ТРИНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ
ЗМЕИ

— Я что, должен это надеть?!

— Да, будешь ходить в этом, пока сопровождаешь господина, — рявкнул на меня Уицик. — Я вообще не понимаю, чем ты недоволен. Эта одежда как-нибудь получше твоих вонючих обносков.

Я, конечно, мог напомнить ему, что обноски он мне сам и выдал, но предпочел промолчать. Я еще не забыл о формальном предупреждении, которое мог получить в любой момент и таким образом очень скоро оказаться на «цветистом пути смерти». Это был не самый подходящий день для споров с Уициком, поэтому я лишь угрюмо оглядел дурацкую юбочку из перьев да буркнул, что хозяину наверняка хотелось бы, дабы я имел как можно более незаметный вид.

— Вставь себе серьгу в нос, и будешь иметь незаметный вид. Там соберутся богатые, знатные люди — торговцы и прославленные воины. Если станешь расхаживать среди них в своем рванье, как раз станешь выглядеть как белая ворона.

Когда вся эта возня с облачением закончилась, я отправился искать Рукастого.

За короткое время моего отсутствия он полностью прижился в этом хозяйстве и теперь выполнял задания, которые раньше поручались мне. Он, похоже, подкупил моего хозяина своим солидным, уверенным видом. Уицика он нисколько не боялся. Пока я валялся в своей каморке, пытаясь оправиться от побоев, он, несмотря на строжайший запрет Колючки приближаться ко мне, все-таки прорвался. Ему не терпелось объясниться, сообщить мне, что он и не подозревал, что Уицик заявится к нему домой в тот день, когда меня схватили.

— У господина Черные Перья было послание для Сияющего Света, и только мне одному он может доверять такие вещи…

— Да брось, не переживай! В произошедшем нет твоей вины, — проговорил я с рассеянным видом. — Так ты говоришь, носил послания для Сияющего Света? И как же ты их ему передавал?

— Я не передавал их ему лично. Я оставлял их в его доме.

«Ну что ж, это мне на руку», — подумал я, ведь это означало, что Лилия до сих пор является единственным человеком, поддерживающим связь с ее сыном или с его похитителями.

Когда я спросил у Рукастого, как все обошлось тогда у Эхекатля и моего брата, он, улыбаясь, успокоил меня:

— Не волнуйся. Звезда позаботилась о них.

— Как это?

— Пока Уицик возился с тобою, она спрятала их обоих в маисовый закром.

Тут, впервые за долгое время, я улыбнулся, когда представил себе, как Лев, выбравшись из пыльного деревянного ларя, отряхивает с себя шелуху и сыпет ругательствами под безудержный хохот Звезды.

Мой хозяин попросил Рукастого сопровождать нас на застолье. Мне удалось убедить старика Черные Перья, что обычный вооруженный телохранитель попросту спугнет своим видом нашу добычу, да к тому же до смерти перепугает торговцев. Кроме того, напомнил я, среди гостей и без того будет немало воинов.

Рукастому выдали такой же нелепый наряд, как и мне, правда, в отличие от меня он не больно переживал из-за таких пустяков.

— Ты глянь-ка, он никаких денег не жалеет, наш господин! — восхищенно заметил он.

— Да ты бы хоть что понимал в этом! Это же дешевая одежка!

Тут я, конечно, слукавил. Юбочки наши были из перьев цапли, никак не меньше, плащи на кроличьем меху расшиты переливчатыми перьями скворца, браслеты на руках и ногах хоть из простой кожи, а не из шкуры оцелота, но зато безупречной выделки! Я бы не удивился, если бы мой хозяин, боясь оказаться в тени собственных слуг, сам вырядился в дорогущие перья птицы кецаль и в какое-нибудь нефритовое ожерелье.

Выходной наряд господина Черные Перья и впрямь оказался великолепен — синий плащ с узором из бабочек поверх юбки, расшитой золотом тоже в виде малюсеньких бабочек. Браслеты на руках и ногах из золота, а на одной руке даже с инкрустацией из бирюзы. Нефритовые серьги в ушах и в носу, нефритовое ожерелье на шее. Голову его венчал убор из красных перьев колпицы, промеж которых красиво ниспадали вниз длинные сине-зеленые перья птицы кецаль — они блестели и переливались на солнце, когда мой хозяин шагал к каноэ впереди нас.

Горделиво усевшись и расправив вокруг себя плащ, он скомандовал лодочнику:

— В Почтлан!

Тринадцатое число Змеи считался не самым благоприятным днем для застолий, но и не самым плохим. Предсказатели утверждали, что в этот день не должно случиться дождя, и никто из гостей скорее всего не поперхнется за столом индюшачьей косточкой, а утопленные в меду грибочки подействуют на пирующих умиротворяюще и не настроят на драчливый лад. Боги явно благоволили нам, ибо вечер выдался блаженный и теплый.

Старик Черные Перья пребывал в разговорчивом настроении.

— Вечерок предстоит приятный. Давненько я так не радовался застолью. Может, еще и потанцую.

Я надеялся, что до этого не дойдет. Мне пришлось бы таскать его золоченую погремушку, которую он нацепил бы на спину, если бы вздумал танцевать. Я представил себе, как он перебирает болезненными старческими ногами, то и дело заплетаясь и спотыкаясь, и ужаснулся. Впрочем, я надеялся, что, когда грибочки сделают свое дело, он скорее всего захочет отдохнуть где-нибудь в доме за чашкой шоколада в компании остального старичья.

— А кто там будет, господин, на этом празднике? — поинтересовался Рукастый.

— Кто будет? Да все важные люди. Старейшины торговых родов, губернатор Тлателолько со своим заместителем и множество крупных сановников, включая твоего брата, Яот. Главного городского стража на такие празднества всегда зовут охотно.

Мне стало любопытно, знает ли мой хозяин о том, какую глубокую ненависть питает к нему Лев.

— Да моего брата повсюду зовут охотно. Мне кажется, он ни разу не платил за еду с тех пор, как назначен на эту должность, конечно, кроме тех случаев, когда сам устраивает застолье. — Я повернулся к Рукастому: — Видал? Это означает, что Лилия с отцом рвутся восстановить доброе имя семьи, подпорченное Сияющим Светом, и оправдаться в глазах общества. Им предложили устроить застолье, предупредив всего за каких-то три дня, но они не стали спорить. Может статься, они потратили на угощенье последнее, что у них было, и все это ради того, чтобы принять людей, истово желающих им смерти. Так что мой тебе совет — к еде лучше не притрагивайся да пей побольше шоколада, чтобы не утратить бодрости и быть начеку.

Мой хозяин благосклонно улыбнулся — то ли мысленно одобрил мой совет, то ли и впрямь предвкушал удовольствие от праздника.

Главного министра встретили цветами, которые преподнес не какой-нибудь слуга, а прославленный, доблестный воин.

— Прими, о господин, щит! Прими, о господин, копье!

Передав свою чашу с табаком Рукастому, мой хозяин принял подношение — в левую руку огромный желтый подсолнух, символизирующий щит, в правую — копьецвет.

— Как мило! — пробормотал он, понюхав цветок и шагнув в самую гущу толпы во дворе.

Нас с Рукастым старейшины словно и не заметили — их интересовали все прибывающие новые почетные гости.

Лилия собрала в своем доме поистине сверкающую толпу. Золото, нефрит, янтарь искрились и переливались на их владельцах при каждом малейшем движении. Повсюду колыхались красные, желтые, синие и зеленые перья. Плащи и накидки пестрели всеми мыслимыми и немыслимыми оттенками. Одним словом, здесь собрался самый цвет Тлателолько — богатые торговцы пользовались случаем пустить пыль в глаза, а суровые воины одним своим видом напоминали торговцам, что в любой момент могут присвоить себе их состояние.

Всего каких-нибудь сорок лет прошло с тех пор, как предки этих вот самых воинов ворвались в северную часть Мехико и, скинув с высокой пирамиды последнего правителя Тлателолько, водрузили на его место военного губернатора. Преемник того губернатора был сегодня среди гостей. Видеть его любезно беседующим с торговыми старейшинами было как-то странно — прямо-таки не верилось, что он является символом их формального подчинения Монтесуме; хотя стоило понаблюдать повнимательнее, и знаки такого подчинения становились заметны. Во-первых, торговцы были одеты дорого, но не слишком броско — чтобы не затмевать его. Перья птицы кецаль на их одежде были взяты с крыльев, а не из хвостового оперения; ожерелья на шее изготовлены из обычного золота, а не из янтаря или нефрита, а добротные хлопковые плащи украшены простеньким цветочным узором, но никак не изображениями змея, раковины, бабочки или орла. Разносить угощения для гостей выпало опять же старейшинам, и делали они это, надо сказать, вполне изящно, никого не обходя стороной, но с особым вниманием прислуживая губернатору, его заместителю и наиболее почтенным сановникам.

Мы с Рукастым не сводили глаз с этих разносчиков угощений — нашей задачей было приглядывать за хозяином на случай, если он соблазнится и вздумает отведать какого лакомства. Впрочем, меня больше интересовали гости. Смотреть мне было проще не на их лица, а на ноги, вот я и шарил глазами понизу, выискивая среди мозолистых, обутых в сандалии ног торговцев и воинов, среди расшитых подолов их плащей тоненькие изящные женские лодыжки или подол женской юбки.

Среди гостей присутствовало несколько женщин — в основном жены торговцев, сопровождающие мужей или пришедшие вместо них. Но некоторые находились здесь сами по себе — женщины, имевшие собственное торговое дело. Прошерстив их всех глазами и разглядев их лица, я оказался разочарован, так как Лилии среди них не оказалось.

Я пытался заранее придумать, что скажу ей при встрече, но на ум ничего не приходило. Впрочем, с точки зрения моего хозяина, важно было другое — чтобы она, увидев меня, сообщила об этом Проворному, и тогда Тельпочтли явился бы сюда за мной. Вот этого и ждал мой хозяин. А чего же ждал я?

Я представлял себе, как обвиню ее в том, что она впустила в свой дом человека, пытавшегося убить меня; как упрекну ее в предательстве и потребую признаться, означала ли для нее хоть что-нибудь та ночь, которую мы провели вместе. Я прямо-таки видел обиду в ее глазах, воображал, как она поспешно отвернется, желая скрыть, что уязвлена, и серебристые прядки в ее волосах сверкнут при этом на свету.

А еще я думал о том, как она смерит меня холодным взглядом, заносчиво оттопырив губку, всем своим видом изображая презрение, или вовсе громко расхохочется.

— Ты просто дурак, Яот! — пробурчал я себе под нос.

— Вот тут ты попал в самую точку! — прогремел у меня над ухом голос, знакомый до боли. — А ну, иди-ка сюда!

Железная ручища, покрепче крокодильей челюсти, вцепилась мне в плечо.

— Постой хоть немного на одном месте, а то я уж устал за тобой гоняться!

— Ну здравствуй, братец, — вздыхая, сказал я. — Что-то не признал я тебя в этом наряде.

Лев вернул себе прежний холеный вид. На нем был новехонький плащ, даже ткань еще не пообмялась и слегка топорщилась. Плащ был выкрашен в желтый цвет и смотрелся даже ярче, чем подсолнух в его левой руке. Его недавно подстриженные волосы оказались завязаны в безукоризненный узел, а в верхнюю губу он продел серьгу в форме золотого орла со вставленным в него зеленым камешком. Выражение лица у него получилось самое что ни на есть свирепое.

— Ладно, будет тебе веселиться! Лучше скажи, что ты здесь делаешь.

— Ты бы руку сначала убрал с моего плеча, — посоветовал я. — Оно ведь, если ты помнишь, не принадлежит ни тебе, ни мне.

Искоса метнув взгляд на моего хозяина, Лев последовал моему совету.

— Так надо понимать, ты здесь по хозяйскому распоряжению? Все ищешь ваших драгоценных колдунов?

— Конечно.

Брат насмешливо фыркнул:

— Интересно, что старик Черные Перья надеется выведать в этой компании? На таких сборищах люди обычно не говорят ничего путного. Я вообще не понимаю, зачем устраивать эти застолья! Меня лично от них всегда тошнит!

Пылкость его речей удивила меня — я ведь, как всегда, забыл, что, несмотря на свое высокое положение, Лев родился в одной семье со мною, но в отличие от меня не учился в школе жрецов вместе с отпрысками из знатных семей. Родной стихией для Льва, как объявила в день его появления на свет повивальная бабка, должно было стать поле битвы, а не тесный двор в доме какого-нибудь торговца, где все разговоры велись только о ценах на какао да о том, как трудно найти хорошую кухарку, умеющую правильно приготовить мясо броненосца.

— Да уж, — отозвался я. — Не иначе как здешние хозяева в этом вполне согласны с тобой, потому что ни Лилии, ни ее отца я здесь не вижу.

— Старик или готовится к жертвоприношению, или уже упился до беспамятства. А она, говорят, сказалась нездоровой и удалилась на женскую половину. Может, прослышала о твоем приходе!

— Ты еще не объяснил мне, что сам здесь делаешь.

— Я узнал, что здесь будет старик Черные Перья. — Имя моего хозяина в его устах прозвучало как плевок, и это окончательно развеяло все мои сомнения по поводу обуревавших его чувств. — Я намерен посчитаться с этим ублюдком после того, на что он толкнул меня и моих людей в Койоакане.

Я посмотрел на него с тревогой:

— Но ты ведь не собираешься…

— Да нет, я просто намерен не сводить с него глаз, вот и все. Если колдунов из тюрьмы похитил твой хозяин, а потом упустил их, значит, я буду в том месте, где он найдет их. Моя задача позаботиться о том, чтобы хотя бы один из них вернулся к Монтесуме живым. Вернулся и рассказал императору обо всем совершенном его главным министром!

Я тихонько застонал:

— О Боже, нет!.. Лев, ты же не…

— Так что тебе, Яот, придется решать, с кем ты — со мной и императором или со своим хозяином.

От необходимости отвечать меня избавили внезапное волнение и шум, всколыхнувшие толпу. Я поспешно обернулся, ожидая увидеть Лилию, вышедшую навстречу гостям, но это оказался всего лишь очередной разносчик с огромной чашей дымящегося шоколада в руках. За ним следовали другие, неся посуду, а в воздухе теперь вместе с ароматом шоколада и мускатного ореха повисла благоговейная тишина.

После шоколада наступило время жертвоприношений.

Самым главным и важным гостем на этом празднике был тот, кого никто никогда не видел в лицо. Бог войны Уицилопочтли регулярно получал подношения в виде цветов и табака на алтарях в Уицнауаке, Йопико, Тламацинко и в Почтлане. Всему собранию предстояло обойти с торжественной процессией все пирамиды в квартале и наблюдать за тем, как старик Добрый будет подниматься по ступенькам на вершину, неся охапки драгоценных хрупких даров. Поначалу я забеспокоился за старика — справится ли он? — но тот, похоже, давно привык к подобным ритуалам — высоко держал голову, поднимаясь по ступенькам, и со знанием дела толковал о чем-то на вершине со жрецами перед тем, как возложить подношения в Орлиную Чашу.

Пятой и последней точкой возложения даров стал дом старика в Почтлане, а именно центр двора, где уже находился огромный барабан, приготовленный для танцев.

Большинство гостей видели эту церемонию уже много раз, поэтому сейчас удалились в дом и беседовали там между собой, не мешая нам с Рукастым наблюдать.

— А хозяюшки по-прежнему не видать, — шепнул я Рукастому.

— Думаешь, улизнула? — спросил он.

— Да вроде там должна быть. — Я кивнул в сторону женской половины. Я все еще не оставлял мысли проникнуть туда потихоньку, когда начнется праздничный гам.

Музыканты и танцоры громко заулюлюкали, вызывая хозяина дома. Потом кто-то объявил о его появлении, и во двор бодро, ничуть не запыхавшись после четырехкратного восхождения на пирамиды, выплыл старик Добрый, и вместе с ним вымазанный сажей жрец в черном одеянии.

Жрец нес перед собою дымящуюся курильницу, а Добрый держал в руках живую перепелку. Курильницу поставили на землю перед барабаном рядом с цветами и еще дымящимися табачными трубками, и старик передал перепелку в руки жрецу. Тот молниеносным движением свернул птице шею и швырнул ее трепыхающееся тело наземь к подножию барабана.

Жрец со стариком, наклонившись, пристально наблюдали за ее смертными муками.

— Главное, чтобы она не «отлетела» на север, — шепнул я Рукастому. — На восток, на запад или на юг пожалуйста, но только не на север, так как север олицетворяет зло.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем жрец со стариком наконец распрямились. За ними не было видно ничего, кроме тоненькой струйки крови в пыли у них под ногами.

Я знал, что объявит жрец, еще прежде чем он открыл рот. Я догадался об этом по его сжатым кулакам и по жалкому виду старика, который буквально на глазах вдруг как-то скукожился.

— В этот дом придет смерть!

Я медленно беззвучно выдохнул.

— На север? — тихонько произнес Рукастый.

— На север, — ответил я шепотом, гадая, чью же смерть накаркала эта маленькая птичка своими последними муками.

Жрец снова взял в руки свою курильницу. Обратившись на восток, он взмахнул ею четыре раза и потом повторил эту процедуру, поворачиваясь к трем другим сторонам света — к западу, югу и северу поочередно, — после чего направился в дом бросить в очаг горящий кусочек каучука.

Старик Добрый остался стоять один посреди двора, безмолвно взирая на крохотное бездыханное тельце птички.

Воины затеяли пляску.

С наступлением темноты под скорбные трубные звуки раковин, доносившиеся с вершин далеких пирамид, гостям подали «пищу богов» — грибочки, утопленные в меду, отбивающем их горький вкус. С этого момента других угощений не ожидалось, да все уже были и так сыты, хотя шоколад продолжали, беспрерывно помешивая, разливать по чашкам.

Губернатор вышел во двор первым в сопровождении своего заместителя, других важных сановников, среди которых были мой хозяин и мой брат, а также прославленных воинов из касты «остриженных», из племени отоми, из касты «орла» и «оцелота». Когда музыканты затянули свою громкую пронзительную песнь, а танцоры пустились в пляс, взоры некоторых уже порядком помутнели — это означало, что грибочки подействовали.

Подогретые шоколадом и грибочками, многие из танцоров теперь наверняка не угомонились бы до утра. Каждому, конечно, казалось, что он горделиво и грациозно выступает под музыку, рожденную самими богами. И ни одному из них было невдомек, как все выглядит на самом деле, как смотрится со стороны это беспорядочное топтание на месте шатающихся пьяных людей. Я облегченно вздохнул, когда перед началом танцев мой хозяин изъявил желание удалиться в дом и там отдохнуть на тростниковой циновке под доносящиеся со двора волшебные звуки барабана.

Торговцы не участвовали в танцах. Рассевшись во дворе по кругу, они наблюдали за происходящим и мирно беседовали. Рядом лежали дары, приготовленные для тех, кто еще способен что-либо различать, — цветы, табачные трубки, перья, бумажные гирлянды, мозаики из бирюзы и одежда, для блеска обработанная слюдой.

В голову мне закралась мысль, что если я удеру сейчас, то, возможно, до самого утра меня никто не хватится. Но куда я мог бежать? Этот вопрос я задавал себе еще раньше, но так и не нашел на него ответа. Найти себе пристанище где-либо, кроме Мехико, я не смог бы, а в самом Мехико мне нигде бы не было покоя, когда, проснувшись, мой хозяин обнаружил бы, что я пустился в бега во второй раз. К тому же меня преследовали два образа, два лица Лилии — одно обиженное и уязвленное моими словами, другое равнодушное и холодное. Эти видения, судя по всему, собирались мучить меня до тех пор, пока я не выясню, которое из них окажется настоящим.

Кроме того, просто так выйти на улицу было нелегко — ведь торговцы сидели в рядок по всему периметру двора. Даже на женскую половину пробраться оказалось не так-то просто. Я осторожно проскальзывал между танцующими, надеясь, что старик Добрый не заметит меня.

Так бы и случилось, если бы одного из танцующих ненароком не занесло мне под ноги, отчего мне пришлось резко посторониться, и я ступил ногой в аккуратно разложенную перед стариком горку подарков.

— Извиняюсь! — выпалил я не задумываясь.

— Здоров, Яот! — тут же отозвался знакомый скрипучий голос.

Старик узнал меня по голосу, и мне ничего не оставалось, как вступить с ним в беседу.

— Добрый! Ты, я вижу, сегодня ни капли в рот не взял!

В его мутных старческих глазах отражался сумеречный свет.

— На своем-то собственном застолье? — удивился он. — Да как же можно! Сегодня я хозяин и должен всем заправлять. К тому же мне еще предстоит в полночь совершить жертвоприношение Якатекутли, а для этого требуется ясная голова. И грибов я не употребляю, даже не спрашивай. От этих чертовых грибов у меня совсем башню сносит!

Итак, получалось, что мы со стариком, возможно, были единственными трезвыми людьми во всем доме.

— Если ты ищешь мою дочь, то можешь оставить эту затею, — продолжал он. — Она не хочет тебя видеть.

Я посмотрел в сторону женских покоев. Там было темно, но кто тогда двигался внутри?

— Я предпочел бы услышать то же самое от нее.

— Негоже мужику являться на женскую половину без приглашения. Да еще в самый разгар праздника! И не просто мужику, а рабу, которого того и гляди погонят взашей. Неужто ты этого не знаешь? — Он, не повышая голоса, дал мне понять, что к Лилии мне просто так не приблизиться. Я тут же вспомнил про дюжих воинов, нанятых сегодня для обслуживания застолья. Одной из их обязанностей была необходимость разнимать разгоряченных грибками гостей, случись тем подраться, а уж усмирить какого-то костлявого раба любой из них мог в два счета.

— Зачем ты явился сюда, Яот? — задал вопрос старик, чуть смягчившись.

— Я хотел попросить твою дочь помочь нам найти Туманного, — ответил я и прибавил: — А еще я хотел узнать, зачем она помогала ему, когда он пытался убить меня.

— И что же, ты поверишь ей, если она скажет, что этого не делала?

— Не знаю. Вот поэтому-то я и хочу с ней поговорить.

С ответом старик медлил, потом произнес:

— Никто в этом доме не желает тебе зла.

Я посмотрел на него в упор, но он уже успел отвернуться.

— Пожалуйста, не пытайся встретиться с моей дочерью! — Он не сводил глаз с ее двери. — Ты только расстроишь ее еще больше, а сказать ей тебе все равно нечего, уж поверь мне. — Он снова взглянул на меня и выдавил из себя слабую улыбку. — К тому же она еще не вышла из траура. Ты вот знаешь, например, что она может мыть голову только раз в восемьдесят дней до тех пор, пока Сияющий Свет не вернется? Так что понятное дело, она не захочет с кем-то видеться сейчас!

— Ну что ж, ладно. — Я повернулся, чтобы удалиться, и, уже уходя, прибавил: — Жаль, что так получилось с твоей перепелкой.

Старик ответил мне своим сухоньким скрипучим смехом, и это меня очень удивило.

— Нашей семье вообще не везет, поэтому, возможно, предсказание ничего не значит… Да ладно тебе, Яот, перестань дуться! Вот, посмотри-ка, у меня есть для тебя подарочек!

— Оставь его себе! — отмахнулся я, мимолетно окинув взглядом гору с подарками. — Я же раб, ты разве забыл? А тебе это добро еще пригодится — покупать себе друзей из числа воинов.

— Никого я не покупаю! Это подарки! И раскладывать их вот так, на всеобщее обозрение, обычно полагается. Любой воин может себе что-нибудь присмотреть из этой кучи. Вот смотри, и ты можешь выбрать что-нибудь. Остальное все равно растащат. Они уволокут это к себе домой, а потом будут дивиться, откуда это взялось. Ну, не теряй. Вот перья, посмотри-ка! Они составляют доход нашей семьи. Почему бы тебе не взять пучочек?

Я невольно принял из его рук пучок длинных красных перьев.

— Ну надо же, какие нежные! — проговорил я, лишь бы что-нибудь сказать. — Чьи они? Красной колпицы?

— Нет, красного попугая. — И он улыбнулся мне, распираемый гордостью, словно мальчишка, только что поймавший лягушку. — Но тоже ведь хорошие, правда? Откуда, думаешь, их привезли?

— Не знаю. — Я хотел вернуть перья, но подходящий момент уже упустил. — Наверное, с далекого юга. Может, из Соконуско?

Старик хитро улыбнулся:

— Почти. Там мы подцепили идею, но вырастили их сами.

Сначала я понял его слова чуть ли не буквально, представив себе дурацкую картину — как вся семейка выщипывает у себя из задницы перья на продажу, — но потом до меня дошло, что имел в виду Добрый.

— Неужели?! — Я невольно заинтересовался. — Ты хочешь сказать, что держишь птиц дома? А почему же я тогда их никогда не видел и не слышал? — Многие тогда держали у себя всяких мелких птах — плетеные клетки с щебечущими пичужками развешивались на стенах домов. Но держать попугаев, как мне казалось, было совсем иным делом. Уж как тут не прославиться на весь квартал?

— Они пошли туда же, куда и все остальное добро, — не скрывая горечи, признался старик. — Где они теперь, одним только богам известно да любовничку моего внука. А ведь как раньше было удобно — птички всегда под рукой. Мы щипали из них перья по мере надобности, и никаких лишних хлопот.

Я разглядывал пучок перьев, зажатый в руке. Сейчас, в сумерках, их густой красный цвет напоминал мне запекшуюся кровь.

— А я думал, таких птиц в нашем городе держит только Монтесума.

— Это да, у него их, наверное, пруд пруди! Да и пусть! С ними возни знаешь сколько? Никаких денег не захочешь! Нет, конечно, держать живых птиц ради перьев удобно. Они вот только клетки свои выклевывают, а так… — Он не договорил и грустно усмехнулся.

— А шума от них много? — поинтересовался я.

— Шума?! Да что там шум! Шум — это еще пустяки! Разговаривают они!

У меня вдруг защекотало под ложечкой.

— Разговаривают?!

— Ну да, еще как! Их можно научить говорить, только… Эй! Постой! Ты куда?

Но я уже несся сломя голову, лавируя между трясущимися в пляске гостями и повсюду выискивая глазами своего брата.