Они воплощают собой вечно спешащую куда-то жизнь, и их девушки тоже, не зря же они — друзья, которые вымажут друг друга грязью, когда после защиты диссертаций будут драться за теплые местечки. А жизнь жалкая, жизнь тощих ребятишек с испорченными зубами, позвоночниками и позвоночными животными, которых они выращивают, чтобы потом убивать, стоит на месте, смотрит на лыжников, скатывающихся с горы, и предается мечтам об олимпийском золоте. Австрия — главная статья экспорта, ей нужно отправить на экспорт саму себя, целиком отправить в спорт! В «Кроненцайтунг» нам сообщают о состоянии снежного покрова и о том, когда мы сможем еще разок съехать с горы мимо этих жалких фигурок. Не кручиньтесь, вы вправе позволить себе такую крутизну! Деревня простирается на лугу не для того, чтобы вы вступили в кучку дерьма.

Михаэль смеется громче всех, у него самые далеко идущие намерения. Женщину, которая стоит здесь на склоне дней своих, он, возможно, пригреет и во второй раз, а может быть и нет. Визжа от любопытства, как ребенок, он извлекает свой уд. Или он у него случайно вывалился? Девушки, которые выглядят такими пустышками в журналах, делающих из них прелестную картинку, становятся в круг и своими плоскими лобиками укрывают от других странную парочку, занимающуюся в снегу непонятным делом. Он и она смеются, пьют и сплетаются в клубок. Прямо из снега торчит двухлитровая бутылка вина и бутылка коньяку. Все равно, чем они заняты, они уцепились за горный склон и пребывают там наедине друг с другом, пока их не настигнет лавина. Их собственные шкуры не уплывут от них. В их половых органах еще не происходит брожение, их можно пить, как теплое молоко. Они ничего не замечают вокруг. Под визг своих внутренних голосов Герти и Михаэль скатываются в подлесок, окружающий сосну. Становится тише. В роще они создают свой островок, сейчас все начнется. Михаэль демонстрирует, сколь слабо возбужден его член, а влагалище Герти выделяется под шелком очень отчетливо, будто она надеется куда-нибудь доплыть в этой дырявой лодке. Свят-свят, там, на склоне, шумят люди, словно они превратились в один громкий крик. Нам никак не расслышать, какие глупые проказы устраивает клитор, который Герти с таким удовольствием подставила бы под пальцы Михаэля. Всю эту свору на горном склоне мать-природа как раз вылущила из оболочки, словно сосиски! Михаэль демонстрирует Герти орган, имеющий неограниченное хождение, ей с силой отводят в сторону руки, которыми она пытается укрыть лицо и пах. Насколько я вижу, и то и другое до предела заполнено грозными мелодиями. Парни удерживают ее беспокойные руки над головой. В этом положении не помашешь своей семье с экрана телевизора. Женщина вытягивается в сторону Михаэля. Лицо ее стягивается в складки, как сообщают об этом тем, кто стоит вокруг. И все же оно говорит о любви. Из всех песен самая важная та, что дает нам возможность торжествовать и увеличивать нашу цену. Шелковое платье задирают до талии, а трусики, которые ей так нравились, стягивают вниз. А теперь пощекочем тьму, пока она с шумом не накрыла нас. С этой целью в наш дом явились друзья, чтобы пошире растянуть половые губы, которые женщина всегда носит с собой: а теперь вперед, окунись в глубину, развороши муравейник. Там все кишит, как в привокзальной уборной ночью, где несет вином, от которого избавляются набравшиеся под завязку посетители, пуская струю. А теперь все эти тряпочки и матерчатые складочки растягивают по сторонам так, что Герти воет от боли. Ей обещают, что все снова вернут на место, и складывают ее влажные листочки столь же небрежно, как рекламный проспект. Уж палец-то мы туда вставим, а потом понюхаем его, прежде чем наш странник исчезнет в ее сливном отверстии. Мы и не предполагали, какие длинные тени уже легли на это одушевленное существо, и длину мы измерим шлангом, который обнаружим здесь, за закрытой форточкой брюк, потаскав его за волосы, пощипав и попричитав над ним. Поп-музыка играет по заявкам слушателей, ноги Герти растянули так широко, насколько удалось, а наушники плеера прижали ей к уху. Она лежит, а в ее паху небрежно роются чьи-то руки, она такая сочная, и муж Герти обычно заскакивает в нее и выскакивает наружу стремительными шагами. Он приближается издалека, мы слышим его громкую поступь. Невероятно, какую фантазию можно проявить, придавая эластичным половым губам самую причудливую форму, словно под гнетом судьбы. Их можно скрутить в кулек, а сверху над ними высятся холмы сбившегося в комок платья. Ей ведь больно, неужели это никому не приходит в голову? А теперь посмеемся еще, пощиплем ее и побарабаним по ней, вот здорово! Эти детишки бродят по миру, с удовольствием повествуя о своих подвигах. Уже невозможно определить, трудился ли над ее прической парикмахер. Герти сникла за нагроможденными на ней холмами, осмеянная с ног до головы, как и весь ее пол, которому дозволено управляться с домашней утварью, но запрещено распоряжаться собственным телом. Она поникла, словно трава под острой косой. Эту плоть расчленяют, словно в веселой игре, и она отправляется на покой, забываясь сном и снимая большой урожай: прежде всего это касается молодых девушек, заливающихся неудержимым смехом, от которого кожа на лице трескается. Их волосы еще не требуют специальной готовки, ими можно наслаждаться (в сыром виде). Они кого-то любят. Словно орлы, которые высиживают своих птенцов за облаками, почти в пустоте, но все же им пришлось тащить яйца на такую высоту. И старики ненавидят детей, а брюки тем временем слегка приспускают с бедер.

Нет, мы не зайдем настолько далеко, чтобы силой получить свое от Герти — мы и сами обретаемся в рабстве. Ведь и так ветер и вся эта любовная шайка превратили ее в шубу, расстеленную во всю ширь. Ее дергают и валяют без меры и цели, не так уж многим она располагает. Я не знаю, но, вероятно, для Михаэля настало время показать всем еще кое-что: его мать, а главное — отец, не поскупились на то, что касается его милого дружка. Михаэль ходит кругами, однако член толком не поднимается, в свежевыжатом половом органе плавают ледяные кубики. Он размахивает им перед женщиной. Слышите, как грохочет гром? Тогда почему вы не отступаете назад и заставляете меня смотреть по видео на людей, яростно взъерошивающих свои половые органы? Ваше место на скамейке запасных, там никто не увидит ваши худосочные ягодицы и усталые собачьи соски, когда вы обстоятельно раздуваете пламя. Вам неловко, и вы ловко мажете себя сливками, чтобы стереть различия между вами и порядочным классом людей (качество экстра-класса). Отправляйтесь со своим несчастьем к господину, который живет этажом выше, но не пытайтесь разбудить мертвых! Из михаэлевой колючки ничего не появляется наружу, кроме быстрой струи, люди тянутся к нему через поле. Горы нависают над озером, руки гребут в одиночку. Девушки стоят вокруг и смотрят, голос больше не сочится сквозь расщелины, девушки хватаются за свои привлекательные локоны, за хитрые половые органы, которые могут завлечь кого угодно. Они готовы обвить своими локонами любого, кто перед ними появится и кого они научились отличать от других по прическе, одежде и машине.

Михаэль с помощью своего маленького друга рекламирует громогласную специализированную торговлю. По телевизору чувства пылают маленькими порциями. Они предназначены в пищу нашей молодежи, которая барахтается в снегу или в воде, почти не переводя дух. Да, молодой человек — тот еще фрукт. Бедная Герти.

Ее подвергают жестокому испытанию в школе жизни. Они молча смотрят друг на друга и присматриваются друг к другу, как к закуске. Однако горы стоят неподвижно, им в голову не приходит раздвинуться и пропустить автомобиль. Для настоящей радости нужно немного: слегка поразвлечься на берегу у красивой реки — как наши красивые поэты — и отовариться в золотых сетях спортивных магазинов, разве вам этого не достаточно?

И еще два слова: эти девушки как раз пришли в себя, растут и колосятся пучки волос на лобке, альпийская горячка цветет на их округлых склонах, они пышут здоровьем, они уютно устроились в самих себе, на них смотрят через окна иллюстрированных журналов. Они склоняются над женщиной, они тоже пьяны! Потом они уйдут. Откуда их прислали и какие разговоры они ведут со своими божественными девичьими дневниками? Где мы остановимся, может, в завитках волос у них на лобке? Горы смотрят на нас, смотрят туда, где курчавятся деревья. Сегодня эти люди отправятся праздновать день рождения и будут глазеть на других маленьких постоянных гостей. Они словно дети, взвихренные, волнисто-завитые, висят на помочах наших завистливых взглядов, уважаемые дамы другого склада, встречающиеся нынче все реже и глубоко врезающиеся в нашу память, когда их показывают в телевизионных сериалах. Мы не можем удержать в себе воду, когда она закипает и рвется наружу из нашей оболочки. Будем откровенны, не мы наделяем их многообразными лицами, возраст делает нас все более похожими на нас самих, мытых во всех дорогих водах. Успокойтесь и вы, зажатые теперь в берегах, ставших вдруг неимоверно узкими! Каждому свое, милые крошки! Это еще не предел для нашей фирмы, а лишь рекомендации, в рамках которых должна держаться наша цена.

Михаэль явил свой уд на свет божий, подавая знак, что ему никак не сдержать себя. Сначала ему нужно снова зарядиться. Громко смеясь, он садится женщине на грудь и удерживает ее руки над головой. Его макаронина просится ей в рот, дабы она полакомилась этой пищей. Герти все это очень хорошо известно, в ее полуспущенных трусиках что-то происходит. Из-под нее с шипением бьет струя. Она снова выпила лишнего. Девушки со смехом стаскивают с нее мокрые трусики. Ноги Герти теперь ничем не связаны. Все участники делают по глотку из фляжки, но достоинство Михаэля по-прежнему висит настоящей тряпкой. Голову Герти, ее маленькую пристройку, скособочившуюся рядом с роскошной виллой ее желаний, окунают в не совсем трезвую лужу. Миленькую скважину и миленький задний проход со смехом теребят пальцами, тычут ими внутрь, о, скорей бы сон вновь укрыл ее своими крылами!Куда нам идти, где нам оставаться? Ноги женщины раскиданы в разные стороны как лягушачьи лапки. Она неистово сучит ногами. Ведь по правде ей не так уж и больно, иначе зачем было создавать это общество с безграничной безответственностью? Михаэль тычет своим прутиком в ее голый холмик, маленькие мальчики играют без устали, чтобы усладить себя. Стоп, а вот что-то новое, он выливает остатки из бутылки прямо в ее вагину и даже отвешивает ей пощечину, впрочем, не слишком сильную. Ой, мы горим.

Падает сказочный снег, как это бывает иногда зимой. Отброшена в сугроб последняя пустая бутылка. Никто не хочет всерьез отпить от Герти глоток, хотя она готова раздавать себя, пока снова не зазеленеет травка. Ее вульву опять растягивают, а затем (эта брошюрка нам уже известна) со смехом захлопывают. Ее губки чмокают в умелых руках. Все это на самом деле не так уж и важно. Там, в стороне, откуда мы притащили сюда Герти, лыжники по-прежнему барахтаются в маленьких озерцах из пива и охотничьего чая с ромом. Они излучают веселье и издают вопли. Лесная почва тоже набралась под завязку под грузом их удовольствия. На голову Герти натягивают подол платья, словно мешок, в котором ей предстоит согреться среди фирменных этикеток. У дамского пояса нет никаких вредных побочных воздействий, когда мужчина намерен основательно пройтись по женщине своим членом. Михаэль размахивает своим органом перед лицом Герти. Она этого не видит, неуклюже вертя укрытой головой то в левую, то в правую сторону, помня о михаэлевой пище богов, которая сохраняется в своей извечной форме, в своем уникальном формате. Ее лицо, на которое молча смотрят деревья, снова извлекают наружу и силой разжимают ей зубы. Ее слегка бьют по щекам, при этом чувствуется, с каким трудом ее челюсти удерживают лицо в его нынешней форме. Милые мальчики и девочки, вы тоже должны держаться вместе, да вы так и делаете, стянутые узкими футболками! Делаете ловкими руками и шикарными головными уборами. Поступим так, словно мы, глядя друг на друга, смотрели фильм, который имеет убойный успех (убойный фильм). Они расстегивают на Герти верхнюю часть платья и открывают обе груди, выпрастывая их из шелковой оболочки. Вот теперь у нас получилась прекрасная картинка, э-ге-гей! Природа выплеснула из своего резервуара обе мясистые лепешки, довольно неравномерные. Мои дорогие австрийки и австрийцы весело смеются, а после просмотра телефильма все снова смешаются с толпой! Нередко бывает так, что под легкими ударами покоится прекрасная судьба, вот только ответьте: куда я наклеила обои? Вот они, на мне! Так мажут клеем самих себя. Герти приходится разжать зубы и впитать в себя этот клей. Между прочим, очень здорово кататься на санках, только прошу вас, никогда не катайтесь там, где есть лыжники: они не потерпят, когда их, последних праведников в этом мире, оскорбляет и достает тот, кто скорчился на одной-единственной движущейся доске. Ваши моторизованные санки среднего класса стоят сами по себе в местах парковки и распахиваются навстречу владельцам, которых слишком поздно сняли с огня и которые успели покрыться коричневой корочкой. Их можно встретить именно здесь, обратите внимание на приложенную карту местности! Вам надо только твердо верить в нечто убойное и метко бить кого-нибудь в челюсть. А в Герти все еще бьется миленькое пламя, которое предстает в виде колбасы, торчащей у нее изо рта. Да, уважаемые герои и господа, позвольте мне еще раз взглянуть в глазок камеры, ведь у вас тоже напрягся член!

Нет, запасных частей пока нет в наличии. Гроза, насланная нашим Богом, голосом пола, кратчайшим путем гонит нас к гибели. Оставим мужчине его чувства, чтобы он в тишине и покое мог прочувствованно поразмышлять о себе! Мы, женщины, должны обустраивать сами себя и прислушиваться к гулкой и далекой тишине, доносящейся из ваших безжизненных приборов, уважаемые господа, из приборов, сотрясающихся даже под слабым напряжением гарантийного талона в страхе, как бы не вышел срок их годности. О нас мужчины думают в последнюю очередь! Михаэль поселился в ней чужаком, чужаком он ее и покидает. Может быть, с его полувялого отростка упадет еще несколько капель Герти на лицо, которое не удалось вовремя уберечь. Друзья и подруги с горящими от веселья и жизненной полноты лбами возвращаются в теплые края и восстанавливают свои силы, прежде чем станут рабочей силой с высоким положением в обществе. Ничего не поделаешь. А потому — из-за стойки бара шагай прямо в гущу жизни и не заботься ни о чем! Столик, накройся, и Герти снова упаковывают в одежду. Михаэль, не разогревшийся даже для скромного дебюта, от всей души смеется. Все они намерены теперь наперегонки скатиться вниз с Альп, словно несущий свежесть поток. Так они поднимут бучу и снежную бурю в этом ярком свете, и все для того, чтобы им, сыновьям долины, довелось еще разок как следует размахнуться и похлестать вокруг своими хвостами. Они нетерпеливо вливаются в ряды тех, кто скоро тихо уснет навеки. Они пробиваются в первые ряды, и те, кто рожден в нищете, не будут на них в обиде! Им хорошо известны заповеди отца! Между нами не возникнет недоразумений перед станцией подъемника, где все вокруг завалено пластмассовыми стаканчиками. Недоумков, отправившихся на чужую территорию и встретившихся здесь, отталкивают в сторону, пусть они побудут в компании им подобных. Пусть терпеливо выстаивают в очереди вместе со своими прекрасными долгоиграющими пластинками, которые собирали всю жизнь. Их князья поют сейчас в хоре, и поют намного громче! Кроме того, молодость проходит сама по себе и проходит вовсе неплохо.

Я понимаю, вы выглядите вполне согревшимися.

Их вовсе нельзя назвать детьми печали. Они помогают женщине подняться на ноги, отряхивают ее, снег под ней насмешливо скрипит. Из-за этих сынков ей не пришлось слишком сильно страдать. Кто-то сует ей в руки мокрые трусики — открытку на память. На ней даже застегивают шубу. Пищевая установка ее тела снова начинает пропитывать волосы жиром. Она уже подписала чек, осталось только подогнать по фигуре новые платья из бутика. Она хотела заново обтянуть свое тело, однако с каждым днем все сильнее ощущает тяжелые мешки, которые тащит на себе ее кожа. Эти сыновья и дочери, золотые яйца в гнезде общеобразовательной школы, не имели в виду ничего дурного. И нас в любой момент могут стряхнуть с нашего хлипкого дерева! И тогда мы как листва упадем в прекрасный сад владельца, усеянные мучнистой росой. Жена директора может считать и рассчитывать сколько угодно — ей не удастся собрать себя в кучку, чтобы запалить из своих листьев сколько-нибудь пристойный костер. Одни лишь дети, ведомые небом, поют в хоре, когда они попадают в этот дом и смеются над своими родителями, стоя на роскошном ковре. Потом мы этого не услышим. Михаэль готов теперь с ней поболтать, ведь уже слишком поздно. Он с шумом роется в ее шубе и под платьем, со смехом оттягивает и крутит ее соски. Другую руку он сует ей между ягодиц. А потом вдобавок забирается своим рассудительным языком в ее рот. Свой член он добровольно отозвал назад, чтобы еще раз подвергнуть его обработке. Михаэль всегда рад, когда он может с ним позабавиться. И где только не шастает этот тип! Не завершилось ничего, кроме времени. Хлопают дверцы машин, они разговаривают о друзьях и о приятных вещах, за которые заплачено, которым они доверяются, как спортивным снарядам, которые у них есть или которые им приходится изображать самим. Но все напрасно! Божественные люди никогда не станут равными обычному человеку, они могут только радоваться, что постигают себя. В людей беспомощно прокрадывается то, что они выпили, и прокрадывается им в самую голову. Пусть оно в них отдохнет! Их тошнит прямо в снег. Женщины шумят, дети жалуются. Отлично, машина уезжает, однако содержимое этих людей остается тут и дремлет на природе, где происходит все подлинное и где товары обманывают собственные этикетки. Все они громко кричат, требуя вечно держать при себе, удерживать в своих руках привлекательного человека. Однако господа бросают нам корм только раз в месяц, и мы слишком расходуем себя, время это покажет.

Герти сажают в машину. Тихо! Помогите мне подобрать слова: чужие руки и языки взяли ее в полон. Она почти спаслась бегством, яростно переключая передачи своих мускулов. Ремни безопасности не могут ее удержать. Другие связанные люди посоветовали ей это. Как художник тянется к искусству, так и дети деревни вереницей тянутся к ней, чтобы терпеть ритмическую муку, доставляемую этой женщиной. Ребенок склоняет голову над скрипкой, а мужчина склоняется над ребенком, чтобы наказать его. Фабричный хор поет по воскресеньям, чтобы выразить свою индивидуальность. Они поют, обращаясь ко многим, но поют как единое тело. Этот хор существует, чтобы его участники, как один человек, тянули себя за нити голосовых связок, пока высоко над ними гнездится фабрика. Время от времени она ощущает жажду и впускает в себя стадо, чтобы мачты линии электропередач слышали, как внутри гудят бедные люди, телами своими образующие шеренгу. Словно дети. Многих позвали, но мало кто призван исполнять соло. Директор занимается своей работой как хобби, поэтому с ним все в порядке. Молодые люди россыпью заполнили свои автомобили, теперь все двинулись на отпускные квартиры, где они еще больше напитают себя и пропитаются собой. Все комнаты уже сданы. Благословенные дороги тянутся по середине долины, чтобы каждый мог отдохнуть, кроме жителей окрестных домов, у которых от шума сочится кровь из ушей, но ведь и сами они когда-нибудь поедут в отпуск.

Женщина гонит машину по дороге. Мозг яростно бьется в голове, ударяет в стенки черепа, где он хранится, упирается в свои границы. За нею гонятся лыжники, а потом автомобильные скворечники (иногда размером с большой шкаф, а в нем — маленькие зайчата!) с чириканьем везут их назад, в клетки. Мы созерцаем мир и наблюдаем покой, который природа посеяла в наших сердцах, и сразу же съедаем его, развернув бумажку. Электрические лампочки одиноко светят нам. Убирают оставшийся мусор. Отцы семейств, следуя своим прихотям, обрушиваются на непослушных родственников и, вспоминая прошедший день, зыркают вокруг в поисках пищи — можно ли еще что-нибудь из этого съесть. Перед темным лесом появляется косуля, мы возьмем ее с собой, она покроется жиром, когда мы завернем ее в бутербродную бумагу. Они снова и снова жуют ее, а потом успокаиваются за красивой книгой или под легкую телепередачу. Для последних неудержимых спортсменов еще раз осуществляется поход наверх по узкой тропе, по которой они тут же сверзятся вниз. А в это время по берегам уже крадутся дикие животные, и с семнадцати часов в их ведение передается весь ландшафт. Местные жители лениво прячутся в своих домах, мужчины вверяют себя телевизору, смотрят передачи про животных и про родной край и узнают кое-что о собственных нелепых обычаях. Женщины — безработные. Ветер шумит над вершинами и успокаивает боль настолько, насколько необходимо, чтобы отвлечься от нее, смотря по телевизору сериал о пивоварах и о крестьянах, выращивающих оливы. Да, телевидение — штука слишком быстрая, не разбери поймешь, какой там отправляют культ, я имею в виду — пульт, которым люди отключают себя и включают телевизор.

День настроен серьезно и больше не раскидывает вокруг себя голубизну. По дороге домой Герти делает основательный привал в трактире. Ее засыпало волшебным снегом из далекого далека. Она пьет из любви к питию, многие пьют по обязанности, мирно расставшись с любимыми, которые радостно требуют что-нибудь выпить точно так же, как они требуют, чтобы воздух играл с ними, когда они мчатся вниз по склону. Целая шайка отдыхающих, которой увенчан этот день, толпится у стойки и продолжает заливать себя под самую завязку. Природа снова становится простой и одноцветной. Утром ее снова разбудят человеческие голоса, и она бодрыми ударами молота будет сбивать свою публику с горнолыжных трасс. Да, эту публику стянули с покрывала природы, но ее разноцветная повседневность еще лепится к нему, дежурное заведение набито туристами доверху. Заварушку, разгорающуюся вокруг источника пьющих людей, утихомиривает хозяйка. Как прекрасно, мы приехали сюда из дальней дали, мы сверзились с горы в долину, и наши животы уже разбухли от пива. Несколько лесорубов, самых услужливых слуг этих гор, уже скандалят вовсю в пивном зале, подзуживаемые горожанами, прежде чем они, словно топоры, врубятся в единственную опорную стойку своих жен. Герти с наморщено-мятым лбом молча сидит среди посетителей, которые терзают прихваченные с собой из дома бутерброды и заказанные здесь салатные ассорти. Завтра, а может, уже и сегодня вечером женщина будет стоять перед домом, в котором Михаэль обитает на каникулах, и высматривать сквозь окно, как его друзья пользуются своими благами. Она же, отверженная, унесется как быстрая мысль в дальнюю даль, никто не знает куда. А муж ее в это время прочесывает местность и убивает музыку. Мне холодно. Они забрались друг в друга, и все они роются в отбросах в поисках милой фотографии, которую они еще вчера получили в фотоателье. Еще вчера. А сегодня они уже отправились на поиски нового партнера, чтобы сотворить улыбку на его лице, прежде чем щелкнет затвор. Да, это мы!

Полные страданий, мы предстаем на всеобщее обозрение и хотим выглядеть привлекательно для других, ведь сколько всего мы отдали за нашу одежду, и нам теперь этого не хватает, когда мы раздеваемся перед нашим любовным партнером и отдаем ему себя. Тем временем женщина накачивает себя алкоголем; ей не собрать урожая других людей, которые пьянствуют здесь напропалую в своем разноцветном многообразии. Поднимается легкий скандал из-за ее норковой шубы, на которую наступил какой-то лыжник, но вскоре утихает. Человеческое племя здесь, под люстрой в деревенском стиле: как им удается реализовать свои формы в этих разноцветных синтетических границах, которые они себе устанавливают, чтобы их формы и нормы не устаревали, а уж тем более модели, по которым они построены? Они украшают себя столь же обильно, как и свои жилища, и вышагивают вокруг для всеобщего обозрения.

Все происходит так, словно валится с неба. Женщина бесцельно отступает. Перед ней ставят бокал, день кажется слишком торопливым, на горы уже опускаются сумерки. На Герти проливается жидкая народная молва, словно вода из детской ладошки. Бедняки, тяжело ступая, покидают круг своих близких, чтобы грязными руками выплеснуть себя в трактиры, чтобы журчать как ручей от всего, что они заливают в глотки. Однако этой женщине нужно отправиться домой, никто не желает пить с ее одобрения, ей следует оставаться безгласной, здесь обитает стадо вместе со своим добрым пастырем-модератором, программу можете посмотреть на соответствующей страничке телетекста! Жена директора — словно подгулявшее облако, по крайней мере, она так выглядит, поскольку сползает с сиденья на пол, на котором укладывается так, как сама себе постелила. Хозяйка основательно и по-доброму держит ее под мышки. По подбородку у Герти стекает маленький ручеек, набирая силу. Каждый день так нельзя. Природа еще раз, в последний раз, освещает все снаружи своим блеском, и стада, пасшиеся на ней, терпеливо согнув спины, шествуют в трактир, радостные оттого, что смогут, наконец, поднять кого-то с пола, вместо того, чтобы выпрямляться под ударами хлыста олимпийских трансляций и гнать себя по холмам. Если этих людей оставить в покое, то вы увидите, как быстро они утрачивают то, что составляет их главное обаяние: взгляд как у кинозвезды и прекрасные фотографии в альбоме, по которому мы соизмеряем наши требования к самим себе. Однако здесь волны перекатываются через них, и им приходится пробиваться сквозь массу однообразных местных жителей. Они достигают этого громкими звуками, яркими цветами, сильным запахом и деньгами. Песня приспосабливается к своим потребителям, время дня изменилось, переменилась погода. Ветер завывает в кристалликах льда, свисающих с деревьев. В пустоты женщины вцепляется еще несколько человек, поглядите-ка, теперь ее поднимают с пола двое мужчин. Их монеты сыплются на женщину. Они платят за ее бокал вина и за рюмку водки. Под предлогом, под которым им трудно скрыть свои грубые гениталии, они ощупывают Герти со всех сторон. Их жены исторгают из себя залп смеха, они, пока не изменилось освещение, быстро приводят в готовность свои поросшие волосами щели и занимают выгодную позицию. Они все еще пропитаны природой, настолько напитались они жизнью. Приходится много платить, чтобы восседать здесь, у трактирной стойки, словно на одиноком острове, и изрыгать из себя слизь. Какой-то мужчина в шутку сажает себе на закорки одну из женщин, между ее бедрами что-то растет и багровеет, между бедрами, которыми она слева и справа прижимается к ягодицам мужчины. Никому не хочется уходить. Они пляшут вокруг, ведь когда-нибудь и самая скучная послеполуденная программа заканчивается. Короткое расстояние преодолевают за несколько секунд, пах распахивается, и вот они уже оседлали друг друга и прибавляют газу, умоляют об избавлении, и в их потрохах гром гремит от многочисленных стаканчиков, которые выстроились в них про запас, для более буйных времен. В темноте кое-кто уже выпрастывается из пут своей одежды. Герти щиплют за грудь, на виноградниках Господних взрастаем мы радостно и невинно, словно овощи, мои милые дамы! Все это нисходит на нас с небесных вершин, на которых мы пребываем и любим, когда нас приятно удивляют желаниями, вдруг выскакивающими наружу из наших лыжных брюк.

Гоп-ля, женщина снова восседает на скамейке. Ей пододвигают еще стаканчик, в котором алкоголь быстро стареет, и она сметает его на пол одним движением руки. Спонсоры в подтяжках злобно кричат и трясут ее за плечи. Хозяйка посылает официантку за тряпкой. Герти поднимается и бросает свой бумажник на пол, в нем сразу же начинают рыться люди, деньги искажают злобой их залитые потом лица. Бедняки сбились в кучу в задней комнате и вспоминают о работе, которая еще недавно без всяких просьб добровольно раскидывала перед ними ножки. А вот теперь им нет туда хода. Эх, если бы они ее еще имели! Они теперь каждый день дома и заняты там своей упряжью. А что другие посетители? Они молят только об одном — о хорошей погоде и о пушистом снеге. Завтра их жизнь в горах снова наполнится отвагой, а может быть, упадет дождем, если температура, как предсказывают, сильно поднимется. Хозяйка мягко устилает путь к добру. Она смотрит поверх пены отпускников, плавающей по поверхности, и держит Герти под руку, шагая с нею, словно по поверхности вод. Видите, как уверенно эти туристы возникают из ниоткуда, осыпают себя дарами, рожденными на ярмарках спортивных изделий, и устремляются навстречу смерти в горах. Кто-то без всякого стеснения запевает национальный гимн. У певцов мало общего с сиренами — не в том, что касается звучания, а в том, как они выглядят. И все же они поют и поют, уже на полную катушку! Местные жители, которым не дано быть даже рабочими на бумажной фабрике, испуганно сидят перед телеэкранами, уставившись в свое хитроумное изобретение, неужели никто не посочувствует их горю? И почему, по какой причине их бросила жизнь, почему она их уволила, прежде чем их вместе с лыжами поставили на лето в подвал?

В этом состоянии нельзя садиться в машину ни в одиночку, ни, тем более, компанией, иначе на всю жизнь перестанешь доверять сам себе! Однако Герти протягивает ножки по своей одежке и отталкивается от берега веслом. Она укладывает себя в ремни безопасности. Она беззаботно углубляется в свои чувства. Михаэль — мы отправимся к нему и вызовем его из дома, чтобы он не простудился. Скоро эта женщина, которую подталкивают чувства, будет реветь во весь голос перед чужим домом, потому что в нем никого нет. Позвольте двинуться дальше! Фары включены. В компании, в которой мы чаще всего проводим время, — один на один с самими собой, — она отправляется за своей добычей, за другими автомобилистами на шоссе. С ней ничего не случается, словно благодаря затянувшимся чудесным обстоятельствам. Дома у нее грозно шумят ее повелители в домашней одежде, потому что им приходится дожидаться еды, дома собаки бросаются на посетителей и, полные здоровья, рвут их на куски. Поэтому каждый из нас любит жить для себя и держать в укрытии самих себя, как собственных мирных животных. Лишь иногда мы делаем робкий глоток, отпивая от другого человека, который уверяет, будто его переполняет сладостное желание. Но уж если действительно пожелаешь чего-нибудь, то получишь это не от него!