ГЛАВА 15
Гай сидел у костра в лагере Перворожденного и точил кинжал, доставшийся ему от отца. В ночь перед триумфом было неспокойно; семь тысяч солдат и обозников веселились и шумели еще больше обычного. Лагерь стоял на открытой местности, меньше чем в пяти милях от городских ворот. За последнюю неделю все вооружение отполировали, кожу натерли воском, прорехи заштопали, а коней вычистили так, что их бока заблестели, точно каштаны. Строевая подготовка проходила очень напряженно: ошибок не прощали, и никто не хотел остаться позади, когда все пойдут в Рим.
Солдаты гордились Марием и собой без всякой ложной скромности. Они были уверены, что заслуживают триумфа.
В свет костра вступил Марк и присел на скамью. Гай отложил кинжал в сторону и стал смотреть на огонь. Приятелю он не улыбнулся.
— Что слышно? — сердито спросил Гай, не поворачивая головы.
— Уезжаю завтра на рассвете, — ответил Марк, тоже глядя на огонь. — Так лучше, понимаешь? Марий написал письмо, которое я отвезу в свою новую центурию. Хочешь посмотреть?
Гай кивнул, взял у Марка свиток и прочитал:
Карак, я рекомендую тебе этого молодого человека. Через несколько лет из него выйдет первоклассный солдат. Он чрезвычайно умен и быстр. Его обучал Рений, который проводит его до твоего лагеря. Дай ему ответственное задание, как только он докажет, что сможет с ним справиться. Это друг моего дома.
Марий. Перворожденный легион.
— Хорошие слова. Что ж, удачи, — с горечью произнес Гай, вручая ему свиток.
Марк фыркнул:
— Это больше, чем слова! Твой дядя помог мне попасть в легион. Ты не представляешь, как мне это важно. Конечно, я хотел бы остаться с тобой, но ты будешь осваивать политику в сенате, а потом займешь высокий пост в армии или в храме. У меня же нет ничего, кроме навыков, ума и снаряжения, подаренного Марием. Без его покровительства я не попал бы даже в храмовую охрану! А теперь у меня есть шанс чего-то добиться! Разве ты за меня не рад?
Гай повернулся к нему с неожиданной злостью:
— Да, я все понимаю! Просто я никогда не думал, что начну свою жизнь в Риме один! Я думал, ты будешь рядом. Это и есть дружба!
Марк сильно сжал его руку.
— Ты всегда будешь моим самым лучшим другом. Если когда-нибудь захочешь, чтобы я был рядом, позови, и я приду. Помнишь договор, который мы заключили перед тем, как отправиться в город? Мы защищаем друг друга и полностью друг другу доверяем. Я дал эту клятву и ни разу ее не нарушил.
Гай не посмотрел на него, и Марк опустил руку.
— Теперь Александрия твоя, — сказал Марк, пытаясь принять великодушный вид.
Гай чуть не задохнулся от возмущения:
— Прощальный подарок? Какая щедрость! Ты для нее слишком уродлив, она сама мне вчера сказала! Она терпит твое общество только потому, что рядом с твоей обезьяньей мордой выглядит еще красивее.
Марк весело кивнул.
— Я и вправду нужен ей только для плотской любви. Впрочем, можешь почитать ей стихи, пока я покувыркаюсь с ней во всех позах.
Гай ахнул, потом медленно улыбнулся приятелю:
— Когда ты уедешь, позами займусь я. — В голове у него пронеслась мысль: «Какие позы? Я знаю всего две» — и Гай посмеялся над собой, но виду не показал.
— После меня ты покажешься ей неуклюжим как вол. Я ведь много практиковался! Щедрость Мария не знает границ.
Гай испытующе посмотрел на друга: насколько велика доля правды в его хвастовстве? Марк действительно пользовался популярностью у молодых рабынь Мария и после заката редко бывал у себя. Что до самого Гая, он сам не понимал, что чувствует. Иногда он почти до боли желал Александрию, а иногда ему хотелось, как Марк, гоняться за девушками по коридорам. Гай знал одно: если он хоть раз попытается взять ее силой как рабыню, то потеряет все, что ему так ценно. Такие утехи легче купить за серебряную монету. Сама мысль о том, что Марк мог уже получить то, о чем он мечтал, заставляла его кровь кипеть от раздражения.
Тихий голос Марка прервал его раздумья:
— Когда ты станешь старше, тебе будут нужны друзья, люди, которым ты сможешь доверять. Мы оба видели, какая власть у твоего дяди. Думаю, мы оба не прочь добиться того же.
Гай кивнул.
— Тогда какая тебе будет польза от бедного сына городской шлюхи? А в новом легионе я сделаю себе имя и заработаю денег. Вот тогда-то мы и сможем строить настоящие планы на будущее.
— Я понимаю. Я помню нашу клятву и сдержу ее. — Гай на секунду замолчал и потряс головой, чтобы избавиться от мыслей об Александрии. — Так в какой ты едешь легион?
— В Четвертый Македонский. Так что мы с Рением отправляемся в Грецию — колыбель цивилизации, как ее называют. Мне не терпится посмотреть на чужие земли. Я слышал, там женщины участвуют в бегах голышом. Подумаешь — прямо голова пухнет! И не только голова…
Он рассмеялся, а Гай слабо улыбнулся, все еще думая об Александрии. Неужели она отдалась бы Марку?
— Я рад, что Рений с тобой. Пусть хоть ненадолго отвлечется от своей беды.
Марк покривился.
— Верно, хотя хорошим спутником его не назовешь. Он сам не свой с тех пор, как явился к твоему дяде пьяным вдрызг. Хотя я могу его понять.
— Если бы рабы сожгли мой дом, я бы тоже не знал, что делать. Они ведь забрали все его деньги, знаешь? Говорит, он спрятал их под полом, но мародеры все нашли. Позорная глава в римской истории — рабы украли сбережения старика. Правда, не такой он теперь и старик, а?
Марк искоса посмотрел на него. Они никогда об этом не говорили, но поняли друг друга без слов.
— Кабера? — уточнил Гай. Марк кивнул.
— Я так и думал. Когда я был ранен, он сделал со мной что-то похожее. Такого человека полезно иметь под рукой!
— Хорошо, что он остается с тобой. Он верит в твое будущее. Думаю, он сохранит тебя в живых до тех пор, пока я не вернусь, увешанный лавровыми венками и прекрасными бегуньями-чемпионками.
— Может, за толстым слоем славы и женщин я тебя и не узнаю.
— Я останусь таким же. Жаль, что я не попадаю на завтрашний триумф. Там, наверно, будет на что посмотреть. А ты знаешь, что он заказал серебряные монеты со своим изображением? Будет бросать их в толпу на улицах.
Гай рассмеялся:
— Похоже на дядю! Он любит, чтобы его знали в лицо. По-моему, славой он дорожит еще больше, чем военными победами. Он уже платит этими монетами жалованье, чтобы деньги пошли по Риму еще быстрее. Сулле это будет явно против шерсти, чего Марий и добивается.
Из темноты вышли Кабера и Рений и заняли свободное место на скамье.
— Вот ты где! — сказал Рений. — Я уже думал, что не увижу тебя, чтобы попрощаться.
Гай опять заметил, как Рений изменился. Теперь ему можно было дать не больше сорока — сорока пяти. Его рукопожатие было крепким как тиски.
— Мы все еще встретимся, — сказал Кабера.
Все посмотрели на него.
Он поднял ладони кверху и улыбнулся:
— Это не пророчество, а ощущение. Наши пути еще не завершены.
— Я рад, что хоть ты остаешься. Когда Тубрук вернется в поместье, а эти двое ускачут в Грецию, я буду совсем один, — сказал Гай, немного смущенно улыбаясь.
— Присмотри за ним, ты, старый негодяй, — вставил Рений. — Не для того я с ним столько возился, чтобы мне донесли, что его забила копытом кобыла. Держи его подальше от дурных женщин и чрезмерной выпивки. — Он повернулся к Гаю и поднял палец. — Тренируйся каждый день! Твой отец не позволял себе размякнуть. Бери с него пример, если хочешь быть полезным городу.
— Хорошо. А что будешь делать ты, когда проводишь Марка?
По лицу Рения пробежала тень.
— Не знаю. Чтобы уйти на покой, у меня теперь нет денег, так что посмотрим… Все, как обычно, в руках богов.
На миг лица всех немного погрустнели: все когда-то кончается…
— Да ладно! — хрипло проговорил Рений. — Спать пора! До рассвета всего пара часов, а нас всех ждет долгий день.
Они молча в последний раз пожали друг другу руки и возвратились в свои палатки.
На следующее утро, когда Гай проснулся, Марк и Рений уже уехали.
Рядом с ним лежала аккуратно сложенная тога вирилис, одежда для мужчины. Он долго смотрел на нее, пытаясь вспомнить уроки Тубрука о том, как правильно ее надевать. С детской туникой все было гораздо проще, а длинный подол тоги очень быстро пачкался. Смысл был прост и ясен: взрослый мужчина не лазает по деревьям и не шлепает по илистым рекам. Детские забавы кончились.
При свете дня было видно, что лагерь состоит из множества больших палаток на десять человек. Палатки стояли ровными рядами, демонстрируя уважение к дисциплине.
Марий почти весь месяц прокладывал шестимильный маршрут по улицам, который, как и предыдущий, заканчивался у ступеней сената. С мостовых соскребли грязь, но более широкими и прямыми это улицы не сделало. По городу могла пройти шеренга не более чем из шестерых пеших солдат или трех всадников. Процессия состояла почти из одиннадцати сотен солдат, лошадей и снаряжения. После длительных споров с инженерами Марий согласился оставить осадные орудия в лагере: провезти их по тесным улицам было просто невозможно. По расчетам, триумфальное шествие должно было занять три часа, и то если не будет задержек или накладок.
К тому времени, как Гай помылся, оделся и позавтракал, солнце уже ярко светило над горизонтом, а огромная масса солдат в сияющих доспехах стояла в полной готовности к выступлению. Марий сказал Гаю надеть тогу и сандалии, а оружие оставить в лагере. Он так привык к своему мечу, что без него чувствовал себя почти голым, но пришлось подчиниться.
Сам Марий должен был ехать на троне, который стоял на плоской открытой повозке, запряженной шестеркой лошадей. Только триумфатор имел право надеть пурпурную тогу подобно древним царям Рима. Краситель был невероятно дорог, потому что добывался из очень редких морских раковин; тога триумфатора надевалась только раз.
Когда Марий проедет под воротами города, раб должен был поднять над его головой позолоченный лавровый венок и держать его до конца пути. В течение всего триумфа триумфатору шептали четыре слова: «Помни, что ты смертен», но Марий с удовольствием пренебрег этим обычаем.
Повозку инженеры легиона построили так, чтобы ей не мешали камни для перехода улиц. Тяжелые деревянные колеса были окаймлены железной полосой, оси покрыты свежей смазкой. Верх повозки покрыли золотой краской, и она сверкала в лучах утреннего солнца, словно из чистого золота.
Гай подошел к консулу, который как раз осматривал свои войска. Марий обращался то к одному, то к другому легионеру, и те отвечали ему, вытянувшись по стойке смирно.
Наконец он удовлетворился осмотром и поднялся на повозку.
— Жители нашего города не забудут этот день. Ваш триумф вдохновит детей вступить в армию, залог нашей безопасности. Чужеземные послы начнут осмотрительнее вести дела с Римом: перед их глазами всегда будут маршировать наши ряды. Торговцы увидят нас и поймут, что в мире есть нечто большее, чем поиск наживы. Женщины посмотрят на нас и сравнят своих вялых супругов с цветом римского народа! Вы увидите в их глазах свое отражение. Вы подарите им больше, чем хлеб или монеты. Вы покажете им, что такое слава.
Солдаты поддержали речь криками, и Гай невольно закричал вместе с ними. Марий заметил его у повозки.
— Где мне встать, дядя? — спросил Гай.
— Прямо здесь, парень. Встань у моего правого плеча, пусть все видят, что ты любимец моего дома.
Гай широко улыбнулся и вскарабкался на повозку. Отсюда было лучше видно все, что происходит вокруг; от предвкушения у него засосало под ложечкой.
Марий резко опустил руку. Затрубили рога, отдаваясь эхом далеко сзади. Легионеры шагнули вперед по плотно утоптанной земле.
По обе стороны повозки шли люди, знакомые Гаю по первому кровавому походу к сенату. Даже в такой торжественный день Марий держал при себе отборную гвардию, хотя лишь безумец стал бы бросать в него нож, когда по улицам идет его легион и ясно, что разъяренные солдаты вырежут весь город. Тем не менее Марий говорил своим телохранителям, что безумцы найдутся всегда, и те шли вперед без улыбок.
— Прожить такой день — драгоценный дар богов, — звучно произнес Марий. Гай кивнул и оперся рукой о трон. — В городе живет шестьсот тысяч людей, и никто сегодня не будет работать. Они уже выстраиваются вдоль улиц и покупают места у окон, чтобы приветствовать нас. Дороги выстелены свежим тростником, и по этому ковру мы пройдем шесть миль. Форум для нас освободят, и все пять тысяч легионеров встанут вместе как один. Я принесу в жертву быка Юпитеру и кабана Минерве, а потом мы с тобой пойдем в сенат на первое голосование.
— А за что мы будем голосовать? — спросил Гай. Марк рассмеялся.
— На голосовании будет один простой вопрос — твой прием в ряды нобилей и совершеннолетних мужчин. Между нами говоря, это просто формальность. Ты имеешь это право через отца и, если уж на то пошло, через мое опекунство. Помни, что этот город стоит на талантах. Есть старые, чистокровные нобили, как тот же Сулла. А есть и новые, кто добился власти сам, как я. Мы уважаем силу и дорожим тем, что хорошо для города, независимо от происхождения человека.
— А твои союзники — из новых? — спросил Гай.
Марий покачал головой.
— Как ни странно, не все. Многие осторожничают, не хотят показать, на чьей они стороне. Многие из новых поддерживают Суллу. Среди моих друзей есть и люди благородного рождения, и новые волки в стае. А есть еще народные трибуны, которые кричат, что политика их не интересует, и голосуют от себя, хотя и так всем ясно, что они отдадут голоса за удешевление зерна или новые права для рабов. Но поскольку у них есть право вето, их нельзя игнорировать.
— Значит, они могут возразить против моей кандидатуры?
Марий хмыкнул:
— Перестань так нервничать! Трибуны не голосуют по внутренним вопросам вроде принятия новых членов. Только по городской политике. А если и так, покажите мне того, кто отважился бы голосовать против, когда мои тысячи стоят прямо на Форуме. Сулла и я — консулы, верховные главнокомандующие всей военной мощью Рима. Мы управляем сенатом, а не наоборот.
Марий улыбнулся, довольный собой, и приказал принести вина. Ему налили полный кубок.
— А что будет, если ты в чем-то не согласишься с сенатом или с Суллой? — спросил Гай.
Марий фыркнул в кубок.
— Не так уж редко это бывает! Люди выбирают сенаторов, чтобы те создавали законы и следили за их выполнением — и строили империю. Кроме того, из сенаторов назначают важные посты — эдилов, преторов и консулов. Мы с Суллой стали консулами, потому что люди отдали за нас голоса, а сенат этого не забывает. Консул может запретить любой закон, и его немедленно снимают с обсуждения. Сулле или мне достаточно просто сказать: «Вето», и дебаты откладывают на весь год. Точно так же мы можем ставить палки в колеса и друг другу, хотя так бывает нечасто.
— А как сенат ограничивает власть консулов? — заинтересовался Гай.
Марий сделал большой глоток вина и с усмешкой похлопал себя по животу.
— Они могут проголосовать против меня и в принципе даже снять с поста. Однако на практике мои союзники и клиенты не допустят этого, так что власть консула практически неприкосновенна.
— Ты говорил, консула выбирают только на год, а потом он должен уйти с поста, — сказал Гай.
— Для сильных людей законом можно частично пренебречь. Каждый год сенат требует, чтобы сделали исключение и переизбрали меня. Я полезен Риму, видишь ли, — и все об этом знают.
Марий говорил очень тихо, и Гай был рад такой доверительной беседе. Теперь ему было ясно, почему отец с опаской относился к этому человеку. Марий как молния в летнюю грозу — невозможно угадать, куда ударит в следующий раз. А сейчас Марий держал на ладони весь город, и Гаю хотелось быть там же, в центре событий.
Еще задолго до городских ворот до них стал доноситься рев толпы. Когда они встали у сторожевой башни, звуки затопили их бесформенной мощной волной. Городская стража приблизилась к золотой повозке, и Марий поднялся навстречу. Стражники в начищенных доспехах и нарядной одежде держались торжественно.
— Ваше имя и цель посещения, — вопросил один.
— Марий, командир Перворожденного легиона. Я пришел провести триумф на улицах Рима.
Стражник чуть-чуть покраснел, и Марий ухмыльнулся.
— Можете войти в город, — произнес стражник, отходя назад и делая жест, чтобы открыли ворота.
Марий сел и наклонился к Гаю.
— По обычаю я должен был попросить разрешения, но сегодня слишком замечательный день, чтобы кланяться городской страже, не способной прославиться в легионах… Впускайте!
Он подал сигнал, и снова по всему войску разнеслось пение рогов. Ворота открылись, и из-за них показалась взволнованно кричащая толпа. Шум молотом ударил по легиону, и вознице Мария пришлось крепко дернуть за поводья, чтобы кони двинулись дальше.
Перворожденный вошел в Рим.
— Сейчас же вылезай из постели, если хочешь посмотреть на триумф! Все говорят, как будет красиво, твои родители уже оделись, а ты все валяешься!
Корнелия открыла глаза и потянулась, не обращая внимания на покрывало, упавшее с ее золотистого тела. Ее няня, Клодия, отдернула оконные занавеси, чтобы проветрить комнату и впустить солнечный свет.
— Смотри, солнце уже высоко, а ты даже не оделась. Бесстыдница! А если бы вошел мужчина, твой отец, например?
— Отец не вошел бы. Он знает: когда жарко, я не терплю ночной одежды.
Все еще зевая, обнаженная Корнелия поднялась с постели и потянулась как кошка, выгибая спину и упираясь сжатыми кулачками в воздух. Клодия подошла к двери спальни и опустила засов на случай, если кто-то вздумает войти.
— Может, сначала искупаешься? — проворчала Клодия.
В ее голосе слышалась любовь, которую не могла скрыть никакая напускная строгость.
Корнелия кивнула и босиком прошла в комнату для купания. От воды шел пар: весь дом с самого рассвета трудится. Корнелия даже почувствовала себя немного виноватой, однако чувство вины быстро растворилось, когда она перекинула ногу через край, забралась в ванну и вздохнула. Она любила себя побаловать утром, не дожидаясь обычного дневного купания.
Клодия ворвалась в комнату с охапкой теплого белья. Эта невероятно энергичная женщина, казалось, пребывала в вечном движении. Незнакомый человек по ее одежде и манерам не догадался бы, что она рабыня. Даже ее драгоценности были настоящими, а одежда — богатой.
— Быстро! Вытирайся вот этим и надевай мамилларе.
Корнелия застонала.
— Эта повязка слишком тесная для такой жары!
— Зато через несколько лет твои груди не обвиснут как пустые мешочки! — фыркнула Клодия. — Тогда порадуешься, что ее носила. Вставай! Вылезай из воды, ленивица! Сбоку стоит вода, прополощи рот.
Пока Корнелия промокала кожу полотенцем, Клодия разложила ее одежду и открыла множество маленьких серебряных коробочек с красками и маслами.
— Одеваемся, — сказала она, опуская длинную белую тунику на вытянутые руки Корнелии.
Девушка потрясла руками, чтобы туника упала, и села за стол, поставив перед собой овальное бронзовое зеркало.
— Хорошо бы завить волосы, — задумчиво сказала она, зажав прядь пальцами — густую, цвета темного золота, но прямую.
— Тебе не пойдет, Лия. И сегодня некогда! Твоя мать и ее орнатрикс уже наверняка все закончили! Мать будет тебя ждать! Сегодня ты будешь простой скромной красавицей.
— Тогда положи немного охры на губы и щеки, если, конечно, ты не хочешь намазать меня этими мерзкими свинцовыми белилами.
Клодия раздраженно фыркнула:
— Скрывать цвет лица тебе придется через пару лет, не раньше. Сколько тебе уже, семнадцать?
— Ты сама знаешь. Помнишь, как ты напилась на празднике? — улыбнулась Корнелия, стараясь не двигаться, пока ее красили.
— Я повеселилась, милочка, как все остальные. В умеренной выпивке нет вреда, я всегда так говорила. — Клодия кивнула сама себе, растирая краски. — Теперь немного порошка сурьмы вокруг глаз, чтобы мужчины думали, что они темные и загадочные, и займемся прической. Куда руки! Запомни: руками не трогать, а то размажешь.
Быстро и умело Клодия разделила на части темно-золотые волосы и собрала их сзади, открывая длинную стройную шею Корнелии. Няня посмотрела на лицо воспитанницы в зеркале и улыбнулась увиденному.
— Не пойму, почему твой отец еще не нашел тебе мужа! Чего-чего, а привлекательности тебе не занимать.
— Он сказал, что я могу выбрать сама, а мне еще никто не понравился, — ответила Корнелия, касаясь шпилек в волосах.
Клодия поцокала языком.
— Твой отец — хороший человек, но надо жить, как принято. Пусть найдет тебе молодого человека с будущностью. У тебя будет свой дом, чтобы управлять им. Думаю, тебе это понравится.
— Тогда я возьму тебя с собой. А то мне будет тебя не хватать, как… как наряда, который немного износился и вышел из моды, но все равно удобный, понимаешь?
— Как изящно ты выражаешь свои теплые чувства ко мне, милочка, — ответила Клодия, шлепнув Корнелию по затылку, и отвернулась за плащом.
Плащ представлял собой квадратный отрез золотой ткани, который доходил до колен. Чтобы ткань хорошо смотрелась, его нужно было правильно задрапировать. К счастью, Клодия занималась этим уже много лет и вдобавок к этому прекрасно знала, какие Корнелия любит стили и фасоны.
— Он красивый — но тяжелый, — пробормотала Корнелия.
— Как и мужчины, милочка, в чем ты скоро сама убедишься, — лукаво ответила Клодия. — А теперь беги к родителям! Мы должны выйти пораньше, чтобы выбрать хорошее место. Мы пойдем в дом друзей твоего отца.
— Отец, как жаль, что ты не дожил до этого! — прошептал Гай, когда они проходили по улицам.
Под ногами лежал темно-зеленый тростник, прикрывая все камни. Горожане нарядились в самое лучшее и яркое, отчаянно шумели, протягивали к ним руки и смотрели горящими, полными зависти глазами. Как и сказал Марий, все лавки были забиты досками. Казалось, весь город вышел на праздник, чтобы увидеть великого полководца. Гай поражался, сколько вокруг людей и как они рады. Разве они не помнят, как те же самые солдаты всего месяц назад освобождали путь мечами? Марий говорил, что они уважают только силу, и его слова подтверждали приветственные крики, звеневшие эхом по узким улочкам. Гай посмотрел направо и увидел довольно красивую женщину в окне, которая бросала ему цветы. Он поймал цветок, и толпа одобрительно взревела.
Ни единая душа не заступила им дорогу, несмотря на то что вдоль нее не было ни солдат, ни охранников. Урок месячной давности явно пошел впрок, и людей будто сдерживал невидимый барьер. Постепенно заулыбались даже жестколицые телохранители Мария.
Марий восседал на троне будто небожитель. Он положил массивные руки на подлокотники золотого трона и улыбался толпе. Раб поднял гирлянду из позолоченного лавра над его головой, и тень упала Марию на лицо. Тот просто кивнул. Каждый взгляд был прикован к катящейся повозке. Приученные к бою лошади не обращали внимания на крики и даже венки, которые вешали им на шеи те, кто посмелее.
Гай стоял у плеча великого человека, и гордость переполняла его душу. Был бы отец доволен? Гай подумал: вряд ли, — и его кольнула печаль. Марий прав: прожить этот день — значит прикоснуться к богам. Он знал, что никогда этого не забудет, и видел то же в глазах людей вокруг. Воспоминание об этом зрелище будет еще долго согревать их в темные зимы.
В центре города Гай на углу увидел Тубрука. Когда их глаза встретились, Гай словно заново вспомнил все, что их связывало. Тубрук поднял руку в приветствии, Гай тоже. На Тубрука начали глазеть, удивляясь, какое он имеет отношение к триумфаторам. Тубрук кивнул, и Гай кивнул в ответ, сглотнув комок в горле. Он опьянел от избытка чувств и крепко сжал спинку трона, чтобы не пошатнуться в волне приветствий.
Марий подал сигнал, и двое легионеров с мешками из мягкой кожи поднялись на повозку. Они опустили руки в темные горла мешков и достали блестящие пригоршни серебряных монет. Изображение Мария полетело в толпу. Горожане выкрикивали его имя и собирали монеты с земли. Марий тоже погрузил руку в мешок и поднял ее вверх. С его пальцев стекали капли серебра. Марий подбросил монеты высоко-высоко и рассмеялся, глядя, как они падают и толпа нагибается, чтобы подобрать дары. Он радовался их восторгу, а они кричали: «Да благословят тебя боги!»
Из низкого окна Корнелия смотрела на кипящую массу людей, довольная, что не стоит на улице. Когда Марий на троне приблизился, сердце ее дрогнуло, и она закричала вместе со всеми. Марий был красивым, и город любил героев.
Рядом с ним стоял юноша, слишком молодой для легионера. Корнелия подалась вперед, чтобы лучше его рассмотреть. Он улыбался, и его глаза блеснули голубыми искрами, когда Марий сказал ему что-то смешное.
Процессия прошла мимо Корнелии и ее семьи. Корнелия увидела, как летят монеты и люди кидаются их подбирать. Ее отец, Цинна, фыркнул и ядовито сказал:
— Пустая трата денег! Рим любит экономных военачальников!
Корнелия промолчала, не сводя глаз со спутника Мария. Здоровый на вид, приятной наружности. Но в том, как он держался, было еще что-то неуловимое… Внутренняя уверенность. Как часто говорила Клодия, нет в мире ничего привлекательнее уверенности.
— Теперь каждая мать в Риме попытается загнать этого юного петушка к своим дочерям! — прошептала стоящая рядом Клодия.
Корнелия залилась краской. Клодия высоко подняла брови и улыбнулась.
Триумф продолжался еще два часа, но Корнелии уже было неинтересно.
Краски и лица слились в сплошное пятно, под тяжестью венков легионеры еле переставляли ноги. Когда солнце достигло зенита, они подошли к Форуму. Марий приказал вознице остановиться впереди, у ступеней сената. Копыта гулко зацокали по каменным плитам, шум улиц постепенно остался позади. Здесь стояли солдаты Суллы, которые охраняли входы на площадь, не пуская туда бурлящую людскую массу.
После шумных улиц тут царила почти полная тишина.
— Останови здесь, — сказал Марий и встал с трона, чтобы посмотреть, как выходят на Форум его люди.
Вышколенные легионеры аккуратными шеренгами, ряд за рядом, заполнили всю площадь с дальнего края до здания сената. Ни один человеческий голос не мог бы дать команду так, чтобы все услышали, поэтому прозвучал условный сигнал рога. С оглушительным стуком сандалий они вытянулись по стойке смирно. Марий гордо улыбнулся и сжал плечо Гая.
— Запомни это! Вот ради чего мы сражаемся в тысяче миль от дома!
— Я никогда не забуду сегодняшний день, — честно ответил Гай, и Марий стиснул его плечо крепче обычного.
Потом Марий сошел с повозки и приблизился к белому быку, которого удерживали четверо солдат. Рядом фыркал и теребил свои путы огромный кабан с черной щетиной.
Марий принял тонкую свечу и зажег благовоние в золотой чаше. Легионеры склонили головы; он вышел вперед с кинжалом в руках и, тихо что-то сказав, перерезал горло обоим животным.
— Проводите нас сквозь войны и беды в безопасный дом, в наш город! — сказал Марий и вытер лезвие о шкуру быка, который упал на колени.
Вставив кинжал в ножны, консул обнял за плечо Гая, и они вместе поднялись по широким белым ступеням сената.
Сенат, средоточие власти над всем миром. Колонны, которые не обхватили бы и трое рослых мужчин, поддерживали покатую крышу, на ней тоже стояли статуи. Лестница заканчивалась бронзовыми дверями, по сравнению с которыми даже Марий казался карликом. Эти двери из сцепленных друг с другом панелей, казалось, предназначались для защиты от вражеских армий. Однако когда Марий с Гаем взошли по ступеням, двери тихо открылись изнутри. Гай с трудом сдержал благоговейный вздох. Марий кивнул:
— Пошли, парень! Встретимся с нашим правительством. Сенат долго ждать не любит.
