.

— Однако твои эксперименты обернулись ничем, не так ли? Все эти переломанные кости, золотые маски и мертвые лица оказались всего лишь жалкой бутафорией. Никакой трансценденции. Зелье давало иллюзии, но не видения. Мертвые попросту умирали, и все, что ты видел в их глазах, — боль и скорбь. Вот почему тебе и понадобилось вот это.

Я помахал перед его очарованными глазами кожаным мешочком. Себек потянулся к нему, однако Тот внезапно прыгнул на него, а я убрал руку.

— Прежде чем я дам его тебе, а ты вернешь мне моего сына, скажи мне одну вещь. Как ты добывал опийный мак?

Я был вознагражден искоркой удивления, блеснувшей в его неподвижных глазах.

— Его несложно достать, — осторожно ответил Себек.

— Разумеется — для медицинских целей, в небольших количествах, особенно если ты сам лекарь. Однако же это далеко не все: существует тайная торговля. И я думаю, ты знаешь об этом очень многое.

— Я ничего об этом не знаю, — пробормотал он.

— Ерунда. Спрос на даруемые этим зельем наслаждения сейчас настолько велик, что его не в состоянии удовлетворить доставляющие его отчаявшиеся девочки и мальчики, сколько бы их ни было. Однако они очень полезны, чтобы отвлечь внимание городской Меджаи от более масштабных дел. Позволь, я расскажу тебе, какова схема. Опийный мак выращивают в странах хеттов, а затем его сок контрабандой ввозится в Фивы — на кораблях, через порт. Зелье хранится и распространяется в увеселительных заведениях. Все официальные лица, на каждом этапе — от пограничных стражей и портовых чиновников до должностных лиц, санкционирующих эти заведения — подкуплены. Всем нужно как-то выживать, особенно в нынешние тяжелые времена. Но больше всего меня поражает вот что: каким образом в военное время удается переправлять грузы из страны наших врагов-хеттов через пограничные заставы нашей армии? Этому есть только одно объяснение. А именно: армия сама участвует в этом промысле.

— Что за необычная фантазия! — насмешливо фыркнул Себек. — С какой стати армии потворствовать чему-либо подобному?

— Прибыль от тайной торговли позволяет Хоремхебу добиться экономической независимости от царской казны. Мы живем в современном мире. Времена примитивного грабежа, мародерства и разбоя давно прошли. А независимо финансируемая, хорошо экипированная и обученная армия — чрезвычайно опасный зверь.

Себек надолго притих.

— Даже если эта нелепая выдумка и справедлива, она не имеет никакого отношения ко мне, — наконец проговорил он.

— Еще как имеет. Ты полностью в курсе дела. Ты лекарь. Твои знания галлюциногенных препаратов делают тебя чрезвычайно ценным. Хоремхеб нанял тебя не просто ухаживать за своей сумасшедшей женой — нет, ты должен был присматривать за делом здесь, в Фивах. Ты надзираешь за прибытием груза в порт и следишь, чтобы он без помех разошелся по увеселительным заведениям. Однако я не думаю, что Хоремхеб знал всю правду о твоих мерзких личных делишках. Не так ли?

Себек глядел на меня пустыми глазами.

— Ну хорошо, Расследователь тайн. Мои произведения искусства были персональным подношением Хоремхебу. Это был мой вклад в его кампанию по завоеванию власти, моя жертва: хаос и страх. Но какая польза тебе от этого знания? Наоборот, оно станет твоим приговором. Теперь я не могу тебя отпустить. Ты здесь в ловушке, в этом подземном мире тьмы. Ты никогда не найдешь выхода к свету. Поэтому сейчас я скажу тебе правду. И буду глядеть, как ты страдаешь. Зрелище твоего горя более чем вознаградит меня за отсутствие того, другого видения. Я ведь не глупец. Кто может сказать, что ты мне принес — настоящее снадобье или фальшивку?

И затем он издал крик, в точности повторяющий крик моего потерянного мальчика. Обсидиановый клинок страха скользнул мне меж ребрами и пронзил сердце. Неужели Аменмес, мой сын, мертв?! Я почувствовал, что опоздал. Он победил.

— Что ты сделал с моим сыном? — Мой голос звучал надтреснуто.

Я шагнул к Себеку. Он отступил назад, подняв лампу так, чтобы ее свет ослепил меня и скрыл его лицо.

— Ты знаешь, что крикнул Осирис Великому богу, когда впервые оказался в Ином мире? «О, что за безрадостное место! В нем нет воды, нет воздуха, его глубины неизмеримы, его тьма черна как ночь. Неужто мне суждено безнадежно бродить здесь, где невозможно жить в спокойствии сердечном или удовлетворить любовные желания?» Да, мой друг. Твой сын стал моей маленькой жертвой Осирису, богу мертвых. Я спрятал его — далеко-далеко, в глубине этих катакомб. Он еще жив, но ты никогда не найдешь его, даже если у тебя будет все время в мире. Вы оба погибнете здесь от голода, затерянные в вашем собственном Ином мире… Вот теперь, Рахотеп, твое лицо воистину открылось в Доме Тьмы!

Я набросился на него, Тот поднялся на задние лапы, рыча и скаля зубы, однако Себек внезапно швырнул в меня своей пылающей масляной лампой и скрылся во мраке.