Я спустил Тота с поводка, и он прыжками унесся во тьму. Красный свет от горящего масла, выплеснувшегося из лампы Себека, разлился по стене за моей спиной.

Я услышал лай, и затем — к своему удовлетворению — вопли. Однако Себек был нужен мне живым, он должен был еще дать показания, а прежде всего — вернуть мне сына. Выкрикнув резкий приказ бабуину, я побежал по темному проходу к скорчившейся на земле фигуре. Я поднял лампу. Зубы Тота оставили глубокие следы на шее Себека, на его изувеченном лице зияла огромная рана, один глаз был вырван из глазницы, и плоть щеки свисала клочьями, обнажив кости и сосуды. Из раны на шее толчками выливалась темная кровь. Я опустился на колени рядом с лежащим Себеком и притянул его изодранное лицо к своему:

— Где мой сын?

В его горле забулькала кровь: он пытался смеяться.

Я прижал большие пальцы к его глазницам.

— Что ты видишь теперь? — шепнул я ему на ухо. — Ничего! Там нет ничего. Ты сам — ничто. Нет никакого Иного мира. Тьма, которую ты видишь — это и есть твоя вечность!

Я нажимал все сильнее и сильнее, вдавливая его глаза в глазницы, и он забил ногами в пыли, словно пловец, утопающий на сухой земле; он запищал, словно крыса, и я ощутил под своими пальцами кровь. Я продолжал давить, пока его мерзкое сердце не выкачало из тела последнюю порцию черной крови. Себек был мертв.

Я пинал бесполезный труп и не мог остановиться, я втаптывал в пыль остатки его лица, пока у меня не кончились силы. После этого я рухнул наземь, всхлипывая от сознания своего поражения. Потому что его смертью я не добился ничего. Я все сделал неправильно. Масляная лампа быстро догорала, но мне было уже все равно.

И тогда я вдруг услышал нечто, где-то далеко-далеко: крики и плач ребенка, который проснулся после кошмара и обнаружил, что находится один в темноте.

— Иду!

Крики Аменмеса стали громче.

Бабуин скакал впереди, все дальше углубляясь во тьму, однако уверенный в себе; он сворачивал то вправо, то влево, делая выбор за меня. И все это время мы обменивались криками — сын с отцом, — криками ради спасения жизни.

Тот отыскал мальчика в конце одного из самых глубоких тоннелей. Маленькая головка ребенка торчала над краем горшка, достаточно вместительного и для взрослого бабуина. Его личико было перепачкано слезами и грязью, он безутешно вопил. Я пошарил вокруг в поисках камня, которым можно было бы разбить горшок, не причинив мальчику вреда. Я целовал вопящего мальчика и пытался хоть немного успокоить его, снова и снова повторяя: «Аменмес, мальчик мой». С первого удара горшок не разбился. Мальчик заорал еще громче. Следующий удар я направил точнее, и горшок раскололся. Я отшвырнул половинки в стороны, наружу каскадом полилась грязь, и в конце концов на моих руках оказалось дрожащее, холодное, грязное тельце моего сына.

Лампа угасала. Нужно было попытаться отыскать путь наружу до того, как мы лишимся света. Я крикнул Тоту: «Ищи!». Бабуин гавкнул, словно бы понял, и поскакал вперед. Я подхватил мальчика под мышку и побежал следом, тщетно стараясь на бегу защитить пламя от ветра.

Однако очень скоро огонек заморгал и потух.

Абсолютная тьма. Мальчик захныкал и снова начал плакать. «Ш-ш-ш», — проговорил я, пытаясь его утешить.

— Тот!

Бабуин подбежал ко мне, и я ощупью, привычными движениями закрепил поводок на ошейнике. Он ринулся дальше в темноту, и я мог только следовать за ним, стараясь не причинить мальчику вреда, поскольку то и дело налетал на стены и спотыкался на неровном полу. Надежда — нежнейшее из чувств — снова замерцала во мне, такая же слабенькая, каким был огонек лампы. Я в отчаянии поцеловал глазенки моего сына. Теперь он лежал тихо, как будто мое присутствие в этой темноте успокоило его и любой поворот судьбы отныне считался приемлемым.

А потом во тьме возник слабый отсвет. Возможно, я выдумал его — возможно, то было порождение моего отчаявшегося ума… Но Тот снова гавкнул, а затем точка света распалась надвое, и я услышал приближающиеся крики, доносившиеся словно из потерянного мира жизни и света. Я закричал в ответ. Огоньки повернулись, собрались вместе и начали приближаться, словно суля священное избавление из тьмы. Пока они плыли ко мне, я опустил взгляд на маленькое личико моего сына. Его широко открытые глаза не отрываясь смотрели на огни в темноте, словно вышедшие из сказки, чтобы принести ему счастливое окончание страшной истории.

В дрожащем свете первой же лампы я увидел знакомое лицо, на котором одновременно читались испуг и облегчение, — Хети.