Самайн был первым днем, вернее, ночью зимы, концом и началом года у кельтов, а потому и ночь эта как будто выпадала из общего потока времени. Жизнь словно замирала, а мертвые, восстав из своих могил, плясали среди долин и лесов, и действительность превращалась в сон.

Валерии и в голову никогда не приходило, что она может остаться в Тиранене так надолго. А уж о том, чтобы стать частью этого мира, ей и в страшном сне не могло присниться.

Все это долгое северное лето она прожила, не имея никаких сведений о том, продолжают ли ее искать, и бездумно наслаждаясь днями, в которых сумерки встречались с рассветом, а небо на востоке начинало розоветь еще до того, как на небе тускнели звезды. Можно было подумать, что ночи тут не бывает вообще. Стада тучнели, колосья наливались спелым зерном, члены клана готовились чествовать Лага, одного из своих многочисленных богов, чей день приходится на середину лета. Валерии еще никогда не доводилось проводить так много времени на свежем воздухе — какая бы ни была погода, она скакала верхом, полной грудью вдыхая соленый морской воздух и чувствуя, как он придает ей бодрость и силы. Она бродила по холмам и лугам, собирала цветы, мечтала, ждала, а кроме этого, она училась тому, о чем и помыслить не могла ни одна римская патрицианка. Для пленницы она пользовалась поистине неограниченной свободой — Валерия привыкла жить настоящим, потому что прошлое и будущее ее были одинаково туманны. Теперь, когда она знала, что ей, возможно, суждено оставаться пленницей до конца своих дней, прежние страхи вдруг оставили ее — может, оттого, что она была бессильна что-либо изменить. А возможно, и потому, что она до сих пор пребывала в смятении, сама толком не понимая, что с ней происходит.

Сбежать стало намного легче.

Ночи становились все длиннее, и все меньше дней оставалось до праздника урожая, который отмечался в день осеннего равноденствия. Все члены клана, от детей до глубоких старцев, включая и самого вождя, в этот день выходили в поле, чтобы принять участие в сборе урожая, и пленная римлянка не стала исключением.

В один прекрасный день на рассвете Валерия с Савией вместе с остальными кельтскими женщинами оказались на краю поля — дальше, сколько хватало глаз, расстилалось настоящее море позолоченной солнцем пшеницы. За плечами у каждой висела корзина, к поясу был привязан кожаный мех со свежей родниковой водой. Загудели барабаны, им заунывно вторили флейты, и песня, взмахнув крыльями, словно птица, взмыла над полем. Женщины цепочкой двинулись вперед — вытянув перед собой руки, они словно плыли по полю, лаская пальцами тугие, налитые спелым зерном колосья. Зерна гулко барабанили по дну корзин, золотом блестели на солнце, с тихим, словно шепот, шуршанием сыпались в кожаные мешки. Собирая зерно, женщины слегка раскачивались в такт музыке — это был странный танец: синие, желтые, багрово-красные одеяния кельтских женщин кружили среди поля, и издалека они были похожи на ярких певчих птиц, слетевшихся сюда поклевать зерно. Сзади следом за ними тоже цепочкой двигались мужчины, острыми серпами срезая стебли — им предстояло высохнуть на солнце и превратиться в солому, которой потом будут крыть крыши. Под ногами стайками метались перепуганные мыши, а над головой людей кружили ястребы, зорко выглядывая с высоты свою добычу.

В первый раз в жизни Валерия довелось собирать зерно, которое со временем должно было превратиться в тот самый хлеб, что она привыкла есть. Где-то незадолго до полудня женщины уселись в тени немного передохнуть, они весело болтали между собой, утоляя голод тем, что принесли из деревни ребятишки. То, что она работала бок о бок с ними, сделало Валерию одной из них, и она искренне наслаждалась этим новым чувством близости, которое рождает только совместный труд. К концу дня ее руки стали кровоточить, спина разламывалась от боли, ноги ныли, и тем не менее, когда собранное ею зерно золотым потоком с легким шуршанием пролилось в хранилище, Валерия внезапно почувствовала себя счастливой — боли и усталости как не бывало, даже терзавший ее голод вдруг куда-то исчез. Она попыталась поделиться своими чувствами с Брисой.

— Просто все это пока что для тебя в новинку, — буркнула прекрасная лучница, с кряхтеньем потирая ноющую спину. — Лично я собирала зерно сколько помню себя — чуть ли не с тех пор, как научилась ходить. Нет уж, по мне, лучше стрелять из лука!

— Но работать всем вместе… это так странно, так удивительно! Знаешь, а в Риме всегда такая давка, что ничего подобного даже вообразить себе невозможно.

— Ну и бессмыслица! — фыркнула Бриса.

— Это же город, как ты понимаешь.

— В жизни не была ни в одном из городов. Чего я там не видела? А послушаешь тебя, так и вовсе неохота!

Валерия с жадностью оголодавшего волчонка набросилась на еду — впервые в жизни она и думать забыла о своей талии. Она уже успела немного загореть, ее кожа — о ужас! — приобрела красивый смугло-золотистый оттенок. С каждым днем силы ее все прибывали. Теперь она привыкла замечать то, на что прежде никогда не обращала внимания: как ложится прибитая ветром трава, что говорило, будет ли дождь, в каком направлении, к югу или к северу, тянутся птицы, густая ли выпала роса; она научилась различать в грязи полукружия следов оленя, капли недавнего дождя на сухих стебельках травы. После того как был убран весь урожай с полей, Арден уговорил ее поехать с ним в горы. Они отправились верхом, забравшись так высоко, что кругом не было ничего, кроме голых, исхлестанных ветром скал, тут и там покрытых пятнами лишайника. Открывавшийся отсюда вид казался бесконечным, но сколько Валерия ни напрягала глаза, ей так и не удалось увидеть знакомые очертания Вала. Потом Арден несколько раз брал ее с собой порыбачить. Они спускались в узкие, заполненные сумраком ущелья, где на дне журчали ручьи. Валерии удалось вытащить несколько рыбин, на ощупь их тела казались скользкими, точно умащенными маслом, они содрогались у нее в руках, заставляя ее взвизгивать от испуга.

Он ни разу не позволил себе дотронуться до нее — но при этом его взгляд ни на минуту не отрывался от ее лица.

Она постоянно чувствовала его на себе.

Она чувствовала, что попала в ловушку.

Бриса продолжала учить ее стрелять из лука. От тугой тетивы на кончиках пальцев Валерии появились жесткие мозоли, но вскоре она уже до такой степени набила себе руку, что с легкостью попадала в цель. Как-то раз, когда они тренировались на лугу, ее вечная соперница Аса ненадолго оставила на скале корзинку для шитья, и. Валерия, повинуясь какому-то импульсу, пустила в нее стрелу, пригвоздив корзинку к земле и заставив свою мучительницу подскочить от испуга. Не было сказано ни слова. Однако Аса была отнюдь не глупа, а намек был достаточно прозрачен, чтобы она догадалась, что хотела сказать ей римлянка. Валерия ясно давала понять, что отныне она может постоять за себя и с этого дня не потерпит никаких шуток. Аса поняла, что Валерия становится опасной.

Больше она уже не трогала Валерию.

Оставаясь в крепости, Валерия занималась тем, что ткала материю в любимую варварами клетку или обменивалась с женщинами какими-то рецептами. А по вечерам с замиранием сердца слушала сказания об их богах и героях, а потом сама рассказывала им о Геракле и Улиссе и о суде Юпитера-громовержца.

Накануне праздника урожая скот согнали с высокогорных пастбищ и разместили в теплом зимнем хлеву. Собранные овощи заготовили впрок, засушили и замариновали, мясо засолили. Фрукты сложили в громадные бочки. Пиво нового урожая бродило в чанах, распространяя крепкий, терпкий аромат солода и ячменя. Ночи стали длиннее, дни короче, начались заморозки, и подули промозглые, злые ветра. С деревьев с печальным шорохом начали облетать листья. Дыхание зимы чувствовалось здесь куда сильнее, чем в ее родной Италии, и Валерия все чаще гадала, когда же ее наконец найдут и найдут ли вообще. И вот наступил Самайн — конец осени и начало зимы, тот единственный день в году, когда мертвые, восстав из своих могил, возвращаются на землю, а повелительницы фей выбираются из курганов, чтобы потанцевать, — клан готовился встретить Новый год.

И ее избрали, чтобы сыграть на этом празднике главную роль.

По приказу Кэлина все женщины клана украсили себя кисточкой какого-то определенного цвета. Бриса научила Валерию, как связать затейливый узор из ниток ярко-кобальтового и изысканного шафранового цвета. Пока они занимались рукоделием, римлянка призналась себе, что если она еще пленница, то теперь уже чисто формально — она могла оседлать лошадь и отправиться в любом направлении, даже не загадывая, куда едет. Правда, она по-прежнему не представляла себе, где остался Адрианов вал. Однако кое-что изменилось — Марк, по-видимому, оставил попытки разыскать ее, и теперь, когда ее интерес к Ардену рос с каждым днем, снедавшее ее нетерпение мало-помалу угасло.

Что удивительнее всего, она даже кое-чему смогла научиться у этих варваров!

А мысли о человеке, похитившем ее, сильнее прежнего смущали ее покой.

Сплетенная ею кисточка вместе со всеми остальными отправилась в плетеную корзинку.

За три ночи до Самайна Кэлин стоял перед собравшимися членами клана — он явился выбрать женщину, которая должна будет сыграть на празднике роль доброй и ужасной Морриган. И выбор его пал на Валерию.

По толпе кельтов пробежал смущенный ропот. Кое-кто понимающе перемигивался.

— Но ведь она даже не верит в нее, как она может представлять на празднике Морриган?! — вскипела Аса.

— Точно! И как это римлянка может играть роль богини кельтов? — присоединился к ней Лука.

Кэлин с видом судьи слушал их возражения. Валерия притихла, сама придя в ужас от того, что выбор пал на нее, — сама-то она рассчитывала отыскать укромный уголок и, забившись туда, наблюдать за варварским праздником. И почему судьбе было угодно, что бы рука жреца вытащила именно ее кисточку?! Она украдкой бросила взгляд на свою рабыню. К ее удивлению, та немедленно отвела глаза в сторону.

— Это сама богиня направила мою руку, — заявил наконец Кэлин. — В этом году по одной ей ведомой причине Морриган пожелала, чтобы ее танцевала римлянка.

Ловушка захлопнулась! Валерия сжалась, точно напуганный зверек. Эта новая честь пугала ее до дрожи в коленках. Не хватало еще опозориться на этом языческом празднике, с ужасом думала она. В лучшем случае она наживет себе новых врагов, а их у нее и так хватает.

Бриса попыталась успокоить ее:

— Морриган поможет тебе, вот увидишь. Думаю, она решила оказать тебе честь в награду за то, что ты расправилась с вепрем.

— А ты скажешь мне, что я должна делать?

— Спроси богиню!

— Но я спрашиваю тебя!

— Успокойся же! Я приду к тебе накануне праздника и все объясню. И ты сама увидишь, как все просто.

Как и обещала, Бриса явилась вечером — как раз когда Валерия, сидя перед большим зеркалом из полированной бронзы, нервным движением расчесывала свои густые черные волосы.

— Я не хочу танцевать эту роль, Бриса.

— Но Кэлин верит, что на тебе лежит отблеск древней магии. Как сказала Аса: «Как все-таки странно, что выбор богини пал именно на нее!» Может, она хочет, чтобы ты угадала будущее Каледонии — если, конечно, тебе суждено когда-нибудь вернуться и вновь увидеть этот свой Адрианов вал.

— Конечно, я вернусь! И скоро! Я должна!

— А ты действительно хочешь этого?

Теперь Валерия уже и сама не знала, что ответить. Слов нет, Тиранен сильно проигрывал по сравнению даже с крепостью, где командовал Марк: в комнатах стоял лютый холод, внутренний двор утопал в грязи, отхожее место представляло собой просто яму, вырытую в земле, еда была самая простая, а разговоры живущих здесь людей не блистали остроумием и не отличались ученостью. Ей многого не хватало. И однако, тут, вдали от условностей, отравлявших ей прежнюю жизнь, она впервые почувствовала себя свободной. Даже при том, что по-прежнему оставалась пленницей. Женщины здесь не чувствовали себя низшими существами. Все здесь было много проще — и дружба, и жизнь с ее простыми радостями. Ей почти не о чем было тревожиться. И все же это был не ее мир. Или все-таки ее?

— Послушай! — Бриса с улыбкой протянула ей блестящее яблоко. — Чтобы воспользоваться магией Морриган, тебе нужно взять в руки какой-нибудь из плодов, что нам посылают боги. Разрежь его своим кинжалом на тонкие ломтики, и тебе откроется будущее.

— Мое будущее? Знаешь, еще в Лондиниуме я заплатила серебряную монету, чтобы узнать его. А ничего из этого так до сих пор и не сбылось.

— Иногда для этого нужно время. Разрежь яблоко!

Валерия неловко взмахнула кинжалом.

— Не так! — остановила ее Бриса. — Крест-накрест, чтобы ломтики были не толще лезвия.

Валерия послушно сделала горизонтальный разрез, как показывала Бриса, и та удовлетворенно кивнула, указав ей на пятиугольную звезду, разделенную сердцевиной на почти равные части.

— Это — плод земли, отражение звезд. Еще одно свидетельство того, что все в мире едино. Видишь его?

— Да.

— А теперь возьми его, откуси кусочек и посмотри в зеркальце. Легенда гласит, что за плечом у себя ты увидишь своего будущего мужа.

— Будущего мужа?

— Это такой обычай у кельтов.

— Бриса, но я ведь уже замужем!

— Тогда почему ты колеблешься? Кусай!

Валерия поднесла яблоко к губам. И взглянула в зеркало — естественно, она не увидела никого, кроме себя самой и Брисы. Марка, само собой, тоже, впрочем, прошло уже целое лето с тех пор, как они виделись в последний раз. Итак, мужа не было. Выходит, это и есть то, что хотела сказать ей богиня? Она откусила кусочек.

— Я ничего не вижу.

— Проглоти.

Валерия так и сделала. Яблоко оказалось терпким и вкусным. Валерия зажмурилась, пытаясь представить себе лицо своего мужа. К ее удивлению, теперь она видела его, словно сквозь дымку. Как странно… его немного флегматичную манеру говорить она помнит хорошо, а вот как он выглядит, почти забыла. Непостижимо!

— Валерия! — услышала она вдруг низкий мужской голос.

Вздрогнув от испуга, Валерия ойкнула и открыла глаза.

В зеркале за плечом у нее смутно вырисовывалась мужская фигура. Но это был не ее муж-римлянин. Валерия резко обернулась.

Арден!

Он уже открыл было рот, собираясь что-то сказать, но при виде ее растерянного, побледневшего лица моментально закрыл. И тут заметил, как в руке ее что-то блеснуло.

— Я не хотел тебя напугать, — смущенно пробормотал он, отводя глаза в сторону. — Я тут зашел к тебе… ну, поговорить о Самайне. Знаешь, для всего клана очень важно, чтобы все прошло как можно лучше. С тобой все в порядке, Валерия?

Валерия, боясь, что вот-вот выдаст себя, отвернулась. Вместо нее ответила Бриса:

— С ней все хорошо, Арден. Поверь, она справится со своей ролью. А теперь, если это все, ради чего ты пришел, уходи. Увидимся у костра.

Арден поспешно ретировался.

— Знаешь, я видела его — прошептала Валерия.

— Ты видела того, кого Морриган хотела, чтобы ты увидела.

Праздник должен был начаться в полночь, у подножия холма, где стояла крепость, на лугу, где паслись лошади. Таким образом, и у великого множества мертвецов, которые на одну только ночь вернутся из своего королевства Тирнан-Ог в мир живых, и у тех, кто еще не присоединился к ним, оставалось достаточно времени для пира, что должен был состояться в большом доме. Дубовые тарелки, обеденные ножи, оловянные кружки и кубки, в строгом порядке расставленные на пиршественном столе, уже ожидали появления беспокойных призраков, в чаши было налито молоко, в тарелках горками громоздились спелые, глянцевитые яблоки и связки ячменя. Скамьи пустовали, по углам сгустились тени. Если мертвые действительно придут — как им положено, в эту ночь, когда приоткрывается завеса, отделяющая прошлое от будущего, когда время теряет значение, а грядущие события могут быть предсказаны заранее, — тогда они станут праздновать в Тиранене и не станут мешать живым без них танцевать у подножия холма на лугу.

Выстроившись цепочкой, члены клана чинно спустились с холма вниз, где уже ждал их появления огромный костер, под защитой которого они пробудут всю ночь. Каждый третий держал в руках зажженный факел, змеящаяся цепочка огней вдруг живо напомнила Валерии ту далекую, казавшуюся почти призрачной ночь ее собственной свадьбы. Как удивительно несхожи и вместе с тем близки оказались эти два мира! Вместо кавалеристов с суровыми лицами, выстроившихся в ряд вдоль дороги, по которой ехали новобрачные, тут — вырезанные из рога фонари, привязанные к длинным шестам, каждый из них в виде какой-нибудь гротескной маски, лукаво усмехающейся или с жутким оскалом. Вставленные внутрь их свечи бросали на землю дрожащие отблески, из-за чего их процессия смахивала на рой светлячков или на гроздь поблескивающей на солнце оранжевой лососевой икры.

— Что означают все эти маски? — шепотом спросила Валерия у Брисы, пока они спускались вниз. Девушки шли рядом, приотставшая Савия чертыхалась себе под нос.

— Эти фонари будут ночью охранять нас. Их свет укажет нам дорогу к Самайну и отгонит призраков прочь, ведь они предпочитают темноту. Нужно, чтобы они горели до того, как наступит следующий год. Это произойдет на рассвете, когда Старая Карга ударит в землю своим молотом, и она покроется инеем.

— Да ну? А вот мы, римляне, верим, что новый год наступает с приходом весны.

— Забавно. Ну а мы, кельты, считаем, что весна начинается, когда зима уже празднует победу. Ведь смерть — неизбежная часть жизни, ее начало. И тьма лишь возвещает о скором восходе солнца.

Ночь выдалась морозная. Было полнолуние, и очертания окружавших их холмов, одетых призрачной серебристой дымкой, черными глыбами выступали из темноты. Деревья, на которых уже не осталось листьев, жалобно воздевали голые ветки к небесам, словно моля их о чем-то. Все краски словно разом исчезли, то ли поблекли, то ли растворились в темноте. Валерия успела уже привыкнуть к лесу и даже полюбить его, но в эту ночь дрожь пробирала ее до костей. Ей не составило никакого труда представить себе легионы призраков, строем движущихся через лес, чтобы повеселиться на пиру, вывороченные из земли камни древних дольменов и могилы, похожие на разверстые пасти чудовища, из которых выбираются бесплотные воины. Старухи в эту ночь вновь превратятся в юных девушек. Утонувшие дети обретут тела взрослых, которыми им никогда не суждено было стать. И все они дымкой тумана поползут к крепости на холме, чтобы сесть за пиршественный стол и отпраздновать ту единственную ночь, на которую им позволено вновь вернуться в давно покинутый мир живых.

Невольно вздрогнув, Валерия поплотнее закуталась в толстый плащ, чувствуя, как леденящий ветер пробирает ее до костей.

Кельты на ходу затянули песню — это было сказание о легендарном вожде, некогда похитившем золото у дракона Бренгаты, и о королеве-воительнице, которую он освободил, когда она томилась в плену, в логове дракона. За ней последовала другая, в которой они возносили благодарность богам, тем самым, что помогли клану прожить еще один год, собрать еще один урожай и благополучно завершить еще один круг жизни. А вслед за первыми двумя последовала скабрезная песенка о девушке по имени Ровена, до такой степени прелестной и соблазнительной, что она, одурачив влюбленных в нее троих воинов, стала возлюбленной четвертого.

На лужайке громоздилась целая гора поленьев, сложенная в виде исполинского костра, ожидающего только, когда к нему поднесут зажженный факел. Процессия, окружив его, выстроилась цепочкой; не сговариваясь, все обернулись, молча глядя на Тиранен. Герн, незадолго до этого на торжественной церемонии признанный взрослым и, таким образом, оказавшийся самым юным из всех воинов, ведь ему только-только стукнуло четырнадцать, по-прежнему стоял на стене, провожая их взглядом. Таков был древний обряд: если мальчик не испугается призраков, значит, у него достаточно мужества и он достоин того, чтобы занять свое место среди воинов клана. Увидев, что они остановились, мальчик оставил свой пост и заторопился в большой дом, волосы у него на голове странно топорщились и издали напоминали хохолок неведомой птицы. Горевший в очаге огонь, казалось, почти не давал тепла, дрожащие отблески расползались по потолку и зябко прятались в углах. Холодок пробежал у него по спине — мальчик мог бы поклясться, что видит, как по нему в пляске движутся причудливые тени. Сунув в огонь последний факел, подросток дождался, пока он разгорится, а потом, облегченно вздохнув, кубарем скатился с холма и присоединился к остальным возле большого костра. А взрослые молча смотрели, как он бежит с горящим факелом в руке, словно огненным кинжалом рассекая темноту. И вот он наконец уже среди них — ворвавшись в круг, подросток замер, ловя воздух ртом. Он был еще бледен, но глаза его ликующе сверкали, тем более что совсем еще юная девушка, почти девочка по имени Алита, взирала на него с благоговейным восторгом. Не успев отдышаться, Герн швырнул горящий факел к подножию груды дров, и первые языки пламени словно бы нехотя облизнули поленья. Не прошло и минуты, как огонь, свирепо рыча, уже достиг вершины кучи, и пламя с гудением взметнулось вверх.

Члены клана, воздев руки к небу, затянули песню разлуки, моля солнце поскорее вернуться назад. В середине круга ревело и билось пламя, словно беснуясь от ярости, что не может согреть холодное небо.

Потом снова наступила тишина, кельты терпеливо ждали, чувствуя, как жар костра согревает им лица, в то время как ледяной ветер злобно покусывает спину, словно напоминает о скором приходе зимы. Спустя какое-то время круг распался. Возле костра появилась высокая фигура друида Кэлина — капюшон отброшен на спину, открывая изможденное лицо, на котором ярко сияют глаза. В руках он с трудом удерживал бьющееся животное.

Это оказалась овца — черная, как и эта зимняя ночь.

Стоя в кольце кельтов, старый друид представлял собой причудливое зрелище — темная, словно вырезанная из черной бумаги фигура, окруженная ярким снопом искр. Лицо его было залито потом, но голос, когда он заговорил, оказался таким же звучным и твердым, как и всегда.

— Кто хочет говорить от лица клана Каратак, племени Аттакотти, входящего в военный союз Каледонии?

— Я! — отозвался Арден. Он стоял очень прямо, с мечом на поясе, отбросив за спину плащ, темные волосы заплетены в косичку, в распахнутом вороте туники ярко поблескивала массивная крученая золотая цепь. — Я вождь этого клана, избранный с полного согласия всех его членов и в битве подтвердивший правильность их выбора.

— Довольны ли члены твоего клана тем, что боги деревьев и воды дали им, вождь Каратак? Если заглянуть в их сердца, найдем ли мы там благодарность и смирение?

— Члены моего клана благодарят доброго бога Дагду, который может читать в сердцах всех и который дал нам богатый урожай — ведь теперь мы сможем пережить эту зиму.

— А кто будет говорить от лица великого бога Дагды?

— Я буду, — ответил Арден.

— Согласен ли бог Дагда принять от жителей Каледонии жертву?

— Бог требует ее. Бог ее хочет.

С неожиданной силой, удивительной в таком щуплом теле, Кэлин поднял тяжелую овцу над головой. Кельты одобрительно взревели. Потом друид опустил притихшее животное на сухую траву возле ног и вытащил из-за пояса золотой кинжал.

— Прими в дар немного тех плодов, что ты дал нам, Дагда! — прогремел он. В темноте молнией блеснул кинжал, овца судорожно вздрогнула, вытянулась и затихла. Кровь багровой струей плеснула на землю, и Кэлин быстрым движением повернул животное так, чтобы она свободно стекала из перерезанного горла. Потом, ухватив овцу за ноги, он двинулся вокруг костра, описывая круг, и кровь жертвенного животного опоясала его багряным кольцом.

Вернувшись на то же место, с которого он начал, Кэлин быстрым движением швырнул овцу в огонь.

Оглушительный крик взметнулся к небу:

— Дар Дагде и другим богам!

Не успел он стихнуть, как празднество началось. Никто, казалось, не обращал внимания на вонь паленой шерсти и горящего мяса.

Принесли в мехах пряный мед, еще отдающий сладковатыми ароматами трав, и сделанные из черепов пиршественные чаши заходили по кругу, передаваемые из рук в руки. Кроме меда, было и вино, купленное или украденное у римлян, догадалась Валерия. В дубовых бочонках плескалось пиво. Специально выкопанные для такого случая ямы были открыты, и обернутое в прокопченные листья мясо, сочное, еще отдающее дымом костра, было нарезано крупными ломтями. Свинину и говядину кромсали кинжалами, стекающий ароматный, душистый жир подбирали толстыми краюхами еще теплого хлеба. Были тут и свежесобранные, крепкие яблоки, и поздняя зелень, и медовые пироги — их жадно ели, поглядывая на звезды над головой, и смех, облачками легкого пара вырываясь изо рта, легко поднимался к бархатному ночному небу. Время от времени кельты оборачивались к темнеющему позади них силуэту крепости на вершине холма, гадая, что происходит сейчас в пиршественном зале.

Все это время Арден держался от Валерии на почтительном расстоянии, но взгляд его не отрывался от нее ни на минуту — он с замиранием сердца следил за тем, как она ест вместе с остальными, то отвечая поцелуем на поцелуй, то морщась, когда добродушная шпилька насчет ее римского происхождения попадает в больное место. Все движения Валерии были преисполнены спокойной, величавой грации — она очень походила на ту богиню, роль которой ей доверили нынче сыграть. Что она теперь думает о них? Как поступит, когда в один прекрасный день муж все-таки явится за ней? В том, что это когда-нибудь произойдет, Арден почти не сомневался.

Валерия пила из собственной чаши.

— Кажется, мне постепенно начинает нравиться этот их мед. И даже пиво, — призналась она на ухо Савии. Но та успела заметить, что ее питомица не отрывает глаз от Ардена.

— Не пей столько! — испугалась она. — Не забывай, кто ты!

Спустя какое-то время Бриса легонько тронула Валерию за плечо, напоминая, что время пришло. Их уход остался незамеченным, веселье и пиршество продолжались своим чередом, в жарко пылавшее пламя подбрасывали поленья. Внезапно низкий, вибрирующий звук рога разрезал темноту, эхо его замерло где-то вдали, затерявшись среди холмов, и толпа разом притихла, хотя многие уже успели изрядно захмелеть.

В темноте прогремел голос Кэлина:

— Дорогу доброму богу Дагде!

Зазвучала музыка, грохоту барабанов вторили пронзительные завывания свирели, мужчины и женщины, схватившись за руки, притопывали ей в такт. Из темноты в освещенный круг выступил человек-олень: огромные ветвистые рога венчали голову, укрытую маской зверя, спину и плечи укутывала покрытая мехом шкура оленя. Животное стояло на двух ногах, на первый взгляд они принадлежали человеку и все же казались не совсем человеческими — сильные, с рельефно выступающими мускулами, в отблесках костра загорелая кожа казалась почти черной. Животное сделало стремительное движение вперед, замерло, нерешительно переступило ногами и снова застыло — а потом, вскинув голову вверх, как будто узнав свой клан и костер, вокруг которого он кружился каждый год, олень танцующим движением двинулся дальше. В прорезях маски сверкали синие глаза, которые уж точно принадлежали человеку, чудовищной величины рога грозно раскачивались на голове в такт каждому движению бога.

Он искал свою подругу.

— Дагда! — заревели кельты. — Бог и повелитель всех богов!

Олень трижды, кружась, обошел вокруг костра. И тогда вновь прогремели рога.

— Морриган, покровительница лошадей, вышла на пастбище! — выкрикнула Бриса. — Сейчас она приближается к костру!

Богиня одним стремительным прыжком впорхнула в круг, словно ее втолкнули туда. Резко застыв в двух шагах от ревущего пламени, лошадь-Морриган растерянно закружилась, словно ослепленная ярким пламенем, явно не понимая, как она тут оказалась. Скорее всего, так оно и было. На плечах богини красовалась голова лошади, искусно сделанная маска с развевающейся по ветру конской гривой, почти обнаженное тело ее, не прикрытое плащом, поражало совершенством форм. Легкая повязка крест-накрест прикрывала ее грудь, а сквозь тонкую тунику просвечивали стройные, мускулистые ноги. Узкую талию обвивал массивный золотой пояс, концы его, небрежно стянутые спереди, свешивались до того места, где бедра богини расходились. На шее поблескивали клыки дикого вепря. И начался танец. Богиня-лошадь делала быстрые движения то в одну сторону, то в другую, словно пытаясь прорваться сквозь кольцо людей и ускользнуть в темноту, вернуться на свой луг, но каждый раз хохочущие кельты преграждали ей путь к спасению. Наконец, сдавшись, она танцующим шагом вернулась в освещенный круг и закружилась, едва не касаясь языков пламени; бог-олень неотступно следовал за ней по пятам. Барабаны загудели громче, и вой рогов ликующе взвился к ночному небу.

— Морриган-лошадь! Ее лоно обещает подарить нам весну!

Словно испугавшись того, что вскоре произойдет и чего уже не в ее силах было избежать, богиня галопом помчалась вперед. Потом она, будто споткнувшись, помедлила немного, кокетливо позволив Дагде подойти поближе. И снова бросилась бежать. И так круг за кругом описывали они вокруг костра. Дагда, едва сдерживая нетерпение, мотал головой и свирепо ревел, а Морриган беспечно кружилась, давая всем возможность вволю полюбоваться ее бедрами. Покрытые потом тела их ярко блестели в свете костра.

Грохоту барабанов вторили топот сотен ног и хлопки рук, отбивающих такт, ритм постепенно ускорялся по мере того, как богу-оленю удалось-таки наконец приблизиться к богине, чья плодовитость обещала им тепло и пищу. Явно устав, она слегка пошатывалась, томно поглядывая через плечо на преследующего ее разгоряченного оленя-самца, движения ее становились все более медленными и соблазнительными, словно женщина в ней и впрямь почувствовала себя богиней-лошадью. Бедра ее подергивались и извивались в такт музыке, босые ноги отбивали ритм по обугленной траве. Покрытое потом тело ее словно плавилось от нестерпимого жара. На обнаженных руках бога-оленя буграми вздулись мускулы, он танцевал, и костяное ожерелье подпрыгивало на его груди.

— Хватай ее, добрый бог! Сделай так, чтобы зима поскорее закончилась!

Но ей опять удалось ускользнуть. Казалось, этот танец никогда не кончится.

Вдруг Дагда резко остановился, припал к земле, а потом одним огромным прыжком перемахнул через костер. И прежде чем опешившая от удивления Морриган успела сообразить, что произошло, он ринулся к ней. Обхватив богиню мускулистыми руками, он закружил ее в безумной, неистовой пляске, их звериные головы терлись друг о друга, острые рога его, точно обнаженные ветви исполинского дерева, угрожающе раскачивались у него над головой. У зрителей разом перехватило дыхание. Ему удалось-таки схватить ее! Или она сама поддалась, повинуясь неосознанному стремлению сдаться на милость победителя? Утомленная погоней богиня споткнулась, покорно склонившись ему на плечо, и он с ликующим рыком подхватил ее на руки, оторвав от земли, даже не заметив, как голова лошади упала и покатилась. Валерия расширившимися глазами смотрела на зверя, который крепко прижимал ее к груди.

Кельты взвыли.

Круто повернувшись, бог-олень, не выпуская из рук свою добычу, одним прыжком скрылся в темноте.

Савия захлюпала носом.

Конь Ардена терпеливо дожидался своего хозяина. Стащив с головы морду оленя, вождь отшвырнул ее в сторону, и голова, грохоча рогами, исчезла среди травы. Не успев опомниться, Валерия уже оказалась сидящей в седле, и мгновением позже он оказался позади нее.

— Не пришло ли время попросить мертвых уступить нам наше жилище? — шепнул он ей на ухо, ударив коня пятками. Они двинулись рысью вдоль цепочки горящих ламп, свечки у них внутри уже догорали, усталая луна клонилась к западу, своим оранжевым цветом напоминая спелый апельсин. Копыта лошади прогрохотали по узкой тропинке, ведущей вверх по склону холма. Провожаемые взглядами тех, кто еще оставался на лугу, Арден и Валерия исчезли в воротах крепости.

Внутри Тиранена было тихо и темно. Соскользнув с коня, Арден подхватил Валерию на руки, не давая ей коснуться босыми ногами земли, еще днем превратившейся в грязь и уже успевшей за ночь покрыться инеем. Потом он широкими шагами направился к большому дому, где до сих пор пировали мертвые, и, как и положено повелителю богов, властным ударом ноги распахнул дверь. Взгляд Ардена обежал пустой зал. Он с удовлетворением отметил и выпитое молоко, и пустые блюда и тарелки, где уже не было ни яблок, ни связок ячменя. Итак, предки попировали вволю. А потом, как и положено призракам, послушно убрались в свои могилы.

Арден пронес Валерию мимо почти потухшего очага. На ходу он ногой ловко подкинул в него полено, и угасший было огонь принялся с довольным ворчанием облизывать его, словно изголодавшийся зверь. А потом, раздвинув занавесь с вышитыми по ней разноцветными птицами, внес ее в комнату, где ей еще не доводилось бывать.

Валерия увидела витую деревянную лестницу, перила которой были украшены резными фигурками змей. Поднявшись наверх, они оказались в спальне. Узкие стрельчатые окна выходили на вересковые болота, вдалеке, почти у самого горизонта, в серебряных лучах заходящей луны вырисовывались темные контуры горных вершин. Арден все еще не выпускал ее из рук, и с губ Валерии сорвался едва слышный стон, словно она и сама никак не могла понять, кто же она сейчас, богиня или смертная женщина, жива ли она или же мертва, сон это или реальность. Арден бережно опустил ее на высокую кровать, покрытую медвежьими шкурами и почти невесомым одеялом из шкурок лисы, потом тщательно задернул портьеру, отделяющую спальню от главного зала, и присел на корточки, чтобы развести огонь в очаге. Валерия затуманенным взглядом следила за ним — она понимала только то, что хочет его… хочет бога Дагду.

Голос Ардена упал до едва слышного шепота.

— Пришло время забыть о Вале, Валерия.

Взяв ее руку, Арден осторожно стащил с ее пальца серебряное свадебное кольцо-печатку с изображением головы Фортуны, богини удачи. Ей вдруг показалось, что она забыла, когда вообще носила это кольцо. А потом с улыбкой протянул ей на ладони серебряную брошку в виде морского конька, которую она когда-то потеряла в лесу.

— Я хранил ее с того самого дня, как впервые увидел тебя. В честь Самайна мы разделим с тобой золотую чашу.

Кольцо и брошка слабо и мелодично звякнули, когда он бросил их на дно чаши.

Валерия почувствовала, что вся дрожит.

— Я уже и сама не понимаю, где я… кто я…

— Ты одна из нас.

Потом он подошел к ней — даже на расстоянии от него исходил жар, опаливший ее, — и поцеловал ее с нежностью, которой она еще никогда не знала. Валерия боялась, что он набросится на нее, словно распаленный похотью олень, а вместо этого он бережно избавил ее от одежды, что-то шепча и лаская ее тело осторожными, медленными прикосновениями.

Она оказалась даже еще прекраснее, чем он думал. Высокая грудь была упругой и полной, соски напоминали тугие бутоны роз, а изящно изогнутые бедра — две половинки того яблока, которые она накануне держала в руке.

Тело Ардена оказалось твердым и горячим, точно просоленное морем дерево, он целовал ее, чувствуя, как нарастает в них страсть, готовая в любую минуту захлестнуть обоих.

Она открылась навстречу ему, как цветок.

Боги соединились. Тишину в спальне разорвал крик, и луч заходящей луны, украдкой пробравшийся в спальню через щель между портьерами, серебряной лужицей растекся на полу. А потом небо на востоке стало розоветь, и где-то у самого горизонта, где серой дымкой еще висел туман, зазвенела ликующая трель горлянки.

Наступил новый год.