Итак, теперь я знал, что интересующая меня женщина приходила на игровое поле встретиться с Проворным. По какой-то причине она ушла сразу после разговора с ним, и я, заняв единственное свободное место на трибунах, оказался его соседом. Так что боги, как выяснилось, тут были ни при чем.

Вычислить, в каком направлении скрылся Проворный, было не трудно — я догадывался, что его смела толпа. Мне оставалось только идти по следу из утоптанной земли, валяющихся на ней обломков перьев, хлебных крошек и табачного пепла. Следы привели меня к входу на базар в Тлателолько. Сейчас здесь толпилась только небольшая кучка недавних болельщиков. Создавалось впечатление, что никто из них просто не знал, куда теперь податься.

Не обнаружив среди них сынка Туманного, я пристроился в хвосте очереди желающих пройти в ворота рынка. Если Проворный пытался скрыться от меня, то лучшее место, чем рынок, найти было трудно.

Рынок этот являлся своеобразным сердцем Тлателолько — что-то вроде священной площади в Теночтитлане. Ежедневно отовсюду сюда стекалось от сорока до шестидесяти тысяч человек. Одни покупали, другие продавали, кто-то просто любовался на вещи, разложенные на прилавках, бродя между рядов и заводя разговоры с другими охотниками поболтать. Большинство товаров, изготовленных народами, покоренными ацтеками, попадало именно сюда. Здесь они раскладывались на циновках, и за ними присматривали жены, матери и дочери торговцев. Среди этих товаров было все, что вы пожелали бы купить.

Торговля велась везде — на открытых лотках или под навесами. Тут продавались звериные шкуры, выделанная кожа, полотно, дешевые и дорогие сандалии, табак, шоколад и грибы. Имелась также готовая еда и сырье для ее приготовления — фасоль, ваниль, шалфей, жгучий перец и тыквы, кукурузная мука и зерна амаранта, индейки и живые собаки, огромные груды потрохов и лягушки. Было здесь и много посуды — тыквенные бутыли, деревянные блюда, глиняные горшки и кувшины. На рынке вы могли приобрести все, что угодно, для постройки дома и даже целого дворца — канаты, древесину, камень и известковый раствор, любые орудия из кремня, кости и обсидиана и даже наемных работников. Здесь продавалась бумага всех сортов — для письма и для жертвоприношений богам — и даже целые горы ила и навоза, идущих на удобрение полей и огородов.

Я протискивался сквозь толпу, то и дело бормоча извинения; заглядывал через ряды, бестактно вглядываясь в лица прохожих; вытягивая шею, смотрел поверх голов — но Проворного нигде не было.

— Ты покупаешь или нет? — раздраженно крикнул мне один из торговцев, высунувшись из-за клеток с крякающими утками.

— Я ищу парня.

Он повертел головой вокруг.

— Да ты, брат, не туда попал! Тебе надо на невольничий рынок!

— Нет, ты меня не так понял!..

— Ах вон оно что!.. — протянул он с явной неприязнью. — Тогда хоть не орал бы об этом в открытую. Разве не знаешь, что за такие штучки заживо сжигают на костре?

— Нет же! Я вовсе не хочу…

— Ты не хочешь купить утку, а остальное меня не волнует. Поэтому вали отсюда, покуда я не позвал стражу!

Вскоре я и сам отказался от затеи выспрашивать у занятых, увлеченных торгом людей о Проворном — ведь его имя почти никому ни о чем не говорило, а любые описания вызывали только подозрительные взгляды и брань, подобную той, какой меня окатил торговец утками. Но я все же решил добраться до невольничьих рядов. Я знал, что они находятся ближе к одним из ворот, поэтому решил обойти их все, хотя у меня уже не было ни уверенности, ни сил и я все больше склонялся к тому, чтобы вернуться к дому торговца в Почтлане.

Оказавшись в этой мрачной и угрюмой части рынка, я понял, что совершил ошибку.

В жизни мне повезло больше, чем другим. Меня никогда не заковывали в колодки и не выставляли разряженного в пух и прах перед покупателями. Я не попадал на рынок в качестве военного трофея и не был обращен в рабство в наказание за преступление или за долги. Я отказался от свободы добровольно и тем самым избежал самой унизительной рабской участи. На тот момент у меня имелось целых четыре свидетеля, готовых подтвердить законность предстоящей сделки. Очень немногие из людей, подыскивая раба, пытались заглянуть ко мне в рот или пощупать мои руки и ноги, большинство из них с первого взгляда определяли, что работник из меня никудышный, и обращались со мной соответственно. Слуга, купивший меня для главного министра, подыскивал на рынке человека, способного выполнять обязанности секретаря, поэтому его нисколько не озаботил мой чуточку туманный взор, хилая комплекция и дыхание, отдававшее запахом перегара. Все это он, по-видимому, приписал к общей нервозности моей натуры.

Разумеется, положение раба отнюдь не радовало меня, но все могло сложиться и куда как хуже. Вот почему сейчас мне было так тяжело видеть этих людей, вытанцовывающих под барабан перед покупателями. Я смотрел на них и гадал, что скрывается за этими унылыми взорами, не прячутся ли в этих потухших глазах те же чувства, которые когда-то испытывал я, — горькая смесь ненависти и жалости к самому себе, страх за свое будущее и злоба на прошлое. Я пытался представить себе ту цепь безжалостных обстоятельств — нищеты, невзгод или простого невезения, — что привели этих несчастных в столь мрачное место.

— Могу чем-нибудь помочь? — спросил меня один из продавцов — здесь они заметно отличались учтивостью, что в общем-то было и неудивительно — ведь товар-то они предлагали дороже, чем на остальном рынке.

— Да я, знаете ли, ищу… — Тут я умолк, памятуя о брани, которую вызывал своими вопросами в других местах. Поэтому я попробовал зайти с другой стороны и объяснил так: — Я ищу вдову одного торговца по имени Лилия. Ее может сопровождать молодой парень.

Работорговец нахмурился:

— Лилия? Постой-ка, извини. — Он прикрикнул на своих рабов, велев им выстроиться в ровную линейку, потом снова повернулся ко мне: — Лилию я знаю. Она дочь Доброго, вдова Шипопоки, так ведь? Это не ее ли сынок устроил всю эту суматоху на празднике Поднятых Знамен, когда его омовенный раб сиганул вниз с Большой Пирамиды?

— Он самый, — грустно ответил я, гадая про себя, остался ли в Мехико хоть один человек, не слышавший об этой истории.

— Но здесь-то ты ее вряд ли найдешь. Их семья рабами не интересуется — все больше перьями и предметами роскоши. К ювелирам ходил? — Он посмотрел в сторону ювелирных рядов, туда, где на солнце сверкали их драгоценные товары. — Попробуй-ка поискать их там. В том месте уж точно про нее все знают, даже если ее сегодня и не было на рынке.

Я бросился к ювелирам чуть ли не бегом и вскоре уже бродил вдоль расстеленных рядами циновок с золотом, серебром, янтарем, жадеитом, бирюзой, изумрудами и роскошными перьями. Наряду с камнями там лежали и украшения — браслеты, подвески, серьги, губные пластины, металлические блюда и даже просто золотой порошок, насыпанный в длинные полости перьев. Перья продавались и по отдельности, и в виде искусно выполненных мозаичных панно, собранные в роскошные и величественные головные уборы.

Я остановился перед перьями — именно здесь больше всего знали о Лилии. Перья экзотических птиц доставлялись к нам с юга, из таких мест, как Соконуско, где семья разыскиваемой мною женщины имела свои интересы.

Да и пройти мимо них казалось невозможно — так и тянуло полюбоваться на эту красоту. Прямо в самом центре передо мной лежал ритуальный щит — кожаный диск, выложенный синими и красными перьями, изображающими водяное чудовище Ауицотля, чьи клыки, когти и чешуя сверкали золотом. На соседней циновке красовались многочисленные пучки алых перьев — точно такие же я видел совсем недавно на спортивных трибунах, только эти были посвежее. Яркие и сочные, они блестели на солнце, шевелились на ветру и выглядели совсем как на живой птице.

— Нравится? — спросил меня продавец. — Это мой двоюродный брат их привозит. У нас вся семья ими промышляет.

— Да, красота несказанная. Это чьи же? Колпицы?

— Нет, алого попугая. Хвостовые перья.

— И откуда же твой брат их привозит?

Торговец, совсем еще молодой парень, внимательно посмотрел на меня. Его бесхитростная улыбка напомнила мне о Сияющем Свете.

— Это семейный секрет, — сказал он.

— Ах вот оно что! И что же это у вас за семья? — не удержался от вопроса я, проявляя слишком явную заинтересованность.

Продавец перестал улыбаться, а тон его сделался подозрительным.

— Все это принадлежит Доброму и его внуку. А ты почему спрашиваешь?

— Не исключено, у меня для них кое-что имеется, — объяснил я с таинственным видом. — Вернее, лучше сказать, для Лилии. Ты видел ее сегодня? Это ведь она, как я понял, заправляет всеми делами?

— До определенной степени, — проговорил у меня за спиной кто-то.

Я резко обернулся, хотя и так уже знал, кому принадлежит этот голос. Разве мог я его забыть?

Туманный стоял в нескольких шагах от меня, вымазанный сажей еще гуще, чем прежде. Одну руку он прятал под плащом, и я догадывался, что он держал в ней. Кожа у меня на затылке заныла при одном только воспоминании о том странном, необычном металлическом ноже.

— Так что же ты припас для Лилии? — Голос его, как всегда, звучал невнятно, но угрозу в нем я уловил безошибочно.

Я огляделся по сторонам, выглядывая Проворного, и увидел его. Он шел прямо на нас и глазел на меня с откровенным изумлением. Уже через мгновение он сорвался и побежал с криком: «Стой!.. Не надо!..»

Туманный резко обернулся, и я увидел в его руке нож, блеснувший на солнце. Меня удивило, что он замахнулся им на парня.

— Не лезь в это дело! — заорал он. — Если не хочешь…

Я бросился на Туманного, пытаясь дотянуться до ножа. Туманный, сопротивляясь, поддал мне плечом по подбородку. Удар был не сильный, потому что Туманный и сам потерял равновесие, но все же он помешал мне, а Проворный тем временем успел приблизиться к нам. Издав громкий вопль, он схватил меня за плечи и принялся оттаскивать назад. Я пытался вырваться, но он сделал мне подножку, и я упал.

Теперь я стоял на коленях, а мои враги возвышались надо мной. Я ждал удара ножом и только смутно понимал, что делается вокруг. Будто сквозь какую-то пелену я видел суетящиеся фигуры и слышал возбужденные голоса.

— Теперь я его точно прикончу! — Как и в прошлый раз, на лодке, Туманный перестал прикидываться жрецом и говорил отчетливо. Только я почти ничего не соображал из-за такого неожиданно острого поворота событий.

— Нет, нельзя этого делать! — возражал парень. — Мы сначала должны узнать!..

Потом до меня донесся звук удара, громкий вскрик, и одна из падавших на меня теней исчезла.

Я понял, что Проворный исчерпал все свои аргументы.

А еще через мгновение я почувствовал затылком холодное прикосновение ножа.

— Наконец-то! — прошипел Туманный. — Как долго я ждал этого момента!

Вдруг я снова услышал возглас Проворного — сдавленный, пронзительный и полный слез, но очень отчетливый:

— Смотри, вон она идет! Лилия!

— Что-о?! Где?

Я почувствовал облегчение, когда мой мучитель отпустил меня и вскочил на ноги. Пользуясь случаем, я поднялся и побежал прочь наугад, пока Туманный не спохватился и снова не бросился на меня.

— Да где она? Не вижу! Врешь ты все! Смотри, безмозглый ублюдок, из-за тебя он удрал!

Я слышал, как шлепали сзади сандалии Туманного, но уже успел порядком от него оторваться.

Он прекратил преследование и закричал:

— Стой! Держи его! Держи вора!

Тут же я увидел, как в проходе между рядами возникли две мускулистые фигуры. Оба человека замерли, глазея на разыгрывающуюся перед ними сцену, несколько мгновений решали, как поступить, потом побежали мне навстречу.

Я остановился — почти содрал кожу на босых ступнях. Сзади меня преследовал взбесившийся тип с ножом, орущий: «Держи вора!», а навстречу неслись два рыночных стражника, в чьи обязанности входила поимка воров. Времени на раздумья у меня не оставалось — иначе я бы не сделал такой глупости.

Одним прыжком я попробовал перемахнуть через циновки с украшениями в соседний проход. Я-то надеялся, что, выбравшись на свободное пространство, смогу удрать, но вместо этого только треснулся рожей об землю да разнес в пух и прах чей-то лоток.

Я пытался встать на ноги, когда по ушам мне больно резанул пронзительный старушечий крик, а на спину и на голову градом посыпались тумаки. Меня подняли и скрутили мне руки, не переставая наносить удары. Старуха продолжала вопить и злобно браниться, а потом меня чем-то огрели по голове, и я потерял сознание.