Великая армия вышла на север. К тому времени, когда дни стали такими же длинными, как ночи, она оказалась у края северных лесов, где весенняя трава была сочной и зеленой. А затем войско отправилось на запад. Там еще кое-где в тенистых долинах лежал снег, но в пограничных областях, например, между лесом и степью, разделенными, словно суша и море, всегда можно хорошо поохотиться.

Временами, когда солнце опускалось за горизонт, казалось, будто вернулась осень во всем своем великолепии: ветви деревьев становились золотыми от ослепительно яркого света. Иногда зимний холод пробирал до костей, вновь налетал резкий, пронизывающий, сильный ветер. Каган всегда настаивал на том, чтобы идти в темноте, когда дети уставали и засыпали в тележках. Иногда воины поворачивали на север, желая найти брод через великие реки этой страны, они ехали по полночному лесу, скользя по снегу. За ними крались волки, отбрасывая тени среди елей, их протяжный вой эхом отзывался в звездном небе. За серыми хищниками следовал еще кто-то, наблюдая и пробираясь сквозь высокие сосны, как люди по траве. Это были огромные безымянные существа, обладавшие гораздо большей силой, чем любой из когда-либо живших волков.

Но весна уже уверенно вступила в свои права, и с каждым днем воины уходили все дальше на запад, покидая суровую и негостеприимную центральную Скифию. Они приближались к плодородным пастбищам у Понта Эвксинского. Они ехали по длинной, мокрой траве на краю леса, и горькие травы в капельках росы щекотали поджилки у лошадей. Осталась позади страна, где жили лесные существа с карими глазами, использовавшие челюстные кости щук, чтобы раскрашивать тела бесчисленными завитками и зигзагами. Они обитали в покрытых корой хижинах, как говорил мудрец Маленькая Птичка, хотя только дети верили в россказни шамана. Взрослые насмехались и улыбались, услышав маленького безумца, повествующего о лесном народе, который поедал мох, а зимой ездил по снегу на оленях с уздечкой и седлом. Еще дальше на севере обитало племя, охотившееся на тюленей с копьями с наконечниками из вулканического стекла и строившее крыши лачуг изо льда, используя ребра китов.

На берегах рек гунны останавливались, чтобы напоить лошадей среди широколистных тополей. Здесь было очень ясно и тихо, повсюду пели птицы. Казалось, будто это личный заповедник для охоты какого-то великого властителя. Иногда мелькали лесные люди, которые уже давно прятались за деревьями. Это была толпа дьявольских всадников, вооруженных до зубов, со взглядом, столь же беспокойным, как у голодных волков. Они некоторое время следили за воинами, широко открыв большие мрачные глаза и укрывшись под накидками из перьев птиц, а потом незаметно ускользнули прочь, сев в рыбачьи остроконечные лодки и исчезнув на севере, в безопасных дремучих и бескрайних лесах.

Появились бледно-зеленые стрелки дикого лука, из-под копыт лошадей поднимался запах тимьяна. Ручей талого снега, весь в листьях и бесшумный, был столь слаб, что едва пробивался сквозь зеленую траву, мир столь ярок и юн, будто новый, сотворенный невидимыми руками Творца ночью. Казалось невозможным подобрать слова для выражения той радости от прихода весны после суровой зимней стужи, какую чувствовали все кочевники и странники. Не по ним была безопасность каменных домов, бани или обогреваемые полы. Хватало и смердящих костров, попон да пронизывающего холода.

Их души парили, словно ястребы, взрываясь от любви к этой земле.

Воинов удивила черная медведица, которая однажды вылезла из леса. После того как ее закололи, перевернули в траве и помолились о прощении духу Маленькой Сестры, обнаружили, что у нее было молоко. Мать спрятала детенышей подо мхом, зная о своей предстоящей смерти в тот день. Но воины стати искать, нашли медвежат и убили их: мех казался так хорош в подарок для девушек. Одного малыша оставили в живых — медвежонка с мокрым носом и с большими глазами, с огромными мягкими лапами. С тех пор он не отставал от людей. Кочевники завернули мясо двух других детенышей и матери и продолжили путь.

Маленькая Птичка понес медвежонка с собой, когда тот стал уставать. Заснув, зверь сильно помочился на шамана в качестве благодарности.

— Расскажи мне о Риме, — сказал Рваное Нёбо, улегшись на спину возле костра после того, как слишком плотно набил свой желудок мясом. Затем вождь рыгнул и потер округлившийся живот.

Аттила сел, скрестив ноги, и посмотрел в огонь. Он заговорил медленно и тихо:

Несмотря на боль в животе, Рваное Нёбо сел или, по крайней мере, приподнялся на локте.

— Объясни.

— Это пророчество, римское пророчество. В первых строках речь идет о том несдержанном еврее, которого называют Христом, царем царей. Он заговорил о Рае и Аде. В Римской империи Его считают Богом.

— А тот человек был великим воином?

— Христос проповедует мир. Проповедовал… Сейчас Он мертв, хотя люди верят, что жив.

— На небесах?

— На небесах. Палестина… Это такая заброшенная страна, находящаяся далеко на юге. Племя, живущее там, называется евреями. Теперь этого мертвого бога-царя почитают по всей Римской империи.

— Хотя они и не евреи?

— Нет.

Рваное Нёбо выглядел все более и более обескураженным.

— Но ведь в Риме — римляне?.. Они не прислушиваются к проповедям Христа? Они же великие воины?

— Римляне неплохо владеют оружием.

Вождь кутригуров покачал головой:

— Мое сердце скорбит о них. Очи римлян затуманены.

Аттила продолжал:

— Этот Христос учил, что нам следует прощать своих врагов.

Рваное Нёбо откинул назад голову и засмеялся:

— Все же знают: самое большое удовольствие в жизни — убить врагов, изнасиловать их женщин и украсть золото! — И он потянулся к кувшину.

— Римляне сами казнили Христа.

Рваное Нёбо отхлебнул из кувшина и вытер губы.

— Теперь я начинаю чувствовать боль в своем сердце. И это — не из-за кумыса.

— Они казнили Христа четыре столетия назад, а потом поняли, что убили Бога.

Чанат произнес:

— Ни один человек не является Богом.

— Был один мудрый грек, — донесся голос Ореста из круга, — который сказал: если бы лошади рисовали бога, то изобразили его в виде лошади.

Все захихикали.

— Эти греки, — сказал Рваное Нёбо, — не самые большие дураки, о которых я когда-либо слышал.

— Сейчас Рим покорил их себе.

Вождь кутригуров подумал:

— А другой стих? «Но правителю Востока…»

Глаза Аттилы заблестели. Каган ничего не ответил.

Гьюху произнес:

— Вероятно, он низвергнет даже Рай и Ад, великий вождь!

Аттила не взглянул на воина. Гьюху замолчал.

— Рим и Китай, — заговорил Рваное Нёбо, и улыбка стала медленно расползаться по его лицу. — Вот это и есть две империи.

Вождь снова поднял кувшин с кумысом и сделал большой, долгий глоток.

Широкая река, которую отряды перешли вброд при серебристом свете, протекала в скалистом узком ущелье, покрытом ярким ковром трав. Внизу оказался еще один залитый светом склон, откуда сыпался с грохотом щебень. На каменистой равнине с малахитом и аспидным сланцем витали ароматы розмарина, лаванды и дикого лука, поднимавшиеся из-под копыт лошадей и перебивавшие запах кожи. Наступало жаркое лето. Уже много месяцев воины ехали снова на запад, и солнце нещадно палило, обжигая предплечья, когда отряды повернули и двинулись на юг среди многообразия примул и первоцветов, анемонов, мускусных орхидей, васильков, желтых ракитников, белого клевера, пастушьих сумок и пурпурных прострелов, где вились насекомые и с жужжанием опускались на открытые цветочные головки.

В долине, там, где заканчивалась река, были серебристые тополя и повсюду виднелись скалы розового цвета. Они рассыпались из-за толстого слоя льда и ветра, и коричневая земля обваливалась с берегов в могучую реку. Лошади тянули в сторону, тележки громыхали по усыпанной галькой отмели и снова катились по невысоким склонам на равнине. Повсюду виднелись величественные курганы, гробницы древних бородатых и голубоглазых скифов — безмолвные гиганты, тихо спящие в высокой траве.

Безудержная радость в сердце Аттилы была безграничной. Верховный вождь едва держался в седле. Он по-прежнему сжимал кулаки, высматривая вдалеке лагерь своего народа. Орест заметил это и стал поддразнивать хозяина. Только верный грек мог так делать. Он даже осмеливался упоминать имя правительницы Чеки. Но радость воинов была действительно безграничной, а будущее — безоблачным и безбрежным. Они добились своего! В подвиг казалось невозможным поверить — в этот широкомасштабный план объединения. Воины ехали по степям в начале зимы, продвигаясь на восток через Железную реку. Они проскакали тысячи миль в глубь Скифии, оказавшись в непосредственной близости от самой Великой Стены, и смогли объединить гуннов, черных и кутригурских, а потом слились с другим могучим народом — орончами. С особой жесткостью вырезали целую вооруженную колонну китайцев в качестве предупредительной меры и ради хорошей практики, и тогда армия Аттилы по пути домой пополнилась еще несколькими тысячами кочевников и отдаленных кровных родственников. Сейчас перед этим столь великим и сильным войском лежала еще одна страна, которую предстояло завоевать, а затем — последний трофей. Никто не мог противостоять бойцам Аттилы.

Даже в те дни, когда гунны уже приближались к дому, к ним присоединялись все новые племена. Кое-кто приходил ранее, год назад, услышав об обнаружении меча Саваша, а затем, разочаровавшись, они покинули армию, когда Аттила направился на восток. Эти люди вернулись, смеясь от удивления — податные цари и второсортные вожди, командиры маленьких разрозненных отрядов белых гуннов с побережья Каспийского моря под руководством своего властителя Чаратона. Куридач, великий кривоногий вождь гефалитских гуннов с Аральского моря, тоже признал себя побежденным.

Чаратон стал спешиваться, когда явился перед Аттилой, признавая его превосходство, но тот велел остановиться. И Чаратон, по-прежнему сидя на лошади, говорил, что к нему — даже к нему! — приходило посольство из Византин. Никто из гостей не осмеливался поднять глаза, боясь быть ослепленным сияющим великолепием. Византийские послы предложили создать союз и давали взятку, но Чаратон отказался.

— Хотя, — печально добавил он, — это мне многого стоило.

Аттила велел не роптать.

— Мы вскоре будем у врат Константинополя, — сказал каган, и его глаза заблестели. — Тогда Константинополь и все богатство станет твоим.

Погладив бороду, он произнес:

— Уже скоро.

Забрезжил рассвет последнего дня путешествия, которое длилось двести суток. К ночи воины окажутся в своих палатках и рядом с женами.

Аттила собрал людей, построив в полки и в шеренги, и заявил, что они — самая лучшая армия, которую когда-либо видел мир.

— Грядет великая война, и падет могучая империя, — сказал каган. — И все вы — черные и белые гунны, красные, желтые и гефалитские, кутригуры и орончи, горные племена и те, кто жил в долинах и на равнинах, — все вы прославите себя и своих потомков в этой войне. Просто следуйте за мной, и вы станете бессмертными. Время гуннов пришло!

Крик, наверно, слышали даже в лагере. Но там воины в любом случае окажутся лишь к ночи. Аттила оглядел свои шеренги, в которых уже насчитывались десятки тысяч, бессчетное количество тележек. Затем повернулся, высоко поднял голову, и все продолжили путь домой.

Впереди полдня в одиночестве скакал Маленькая Птичка, неся маленького медвежонка.

Женщины заголосили вокруг него, желая узнать новости, когда шаман въехал в лагерь. Но Маленькая Птичка почти не обратил ни на что внимания и не ответил ни на один из вопросов. Несколько девушек, испытывавших сильные страдания, даже замахнулись на пришельца, но тот увернулся и отскочил прочь, смеясь.

Когда солнце село, женщины собрались вокруг шамана, все-таки надеясь на хорошие новости. Маленькая Птичка сел, скрестив ноги, возле костра и поднял брови, увидев собравшихся.

Земля гудела.

Шаман наклонился в сторону под необычным углом и прижал ухо к почве. Затем весело покачал своим пучком волос и ухмыльнулся, не меняя положения, словно во всем его теле не было без единой кости. Через мгновение Маленькая Птичка снова выпрямился и посмотрел на встревоженных женщин, положив руки на колени, куда несчастные, находящиеся в томительном ожидании и готовые закричать, тыкали сквозь рваные дыры в грязных штанах.

— Эти мрачные духи глубоко внутри земли, — объявил шаман. — Предчувствую или возвращение моего хозяина с безумным взглядом во главе миллиона всадников, или конец света. — Черные глаза засверкали со злорадством. — Или, вероятно… и то, и другое!