Шорох гальки перед домом, собаки скачут на цепи и тянутся к нашим глоткам, открывается дверь. Женщина делает еще один шаг навстречу мягкому свету, который падает на ее теплого и нетерпеливо ждущего мужа. Детей давно уже отослали по домам, не утешив ни музыкой, ни ритмами. И там они наполовину торчат из своих укрытий, попадая под горячую руку отцов. Дети, облегченно вздохнувшие оттого, что источники искусства оказались запечатанными, радуясь, как радуются дети на семейных фотографиях, на обратном пути в лесу устроили потасовку, разодрали в клочья одежду и растрепали свой приличный вид. Не следует слишком часто сводить вместе соседей, они ничего не породят, кроме раздора! Все, чего пожелал господин директор, он снова получил, для нас его слово — это приказ. С его губ с грохотом срываются поцелуи. Ложку с распущенными в ней чувствами он подставляет под луч света, однако ничто в ней не нагревается. Он обцеловывает жену, как корова облизывает теленка, его язык забирается к ней даже под мышки. Ему автоматически становится тепло при взгляде на нее, однако его влажная фигура пока еще не распахнута настежь. Он сложён, как гора, и ручьи уже сбежали вниз по его лбу, хотя это не идет в никакое сравнение с потом, что заливает его рабочих, когда они, несущие на себе тяжелые отметины пребывания в санатории (после того, как им нанесли раны и заставили раскаяться в собственном существовании), получают в голубом конверте уведомление об увольнении. Никто из них не смог бы понять свою жену так, как понимает ее раздутый от величия директор, который намерен вернуть ее в привычные берега. Что у нее там, в мешке? Всего лишь мокрые трусики, он швыряет их на пол. Как часто такое уже приключалось, однако чаще всего эту обязанность выполняет прислуга, если жене вновь не удалось удержать воду в кране. Завтра прислуга устранит этот след ее жизни. Герти должна прошествовать в свой немалых размеров загон. Появляется ребенок, который целый день гонял туда и сюда. Он бормочет и лепечет что-то мало понятное, устремляется к матери, весь потный от тех неприятностей, которые сегодня доставил своим друзьям. Мать, посланная небом, шлет ему нечто небесное и домашнее, слетающее с ее губ и доставленное туда самим небом. Она — вечная обуза, которую несут на себе и перед которой трепещут целые народы. Кто сейчас снова нажал на пусковую кнопку этой семьи? Чтобы до них, наконец, дошло: они — три человека, и если разверзнутся хляби небесные, они должны призвать к порядку саму погоду. Они — семья. Женщина явно пьяна, муж добродушно записывает сей факт на ее счет, он всегда носит чековую книжку с собой. Больше всего он любит свою собственность. Муж с улыбкой гладит жену, однако уже секундой позже он, как с цепи сорвавшись, словно терьер в чужом доме, шарит под ее шубой, тянет за отворот ее платья, которое следует немедленно сорвать с этой женщины, сорвавшейся с цепи. Он с любовью проводит пальцами по ее щеке, словно творец преждевременно сломал грифель и теперь самой жизни придется исправлять его творение. Женщине не нравится это автоматическое управление. Она всем весом виснет на своих ходунках.

Кто из нас не хотел бы, чтобы его вдруг позабыли где-нибудь на широких лугах жизни, чтобы потом он снова неожиданно появился в расхристанной одежде (все маленькое и по узкому ранжиру, как ряд домишек, составляющих общую улицу, но мы не поменялись бы даже с королем)? Отдать себя на волю человеку, который как раз спешно проходит мимо тебя, так быстро, что он уж точно с нами познакомится!

Быть извлеченным из стада, выйти из колеи, которая устремляется к деньгам! Броситься к ребенку, появившемуся наконец перед тобой, для женщины это — больше чем простая мысль, да, эти небожители теперь отпразднуют как следует, отпразднуют каникулы среди сволочей и скрипачей! Вперед, в Вену, на концерт! Она возится с сыном на ковре в прихожей, пытаясь изобразить веселую игру, но рука ее (она не потеет) активно шарит у ребенка за поясом. Муж вымученно улыбается, потому что он желает вновь иметь эту женщину только для себя одного, если только ему удастся умертвить такое количество жизни сразу. Посмотрим. Его требовательный кусок мяса тяжело свисает с него. Он весит больше, чем голова, которой этот человек думает и смотрит. Теперь вот снова возникла связь, но он не хочет висеть. Плоть часто принуждает нас к терпению и выдержке, как в междугородном автобусе, в котором мчишься сквозь ночь с опущенными занавесками, окна пролетают мимо окон, и хотя все движется, люди никогда не приезжают друг к другу.

Директор уже запустил руку в карман и через ткань гладит свою дубинку. Совсем скоро его обильно отмеренная струя обрушится на женщину. И ребенок бурно излучает радость. С ними ведь непросто, ребенок уже никнет, словно трава для мелкого скота, под лезвиями матери, которая сурово впивается в его плоть.

Мать хихикает, волосы ее выпачканы пылью, хозяйка здесь не заботится о чистоте пола. Ребенок жаждет рассказать, какие пакости с ним устраивали его приятели. Однако у отца нет времени, которое есть у вас, чтобы проявлять любовь к детям. Он беспомощно стоит на коленях, возвышаясь над своей семьей, над той единственной малостью посередине цельного величия, которое он создал. Все от души заливаются смехом. Отец попеременно щекочет то жену, то сына, словно желая извлечь из них жизнь. Смех не прекращается, растроганные чувства в мужчине все более скукоживаются. Ребенок ему явно до лампочки! Отец берет на прицел материнские колени, на которых он сам бы с удовольствием посидел. Ребенок не задавлен счастьем, но и несчастье его сильно не гнетет, тут что-то надо предпринять. Ребенка следует призвать к порядку, да, более того, он должен привести свою комнатку в порядок! Присутствие матери всегда смягчает тяготы болезни. Женщинам приходится сохранять в себе мужчину, чтобы тот в траурном зале мог уберечься от огненной бури, которая ночью исторгает из себя тела, словно собачка свои фекалии, чтобы все могли облегчиться и крепко спать после этого. На жидкие веточки развешивают пышные рождественские украшения. Главное то, что мы жили и что нас светлым почерком записали на табличках, а то, что мы ели сначала, прописано в меню со святыми дарами сверху донизу! Нет, здесь, на этих обоях, только вкус ощущает себя в своей тарелке! Сын, наша публика, многое знает о вязании тел и накрашивании ногтей по другим предыдущим ситуациям. Он выторговывает у отца обещание, в котором главную роль играют Бог и идол спортивных увлечений. Его зовут обещания, доносящиеся с захватывающих снежных ковров, наброшенных на самые отдаленные горы. Я имею в виду — будет интересно посмотреть, как множество лыжников понесутся по склону до самой пуповины земли. Ребенку обещают сюрприз, потому что отец ожидает много чего от тела матери и от ее закоулков, устремляющихся в ночь: в этом ландшафте не поместятся пять тысяч человек!

На них, на этих господах, чуть не лопаются от целеустремленности брюки, сын тоже в этом участвует. Этому ребенку, которого мать не может упрекнуть в слишком быстром росте, она сама бросила себя как скудную пищу. Ребенок, принадлежащий к свежей поросли, воспитан матерью, заведен, как механическая игрушка, и теперь его никак не остановить, он бегает и бегает! Однако вернемся к господам, среди которых господин директор выше всех. Его плоть в любую минуту за одну секунду может возродиться из теплой пены в ванной и торчать оттуда. Он может трудиться, а потом его снова с удовлетворением примет в себя судьба, в которой достанет силы для занятий теннисом, катания на мотоцикле и на прочих средствах передвижения. Уважаемые господа, при ходьбе у вас раскачиваются причиндалы, мужчины в жидком кустарнике горазды на приключения, а вот я остаюсь одна. Ребенок задумался об одном из периодов в геологической истории земли, который ему, к сожалению (слишком поздно!), невозможно пережить задним числом. Отец принес ему том энциклопедии и поучительно склонился над своим дитятей, над своим разумно малочисленным произведением. Будь ребенка больше, интересы матери слишком бы сильно отвлекали ее от отца. Он хочет приковать жену к постели самим собой, проникая в нее столь же ядовито, как болезнь: Бог непристоен, но он тут не пристроен.

Директор подобно колоколу звонит над сидящими, к которым он добрался по лесенке. На улице стоят и ждут темные деревья. Семья пребывает в умиротворении, тяжело и бесцеремонно свисает мошонка, облаченная в самые лучшие одеяния, свисает в шкафах, проложенных бумагой, в пузырях трусов и спортивных костюмов. Однако достаточно маленького вмешательства, и все снова выпрастывается наружу. Пол, к которому мы принадлежим, каждый к своему, эластично выпрыгивает на свет, словно резиновая лента, которой обвязаны бедные кучки людей (ведь по отдельности они не в счет), появляется наружу из мешочка, когда Одинокийобращается к своей собственностикак к своей тени, которая среди прочих существ единственная подогнана по его размеру. Кусочек жизни, да, этот кусочек выпирает из подбрюшья, и дела у нас обстоят прекрасно. Тому, кто пожелает многого, придется раскошелиться. И ребенку тоже: он уже сияет, словно полновесный мужчина, который подминает одних и гнет шею перед другими. Ребенок переходит от одного родителя к другому, показывает на свою фигуру, которую невозможно исправить, и становится на завистливую лыжню, чтобы со свистом пронестись мимо нас. Одно уже впечатление от него достаточно глубокое. Да, этот ребенок еще мал, но он, как я считаю, специально спроектирован как настоящий мужчина.

Пока он совсем еще заморыш, такой крохотный, но он с такой силой воздействует на наши барабанные перепонки, что мы отлетаем в сторону, к бедным соседям, которые уже разок на него пожаловались, набравшись смелости. Мать любовно опускает губы на его волосы. Отец уже совершенно неисчерпаем, он едва себя сдерживает. Обычно он не показывает виду перед своими подчиненными, теперь же ему не удержаться от того, чтобы не давить вовсю на рычаги своих желаний. Он пододвигается к жене сзади. Женщина презрительно наклоняется вперед, чтобы в ее глубине заиграла жизнь. Ребенок, которого щекочут, от смеха выпускает газы прямо в лицо матери. Ничего страшного. Мы дурачимся, мы просто срыгнули. Женщина старается держать ухо востро, однако слишком поздно, сзади ее уже наполовину оголили, пока она спереди присосалась к ребенку, увещевая его, чтобы он убрал свои игрушки. На большее муж не отваживается, и все-таки он выигрывает. Подобно штурмовику в бреющем полете, он пластается на ягодицах своей жены, словно птица, взмывающая к свету. Нынче отец чувствует, как в нем клокочет здоровье, выигрывая все призы. Прикрывшись широким халатом, он прикладывает свою набухшую боеголовку к дорожке, разделяющей женщину пополам, и как следует обследует все, чем он располагает. Ему нужно лишь провести глубокую борозду, словно крестьянину, который помогает земле. Никто из нас не должен нести на своих плечах жизнь в одиночку. Но почему же никто не помогает ему во время покупки автомобиля, чтобы попутчик разделил с ним ношу? Посмотрим на половые органы друг друга широко раскрытыми глазами, чтобы предстать довольными и стройными, какими мы стараемся стать при помощи медикаментов и диеты. В усердной конкуренции с другими, которые пришли, чтобы проложить свой след. Даже стоя перед открытой дверью, директор размышляет, каким входом ему воспользоваться, чтобы въехать внутрь, какая честь быть принесенными в дар, словно сноп на празднике урожая! О, Боже мой, как прекрасно быть тяжелым грузом на повозке, которая с удовольствием застревает в грязи и идет юзом. Люди дерзко посбивали все дорожные знаки!

Семья продолжает расточать поцелуи и источать газы. Счастливое ожидание закончилось. Счастливое выражение заполняет комнату. Князь этого дома подает голос, голос его взывает к битве, которую он выиграет. Его неудержимо несет вперед, небо едва не позабыло о его рабочих и служащих, которых обводит вокруг пальца их верховный шеф вместе со святой церковью и которым за это положено благообразно и благопристойно стоять в своих стойлах, где они нетерпеливо позвякивают колокольчиками и натирают себе шею веревкой. Что вы сказали? Они не берегут даже свое единственное помещение, колотя в него копытами?

Женщина знает, в каком месте у мужа жмет башмак, которым он наступит на ее изгородь. Иногда муж не выдерживает до вечера и заказывает ее прямо в директорский кабинет на фабрике, где этот дневной пернатый хищник не в состоянии более сдержаться и яростно жаждет освоить привычные помещения. Он роется в облаке своего паха, и оттуда быстро растет и распространяется нечто, подобное пожару. Маленького победителя тащат на свет божий из тесной каморки, в которой он притаился до тех пор, пока ему не выдадут особый бонус для волшебного путешествия, чтобы он пролился золотым дождем ей под юбку. Какая радость для владельца, что собаки чуют его по запаху издали и набрасываются друг на друга. Каждый день как праздник. Удастся ли нам дождаться, когда нас посетит сон? Мы его заслужили, тихо и терпеливо ожидая его на вершинах под нашими теплыми оболочками, чтобы не истоптать снежного покрова. Вспомните хотя бы о многочисленных складках на мужских сорочках, словно на горных склонах, из которых мужчины выплескивают свои священные ручейки.

В элегантной одежде Герти сегодня в который раз пробивают брешь. Ах, эти господа и их раздутые мехи, с помощью которых они так громко звучат. Летом веет так приятно, а зимой мы сами должны переводить дух. Ребенок почти не замечает, что он затесался между нами и что мы на него наступаем. А ужин скоро будет? Придется ли директору еще разок ненадолго выпустить жену из когтей? Разве он хочет, чтобы она совсем протрезвела? Животное и его узда молча смотрят друг на друга. Директору хочется большего: замешать бесформенное тело жены на кухонном столе словно тесто, которое поднимется, если его хорошо укрыть. Так семья добывает себе пропитание, а земля создает живущих на ней существ, так прощаются на пороге гости, хотя их хорошо накормили. Уважаемые господа!

Вы хоть и чужие мне, но вы рветесь во все стороны, так что сети трещат. Тарелки с нарезкой с грохотом ставят на стол, семья усаживается вокруг, на тарелках с золотой каемочкой лежат ломти хлеба с крупными зернами, крупными и дорогими. Они собрались за одним столом, чтобы все было, как хочет отец. Сначала он мажет жену толстым слоем, а потом, улыбаясь этому дню — ведь, в конце концов, он заработал свой хлеб — раздает этот хлеб семье. Да, а потом тяжелый молоток обрушится на глухо звенящий таз этой женщины. Я верю себе, но я не верю в себя! На всякий случай не станем занимать праздничные дни и попросим точильщика наточить инструменты! Ребенку нужно жить, так уж сложилось. Неожиданно и без всяких предупреждений, словно солнце, которое вдруг обжигает быстрыми лучами. Там, на высоких вершинах, оно снова распаляет себя, готовясь к завтрашнему дню, но мы, весомые, мы, внесенные в ведомости на зарплату бумажных тигров, мы сегодня уже горели потрескивающим огнем и держали в нем наши тела, пока они не растворились в ярком свете и в небытии. Могу вам посоветовать только одно: позаботьтесь о напитках, тогда у вас не будет больше причин для других забот!

С улицы доносится слегка приглушенный шум, в конце концов, уже довольно поздно, и все приватное ограждает себя, чтобы развлекаться самостоятельно. Те, кто должен позаботиться о пище и зрелищах там, в маленьких домишках над шумящим ручьем, там, где они звенят своей сбруей, эти вечно недоделанные, дурно воспитанные: да-да, мы, женщины! Мы тоже наедине с собой (наедине с безутешностью). Чтобы добиться от наших мужчин чего-то большего, мы должны набивать их доверху. Семья выгоняет за порог животных, чтобы те не могли проникнуть к нам из окружающей темноты. И в деревне теперь повсюду прячут глаза, и, будьте добры, не суйте свои глазки в чужие салазки! Завтра все вместе они будут делать из деревьев, растущих в округе, бумагу, словно для них это большой праздник. Директор между тем вытесняет их даже из союза, который он заключил с ними и с профсоюзом. Лишь у того, кто хорошо поет, в конверте с зарплатой все сходится. Бесформенные залы трактиров в окружном городе сотрясаются от аплодисментов, когда они там выступают, давно заявленные как соответствующее блюдо и пугающиеся звуков, которые сами испекли, словно желая пожрать друг друга. Очередная порция мужчины беспрестанно заползает на принадлежащую ему и покорную женщину, чтобы как следует на ней обессилеть. Они, словно выступы скал, свисают со своего потомства и с грудей своей супруги. Они к этому привыкли. Их гладит рука, которая порой выныривает из темноты, касается их бегло, словно ветка, вооруженная плодами. Если бы они хоть на секунду дольше могли полежать пустыми (они бы тогда почувствовали это движение воздуха)! Никому не позволено сразу убирать пустые бутылки! Женщины лебезят, чтобы получить что-нибудь в подарок — новое платье для своей несущественности. Они нравятся благодаря своей способности терпеть, но они нравятся немногим. А потом на свет нарождается подгорелый гуляш.

Мы еще увидимся, и мы еще услышим друг о друге.

Когда двери защелкиваются на замок, Герти, спрятавшись в замке за занавесками, становится покорной и кроткой. Разве это повод для директора, чтобы перейти к рукоприкладству? Ребенок мечется от одного родителя к другому, он пыжится вовсю. Отец хочет подарить ребенку забвенье, он поднимает его над своей ширинкой и снова бросает на пол. В конце концов, ему предстоит извергнуть из глотки матери социальные спазмы. Быстро, палец внутрь! Вот только мешает ребенок, роль которого играет мальчик, ребенок, сыплющий откровениями из своей стиснутой глотки: он хочет подарков. Собственно, по каким критериям выбирали этого ребенка? Родители терпят вымогательства и молча восседают друг на друге в своем прекрасном месте жительства. Запасы детского языка неистощимы, но они не отличаются многообразием, речь идет лишь о деньгах и вещах. Этот ребенок хочет, чтобы у него был целый ураган разных технических приборов: тра-та-та-та-та. Его слова сыплются из всех углублений, над которыми мама понавешала картинки с животными. Дитя это любит свою мать, ведь оба они подчиняются общему закону, в соответствии с которым их произвела на свет не земля, а отец. Из ребенка тянутся вверх буйные побеги рекламных каталогов. Да, и лошадь тоже надо купить. Ребенок хочет целиком и полностью слиться со своими интересами, и тут первый голос играет не скрипка, а спорт. Товары становятся словами, так-то вот. Отцу приходится снова оставить в покое свой брючный мешок, в котором хранится его штука, мимо этой женщины просто нельзя безучастно пройти. Уж он-то справится с ребенком, может, оттащить его за волосы к еде? Из телевизора бьют ключом картинки и звуки, он словно медуза, которая вытягивает щупальца в комнату и дает молодым возможность познать себя на примере разных знаменитостей. В доме очень шумно. Глава этого союза гневно прокричал свое решение: все трое хотя и произведены на свет одним отцом, но придуманы мною!

Мать, заключенная в своем теле, обмякшем от алкоголя, бродит по дому, натыкаясь на домашние приборы. Эта семья без особых хлопот покупает себе свое окружение. Взгляните, какой мир и уют! Столы прогибаются под светом настольной лампы, которая освящает тайные священные яства. Что за уютная сцена, что за уютная страна. Полузатвердевший отцовский член послушно, словно охотничья собака, лежит между его ляжек на кромке кресла, все на месте, кончик открыт наполовину, под его тяжестью гнутся перила. Из мужчин что-то рвется наружу. Оттуда, где начинаются их недра, поспешают они, не спеша, и все дальше и дальше тянут они котомку через подлесок. Нет, этот член не отправится на боковую прежде, чем он еще раз не восстанет и обильно не оросит все вокруг. Очень мужчинам этого хочется. Отец ерзает на сиденье: как интересно, как мило выглядит долина между его бедрами! Дорогой длинною, и он — тоже очень длинный. Женщина уставилась перед собой невидящим взором и время от времени стучит кулаком по столу. Если бы оставить ее в покое, она бы тотчас отправилась вслед за своими новыми вожделениями и бросилась бы в ту великость, которая зовется Михаэлем. Боюсь, что этот путь для нее теперь закрыт. Она бормочет непонятные слова, доносящиеся из закрытого рта. Мы попозже еще съездим туда, к летнему домику студента, к месту паломничества ее похоти. Дети в домах не поют и не хлопают в ладошки, и солнце больше не рискует появляться. Все затихает. Когда же, спрашиваю я себя, когда женщина постигнет неотложность своего местного органа безопасности?

Ребенок носится по дому, превратившись в бестию. Каждый раз перед тем, как идти в постель, когда столь малое значение придается вечерней трапезе, ребенок становится сам не свой от ощущения своей телесности. Мать тоже резко опускает голову на стол. Ее отверстая рана связана с Михаэлем. Она делает знак, что не будет есть, но обязательно что-нибудь выпьет. Отец, который уже слышит призывные звуки охоты, отпускает тормоза в своем гоночном костюме. Ребенок ему надоел, ведь отец сейчас в собственном доме, где умирают люди, если их вовремя не отправить в больницу. Припозднившиеся рабочие ускользают от непогоды и торопливо шагают в свои счастливые домишки. Скоро наступит полная тишина. Отцовский геркулесов мускул тянется к матери. Эта агрессивная псина пока что дремлет, но скоро запах ударит ей в ноздри. Сверху с ребенком разговаривают о школе. Потом накренившуюся вперед женщину трогают за теплые подмышки, берут ее за плечи и снова сажают прямо. Ребенок все больше и больше становится начальником еды. Отец, вожделению которого мешают, погружается глубоко в себя, да, мы видим, что и мать прибыла сюда, чтобы опять уехать прочь и вновь возвратиться. Эти люди не могут усидеть на месте, что в общем и целом соответствует нраву богачей. Нигде они не задерживаются, они путешествуют вместе с облаками и ручьями, их кроны шумят над ними, их кошельки шелестят. Хорошо там, где нас нет, и они подставляют свою грудь солнцу. И всегда звучит один и тот же ответ на вопрос: кто у телефона? Ребенок становится все назойливее, он шлифует список подарков на день рождения, но желания его от этого не уменьшаются. Отец в принципе ведет себя так же. Он освежит мать пузырьками своего источника. Жизнь пенится вокруг его костей, в самом деле, тело его покоится в пылу и в жару его чувств, которые не удержит никакая резинка, и очень красиво сияют языки пламени, которыми охвачена его фигура. Ребенок требует многого, чтобы получить почти все. Проводник спального вагона разместил родителей прямо в гуще их ощущений (за окнами мелькает пейзаж, и их желания растут, перерастая их самих и вырываясь на волю), и отец, и мать по разным причинам хотят, чтобы ребенок снова закрыл свой разинутый рот. Соглашения нарушаются. Один час занятий на скрипке в день — не бог весть какое достижение. Жена теперь, пожалуй, немножечко перекусит. Ребенок не созреет еще очень долго. Займемся лучше друг другом!

Им нельзя сидеть голышом, охватывая друг друга, ребенок мешает. Ребенок входит в раж. У него нет никаких тайн от родителей, он все выплескивает наружу вместе с молоком сквозь еще оставшиеся молочные зубы. Ребенок очень тесно связан с родителями своей архитектурой. Собственно, сын мешает не только тогда, когда ему ставят капельницу скрипки. Он мешает постоянно. Такое излишество (дети) порождает необдуманные связи, которые приводят в дом своих собственных нарушителей спокойствия, чтобы они ярко и глупо светили своей безудержной болтовней, словно электрические лампочки. Вместо того чтобы играть друг с другом во всевозможных укромных местах их дома. Отец, в конце концов, желает стянуть со своей жены тканевое покрытие и большими прыжками сбежать вниз по ее холму, но не тут-то было — ребенок, словно праздничный день, переполняет комнату, звуки его горна разносятся по всему дому, в котором все призывает к любви, и прежде всего — отчетливая конструкция отца, созданная для любви, как большой диван в гостиной. Как пышно расцветают половые органы этих коммивояжеров вдоль дорог, как расцветают хорошо защищенные растеньица, пожалуйста, не надо их рвать, они отправятся путешествовать сами! Скройся в лесу, но не попадайся им под ноги, посреди пышной зелени они бывают жутко ядовитыми!

На кухне отец бросает несколько таблеток в стакан сока, предназначенного для сына, чтобы наконец-то заставить умолкнуть этого вечного дневального. Сыну его собственный сочок еще не слишком пригождается, а вот его отец, ого-го-го, когда наступит тишина и покой, выскочит из своего одеяния и воткнется в мамочку, с топотом одолев давно утоптанную дорогу. Бог отправляет на все четыре стороны своих горных и долинных путников, пока они не опустошат друг друга, чтобы потом отправиться дальше вместе с детьми в путешествие по групповому тарифу. Когда они появляются, они поют и напяливают на себя силиконовую презумпцию, когда покидают соответствующий орган — оставляют после себя кучу мусора. Таковы предписания по поводу мест отдыха в нашей жизни, и не связанный ничем пейзаж раскинулся в долине. Лестница, которая ведет нас с гор вниз, пригодится отцу, чтобы спуститься и, не мешкая, отправиться освежиться на материнский молочный двор, где он сможет выпить все готовенькое. Индивидуального пошива по мерке не существует и для директора. Эти сосцы хорошо укрыты временем, но они прекрасно скрашивают его будни. В конце концов, ребенок склонится ко сну, после того как делает вид, что еще чуток поиграл на скрипке. С этой фигурой покончено! Мы ложимся спать. Споем колыбельную для матери, которая, однако, уже не способна внятно различить черты сыновнего лица! Ребенок смеется, кричит и слегка отбивается, пока, наконец, последняя таблетка не растворилась у него в крови. Да, этот сын тараторит без умолка, словно он весь вечер намерен купаться в себе, в свете рампы, в белилах своего богатства. Большие и сильные не рискуют обнаружить перед ним свои делишки. В их домах стоят клетки, вплотную друг к другу, где питаются и люди. Мать старается избежать всяких сношений с отцовским членом, избежать опустошения, которое он производит в ней своими трудами, прибегая к средствам святого брачного союза. Да, она хочет здесь жить, но не хочет принимать визитера.

Чего бы мы только ни сделали, чтобы приземлиться на запасной аэродром, уклоняясь от бесконечной болтовни из детских кустов, чтобы спрятаться в банковский сейф и там, во сне, словно деньги, вырасти в процентах? Такое впечатление, что из этой бутылки наконец-то вынули пробку. Воспоминания путников более изобретательны, чем сами вспоминающие, их выписки со счетов отчетливо свидетельствуют о горах процентов и о ступнях, исколотых процентными ставками. Пусть сын заснет и слегка подвялится, сегодня ему не обязательно мыться. Ну вот, наконец, разве я этого не сказала (?), наконец он прекращает свои словоизвержения и обмякает в кресле. До этого он каждым словом дерзко отстаивал свои знания, а теперь его укрыл воздух, укрыло время, словно его и не было вовсе. Ничего не бывает просто так, все заканчивается тонкой ниточкой слюны, вытекающей из уголка губ на его детский подбородок, где цвела улыбка. Мать молча обнимает и целует ребенка, потому что он наконец-то успокоился. До утра будет тихо. Главное, что сына убрали с дороги. Ребенок буквально окружил нас забором со всех сторон. А ведь у нас полно дел и дыр, которые нужно заполнить, склеившись друг с другом в любви, в нашем теперешнем положении. Стены в детской выложены из грубого, тяжелого материала, отец несет сына в комнату и высвобождает его из одежды, плюхая на ложе, словно мягкую подушку. Что с возу упало, то пропало. Ребенок уже спит, слишком усталый, чтобы разбрызгивать искры со своего маленького кончика. Взрослые используют родственные отношения и хватают друг друга за жабры, демонстрируя, что возраст им нипочем. У них нет никаких комплексов, и они с удовольствием пожинают плоды, терять им больше нечего. Отец мгновенно сваливается вниз, словно насекомое с неба, и падает в свежескошенную траву. Меньше чем за пять минут он насадил свою жену на шпагу, что при его огромной комплекции настоящее чудо. Уважаемые господа, вы уже достаточно долго брызгали здесь из своих шлангов! Теперь достаньте своего белого великана и вечером в домашней гавани на коленях используйте его по назначению! Ох уж эти мужчины: их ослепили, выколов глаза, и теперь они намерены постоянно колоть кого-то.

Ребенок еще такой маленький, но такой превосходный. Мать осторожно, как довесок, ложится на детскую постель: сохранит ли ее любящая ночь? Нет, скоро она угаснет под давлением напряженных мускулов мужа, который хочет, чтобы ему отсосали. Ребенок уже крепко заснул.

Мать без устали рассыпает по одеялу бессмысленные поцелуи. Она мнет податливые жировые подушки сына. Как же это он на сегодня перестал расти и расцветать? Его дух испарился неестественно быстро. Она ведь хорошо знает ребенка. Какой курок уже взвел отец? Отец давно пребывает в своей любимой комнате и закачивает смазку в поршни, пока наконец не чувствует себя на высоте. Он отравил сном сыновние соки, чтобы ребенок обитал в умиротворенной ночи, охраняемый героями спорта и химией. Он снова проснется, чтобы скатиться с далеких холмов, но теперь его отлучают от материнской груди. Мать должна остаться с ребенком, потому что никто не знает, что потом произойдет.

Герти втискивается под одеяло, располагая свои поцелуи на подушке, рядом с головой сына. Она ворочается в требухе одеяла. Доходит ли до нее, что она безнадежно увязла пятками в связи с мужем? А теперь молча встанем на лыжню и скатимся вниз! Лишь эта связь удерживает ее в горах, пока она, печалясь, не погружается в глубину. Отец снова в своей мастерской, чтобы подключиться к зарядному устройству — доброй бутылкой вина никогда не стоит пренебрегать. Это наше право, и природа, дав его нам однажды, снова у нас его отбирает. Некоторое время спустя он стоит перед унитазом и все сливает наружу. Тем временем жена, пригнувшись под шубой, стремительно выбегает из дома. Она несется через палисадник, словно крестьянин, преследующий вредных грызунов, петляет, сама того не сознавая, движется окольными путями. На бегу она выхватила из сумочки ключи от машины. Когда же, наконец, настанет грядущее время? Она уже в машине, тяжелые задние колеса которой проскальзывают, когда она дает газ, чтобы выскочить пулей на шоссе. Машины, летящей в темноте, пугаются последние заблудшие души, которые, шатаясь, ковыляют домой, чтобы ответить жестокостью на нежность. Фары она не включила, Герти едет словно во сне, так как до солнечных мест еще далеко, а знакомые холмы далеко в стороне. Было бы лучше обойтись с этим персонажем по-доброму. Ребенок тем временем расцветает в своей постели и бродит во снах. Директор выражает себя в сортире. Он слышит шум автомобиля и выбегает на террасу, по-прежнему держа член в руках тремя пальцами, по инструкции. Куда направляется жена, не собирается ли она и в жизни последовать за своими мыслями? А вы, уважаемые господа, сжимающие свои сверлильные головки, как вы можете облечь в слова собственные желания? Директор садится в свой «мерседес». Две тяжелые машины вырываются на простор горного ландшафта, шлифуя его выступы. Тем временем в бедных домах вдоль трехкилометрового аттракциона дороги пары с любовью обрушиваются друг на друга, из аппаратуры неотесанных служащих доносится легкое громыхание, и вот они уже перестали подавать знаки любви. Да, они в любви только гости! Среди чужих они не чувствуют себя своими. Машины несутся одна за другой. Они взмывают на маленькие пригорки и снова соскальзывают вниз. Радуемся ли мы тому, что моторы под капотами такие сильные и что они своими опасными лошадиными силами гонят перед собой молодых посетителей дискотеки, возвращающихся домой, словно легкие санки? Мужу не удалось потягать жену за подушки-погремушки. Машины мчатся дальше. Сегодня в природе рост уже прекратился, но завтра, возможно, поступит новая порция сока. Лежит снег, и на этом вот дереве когда-нибудь снова появится плод, дорогое имечко которого мне неизвестно.

Директор собрал в себе все свои натуральные продукты и мчится вслед за женой, за ее социальным контактным устройством. Он ДОЛЖЕН ее настичь. Оба несутся по дороге на полном газу. Вскоре на обочине появляется летний домик Михаэля, о, вы, милые, которых мы сегодня не встретили по дороге, какое счастье вы сегодня пережили! В светлых окнах видна фигура записного щеголя, высокопарно вещающего прямо в темноту. Многие изношенные места в человеческих телах — прошу вас, посмотрите сами — при поддержке промышленности и иностранных предприятий могут быть превращены в довольно пристойную летнюю колонию, в которой мы можем выгуливать на поводке наши многообразные интересы. А спереди торчат наши тяжелые стальные намордники. Да, там, где поток вожделения заливает пастбище, там господа перерастают самих себя почти на двадцать сантиметров. И тогда они ведут нас на свою узенькую дорожку и уверяют, что не остановятся до тех пор, пока не израсходуют все электричество, весь газ и все свое время. Туда, сюда, обратно, тебе и мне приятно.