Гунны ждали еще два дня, и их терпение уже стало подходить к концу. На рассвете второго дня явился путник, но не тот, которого все хотели увидеть.

Проснувшись утром, воины заметили на краю лагеря лысого коротышку с бегающими глазами, сидевшего в тележке, запряженной ослами. В тележке ехали его жена и два ребенка. Там же были свалены мешки с ячменным хлебом, яблоками, сыром, необожженными глиняными горшками и кувшинами. Это оказался один из местных, услышавший о гуннах и решивший воспользоваться возможностью немного подзаработать. Несколько кутригуров вознамерились перерезать семье горло и забрать припасы. Орест понял, что может произойти, ринулся вперед и отозвал воинов. Но не знающий границ меркантилизм этого путника, не говоря уж о его безумной храбрости, оставил в душе грека глубокое впечатление.

— Эй, друзья, — позвал маленький торговец, энергично кивая. — Я принес отличные вещи! — И потер живот рукой.

— Крестьяне, — фыркнул Чанат, останавливая коня рядом с Орестом. — Они приходят, чтобы продать нам еду. Купцы… — Он прокашлялся и смачно сплюнул. — Скряги, землекопы с грязью под ногтями! Хозяйки с тряпками в мешках, со своими навозными кучами и дерьмом у дверей, высчитывающие свои…

Орест не мог не рассмеяться, слушая эту потрясающую поэтическую диатрибу. Затем грек направился к крестьянину на тележке и заплатил ему китайскими серебряными монетами за товар.

— Хлеб? — усмехнулся Чанат, когда Орест вернулся. — Хлеб? Тот, кто ест хлеб, сделан из хлеба — и крошится, как хлеб.

Верный спутник Аттилы энергично зачавкал.

— Восхитительно, — пробормотал он. — Напоминает мне об отрочестве.

Сердитый взгляд Чаната заставил Ореста смеяться так, что ненавистные крошки полетели прямо на старого воина.

Крестьянина с семьей отвели к Аттиле. Мужчина осторожно слез с тележки и низко поклонился кагану.

Гунн попросил его встать прямо:

— Ты отважен.

— Кто отважен, у того будет золото, — лаконично и весело пропел коротышка. — Кто скромен, останется беден.

Затем повернулся и стал рыться в тележке. Жена вздохнула, нашла то, что он искал, и протянула мужу. Бакалейщик же передал это вождю кочевников. Это было что-то отвратительное, сладкое и липкое — может быть, абрикосы. Аттила поблагодарил за подарок и велел Оресту забрать горшок.

— Фрукты из сада, — сказал крестьянин. — Их собирать очень опасно.

— Как так?

— В лесу живут медведи.

— А другие племена?

— Чинчин! — воскликнул коротышка.

Аттила терпеливо ждал.

По словам бакалейщика, люди из племени чинчин были лишь в три локтя ростом и повсюду покрыты черными густыми волосами. Их колени не сгибались, потому приходилось делать маленькие прыжки, чтобы передвигаться с места на место. Ноги оказывались сжатыми вместе.

— Вот так, — произнес торговец и продемонстрировал эту походку. — Мы охотимся на них, оставляя тарелки со сладкими фруктами, например, такими, — и показал на то, что дал Аттиле. — Или же развешиваем на деревьях пиалы с вином. Люди из племени чинчин пьянеют и весело кричат: «Чинчин! Чинчин!» А потом засыпают, а мы складываем их в мешки, приносим домой и готовим. Мясо просто замечательное.

Бакалейщик потер живот, энергично закивал и улыбнулся.

— А ты действительно видел тех легендарных людей?

— О да, — подтвердил коротышка.

— И ел их?

— Конечно. Восхитительно!

Но сейчас его голос прозвучал немного неуверенно. Жена отвернулась.

Аттила медленно подошел к бакалейщику.

— Ты сам ловил и ел людей из племени чинчин?

— Ну… — пробормотал орончанский гурман и вздохнул. — Ну, нет. Я нет. Нет. Сам — нет. Но такова легенда нашего народа. Я не сомневаюсь в ней. — Затем он сердито посмотрел на верховного вождя кочевников. — Ты, конечно, тоже?

Аттила не ответил. Вместо этого поблагодарил незваного гостя за подарок и велел идти в лагерь, и, не боясь ничего, продавать свои товары.

Купец тут же исчез. Аттила искоса глянул на Ореста.

— Думаю, мы не станем вербовать племя чинчин в нашу армию.

Грек покачал головой:

— Лучше не стоит.

На третий день Баян-Казгар приехал в лагерь один и стал искать аудиенции у Аттилы в палатке.

Они сели на низкие стулья. Полководец положил кулаки на колени.

— Так, — сказал Аттила. — Полагаю, одной стрелы было достаточно?

Баян-Казгар что-то заворчал и наконец проговорил:

— Листья ревеня.

Аттила выглядел недоумевающим.

— Растение, которое мы едим, это его часть. Ни одна мне не нравится, по правде сказать, но листья ядовиты: они являются сильным слабительным. В большом количестве — смертельны.

— Гм. Вероятно, это была ужасная смерть.

— Зато подходящая, — пробормотал полководец. — Токуз-Ок оказался свиньей.

Между Аттилой и Баян-Казгаром, казалось, установилось некое взаимопонимание. Они хлопнули в ладоши, положили друг другу руки на плечи и поклялись в верности до смерти.

Так Аттила, уже объединивший свой народ с кутригурскими гуннами, а потом с племенем долины Оронча, теперь побратался с его правителем — Баян-Казгаром, Прекрасным Волком.

Аттила сказал, что предпочел бы называть вождя Беяз-Казгаром — Белым Волком. По мнению великого полководца, старый воевода обладал огромными достоинствами, но красота, увы, не входила в их число. Баян-Казгар уныло признал это, но заявил: имя человека нельзя так просто поменять.

Когда Аттила захотел узнать воеводу получше, и союзники выпили чашу или две кумыса, каган кочевников назвал собеседника Равен-Япраком — Листком Ревеня. Но только гунн осмеливался так обращаться к нему. Хотя Баян-Казгару пошел уже седьмой десяток, темперамент у нового правителя оставался как у молодого бычка.

Полководец привел с собой больше воинов, чем можно было сосчитать. Кое-кто сидел на лошадях из табуна убитого бога-правителя, в котором гарцевали не менее двух тысяч особей белого цвета. В них, без сомнения, текла кровь Небесных Скакунов. Многие же оседали обычных, хотя и крепких, животных — пегих, разношерстных, гнедых и маленьких коренастых лошадок серой масти. Шумная толпа крестьян, внезапно охваченных жаждой приключений, желала учиться древним искусствам своих предков — как обращаться со стрелой и луком, щитом и сверкающим мечом. Те юноши, которые еще не были женаты, хотели больше сражаться, чем вступать в брак. Старики, мужья и отцы прощались с кричащими женами и ревущими детьми у ворот дома и мчались прочь, испытывая чувство вины и возбуждение. Но вскоре волнение взяло верх, и тот, кто не избавился от чувства вины, был без сожаления отправлен восвояси или забыт во время безудержной гонки на лошадях по бескрайним просторам.

Союз черных и кутригурских гуннов стал возможен только после кровавой битвы. Союз же их объединенных сил и племени долины возник лишь благодаря хитрости, угрозам и прозорливости людей. Оборвалась всего одна жизнь, и никто не оплакал ее.

Аттила повел войско на север в первые трудные месяцы нового года. В их рядах вновь оказались кутригуры, женщины и дети, а также Юхи, Бела, Ноян и восемьсот всадников. В течение двух недель люди оставались голодными, но странным образом воодушевленными. Они ехали до тех пор, пока не увидели заброшенное пастбище в середине пустыни, где собиралась влага и круглый год росла зеленая трава. Желтоглазый каган кочевников знал, что оно было там, но никто не понимал, откуда. Другие странники уже разбили лагерь в том месте, но когда на горизонте показалась великая армия, они не стали мешкать, и вскоре тысячи лошадей щипали траву.

Через некоторое время к Аттиле присоединились и прочие отряды кочевников, слышавшие невероятные рассказы о могущественном азиатском войске, о немыслимой цели, о полководце и кагане, отмеченном самими небесами, которому не могли противостоять ни человек, ни империя. В одни отряды входило не более дюжины человек, в другие — уже сотни. Весенняя трава не успевала расти, чтобы прокормить многие тысячи лошадей. Торговали конями, оружием и товарами, заключали браки, и даже отчаянные воины жаловались в палатках на оглушительный крик и плач младенцев по ночам. Так, благодаря славе и родственным связям, ухаживаниям и деторождению количество людей продолжало постоянно увеличиваться.

Каждый народ сформировал свой собственный полк, дисциплинированный и подчинявшийся приказам только Аттилы и избранных. Когда не было строевой подготовки, те бойцы играли в дикие игры-состязания жителей степи. Они выхватывали золотые кольца из травы во время стремительного галопа или устраивали безрассудную борьбу между двумя воинами, мчащимися на лошадях во весь опор друг рядом с другом. Старались сорвать поцелуи или добиться более интимных вещей от юных девушек, скачущих с длинными плетями-камчами в руках, которыми они беспощадно наказывали своих преследователей. Но язвительные замечания, срывавшиеся с острых язычков, оказывались еще большим оскорблением.

Настало время разбить лагерь в последний раз. Пора было начинать долгое путешествие на запад, появлялись уже первые признаки весны. Лошади и крупный рогатый скот могли питаться во время пути. Только что распустившийся клевер и вика, эспарцет, кукурузный торичник и тонкие стебельки овса оживляли согревающиеся степи.

— На Рим! — воскликнул Аттила, высоко подняв меч. — И к берегам Атлантики!

Бесчисленное войско ответило громким воплем, хотя большинство понятия не имело, что значит «Атлантика». Бойцам понравилось, как прозвучало это слово.

Маленькая Птичка, следуя на своей лошадке рядом с каганом, не кричал со всеми, но по-еретически вздыхал посреди грандиозного военного празднества.

— Как и прежде, мне бы хотелось увидеть Китай, отец, — произнес шаман, — прежде чем я умру.

— Ты увидишь Китай, — ответил Аттила, дергая за поводья. Голос кагана был резким, а Маленькой Птички — тихим и печальным.

— Только во сне, — сказал шаман. — Как-то раз я видел, как залез на вершину высокого холма, откуда мог рассмотреть весь Китай, — сейчас он говорил в своей певучей ритмичной манере, словно декламировал стихотворение. — Висячие сады в летнем дворце императора, нефритовые журчащие ручьи, сверкающие голубки в шелковых и золотых листьях…

Маленькая Птичка остановился и посмотрел на Аттилу.

Каган ничего не ответил на напевы шамана, такие глубокие и странные, о столь грустном предзнаменовании.

Глаза Маленькой Птички заблестели, взгляд стал непроницаемым.