Прошло две недели – и прошло впустую. За все это время в руки им не попалось ничего стоящего. Каждый раз, когда Хойзингер заглядывал в казарму и ехидно спрашивал, удалось ли раздобыть что-нибудь, Маркус лишь коротко пожимал плечами в ответ.

Что он мог рассказать?

Один раз они подкараулили небольшую группу пеших солдат, которые, по всей видимости, отбились от своей роты. Солдаты шли по дороге и горланили похабные песни, так, что было слышно за милю. Они были сильно пьяны и не смотрели по сторонам. Перебить их оказалось легко: два аркебузных залпа, а после – заколоть раненых. Никто из людей Маркуса не пострадал, разве что Петеру насквозь пропороли куртку ножом: раненый ландскнехт ухитрился.

Когда мертвецов обыскали, Маркус едва сдержался, чтобы не выругаться. У солдат не было при себе почти ничего: только каравай хлеба, немного водки в глиняной бутыли, пара мешочков с порохом да несколько медных монет. Ну и, кроме того, оружие, сапоги, кожаные ремни.

– Нищая шваль, – брезгливо сказал Чеснок, выворачивая у мертвых карманы. – Знали бы наперед, пули б не тратили. Может, хотя бы рубахи возьмем? Недурное полотно, между прочим.

Но снимать одежду они все же побрезговали – грязный народ эти солдаты, не хватало еще подцепить от них какую-нибудь заразу.

Об этом, что ли, рассказывать Хойзингеру?

Или рассказать про тех двух бедолаг, которых они подстрелили на прошлой неделе? Это были всадники – драгуны, кирасиры или еще кто. Ехали, на свою беду, медленно, на приземистых, усталых лошаденках, которые едва переставляли тощие ноги. Может, они и не тронули бы их, но поперек седел Шлейс разглядел мешки, так что раздумывать не пришлось. Дали четыре выстрела – по два на брата, чтобы наверняка. Всадники разом повалились на землю, не пришлось даже добивать. А в мешках оказались капустные кочаны. Видно, ехали братья-драгуны, промышляли на крестьянских дворах, да ничего, кроме капусты, не раздобыли. И через ту капусту отправились к праотцам… Впрочем, драгуны оказались неплохой добычей. Конечно, ни зерна, ни денег при них не было, но ведь, с другой стороны, две аркебузы, дюжина пуль, кожаные пороховницы. И самое главное – лошади. Хоть и тощие, и костястые, а все ж таки мясо.

Но больше им на всадников не везло. Если и появлялись верховые, то целыми отрядами, по десять и больше. К таким не подступишься.

Иногда по дороге проходили крестьяне, которых война вышвырнула из родных мест. Грязные, понурые, с длинными палками в руках и обвисшими заплечными мешками, они шли, почти не переговариваясь между собой, и только вяло почесывали расхристанные, вшивые бороды.

Лишь однажды показалась вереница фургонов, пять или шесть, под охраной конных солдат. Когда дозорный сообщил о них, глаза у Маркуса сузились, а на виске забилась тонкая жилка. Он приказал людям занять места и ждать сигнала. Вот это удача, думал он, глядя на дорогу через кусты. Что в фургонах? Наверняка есть и оружие, и еды достаточно – и солонина, и хлеб, и пиво. Пять фургонов – целый солдатский обоз! Возможно, тот самый, о котором писал фон Бюрстнер. Даже если там найдется хотя бы с десяток мешков крупы – сколько семей можно будет накормить этим, а ведь десяток мешков – это самое малое… Главное – убить всадников, а дальше уповать на милость Создателя. Всадники – вот главная сила. Сколько их? Восемь, да, восемь, и еще на козлах каждого фургона сидит по двое – значит, всего полторы дюжины солдат. Не страшно – после первого же залпа их станет меньше. Они будут ошеломлены и не сразу сообразят, откуда исходит угроза, в какую сторону нужно стрелять. А им ведь еще нужно зажечь фитили, зарядить свои ружья…

Эрлих поднял вверх руку, готовясь отдать приказ. И тут фургоны вдруг остановились, всего полсотни шагов не доехав до поджидающей их засады. Из первого фургона выбралось пять человек, и из второго столько же. Потягиваясь, разминая затекшие ноги, они стали о чем-то толковать между собой, а некоторые отошли в сторону помочиться.

От досады Маркус до крови закусил губу и даже не почувствовал боли. Неважно, что лежало в этих в фургонах – главное, что в каждом из них находились солдаты. Такой кусок не проглотишь… Тихо выругавшись, он дал своим людям знак отойти назад; не хватало еще, чтобы те, на дороге, заметили их.

После неудачи с обозом они еще несколько дней сидели без дела. Жара, душный запах смолы, безделье и постоянное ожидание отупляли их, и они не знали, чем себя занять. С утра до вечера сидели возле своего шалаша, дремали, играли в карты – Клаус притащил с собой истрепанную колоду – или вяло, без особого интереса переговаривались между собой.

– Будь у нас еще хоть пара мушкетов, можно было бы попытать счастья, – заметил Чеснок, когда разговор в который раз вернулся к солдатскому обозу. – Мушкет – это вам не аркебуза, для засады самое то.

– Какая разница? – отозвался Вильгельм Крёнер. – Когда ты один, а против тебя пятеро, так хоть аркебуза у тебя, хоть мушкет, хоть целая мортира – все одно сдохнешь.

– Дурак ты, Вилли, – бросил ему Чеснок. – Ты же не в чистом поле против них стоишь. Думай: аркебуза бьет на полсотни шагов, а мушкет – на полторы сотни. И целиться с него удобнее: поставил на сошку, приладился, и давай. Тяжелый он, как бычья нога, но тебе с ним бегать и не надо. Стоишь за деревом и ждешь, пока птичка прилетит.

– Вилли прав, – буркнул Клаус Майнау. – Ты лучше вспомни, сколько там было людей. Три-четыре дюжины, самое малое. Куда нам против них соваться?!

– Ну так и сидите здесь, как несушки, – усмехнулся в ответ Чеснок. – Трясетесь, как бабы. Думаете, мы за дровами сюда пришли? В таком деле без риска не бывает. – И, поразмыслив немного, прибавил: – Будь моя воля, я бы попробовал укусить те фургоны.

Он приподнялся на локте и поискал глазами Маркуса. Тот стоял неподалеку от них, прислонившись к стволу дерева, и о чем-то переговаривался с Гюнтером Цинхом.

– Дурное мы дело затеяли, вот что, – мрачно произнес Вильгельм Крёнер, отхлебнув воды из бурдюка, утирая ладонью потрескавшиеся губы. – Режем людей, точно на скотобойне.

– Солдаты – не люди, – заметил Петер.

– Не люди, говоришь… А кто тогда? Я у них ни копыт, ни хвостов не видел. Такие же, как мы, Христовы души.

– Католики, – презрительно сплюнул Чеснок. – Вспомни, что они устроили в Магдебурге.

– За Магдебург с них на Страшном суде спросят. Нам в это дело лезть нечего. Что нам, плохо живется? Есть дома, ремесло, и земли хватает. Так на черта нам сдались эти солдаты? Каждый день кровь с подметок оттираем, и хорошо еще, что чужую.

– Надо ждать, – пожал плечами Штальбе. – Маркус знает, что делает.

– Кабы он знал, может, и было бы все по-другому. Глядишь, и Альфред остался бы жив.

Прошло еще несколько дней. Дорога опустела, даже крестьян теперь не было видно. Земля высохла от жары, потрескалась; подними несколько комочков, чуть сожми пальцами – и они рассыплются в пыль. Все вокруг выгорело на солнце, сделалось жестким, неприятным на ощупь. Даже небо казалось выцветшим и блеклым, словно застиранное платье.

Люди были озлоблены, измучены неизвестностью и жарой. Они обливались потом и нигде не могли спрятаться от духоты. Часто возникали ссоры – не из-за чего, из-за пустяков. Вильгельм Крёнер делался все мрачнее. Хмурился, смотрел под ноги, а если и вступал в разговор, то повторял одно и то же: зря, мол, они все затеяли, добром дело не кончится. К месту и не к месту поминал Альфреда Эшера и судьбу его несчастных родителей.

В один из дней Маркус отозвал Крёнера в сторону и, положив ему руку на плечо, спросил:

– В чем дело, Вилли? Что с тобой такое?

Тот посмотрел исподлобья, коротко бросил:

– Не надо нам быть здесь, Маркус.

– Объясни.

– Мы – бюргеры, у нас своя жизнь. Огороды, мастерские, воскресная церковь. Свой дом и своя земля. Мы сами можем себя прокормить.

– Нет. Не можем. Нам едва хватает, чтобы не умереть с голоду.

– Даже если так, – нахмурился Крёнер. – Зачем мы сидим здесь, у дороги? Прячемся, будто разбойники, нападаем из-за кустов… Разве честным людям это пристало?

Маркус убрал руку с его плеча, сухо сказал:

– Ты знаешь, зачем мы здесь. Солдаты отняли у Кленхейма деньги, отняли скот. Они причинили нам много зла. Мы отомстим – и вернем то, что было украдено.

– Кому отомстим?! Зачем?! – воскликнул Вильгельм. – Мы же первый раз видим их всех. Они никогда не были в Кленхейме и ничего нам не сделали. У них нет с собой ничего, кроме медяков и черствого хлеба. Не думай – мне наплевать, кто они такие и откуда. Но нападать вот так, из-за кустов… Убиваем их, а сами ведь, поди, тоже не заговоренные. Может, и на нашу долю пуля и нож найдутся…

Эрлих смотрел ему прямо в глаза.

– Зачем мы их убиваем, а, Маркус? – сглотнув, продолжал Крёнер. – Что нам с того? С чужого добра не разбогатеешь. Так зачем же душу грязнить?

Маркус схватил его рукой за предплечье и стиснул пальцами так, что Вильгельм поморщился от боли.

– Они все одинаковы, – тихо сказал он. – Пьяные твари, которые кормятся тем, что убивают и грабят других. Они убили моего отца, убили госпожу Хоффман. Они заслужили смерть.

Крёнер сделал попытку высвободиться, но железные пальцы держали его.

– Черствый хлеб и медяки – так ты сказал? Я убивал бы их просто за то, что они проходят мимо. Жаль тратить пули… Запомни: мы забираем у них то, что принадлежит нам. Считаешь это несправедливым – возвращайся назад; я найду, кем тебя заменить.

Он повернулся и пошел к наблюдательному посту, зло отшвыривая в сторону попадающиеся на пути ветки.

И вот наконец случилось то, чего они уже отчаялись ждать. К сидящим вокруг шалаша людям подбежал Каспар Шлейс.

– Едут, Маркус, – радостно-возбужденно прошептал он. – Два фургона. Медленно едут, не торопятся… – Он захихикал и нервно потер ладони.

Маркус прищурился:

– Сколько людей?

Каспар пожал плечами:

– Отсюда не разглядишь. Но всадников нет.

Эрлих коротко кивнул и распорядился:

– Всем приготовиться и ждать. Не разговаривать и не высовываться. Начинаем, как условлено.

Все вскочили на ноги, торопливо подожгли фитили, похватали оружие и рассыпались в разные стороны, каждый к своему месту.

Первую линию заняли стрелки: Маркус, Петер и младший Крёнер на левом краю, Каспар Шлейс и Чеснок – на правом, Цинх и старший Крёнер – посередине. Остальные должны были держаться поодаль и ждать приказаний Эрлиха.

Условились так: Маркус и Петер стреляют по лошадям в головном фургоне, остальные дают залп по солдатам. Потом – сразу и как можно быстрее перезаряжают аркебузы и дают второй залп. А дальше – как пойдет.

– Не ждите, пока они опомнятся, – изо дня в день повторял им Маркус. – Они – на открытом месте, мы за деревьями, мы их видим, они нас – нет. Каждый пусть выберет свою цель, незачем на одного тратить две пули. В первую очередь надо перебить стрелков, затем остальных. И запомните: все нужно делать быстро. Мы должны очистить дорогу прежде, чем на ней покажется кто-то еще.

Не прошло и минуты, как все были на своих местах. Чеснок с невозмутимым видом подсыпал на полку порох, Цинх беззвучно молился, отложив в сторону аркебузу, Вильгельм Крёнер раздувал тлеющий конец фитиля. Все ждали, стараясь занять себя чем-нибудь, лишь бы не думать о том, что начнется через несколько минут.

Маркус лег грудью на землю и, слегка раздвинув кусты, стал смотреть на приближающиеся фургоны, до которых оставалось не больше сотни шагов.

Фургоны ехали медленно, покачиваясь на ухабах, и даже издалека можно было услышать, как скрипят их колеса. Выцветшая ткань, натянутая сверху, была почти целой и не давала разглядеть, что лежит внутри. Маркус решил не строить никаких предположений на этот счет. Может, там еда, может, мешки с тряпьем или с десяток мушкетеров при оружии. Что лежит – то лежит, и есть только один способ это проверить.

Рядом с фургонами шли четверо, с непокрытыми головами и аркебузами в руках. У двоих из них поперек груди была протянута красная перевязь, а на боку болтались пороховницы и шпаги в ножнах. Люди шли, устало передвигая ноги, настороженно оглядываясь по сторонам. В замках аркебуз тлели зажженные фитили.

Маркус уже определил, когда станет стрелять. На той стороне дороги, у самого поворота, растет тонкое, едва ли не в палец толщиной, деревце – ясень, ольха или еще что, точно не разобрать. Как только они поравняются с этим деревцем, он выстрелит. А следом начнут палить остальные.

Солдатам не жить, без сомнения. Неважно, что они попытаются сделать: будут стрелять с дороги, попытаются бежать или же бросятся вверх по склону холма, чтобы завязать рукопашную. Их все равно перебьют.

Маркус облизнул пересохшие губы и приложил аркебузу к плечу. Солдаты были уже близко – видны как на ладони. Идут и не догадываются, что на каждого из них уже отсчитана пуля.

В первом фургоне возница, одной рукой придерживая вожжи, прихлебывал что-то из небольшой кожаной фляги. Его товарищ, сидящий на козлах справа, латал дырявую рубаху и что-то бормотал себе под нос. Следом за вторым фургоном, спотыкаясь и едва не падая, шел человек. Судя по всему, он был сильно пьян. Одной рукой он пытался ухватиться за борт фургона, а другой сжимал ствол аркебузы, которая волочилась за ним по земле. Рядом с ним шла девица с густыми, плохо расчесанными волосами. Она что-то говорила пьяному и иногда хватала его за руку, чтобы тот не упал. Подол ее платья был перепачкан пылью. До Маркуса донесся ее тонкий, обиженный голос:

– Ну и свинья же ты, Себастьян, третий день на ногах не держишься! И зачем только увязалась с тобой? Надо было оставаться с господином Кессадо…

Бросив на них короткий взгляд, Эрлих поморщился и положил палец на спусковой крючок.

Первый фургон поравнялся с тонким деревцем.

Маркус выстрелил.

Грохот, пороховой дым защипал глаза. Началось!

Пуля попала лошади в ногу, брызнула кровь. Животное жалобно захрипело и завалилось на бок, фургон накренился. Это послужило сигналом для остальных. Из кустов грянул залп – шесть выстрелов разом, как по команде. Петер – вот молодец! – смекнул, что, раз лошадь упала, не стоит тратить на нее еще одну пулю, и выстрелил в возницу. Тот заорал, схватившись за перебитую руку – а что ты хотел, сучье твое племя?! – и спрыгнул на землю, здоровой рукой пытаясь вытащить из-за пояса пистолет.

Девка взвизгнула и бросилась за второй фургон. Пьяница Себастьян – от грохота выстрелов он, видать, немного протрезвел – подтащил к себе аркебузу и хотел прицелиться, но потерял равновесие и упал, нелепо растопырив руки. Помотал головой, стараясь понять, что делать дальше, а потом встал на карачки и заполз под днище повозки, оставив ружье валяться в пыли.

С первого раза они подстрелили троих. Пуля, выпущенная Чесноком, разнесла голову одному из солдат с перевязью. Еще одного – без перевязи, в слишком больших, не по мерке, сапогах – уложил Вильгельм Крёнер, выстрелом в шею. Петеров возница был третьим. К несчастью, он остался жив, но ведь одной рукой не повоюешь так, как двумя. Вот он и дергался, точно поломанная деревянная кукла, и все не мог вытащить свой пистолет; не солдат, а посмешище.

Зато остальные дурака не сваляли. Зря Маркус рассчитывал, что они растеряются и позволят выстрелить по себе еще один раз. Не тут-то было: пригнулись и побежали назад, за фургоны. Даже тот, с пистолетом, опомнился наконец и в несколько прыжков – откуда только сила взялась – рванул вслед за ними.

Все перемешалось: ржание раненой лошади, скрип земли под башмаками бегущих, короткие возгласы. Из первого фургона выскочили еще двое солдат и тут же бросились в укрытие, к остальным. Тот, что штопал рубашку, долго не раздумывал: сиганул с козел вниз, на землю. Раз – и нет его. Дай бог, чтобы хоть руку себе сломал…

«Что они будут делать дальше? – подумал про себя Маркус. – Вряд ли станут отсиживаться. Приготовят оружие, а потом попробуют атаковать. Бежать-то им все равно некуда».

Значит, времени терять нельзя. Шомполом прочистил ствол, загнал пулю, подсыпал на полку пороху – готово. Пусть только высунутся теперь. А если не высунутся сами, придется их выкурить.

Из-за фургонов послышался лязг оружия и приглушенные голоса.

– Петер, – шепотом позвал Эрлих. – Вдвоем с Чесноком зайдите к ним слева – там они будут как на ладони. Времени не тратьте – стреляйте сразу. И не выходите из-за деревьев.

– Нам-то что делать, Маркус? – спросил подбежавший к ним Цинх. – Из-за этих повозок ни черта ни видно.

– Стойте на месте, – коротко ответил тот.

За фургонами происходило какое-то движение.

«Готовятся… И все-таки – что они предпримут?»

Солдатам не позавидуешь. Атаковать вверх по склону – глупость. Прежде чем успеют добежать, потеряют половину своих – место открытое, не спрячешься. А сидеть в укрытии им не дадут Петер и Чеснок. Но вот если они попробуют…

Из-за фургонов грянули выстрелы.

– Вот твари! – выругался Вильгельм Крёнер, прижимая к плечу аркебузу.

– Не стрелять! – заорал Маркус. – Не стрелять!!

Поздно. Горожане дали ответный залп. Эрлих стиснул челюсти.

– Перезаряжайте, быстро! – в бешенстве крикнул он.

Из-за фургонов, пригибаясь, выбежали шестеро, с обнаженными шпагами и пистолетами – кто с чем, – и бросились влево, в сторону, туда, где склон холма зарос можжевельником. Прошло всего несколько мгновений, как они скрылись в зарослях. Маркус выстрелил им вслед, но промахнулся и, выругавшись, стал перезаряжать.

Все ясно. Пальба была уловкой, и эти ослы на нее попались. Разрядили ружья – и дали солдатам возможность перебежать дорогу. А теперь… теперь шансы равны. Прикрытые кустарником, они поднимутся по склону холма и смогут беспрепятственно атаковать. А Петер и Чеснок отправились… Черт, черт!!

– Клаус! Беги за Петером, пусть немедля возвращаются сюда. Гюнтер! Следи за дорогой. Ты, Каспар, – обратился он к Шлейсу, – будешь рядом со мной. Всем перестроиться! Они будут атаковать справа, из-за деревьев. Отто, отведи своих людей назад. Спрячьтесь и, когда я выкрикну твое имя, ударьте им в спину.

Солдат шестеро – они в меньшинстве. Но в ближнем бою каждый из них будет стоить двоих. Матерые, опытные волки… Как быстро они сообразили, как быстро успели спрятаться! Шестеро, и еще двое остались возле фургонов. Они не знают, сколько людей против них, и все равно не боятся атаковать. И ведь как все рассчитали, твари!

Ничего, ничего. Их всего шестеро. Против них – десяток стрелков и еще пятеро, вооруженных дубинками и топорами.

Где-то поблизости раздался хруст веток. Солдаты.

– Подпустим их ближе, – тихо проговорил Маркус. – Чтобы наверняка.

Не все уйдут отсюда живыми. Кто-то останется лежать на земле со ржавым кровяным пятном на шее, как Альфред Эшер тогда. Солдаты умрут – но скольких они заберут с собой? Чертов Вилли, зачем он начал стрелять в ответ?!

Между ветвями замелькали белые пятна – солдатские рубашки. Грохнул выстрел, расцвело облачко порохового дыма. На этот раз уловка не сработала, никто не стал палить в ответ.

– Спокойно, спокойно, – цедил сквозь зубы Маркус, сжимая горячий ствол аркебузы. – Они нас не видят, стреляют наугад. Пусть подойдут.

Солдаты замешкались и, по-видимому, стали о чем-то совещаться между собой. Потом снова раздался хруст веток, и стало тихо.

Сзади подбежал запыхавшийся Петер.

– Что случилось? – выдохнул он, отбрасывая со лба прядь.

– Нас обошли, – коротко ответил Маркус. – Сумели к нам подобраться, и сейчас…

Грохнуло так, будто прямо рядом с ними разорвался бочонок с порохом. Пространство между деревьями заволокло белым дымом. Завыл от боли Шлейс – пуля выдрала кусок мяса у него из бедра. Петеру сорвало с головы шапку.

И в ту же секунду из дыма к ним бросились искаженные тени солдат. Без единого звука, без ругательств, пригибаясь к земле и занося для удара клинки. Уродливые, хрипящие, растянутые яростью лица. Надвигающаяся смерть.

Времени на то, чтобы прицелиться, не оставалось – солдаты были всего в паре шагов. Один из них, в кожаном колете, с длинными жилистыми руками, метил мечом прямо Маркусу в горло. Побледнев, Эрлих нажал на спусковой крючок. Жилистого бросило на землю. Не сводя с него глаз, Маркус перехватил аркебузу, взявшись обеими руками за теплый ствол.

Якоб Крёнер почти в упор выстрелил в черноволосого солдата, того самого, что штопал рубаху на козлах. Солдата отшвырнуло назад с такой силой, словно в грудь его ударили кузнечным молотом. Он, однако же, не упал и, согнувшись от боли, сделал пару шагов в сторону Якоба. Но дойти все равно не смог – пуля, посланная Эрихом Грёневальдом, пробила его насквозь. Черноволосый упал на траву и больше не шевелился. Он был мертв: пуля попала в сердце.

Вильгельм Крёнер выстрелил в солдата в кожаном нагруднике и промахнулся. В два прыжка тот очутился рядом. Серое, заросшее пегой щетиной лицо, блеклые водяные глаза. Он рубанул Крёнера шпагой, сверху вниз. Вилли – все ж таки не от овцы родился! – успел увернуться, и рубящий удар прошел мимо. Но вторым ударом – в левой руке был зажат кинжал – солдат достал его. Лезвие застряло в предплечье, хрустнул сустав. Крёнер зарычал и всем телом навалился на своего врага, вытаскивая здоровой рукой нож из-за пояса.

Якоб, отшвырнув аркебузу, бросился к брату на помощь.

Петер и Чеснок пальнули разом – в солдата, что бежал с краю, сжимая в каждой руке по мечу. Солдат был на голову выше остальных, лысый, с круглым веснушчатым лицом и рыжими усами. Первая пуля ударила его в плечо, вторая – раздробила колено. Он заревел от боли, точно медведь, угодивший в капкан. Завалился на бок, одной рукой упершись в землю, а вторую выставив вперед, тыча перед собой клинком. Чеснок кивнул Петеру – я им займусь – и потянул топор из-за пояса. Солдат заметил это движение, его глаза злобно сверкнули.

– Подойди, мразь… – прохрипел он.

Чеснок, сжав двумя руками топор, шагнул вперед.

Лицо солдата было изуродовано болью, из приоткрытого рта текла слюна. Но меча он не опускал. Трава под ним сделалась скользкой от крови.

Стоило Чесноку сделать еще один шаг, как рыжий рассек мечом воздух – клинок прошел в четверти дюйма от Конрадовой ноги. Тот отшатнулся – не ожидал, что противник еще может сопротивляться. А потом презрительно сплюнул:

– Да что возиться с тобой… Сам сдохнешь.

Выстрелов больше не было. В такой свалке от аркебуз никакого толку: ни зарядить, ни прицелиться не успеешь. Не разобрать уже, где свои, где чужие. Вокруг только лязг железа и тяжелое, свистящее дыхание.

В самом центре прокладывал себе дорогу солдат с красной перевязью. Он проткнул шпагой Отто Цандера, увернулся от пули, которую в него послал Гюнтер Цинх, и, ощерившись, точно зверь, бросился дальше, туда, где стоял Маркус.

Наперерез ему кинулся Петер: с длинным охотничьим ножом в одной руке и кожаным поясом с висящими на нем пустыми ножнами – в другой. Заметив его краем глаза, Красная Перевязь чуть замедлил шаг и, рванув из-за пояса пистолет, выстрелил Петеру в голову. Тот лишь каким-то чудом успел пригнуться – да так, что едва не упал.

Видя, что противник уцелел, солдат развернулся к нему, прочертив шпагой по воздуху. Штальбе стоял напротив него, растопырив руки.

– Что смотришь, мудак?! – хрипло усмехнулся Перевязь. – Не знаешь, с какой руки бить?

Еще не докончив фразы, он ткнул перед собой шпагой, заставив Петера отступить.

– Не в свое дело сунулся, говноед, – продолжал он, делая клинком все новые тычки, вынуждая Петера пятиться. – Не усидел… – Тычок. – На пороге… – Тычок. – Помрешь… – Тычок. – У дороги…

Петер ошалело смотрел на острое лезвие, двигающееся взад и вперед, точно змеиный язык.

Сзади кто-то закричал. Солдат на секунду замер, прислушиваясь к голосу, пытаясь разобрать, свой это кричит или чужой. И в этот момент, толком не осознав, что делает, Петер, крутанув пояс, ударил его ножнами по голове – наотмашь, будто навершием кистеня. Покрытые железными бляшками ножны впечатались Перевязи прямо в висок, и от удара солдат едва не полетел на землю.

Его глаза чуть расширились от изумления – он не ожидал от своего противника такой прыти, не ожидал, что тот достанет его ножнами. Выругавшись сквозь зубы, он нанес удар, который Петер едва успел парировать кинжалом. Скрежет, на траву брызнули искры. Отбив атаку солдата, Штальбе ткнул кинжалом вперед. Очень опрометчиво: солдат легко уклонился, а сам Петер слишком приблизился к нему. Может ли кинжал помериться со шпагой? Перевязь отвел клинок для последнего, смертельного выпада – увернуться или отступить Петер уже не успевал. Вдруг что-то громко треснуло. Клинок замедлил движение. Из глаз солдата полила кровь.

Маркус бился с жилистым, вращая разряженной аркебузой, будто дубинкой. Противник его оказался на удивление живуч. Получив пулю в грудь, упал на землю и тут же вскочил, крест-накрест рубанув мечом воздух. Глаза его стекленели от боли и ярости. Намокшая кровью рубаха липла к телу. Не обращая внимания на рану, он обрушил на Маркуса град ударов, от которых тот едва успевал отбиваться.

На траве захлебывался Отто Цандер – воздух свистел в проткнутом легком. Что-то бормотал Каспар Шлейс, зажимая рану в бедре. Ревел от боли никому теперь не нужный рыжебородый солдат. Он не мог сдвинуться с места, и сил его едва хватало на то, чтобы удерживать на весу меч.

Чеснок, вращая топором, бросился было против здоровяка в разрезном замшевом колете – черт его знает, откуда он взялся! Но тот, сделав обманный выпад, острием шпаги рассек Чесноку кисть. Конрад выронил оружие, выругался и бросился бежать. Здоровяк кинулся следом.

Братья Крёнеры вдвоем навалились на солдата в кожаном нагруднике. Они тыкали в него ножами, словно в мясную тушу, а солдат все не желал сдыхать и отбивался своим кинжалом до тех пор, пока хватало сил.

Ничего этого Маркус не замечал. Все его внимание было поглощено остро отточенным лезвием, которое вилось в паре дюймов от его лица. Рано или поздно противник выдохнется и ослабеет. Вон губы уже посерели. Главное, не сделать ошибки, не дать себя пропороть. Впрочем, нет. Это не главное. Есть еще что-то. Что-то, о чем он напрочь забыл в пылу схватки.

Задыхаясь, ловя воздух пересохшими губами, он крикнул:

– Райне-е-е-р!!

Крик ободрал ему горло, точно когтями. Пусть Райнер поторопится, пусть, черт возьми, поторопится! Боже святый, а что, если он забыл? Или перепугался? Солдаты дерутся точно звери, скольких еще они успеют уложить?!

Как же хочется пить… Во рту пересохло, шершавый воздух свистит в груди, трется, словно нож о точильный камень. Ноги отяжелели, в них будто налили по ведру воды. Аркебуза вся покрылась зазубринами – клинок жилистого отсекает от нее куски. Жилистый продолжает атаковать, не останавливается ни на секунду – у него внутри не кости, а шестерни. Господи, сколько же крови из него вылилось, а он еще стоит на ногах, и клинок повторяет движения кисти, режет воздух, точно полотно…

Крики, хруст веток под тяжелыми башмаками, яростный рев. Наконец-то! Люди Райнера ударили солдатам в спину. Без шпаг и аркебуз, вооружены кто чем – меч, топор, короткая пика. Но и этого оказалось достаточно.

Первым погиб Красная Перевязь – дубинкой, утыканной гвоздями, ему проломили затылок. Он выронил свою шпагу и рухнул Петеру прямо под ноги. Тот, ошеломленный, не мог выговорить ни слова. Достал из-за пазухи маленький железный крестик, поцеловал – и отпихнул ненавистное тело башмаком.

Рыжебородого не тронули – пинком повалили на землю, откуда он больше не поднимался. Не враг, а ненужная помеха.

Из груди жилистого солдата вырос окровавленный наконечник пики. Солдат тупо посмотрел на темный кусок железа и приоткрыл рот, будто хотел сказать что-то. В следующий миг Маркус обрушил на его темя приклад аркебузы.

Все было кончено. Руки, сжимающие оружие, опустились, погас оловянный блеск в глазах. Никто не разговаривал и не смотрел на соседа. Чернота, в которой они барахтались несколько секунд назад, еще не отпустила их.

Красные, отупелые лица, капающий со лба пот.

Вокруг было тихо. На траве умирал Отто Цандер. У него пошла горлом кровь, и он захлебывался ею, и никто не знал, чем ему можно помочь. Вильгельм Крёнер был мертв, так же как и его противник. До самого конца они не выпускали перемазанные клинки. Наверное, так и умерли, не переставая колоть друг друга. Якоб Крёнер лежал сверху, раскинув руки, обхватив их так, словно оба они были его братьями. Он не был ранен – ни единой царапины, все принял на себя Вилли, – и все равно лежал без движения и без звука, точно заснул.

– Кто еще ранен? – хрипло спросил Маркус.

Никто не ответил.

– Зарядите ружья, – приказал Маркус, еле сдерживая сухой кашель. – И побыстрее. Где Петер?

Ни Петера, ни Чеснока, ни солдата в замшевом колете не было видно.

Эрлих стиснул кулаки.

– Значит, так. Клаус, останешься здесь. Я и Гюнтер будем следить за фургонами. Остальные – разыщите Петера и…

– Да что искать? – пробурчал Райнер. – Вот же они.

Петер и Чеснок показались из-за деревьев. Они улыбались.

– Завалили мы его, – сказал Чеснок, вытирая руки о рубашку.

– Завалили, – подтвердил Штальбе и как-то странно, булькающе засмеялся: – Что твоего хряка. Я, когда за Конрадом побежал…

– После, – оборвал его Маркус. – Дело еще не сделано.

Дорога была пыльной, пересохшей, как все остальное вокруг. Редкие, затоптанные пучки травы, рваные лопухи на обочине, скрипящие под ногами камешки. На земле возле фургонов остались влажные пятна – словно кто-то плеснул помоями из ведра.

Маркус стоял, закинув ружье на плечо, и смотрел на лежащие перед ним трупы солдат. Петер и Чеснок стащили их в сторону и обыскали; им не впервой, научились все делать быстро и без лишних разговоров. Стянули сапоги, куртки, вывернули карманы – пусто. Жаль, но ничего не поделаешь. Оружие и одежду завернули в мешковину, раздетые тела подхватили и понесли наверх, к яме.

Четверо убитых. Те двое, что еще прятались за фургонами, умерли быстро, на каждого хватило по одной пуле. Глупцы… Зачем отсиживались? Могли ведь убежать. Впрочем, хорошо, что не убежали, никому ничего не расскажут. Никто не узнает – это самое главное.

Осталась только девка – стоит, испуганно жмется. Черт знает, что с ней делать…

– Ты слушай, слушай, – весело говорил Петер, обращаясь к Эриху Грёневальду; вдвоем они тащили по склону мертвого солдата с простреленным горлом. – Я ведь тогда и дух перевести не успел, крест поцеловал. И тут как молнией: где Конрад? Туда, сюда – нет его. И тут слышу: ветки трещат и ругань. Недалеко, там, где осинки растут, помнишь? Я шпагу подхватил и туда. Бегу, ветки по роже хлещут. Смотрю – впереди Конрад и этот, здоровый, перед ним.

– А я уже плюнул на все, – отозвался Чеснок. – Думаю, куда дальше-то бежать? Догонит рано или поздно. К тому же я на днях ногу подвернул… В общем, остановился, подхватил палку с земли…

Петер перебил:

– Я и смотрю: Конрад стоит с этой своей палкой, а тот на него уже примерился – вот-вот пропорет. Тут уж чего думать: я вперед бросился и шпагой рубанул его под колени. Он даже головы повернуть не успел. Ноги подкосились, и тут ему Конрад палкой поперек рожи: раз, два… А уж как он упал на землю, так мы вдвоем за него и принялись. Отделали так, что лица не узнать. Такая злость напала… Видишь, все башмаки кровью извозил. Все-таки сучье племя эти солдаты – разве от них чего хорошего дождешься?! Только портят все…

Маркус устало провел рукой по лицу. О чем они болтают… Там, наверху, остался лежать Вилли. И Цандер. И раненый Шлейс. Господи, почему все случилось именно так?! Двое погибших – надо будет похоронить их как подобает… Нет. Не время думать об этом. Нужно довести до конца начатое. Действовать так: обыскать фургоны и вынести оттуда все. Сами фургоны разломать, по частям оттащить наверх и сжечь. Увести лошадей. Кровь засыпать землей, примять ногами. Не должно быть никаких следов. И быстрее, быстрее, быстрее!

– Маркус! – окликнул его Цинх, высунувшись из первого фургона.

– Ну, что там?

– Да не бог весть, – Цинх развел руками. – Два мешка гороха… Мешок муки… Кусок солонины – большой, фунтов на десять. Еще несколько кругов колбасы – только сдается мне, что она подтухла немного… Из остального – барахло. Посуда, пара одеял…

– Порох и пули есть?

– Пока не нашел.

– Ищи. Ребята помогут все отволочь наверх.

Жалкие им достались трофеи, нечего сказать. Хватит на несколько дней, самое большее – на неделю. И сколько придется ждать, прежде чем им попадется еще один обоз? И кем заменить убитых? Вилли был отличным стрелком, такого поди разыщи…

– С ней-то что делать? – спросил подошедший Грёневальд, указывая на девку.

Маркус повернулся, тоже посмотрел на нее. Прижалась к борту фургона, испуганно оглядывается. Боится заговорить первой. Что ж, надо узнать, кто она и что делала вместе с этими…

Он подошел к ней ближе, спросил:

– Как твое имя?

– Клерхен… Клара… Клара из Дармштадта, – дрожащим голосом ответила девушка.

– Зачем ты шла с ними?

На ее лице появилась жалкая улыбка.

– Так я уже почти год с ними, сударь. Они из полка господина фон Бюрстнера, а я с ними. Я, конечно, в полку не одна была – вместе со мной еще Анна, и Лизбет, и две сестры из Ульма, и еще другие. Сами знаете: солдатам – развлечение, девушкам вроде нас – заработок. Так заведено: в каждом…

Маркус прервал ее:

– Где сейчас этот полк?

– Откуда мне знать, сударь, – развела руками девушка. Лицо у нее было некрасивое, будто измятое. – Не знаю, что произошло. Наверное, Дитрих какой-то приказ нарушил или чем-то еще не угодил господину Кессадо. Тот, по правде сказать, нас, немцев, не очень-то и жалует, больше привечает своих – испанцев, итальянцев или кого там еще. И девушку в палатку к себе позовет, только если та черноволосая и со смуглой кожей… В общем, Дитриху и всем его парням Кессадо велел убираться. А я тогда как раз была с Себастьяном, и он меня уговорил пойти с ними. Сказал, ему со мной весело… Две недели назад мы отправились в путь. Дитрих говорил, что у него приятель служит в одном из бранденбургских гарнизонов: может, подкинет работы. А если повезет – завербуемся к шведам…

Она вдруг расплакалась, закрыв лицо ладонями. Маркус тряхнул ее за плечо. Разговор начинал его злить – пустая болтовня, и поди еще разбери, где правда, а где вранье. Впрочем, он и не надеялся узнать что-то путное.

– Сейчас, сударь, сейчас, – пробормотала Клерхен, утирая слезы ладонью. Пальцы у нее были короткие, с маленькими круглыми ногтями. – Как вспомню, так плачу…

– Ты с ними со всеми спала? – холодно спросил Маркус.

Она испуганно посмотрела на него:

– Нет, только с Себастьяном… И один раз с Дитрихом… У него была при себе серебряная коробочка для пилюль, и он пообещал, что отдаст ее мне. В прежние-то времена он был учеником аптекаря и…

– Маркус! – послышался голос Петера. – Посмотри, что здесь.

Кивнув Грёневальду, чтобы присматривал за девкой, Эрлих подошел ко второму фургону.

Внутри, на вонючей и грязной подстилке, лежал человек с перевязанным животом. Он был еще жив – когда Петер ткнул его ножнами, едва заметно шевельнулся и застонал.

Подозвав Клерхен, Маркус спросил:

– Это кто?

– Иржи. То есть по-нашему будет Георг, а по-чешски…

– Что ты несешь?!

– Он из Богемии, – торопливо пояснила девушка. – Его зовут Иржи, а если на наш, немецкий манер, то…

– Что с ним такое? Он ранен?

Клерхен кивнула. По ее лицу было видно, что она вот-вот снова расплачется.

– Не реви, – предостерег Эрлих. – Расскажи, что случилось.

– На нас напали, три дня назад. Вот в точности, как вы сегодня. Начали стрелять из-за деревьев. Юлиуса и Густава убили, а Иржи ранили.

– Кто это был? Грабители?

– Кто ж разберет, сударь… Может, грабители, а может – крестьяне из соседней деревни. Дитрих бросился было за ними, да их уже и…

Не дослушав ее, Маркус залез внутрь фургона. Запах здесь был ужасным – пахло гноем, мочой и немытым телом. Раненый Иржи лежал, почти не двигаясь. Он был молод – гораздо моложе тех, с кем они сегодня бились в лесу. Худое лицо с воспаленными веками, тонкий подбородок. Маркус поднес руку к его губам – тот едва дышал. Сквозь грязную повязку на животе проступало влажное пятно.

– Он покойник, – заключил Маркус, спрыгивая из фургона на землю. – Не сегодня, так завтра.

Клерхен побледнела:

– Господи, да как же это? Дитрих, конечно, говорил, что рана тяжелая, но…

Не глядя на нее, Маркус распорядился:

– Петер, Конрад, отнесите его наверх. А после осмотрите всё. Кто знает, может, здесь найдется что-то ценное.

– Сударь, капитан… – девушка тронула его рукав. – Вы отпустите меня? Если хотите, я могу пойти с вами, только, конечно…

Маркус отстранился – ее прикосновение было ему неприятно.

– Иди куда хочешь, – коротко ответил он. – О том, что видела здесь сегодня, – забудь. Иначе я разыщу тебя.

Он повернулся и пошел к первому фургону, откуда уже вытаскивали мешки.

И тут произошло нечто неожиданное. Из-под повозки показалась всклокоченная голова. Это был Себастьян. Все забыли о нем, а он мирно спал под днищем, не слыша ни выстрелов, ни чужих криков. И вот сейчас – проснулся. Увидев перед собой Маркуса, он на секунду замер, соображая, что нужно сделать. А потом быстрым, почти неуловимым движением ткнул ему в бедро короткий кинжал. Ткнул и провернул лезвие в ране.

Маркус побледнел и схватился рукой за борт фургона. Клерхен испуганно вскрикнула.

Прежде чем солдат успел сделать что-либо еще, к нему подскочил Петер и пинком повалил на землю.

– М-мудак, – пьяно пробормотал Себастьян, вытаращив красные глазки. – Чтоб у тебя…

Вместо ответа Петер обрушил на его лицо ружейный приклад. Удар. Еще удар. Еще. Еще. Петер бил прикладом сверху вниз, орудуя аркебузой, точно ломом. Лицо его раскраснелось, воздух с шумом выходил из ноздрей. Все как зачарованные смотрели за его руками: вверх – вниз, вверх – вниз.

Маркус случайно встретился взглядом с Клерхен. Она стояла, глядя, как Петер размалывает голову Себастьяна, и не могла произнести ни слова. Рот ее был приоткрыт, а в глазах пылал, выплескивался наружу страх.

Наконец Петер отступил на шаг назад, отшвырнув ружье в сторону.

– Вот так, – тяжело дыша, сказал он. – Так.

Все его лицо было покрыто потом, рубашка на спине взмокла. Он выглядел очень усталым – словно перетаскивал камни или пробежал без передышки несколько миль. Колени и кисти рук у него были забрызганы темной кровью.

Чеснок укоризненно посмотрел на него.

– Эх, дурень, что ж ты наделал, – сказал он, подбирая брошенную аркебузу с земли.

– Что? – непонимающе спросил Петер.

– «Что», «что», – передразнил Чеснок. – Смотри, трещина на прикладе. Ты ж не зерно пришел сюда молотить.

Петер нахмурился, стряхнул c пальцев теплые капли, а потом повернулся к Маркусу:

– Как ты?

Эрлих ничего не ответил. Он смотрел на лежащее у его ног тело.

Голова Себастьяна походила теперь на раздавленную тыкву. Темное, уродливое месиво. В лужице крови плавал нательный крест на тонкой веревке.

– Мог и убить тебя, – попытался улыбнуться Петер.

– Уберите его отсюда, – резко произнес Маркус. – И займитесь делом.