Человек, которого им с большим трудом удалось-таки вытащить из воды, был в сознании и даже бормотал что-то, хотя они не могли разобрать ни слова из того, что он говорил. Он не посмотрел на них, не спросил их имен и, кажется, не совсем понимал, что только что избежал верной смерти. Кем был этот человек, как его звали, принадлежал ли он к благородному сословию или же был бродягой – этого они тоже не смогли понять. Перед ними был старик с серой морщинистой кожей и воспаленными красными глазами. Одежда на нем была мокрой и грязной, он стучал зубами от холода.

Маркус сказал, что им следует оставить его здесь, на берегу.

– Мы не знаем, кто он такой. Мы спасли его, но не можем приводить его в Кленхейм.

– Оставим? – неуверенно переспросил Петер. – Так он к вечеру богу душу отдаст…

Маркус упрямо качнул головой:

– Будет, как я сказал. Кленхейм не может кормить чужаков. Умрет – значит, такая судьба.

Они сидели под навесом у одного из рыбацких домов, глядя на унылые струи дождя, на глинистую, раскисшую от воды землю, стараясь не думать о страшных мертвых телах, плывущих вниз по реке. Старика положили рядом, на узкую деревянную лавку, накрыли сверху плащом; он лежал тихо и только без конца шевелил губами, как полоумный.

– Подумай сам, – говорил Эрлих, – как мы можем взять его с собой? Тащить через весь лес?

– Втроем-то управимся…

– Да не в том дело! Что, если он болен? Если у него оспа или чума?

Петер не нашелся что возразить.

– Надо бы дать ему что-нибудь теплое, – смахивая со лба прядь черных волос, сказал он. – Будь у нас хоть одеяло с собой…

– Что-нибудь подберем, – кивнул Маркус. – Еще раз осмотрим дома, там наверняка что-то осталось.

Альфред Эшер посмотрел на лежащего в беспамятстве старика, задумчиво произнес:

– Он не похож на больного.

– Мы не лекари, – отрезал Маркус. – Откуда нам знать?

– У него ни волдырей, ни пятен на лице, – не отступал Эшер. – И потом, что, если он был в Магдебурге и может что-нибудь рассказать нам? Мы хотели поговорить с людьми в Рамельгау, но никого не нашли. Неужели вернемся домой, ничего не узнав?

Маркус задумался на секунду.

– Верно, – сказал он. – От него может быть толк. Возьмем его. В Кленхейме отогреется, придет в себя; расспросим, а потом пусть отправляется на все четыре стороны.

В город они возвратились через несколько часов, много после полудня – промокшие до нитки, едва не падая от усталости. Старика несли на носилках, которые соорудили из двух длинных жердей и Маркусова плаща. Несколько раз старик как будто приходил в себя – чуть приподнимал голову, недоуменно смотрел по сторонам, – но затем снова впадал в беспамятство, снова начинал бормотать. Начавшийся утром дождь лил не переставая, и было похоже, что будет лить до наступления ночи.

Старика отнесли в ратушу. Гюнтер Цинх отворил дверь, помог оттащить носилки в одну из пустующих комнат. Петер отправился за бургомистром и Якобом Эрлихом.

Когда советники появились и увидели старика, Маркуса и его спутников тут же выставили за дверь. Несколько минут спустя цеховой старшина вышел из комнаты и подозвал к себе сына.

– Где вы нашли его? – спросил он.

– Вытащили из реки, – ответил Маркус. – Столько мертвецов было… Хорошо еще, что Альфред его заметил.

– Знаешь, кто это?

– Откуда мне знать? Должно быть, какой-то торговец или…

Цеховой старшина не дал ему договорить.

– Я тебе скажу, кто он, – глухо произнес он. – Это Готлиб фон Майер, магдебургский советник. Думаю, что он при смерти. Вот что: беги к цирюльнику Рупрехту, пусть немедля придет сюда. А ты, Альф, – повернулся он к Эшеру, – отправляйся за госпожой Видерхольт. И поторопитесь, черт вас дери! Как бы не опоздать…

Готлиб фон Майер был очень плох. Беспокойный сон сменялся хриплым, раздирающим кашлем, глазные яблоки ворочались под воспаленными складками век. Несколько раз к его губам подносили чашку с теплым питьем, вливали в полуоткрытый рот, утирали со лба испарину. Цирюльник Рупрехт отворял советнику кровь – держал его худую руку над тазом, глядя, как неохотно вытекают из короткого надреза темные капли.

На третий день Готлиб фон Майер открыл глаза. Увидев Карла Хоффмана, сидящего возле кровати, он не выказал ни страха, ни удивления. Равнодушно посмотрев на бургомистра, снова опустил голову на подушку. Взгляд его был пустым. Сухой, обметанный рот напоминал черную трещину.

Видя, что советник в сознании, Хоффман стал осторожно расспрашивать его о том, что случилось. Однако фон Майер молчал, как будто не слыша или не понимая обращенных к нему вопросов. Его руки безвольно лежали поверх одеяла, взгляд бесцельно скользил по темному потолку.

И все же силы постепенно возвращались к нему. На следующий день он уже мог есть без посторонней помощи, мог вытереть себе полотенцем лоб, мог даже чуть приподняться на кровати, чтобы Магда вытащила из-под него судно. К вечеру он окончательно пришел в себя и даже спросил – впрочем, без особого интереса – о том, как очутился в Кленхейме. Затем попросил принести ему чашку молока с медом и мясного бульона.

– Спасибо, что приютили меня, Карл, – тихо сказал он, возвращая Магде пустую тарелку. – Наверняка вы хотите узнать, что со мной случилось. Не бойтесь, я удовлетворю ваше любопытство, я все расскажу. Пожалуй, мне самому это нужно ничуть не меньше, чем вам, иначе я просто сойду с ума…

– Не стоит сейчас разговаривать, – произнесла госпожа Хоффман, наклонившись к кровати и поправляя под головой советника подушку. – Спите, ешьте, а когда поправитесь, тогда и будет время для разговоров.

И сделала мужу знак, чтобы он вместе с ней вышел из комнаты и оставил больного одного.

Но когда бургомистр сделал шаг по направлению к двери, произошло нечто странное: лежащий без сил фон Майер вдруг схватил его руку и стиснул, не давая идти дальше.

– Останьтесь! – прохрипел он. – Вам нельзя уходить. Я должен рассказать вам о том, что случилось. Останьтесь!!

Хоффман попытался высвободить руку, но костлявые пальцы не выпускали его.

– Магда права, – неуверенно сказал бургомистр. – Вам нужно отдохнуть, нужно восстановить силы. Сейчас и вправду не время и…

Фон Майер дернулся на кровати, подался вперед. Его глаза горели каким-то диким, исступленным огнем.

– Нет, Карл, сейчас, сейчас! – яростно прохрипел он. – Это жжет меня изнутри, понимаете?! Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу все снова и снова, весь этот ад…

Магда осуждающе покачала головой, но ничего не сказала. Хоффман покорно опустился на край кровати.

– Сядьте ближе, – лихорадочно бормотал фон Майер, пытаясь чуть приподняться на слабых локтях. – Вот так. Я расскажу, расскажу по порядку… Слушайте и постарайтесь запомнить все слово в слово… То, с чего я начну, Карл, то, что вам следует знать прежде всего: Магдебурга больше нет. В это непросто поверить, и я сам ни за что не поверил бы словам о гибели Эльбского города, если бы мне не пришлось наблюдать эту гибель собственными глазами… Никто из нас не мог предвидеть такого. На заседаниях Совета мы не раз обсуждали возможную капитуляцию, прикидывали, на какие условия согласится фельдмаршал Тилли. Но разве тогда, рассуждая о численности вражеских войск, подсчитывая, сколько денег сумеем собрать для выплаты контрибуции, мы могли представить, что стоим всего в шаге от края пропасти? Тогда, несколько месяцев назад, мы еще верили в то, что поступаем правильно…

Вы, разумеется, знаете, что все планы Его Высочества, о которых он столь красочно рассказывал нам перед подписанием договора со шведами, пошли прахом: Паппенгейм разметал отряды наместника в два счета. Для нас это стало весьма тяжелым известием. И все же мы были полны решимости продолжать борьбу против кайзера. Мы верили в свои силы, верили в то, что шведский король не бросит Эльбский город на произвол судьбы. Тем более что первую часть уговора король Густав выполнил: обещанные им три тысячи солдат подоспели вовремя, пополнив городской гарнизон. Совет без промедлений утвердил фон Фалькенберга командующим, поручив ему организовать оборону города от наступающих католических армий.

Признаться, Карл, большинство из нас относилось к Фалькенбергу весьма настороженно. Он был слишком резок и нетерпим, и это отталкивало от него людей. На заседаниях он говорил с первыми лицами города, словно с приказчиками, никогда не шел на уступки. Кроме того, для нас он был чужаком, слугой шведского короля, который превыше всего ставит не интересы города, а интересы своего господина. И все же надо отдать ему должное: он был человеком смелым и сильным и обладал немалым военным опытом – лучшей кандидатуры на пост начальника гарнизона было не найти. Последующие события лишний раз доказали это…

Советник вдруг закашлялся, его лицо исказилось от боли. Магда протянула ему чашку с водой, и он выпил ее, пролив немного на одеяло.

– Простите… – хрипло произнес он. – Мне до сих пор кажется, что у меня горло забито сажей… Я волнуюсь и говорю не о том… Так вот… Получив известия о приближении Паппенгейма, Фалькенберг немедленно начал действовать. По его распоряжению полторы сотни кавалеристов было отправлено на юг, чтобы задержать продвижение графа, – это позволяло нам выиграть день или два. Все запасы продовольствия, угля, сена и дров перевезли в город. Люди тащили свой скарб, вели под уздцы лошадей, сваливали на телеги все, что только могли забрать с собой. Никто не хотел оставлять свое добро наемникам кайзера. По приказу Фалькенберга были усилены сторожевые посты, из Арсенала на крепостные стены в спешном порядке перетаскивали ядра и бочки с порохом.

Его Высочество предлагал подождать, пока солдаты Паппенгейма подойдут к городу, а затем, выбрав подходящий момент для атаки, обрушиться на них всеми силами. Но Фалькенберг воспротивился этому плану.

– Неразумно подставлять наших людей под удары графской кавалерии, – говорил он. – Даже если нам удастся взять над Паппенгеймом верх, скольких мы потеряем? Для императора и Лиги гибель сотни солдат – ничто, тогда как для Магдебурга это потеря, которую почти невозможно восполнить. Разумнее придерживаться оборонительной тактики. Время будет работать на нас. Хлеб на полях уже собран, близится зима. Люди графа не найдут в окрестностях города ни продовольствия, ни фуража, ни жилищ. Долго ли они смогут продержаться здесь? Разумеется, мы не будем просто сидеть и ждать, когда холод и отсутствие пищи заставят католиков убраться отсюда. Мы будем тревожить их вылазками, мы будем обстреливать их, если они посмеют приблизиться к нашим стенам. Мы будем пользоваться любой их ошибкой. Главное – не делать ошибок самим.

Зимой все как будто утихло. Паппенгейм разместил своих солдат на зимних квартирах и никаких активных действий не предпринимал. Тилли со своей армией находился далеко от Магдебурга, наблюдая за перемещениями шведского короля. Дороги были завалены снегом, и мы знали, что до наступления весны можем чувствовать себя в безопасности. А весной, по заверениям Фалькенберга, к Магдебургу должен был подойти с основными силами король Густав.

Хотя имперцы не досаждали нам, зима выдалась очень тяжелой. В городе не хватало хлеба. Меру муки продавали теперь по втрое-вчетверо большей цене, чем обычно. Магистрат распорядился раздавать беднякам хлеб из городских кладовых, но выдавали совсем немного – никто не знал, как долго продлится осада, а запасы были невелики. Возле пекарен и хлебных лавок собирались голодные толпы. Люди кричали, бранились, упрашивали, выталкивали вперед своих детей с желтыми, худыми лицами. Случалось и так, что бедняки били стекла или швырялись камнями в лавочников. На магистрат отовсюду сыпались жалобы. Фалькенберг приказал хватать любого, кто будет нарушать порядок. Кто-то угодил в колодки, кого-то приговорили к порке кнутом, кого-то повесили. Одного бродягу солдаты насмерть забили ногами в караульной.

Советник снова закашлялся, выпил воды.

– Это была последняя зима, Карл, – сказал он, вытерев рукавом рот. – Когда дороги высохли, к Магдебургу подошел фельдмаршал фон Тилли. Имперцы разбили под стенами города огромный лагерь. Никто не знал точно, сколько там было солдат, – знали только, что сосчитать их невозможно, как нельзя сосчитать песчинки на дне реки. День и ночь на дорогах стояла пыль, скакали верховые, кто-то прибывал в лагерь, кто-то покидал его. Над длинными рядами солдатских палаток колыхались баварские ромбы и черные имперские орлы. После появления основных сил католики обрушились на городские предместья. В стычках с врагом погибло несколько сотен солдат, после чего Фалькенберг приказал своим людям отступить под защиту магдебургских крепостных стен.

– Город укреплен хорошо, – докладывал он на Совете, разложив посреди стола карту. – И я уверен, что мы сможем продержаться до подхода королевских войск. Ров, двойная линия стен, угловые бастионы – все это дает нам надежную защиту от нападений врага. Вот здесь, – он отчеркнул пальцем линию вдоль западной линии укреплений, – неприятелю практически не на что рассчитывать. Узловые точки нашей обороны на этом участке – ворота Крёкен, Шротдорф и Ульрих. Вполне вероятно, что в ближайшее время Тилли сделает попытку захватить их. Пусть! Его попытка с самого начала будет обречена на провал. Мы сумеем сосредоточить у западной стены достаточно плотный огонь, чтобы отбить все атаки имперцев. Я распорядился, чтобы на колокольнях Святого Себастьяна и Святого Ульриха были размещены пушки, это станет неплохим подспорьем для нас. Теперь дальше: восточный участок. Здесь с правым берегом реки город связывают два моста. Первый из них – деревянный – идет от правого берега до острова Вердер. Второй, каменный, соединяет остров и левый берег, от бастиона Брюкфельд до Эльбских ворот. Внешней оборонительной линией для нас будут укрепления острова – бастион и окружающий его вал. План действий на данном участке таков: если католики переправятся на правый берег Эльбы, немедля взорвать деревянный мост и до последнего держать оборону бастиона. Если католикам удастся захватить его, мы взорвем и второй мост тоже. Приказ о закладке пороховых зарядов был отдан сегодня утром.

Фалькенберг устало потер глаза, обвел взглядом собравшихся.

– Я не могу в точности предсказать действий неприятеля, господа, – продолжил он, – однако все говорит в пользу того, что атака со стороны реки – если она будет осуществлена – будет лишь вспомогательной. Именно поэтому неразумно концентрировать здесь слишком большие силы. Половина пушек со стен Княжьего вала в ближайшие дни будет переброшена на западный отрезок стены. На востоке мы будем лишь наблюдать.

– Господин Фалькенберг, – обратился к коменданту советник фон Герике, – что будет, если католики все же попытаются форсировать Эльбу и атаковать нас со стороны реки?

– Крайне маловероятно. И я не стану принимать во внимание такую возможность.

– Вы только что сказали нам, что на западном участке у нас сосредоточено достаточно сил, чтобы отразить атаку армии Тилли, – возразил фон Герике. – Для чего же тогда, без видимой необходимости, оголять восточное направление? Уменьшив число пушек на стенах Княжьего вала, мы рискуем оказаться беззащитными против внезапной атаки.

– Господин советник, – заметно раздражаясь, произнес Фалькенберг, – я не вмешиваюсь в дела городского управления, в которых почти ничего не смыслю. Мне бы хотелось, чтобы и вы не вмешивались в то, о чем не имеете ни малейшего понятия.

– Да будет вам известно, господин комендант, – нахмурившись, подался вперед фон Герике, – что я изучал инженерное дело в университете Лейдена. Сейчас, на заседании Совета…

Фалькенберг прервал его коротким жестом:

– Что ж, если вам так угодно, я поясню. Хотя на будущее просил бы избавить меня от необходимости разжевывать перед вами каждый свой шаг. Тилли вряд ли решится атаковать со стороны реки – просто потому, что подобная атака будет самоубийственной для него. Даже если имперским солдатам удастся высадиться возле Княжьего вала – а под пушечным и мушкетным огнем такая высадка будет стоить немалых жертв, – дальше они окажутся зажатыми на узкой полоске земли, между нашими крепостными башнями и руслом Эльбы. Это станет для них западней.

Фон Герике кивнул, как бы признавая, что доводы начальника гарнизона его убедили. Фалькенберг разгладил руками карту и продолжил:

– Итак, господа, восточное и западное направления слишком сильны. Слабые места городской обороны находятся на северном и южном участках. Именно на них нам следует сосредоточить свое внимание. Рассмотрим вначале юг. Отрезок городской стены здесь довольно короток – от бастиона Хейдек до бастиона Гебхардта, – и защищать его не так сложно. Беда в том, что дома и сады Зуденбургского предместья подходят здесь чуть ли не вплотную к городской черте. Католические солдаты могут этим воспользоваться. Дома и деревья будут прикрывать их от наших обстрелов, а при необходимости послужат строительным материалом для проведения осадных работ.

– Что вы намерены предпринять по этому поводу, Дитрих? – озабоченно спросил Его Высочество.

– Первое: увеличить численность часовых у Зуденбургских ворот. Второе: расчистить участки, прилегающие к крепостной стене, – вырубить все деревья и сжечь пустые дома. Третье: усилить пушечную батарею на бастионе Хейдек. Хейдек является ключевым элементом нашей обороны на юге. Мы сможем использовать его как клин, врезающийся в расположение осаждающих, и вести оттуда артиллерийский обстрел. Это значительно ослабит напор католиков. Таким образом, господа, южное направление мы будем держать под постоянным контролем, чтобы не дать захватить себя врасплох. Главную проблему я вижу здесь.

Палец Фалькенберга скользнул по карте к северному участку стены.

– Нойштадт. Отсюда католики могут нанести свой главный удар – удар, который нам будет непросто отбить.

– Нойштадт? – Его Высочество заинтересованно подался вперед, внимательно глядя на карту. – Признаться, я не понимаю вас, Дитрих. У Нойштадта есть собственные стены и башни. Захватить его так же трудно, как и центральную часть города. Я скорее соглашусь, что католики попробуют нанести удар со стороны Зуденбурга, но Нойштадт…

– Позвольте мне объяснить, Ваше Высочество. У Нойштадта есть укрепления, однако укрепления эти довольно слабы и не выдержат серьезного штурма. Это во-первых. Во-вторых, здесь нет пушечных бастионов, так что при обороне нам придется по большей части надеяться лишь на мушкетный огонь. В-третьих, Нойштадт дает католикам превосходный плацдарм для дальнейшей атаки на Магдебург. Здания здесь прочнее и выше, чем в Зуденбургском предместье, и они дадут католическим солдатам прекрасную защиту. Им не потребуется ни траншей, ни валов. Довольно будет обустроиться в домах и ждать подходящего момента, чтобы нанести нам удар. Хочу напомнить всем присутствующим, что восемьдесят лет назад войска Морица Саксонского в первую очередь захватили именно Нойштадт и уже оттуда начали атаку в сердце Магдебурга. Так вот, господа. Еще зимой я несколько дней потратил на то, чтобы внимательно осмотреть нойштадтские укрепления. Они в плохом состоянии. Каменная кладка местами повреждена, на некоторых участках прямо возле стены растут кусты и деревья, могущие послужить укрытием для нападающих; лестницы и переходы внутри стен в запущенном состоянии, и в случае вражеской атаки это может затруднить быстрое перемещение наших солдат. Часть названных недостатков мои люди сумели исправить. Тем не менее следует отдавать себе отчет в том, что Нойштадт по-прежнему весьма уязвим. При его обороне нам придется рассчитывать не на пушки и силу укреплений, а на доблесть и умение наших солдат. Мушкет, алебарда и меч – вот то, что позволит нам удержать Нойштадт хотя бы какое-то время.

Фон Майер снова протянул руку к чашке с водой, сделал несколько глотков.

– Слова Фалькенберга вселили в нас всех уверенность. В который раз мы смогли убедиться в том, что защита Магдебурга находится в надежных руках. Между тем католики не сидели без дела. Вскоре к городу подтянулась имперская артиллерия, и на нас обрушились первые ядра. Они падали в беспорядке. Иногда залетали на отдаленный пустырь и увязали в грязи, никому не причинив вреда. А иногда падали на чей-то дом, на церковную колокольню или толпу людей на площади. На нашей улице – в самом начале ее, там, где стоит часовня, выстроенная цехом ткачей, – жила семья горного мастера Бергера. До войны он имел паи на серебряных рудниках в Саксонии, а затем продал их и переселился со своей семьей в Магдебург. Чугунное ядро упало на их дом и пробило его насквозь, разломав крышу, превратив в труху перекрытия. Мастер и его жена погибли. У них остались две маленькие дочки. Кажется, их забрали в приют при церкви Святой Екатерины.

До того времени я почти ничего не смыслил в артиллерийском деле, Карл, и вряд ли смог бы объяснить разницу между мортирой и бомбардой. Но через несколько дней обстрелов я стал хорошо в этом разбираться. Теперь я знал, что обычными ядрами проделывают бреши в крепостных стенах и башнях и что каменные ядра наносят гораздо меньше вреда, чем чугунные. Я узнал, что кроме них есть еще начиненные порохом бомбы, которые взрываются при падении и разносят в клочья все, что окажется с ними рядом. Что есть еще ядра, раскаленные добела, при помощи которых можно устроить в осажденном городе пожар. Один из офицеров гарнизона рассказал мне, что в армии Тилли лучшие в мире пушки, каких нет ни у шведов, ни у испанского короля. Их поставляют литейные заводы в Хайденхайме и Верфстене, и императорская казна платит за них золотом.

После начала обстрелов все сильно встревожились. Его Высочество едва ли не каждый день отправлял по Эльбе гонцов с письмами к Густаву Адольфу и канцлеру Оксеншерне, но никакого ответа не было. Все больше и больше людей в Совете – к ним принадлежал и я – требовало начала переговоров. Мы желали отстоять свою независимость и свои исконные права и не желали становиться рабами императора. Но вместе с тем мы желали и мира. Мы не могли жить в постоянной войне, не могли смотреть, как предаются огню дома и мельницы, затаптываются поля, способные прокормить тысячи человек, как уничтожается торговля, принесшая Магдебургу процветание. Бургомистр Шмидт так говорил на Совете: «Если мы вступим в переговоры сейчас, когда мы сильны, а исход осады неизвестен, фельдмаршал согласится на умеренный выкуп. В конце концов, его люди наверняка страдают от болезней и нехватки продовольствия. Это будет перемирие, а не капитуляция».

Однако ни Его Высочество, ни Фалькенберг не желали ничего слышать о переговорах. Они твердили, что император будет настаивать на выполнении Реституционного эдикта и что все богатства Магдебурга будут переданы католической церкви; что город обесчестит себя, отказавшись от союза со Швецией, а значит – никто не придет нам на помощь в случае новой угрозы. Заключив перемирие, говорили они, Эльбская Дева похоронит себя еще вернее, чем если бы она просто открыла имперским генералам свои ворота.

Кто знает, Карл, может быть, нам и удалось бы уговорить Его Высочество. Ведь мы могли вести с католиками переговоры на равных, могли выдвинуть те условия, которые не порочили бы нас и не отталкивали бы от нас наших единоверцев. Ведь бывает же так, что солдатам сдавшейся армии разрешается уйти с оружием и под развернутыми знаменами, и тогда поражение не приносит с собой бесчестья. Возможно, мы сумели бы договориться с Тилли о том, чтобы Магдебург сохранил свою независимость. Кто знает, как могло бы все обернуться… Но в этот момент до нас дошли сведения, что король Швеции вступил в земли бранденбургского курфюрста и движется на юг. Теперь его армия находилась от Магдебурга на расстоянии всего нескольких дневных переходов, а его авангарды тревожили католиков всюду и уже доходили до Цербста.

Еще через несколько дней мы получили письмо из шведского лагеря: король писал, что остается верным своим обязательствам и готов двинуть свою армию на помощь Магдебургу в самое ближайшее время. Кто мог поставить под сомнение королевское слово? Большинство членов Совета высказалось за то, чтобы продолжать борьбу.

Тем временем бомбардировка города усиливалась. Может быть, к Тилли поступили новые осадные орудия или же его пушкари набили себе руку, целясь по башням и крестам колоколен. Кто знает… Только теперь ядра сыпались на город почти без перерыва и по меньшей мере половина из них попадала в цель. То тут, то там занимались пожары. Каждый день мы молили Господа о том, чтобы вражеское ядро не угодило в пороховой склад или хлебный амбар. Улицы были засыпаны битым камнем и осколками стекла, в воздухе вилась пыль. Добровольцы и солдаты Фалькенберга старались разгребать улицы и тушить огонь, но они не поспевали везде. Ведь нужно было еще латать прорехи в крепостных стенах и держать под наблюдением неприятеля, который в любую минуту мог двинуться на приступ.

Однажды я шел по улице, и вдруг раздался тошнотворный свист. Через секунду черное ядро размозжило голову человеку в нескольких шагах от меня. Меня забрызгало чужой кровью, я упал и ударился затылком о камень. После этого я несколько дней не выходил из дому.

Вскоре католики принялись обстреливать город и по ночам. Каждые несколько минут раздавались глухие удары, словно кто-то забивал в город чудовищную сваю. Моя жена не могла заснуть. День и ночь она просиживала возле окна с глазами, красными от слез и бессонницы, и со страхом ждала, что пущенная имперцами бомба вот-вот обрушится на наш дом и нас засыплет обломками… От каждого нового удара она вздрагивала так, как будто ее били по спине. Она выгнала из дому Хельгу с матерью. Те плакали, умоляли не прогонять их, но она просто вытолкала их за дверь. Я спросил ее, почему – она ответила, что служанки воруют у нас еду, а нам нужно беречь припасы. Она была испугана, и страх медленно сводил ее с ума.

Пожалуй, по силе пушечной стрельбы мы могли чувствовать, как с каждым днем нарастает раздражение Тилли. Мне трудно представить, откуда его интенданты могли достать столько ядер, ведь их падало на город по нескольку сотен в день. Я не военный человек, Карл, и не имею понятия о том, как можно управляться с подобной махиной. В те дни имперская армия представлялась мне чем-то вроде мифического чудовища, дракона, беспрерывно изрыгающего огонь, давящего лапами все на своем пути и пожирающего людей вместе с их домами, точно раковины улиток.

Видя, что силы католиков прибывают, фон Фалькенберг с одобрения Совета начал организовывать ополчение в помощь солдатам гарнизона. Многие люди приходили со своим оружием, а тем, у кого его не было, мушкеты и шпаги выдавали из арсенальных запасов. Вскоре мы узнали, что шведская армия двинулась на восток, к Одеру. Король прислал новое письмо, в котором просил нас продержаться еще полмесяца, после чего он с главными силами атакует имперцев и заставит их снять осаду.

Это было как гром среди ясного неба… До сих пор мы противостояли армии императора лишь потому, что рассчитывали на шведскую помощь. И вот теперь, когда силы наши были на пределе, наш драгоценный союзник предложил нам подождать еще, пока он не уладит свои проблемы на востоке! В тот день на Совете Фалькенбергу пришлось выдержать осаду почище той, что устроили нам католики. Лишь немногие смельчаки поддерживали его теперь, даже Его Высочество сидел с задумчивым видом и не произносил ни слова.

Я забыл вам сказать, Карл, что через пару недель после своего появления Тилли отправил нам ультиматум. Условия этого ультиматума были очень тяжелыми. Магдебург должен был отказаться от союза с Густавом Адольфом, выплатить контрибуцию, размер которой не назывался и, видимо, должен был определяться по усмотрению самого фельдмаршала; кроме того, город должен был разместить в своих стенах имперский гарнизон под командованием офицера-католика, выдать осаждающим половину имеющихся пушек, а также признать своим правителем Леопольда Габсбурга, сына кайзера Фердинанда.

Разумеется, мы отвергли требование фельдмаршала в расчете на то, что скоро ему самому придется несладко и он окажется между двух огней. С одного бока у него будет по-прежнему сильный гарнизон Магдебурга, с другого – отборные шведские войска. Но теперь, когда выяснилось, что шведы двинулись на восток, на что нам было рассчитывать?

Шмидт, Ратценхофер и фон Герике вновь стали настаивать на том, что необходимо начать переговоры. В ответ на это Его Высочество обратился к нам с речью. Если мы пойдем на переговоры сейчас, говорил он, то Тилли ни за что не смягчит свои безумные условия. Эти условия заведомо неприемлемы для Магдебурга, но фельдмаршал будет настаивать на них, чувствуя нашу слабость. Не лучше ли подождать и выдержать первый штурм? Нет никаких сомнений, что штурм этот будет для имперцев неудачным: несмотря на сотни выпущенных по городу бомб и ядер, католики так и не смогли уничтожить городские укрепления, хотя и нанесли им некоторый урон. Как только имперские солдаты пойдут на приступ, им будет противостоять вся нетронутая сила магдебургского гарнизона. И вот тогда – когда предпринятая атака захлебнется и католики отступят на свои позиции, – тогда мы и посмотрим, стоит ли всерьез обсуждать условия Тилли. В том, что король двинулся на восток, не нужно усматривать неуважения к интересам Эльбского города, продолжал Его Высочество. Король хочет обеспечить себе надежную позицию для маневра, обезопасить свой тыл и линии снабжения. Его маневры оправданны. К тому же, чем уверенней будут позиции Густава Адольфа, чем сильнее будет защищен его тыл, тем больший страх будет внушать его армия.

Слова Христиана Вильгельма всем нам показались разумными, тем более что большинство горожан были на стороне Фалькенберга и горели ненавистью к кайзеру и его генералам.

Как и предсказывал Его Высочество, первый штурм был отбит. Мы потеряли примерно три сотни солдат и ополченцев, больше половины из которых погибло. Католики только убитыми потеряли пять или шесть сотен человек и еще целый день потом вытаскивали из-под нашего огня раненых. Впрочем, что для такой огромной армии несколько сотен мертвецов… Не думаю, что Тилли и его офицеры стали учитывать эти потери в своих дальнейших расчетах.

После столь убедительной победы все разговоры о перемирии прекратились. В церквях ежедневно произносились молитвы во славу истинной церкви и ее храбрых защитников. Люди на площадях кричали от радости и посылали на головы имперских генералов проклятья. Когда через несколько дней Тилли прислал герольда с новыми – более мягкими – условиями, Совет без колебаний отверг их. Убедившись в собственных силах, мы решили, что сделка с католиками будет для нас унизительной. Теперь мы верили, что Тилли придется уйти от города прочь, так же как и Валленштайну в свое время.

Увы, Карл, эта удача сослужила нам дурную службу. Она слишком обнадежила нас, тогда как имперцев разозлила и заставила действовать с большей решительностью. Паппенгейм – именно он руководил первой атакой – решил ослаблять Магдебург постепенно, отгрызать от него куски до тех пор, пока город не сделается совсем беспомощным. Взяв под свое начало три или четыре тысячи солдат, отборных, опытных головорезов, он обрушился на Нойштадт и к середине апреля выбил оттуда наш гарнизон. Почти сразу, без передышки, его солдаты принялись засыпать землей и камнями ров, отделявший Нойштадт от центральной части города. На колокольнях нойштадтских церквей они устроили наблюдательные посты – теперь Магдебург был перед ними как на ладони. Но для Паппенгейма этого оказалось недостаточно. Он решил замкнуть кольцо вокруг города, сдавливать его со всех сторон, не давая нам возможности перебрасывать силы с одного участка на другой. Его люди переправились при Шенебеке на правый берег Эльбы вместе с парой десятков пушек, а затем, после кровопролитного боя, захватили бастион Брюкфельд, прикрывавший мост.

Теперь Магдебург со всех сторон окружали враги. Нойштадт и Зуденбург были захвачены. Мост через Эльбу взорвали по приказу Фалькенберга. Имперские пушки плевались в нас ядрами со всех сторон, медленно разрушая наши стены. Солдаты гарнизона и ополченцы гибли десятками.

В один из дней я решился выйти на крепостную стену и своими глазами увидеть то, что происходит. Когда я поднялся по ступеням наверх, мне стало страшно, Карл… Имперский лагерь был огромен, ничуть не меньше самого Магдебурга. Огромный, полный вооруженных людей, ощетинившийся пиками и жерлами пушек. Земля была перерыта, истоптана. Палатки, защитные валы, артиллерийские позиции, горящие под открытым небом костры, коновязи, сваленные под навесами мешки, телеги, загоны для скота, выгребные ямы, мастерские, наспех сколоченные сараи… Стоявший рядом офицер сказал мне, что последние несколько дней имперцы роют землю, словно кроты, и теперь их траншеи почти вплотную подходят к крепостному рву. И впрямь, католики были совсем рядом. Будь у меня зрение поострее, я наверняка мог бы разглядеть лица находящихся внизу солдат. Офицер – кажется, его звали Вёрль, – показывал рукой и объяснял мне: вот там устанавливают мортиры, там разместились вражеские стрелки, там – пикинеры, а вот там ставят корзины с землей, чтобы защититься от наших пуль. Перед тем как я собрался уходить, Вёрль показал мне шатер Тилли. Его легко было найти: над ним развевались огромные шелковые знамена Империи и Католической лиги.

К концу апреля положение сделалось очень тяжелым. Католики подошли к нам вплотную, и никто не знал, как долго нам удастся противостоять им. В городе начался голод. Те невеликие хлебные запасы, которые еще оставались у нас в начале осады, были исчерпаны. Всех лошадей – кроме тех, что были приписаны к гарнизонной конюшне, – пустили на мясо, равно как и прочую домашнюю живность. К тому времени, о котором я вам рассказываю, во всем Магдебурге вряд ли можно было найти собаку, кошку или голубя. Мальчишки ловили на улицах крыс, жарили и продавали их по полтора талера за штуку. Некоторые умудрялись выходить к берегу Эльбы и удить там рыбу. Впрочем, таких смельчаков было немного – имперцы держали наш берег реки под надзором и ради развлечения могли убить любого, кто подходил слишком близко к воде.

Нам с Августиной пришлось нелегко. С начала осады мы потратили на еду столько денег, что в прежние времена на них можно было бы купить карету с парой коней. За каравай печеного хлеба просили теперь едва ли не десять талеров, за миску гороха – восемь. Я водил знакомство с одним закупщиком по имени Герхард Шульте, мы доставали провизию через него. Право, Карл, за каждый фунт солонины мы торговались с ним так, как будто речь шла о покупке стада коров. Но у нас хотя бы были деньги, а представьте, каково было беднякам! Я своими глазами видел, как они рылись в мусорных кучах и обдирали с деревьев почки, чтобы хоть как-то прокормить себя. От голода, от страха за свои жизни люди как будто теряли разум… Теперь даже днем, при свете солнца, я не решался выйти из дому без сопровождения Томаса – боялся, что на меня нападут и ограбят.

Между тем наши враги чувствовали, что победа близка. Они без устали обстреливали город из тяжелых орудий, ежечасно прощупывали нашу оборону, держали гарнизонных солдат в напряжении, не давая им сомкнуть глаз даже ночью. Фалькенберг словно постарел на несколько лет. Его щеки ввалились, лицо сделалось серым. Он почти не спал – все время проводил на крепостных стенах, обходя посты, отдавая распоряжения, проверяя, сколько еще осталось боеприпасов. После падения Нойштадта Тилли чуть ли не ежедневно присылал к городским воротам герольда с требованием капитуляции, но Фалькенберг упрямо твердил, что мы должны держать оборону.

Уступив требованиям Совета, наместник объявил всегородское собрание – на нем следовало определить дальнейшую судьбу Магдебурга.

Признаюсь вам, Карл, что в тот день я несколько изменил свое мнение о Его Высочестве. Христиан Вильгельм всегда казался мне человеком авантюрного склада, человеком, который, не задумываясь, пожертвует чем угодно ради достижения своих целей. Но в тот день, Карл, я увидел, что судьба Магдебурга вовсе не безразлична наместнику и что он готов на все, чтобы спасти город. Свою речь он начал с того, что честно, без уверток, признал: у города почти не осталось сил, чтобы сопротивляться. Не хватает пороха и ядер, и из-за этого на некоторых участках укреплений умолкли пушки. Известий от короля по-прежнему нет, и нет никакой возможности посылать к нему новых гонцов. Католики караулят все подступы к городу и досматривают каждую проходящую по Эльбе лодку. Много убитых и раненых, и оборону на стенах сейчас может держать не более полутора тысяч человек, из которых большая часть – ополченцы.

Я помню, что после этих слов наместник замолчал, а затем вынул из своих ножен шпагу и положил на стол перед собой.

– Господа, – сказал он, обращаясь ко всем нам, – долгое время я уверял вас, что союз с королем Швеции принесет Магдебургу благо и что шведская армия придет городу на помощь. Видит Бог, я искренне верил в это. Но сейчас, хотя с начала осады прошло уже несколько месяцев, я вижу, что Магдебург по-прежнему сражается с врагом в одиночку. Мы ничего не знаем о планах короля Густава. Мы не знаем, придет ли он к нам на помощь или же существуют препятствия, которые мешают ему сделать это. Нам неизвестно, где находится сейчас шведская армия и какова ее численность. В таких условиях, господа, я считаю, что нам необходимо вступить с фельдмаршалом Тилли и его генералами в переговоры – переговоры, в необходимости которых вы так долго убеждали меня. Условия, которые он предложит, наверняка будут тяжелыми. Что ж, со своей стороны я сделаю все, чтобы облегчить их. Сейчас, в этом зале, где собрались все видные представители городской общины, я заявляю, что готов отказаться от прав на Магдебургское архиепископство. Я готов разорвать скрепленный моей рукой союз с королем Густавом. Я готов стать пленником фельдмаршала Тилли и вверить ему свою судьбу. Клянусь, что без колебаний сделаю это, если фельдмаршал даст взамен обещание не причинять Магдебургу вреда и не посягать на независимость города. Впрочем, – тут он сделал паузу, – до истечения срока, объявленного королем, остается еще десять дней. Мы можем вступить в переговоры с Тилли сейчас либо подождать еще некоторое время, в надежде на то, что Господь смилостивится над нами и пошлет нам добрую весть. Я не вправе советовать вам, как поступить. Решение за вами, и я подчинюсь ему, каким бы оно ни было. Залогом тому – моя шпага.

Все мы сидели, потрясенные его речью, – никто не ожидал от Его Высочества ничего подобного.

После этого мы совещались еще несколько часов. Черт возьми, нам было что обсудить, Карл, ведь мы играли с огнем! Во время осады существует неписаное правило: чем дольше сопротивляется город, тем больше жестокости проявляют к нему победители. Мы знали, что цена проигрыша растет с каждым часом. Но каждому из нас была противна мысль о переходе под власть католиков. Магдебург – оплот евангелистской веры. Представьте себе, что чувствовали бы жители Бамберга или Кёльна, если бы им предстояло сдать город армии Мансфельда.

Простите меня, Карл, что я так подробно рассказываю вам об этом… Но вы должны понять, насколько тяжелым было наше положение. Мы упустили свой шанс, упустили из-за того, что недооценили врага и слишком понадеялись на союзника. Ведь стоило нам принять те условия, которые предложил Тилли после первого неудачного штурма, и мы бы смогли откупиться от католиков деньгами и отказом от союза со шведами. Но теперь – после падения Нойштадта и захвата правого берега реки – фельдмаршал требовал от нас полной капитуляции.

Мы долго спорили и в конце концов согласились с тем, что следует подождать еще несколько дней, и если в этот срок армия короля не появится под нашими стенами – принять условия Тилли.

Имперцы тем временем палили по городу со страшной силой; казалось, что стены Магдебурга вот-вот рухнут. Ружейная стрельба, пушечные залпы, треск пожаров, крики, хруст разбитого камня – целыми днями мы слышали только это. В моем доме вылетели почти все стекла. Мы с женой заперли двери, закрыли окна ставнями и целыми днями занимались лишь тем, что подглядывали в щель за тем, что происходило на улицах. Я приказал Томасу зарядить аркебузу и два пистолета – на тот случай, если кто-то из бедняков решит напасть на наш дом.

Прошло десять дней, но шведский король так и не появился, и мы не имели никаких известий о том, где находится его армия. Поздно вечером за мной явился посыльный и сунул мне в руки записку – бургомистр Шмидт писал, что мне следует незамедлительно явиться на заседание Совета. Оставив Августину под охраной верного Томаса, я поспешил в сторону ратуши. Клаус Гернбах – вы же помните его, да? – отправился вместе со мной, на всякий случай спрятав под полой плаща пистолет.

Мы провели в ратуше всю ночь; уже наступило утро, а мы все продолжали сидеть там и спорить. Срок, поставленный шведским королем, истек. Фалькенберг стоял на своем, говорил, что силы католиков на исходе и что вскоре они сами будут вынуждены снять осаду. Однако в конце концов нам удалось убедить его в том, что нужно принять условия Тилли. Фалькенберг вызвал одного из своих офицеров и принялся диктовать ему письмо, адресованное фельдмаршалу.

В этот момент в зал вбежал какой-то человек в пыльной одежде. Глаза у него были выпучены, словно у рыбы, он задыхался и, увидев нас, закричал:

– Католики на стенах! Святый Боже, католики!!

Я помню, как лицо Фалькенберга налилось кровью и он бросился прочь из залы. Христиан Вильгельм, сделав знак солдатам охраны, поспешил вслед за ним. Мы остались сидеть в зале, ожидая дальнейших известий. Через несколько минут в зале появился посланный Фалькенбергом офицер и сказал нам:

– Католики захватили северный участок стены. Мы пытаемся отбросить их. Прошу вас, господа, отправляйтесь по своим домам, здесь сейчас опасно находиться.

Что нам оставалось делать? Мы покинули зал заседаний и разошлись, чтобы больше никогда не увидеть друг друга. Господа Бауэрмейстер и Штайнбек поспешили в сторону Арсенала, господин Шмидт отправил посыльного к казармам, чтобы оттуда прислали солдат на охрану ратуши. Я же поспешил домой. Мне нужно было вернуться к Августине – немедленно, сразу. Я чувствовал, что без меня она пропадет…

Последние слова фон Майер произнес совсем тихо. Его глаза закрылись, хриплое дыхание сделалось спокойным и мерным. Бургомистр тронул советника за плечо, но тот уже спал. Видимо, долгий рассказ лишил его сил.

Некоторое время Хоффман продолжал сидеть на краю кровати, уставившись в одну точку. Мысли путались в его голове. Неужели имперские генералы действительно сровняли Магдебург с землей? Невозможно поверить… Во время войны, во время осады может происходить все, что угодно: штурм, пожары, солдатские грабежи, убийства сотен людей. Но никто и никогда не решился бы уничтожить один из самых крупных и богатых в Империи городов. Фельдмаршалу Тилли – при всей его ненависти к протестантам – не нужны развалины. Он нуждается в провианте, нуждается в домах для размещения своих солдат, нуждается в пороховых складах и оружейных мастерских… Нет, невозможно. Слова фон Майера не могут быть правдой. Кто знает, что ему пришлось пережить, раз уж он оказался там, в холодной реке? Суровые испытания часто лишают людей рассудка…

Кряхтя, бургомистр поднялся с кровати. «И что теперь?» – подумал он, глядя на спящего советника. Если войска императора сумели захватить Магдебург и даже шведский король оказался не в силах этому помешать, это означает одно: для Кленхейма настали черные времена. Только тупицы вроде Фридриха Эшера могут верить, что жизнь в их городе останется такой, как прежде. Католики наведут в здешних землях свои порядки…

Сможет ли Кленхейм защитить себя? После истории с интендантом, после гибели Ганса Келлера он, Карл Хоффман, уже не верил в это. Светловолосый офицер, который держал шпагу возле его горла, был прав: чтобы противостоять чужой силе, недостаточно просто взять в руки оружие. Какая разница, сколько аркебуз, алебард и мечей хранится в городских кладовых? Простым бюргерам не дано справиться с теми, кто привык убивать. Ни ружья, ни волчьи ямы, ни дозорные башни не играют здесь никакой роли. Пусть Хагендорф и Якоб Эрлих убеждают его в обратном. Пусть говорят, будто Кленхейм может выдержать нападение четырех, а то и пяти дюжин солдат, – больше он им не поверит.

В последнее время Хоффман вообще перестал доверять кому бы то ни было, а уж Якобу Эрлиху – в особенности. Слишком упрямым и самонадеянным сделался в эти дни цеховой старшина. Поездки в Гервиш ему оказалось мало; он по-прежнему думает, будто сумеет найти в близлежащих деревнях провизию. Вот и сегодня утром, в ратуше, объявил, что намерен взять с собой пятерых добровольцев и отправиться в Вольтерсдорф. Дескать, имперские солдаты заняты сейчас грабежом Магдебурга, и поэтому на дорогах должно быть спокойно… Пусть едет, бесполезно переубеждать…

Бургомистр вздохнул, устало провел рукой по лицу.

Теплый майский день заглядывал в комнату сквозь полуоткрытое окно, в саду приветливо шелестели ветвями яблони. Грета, перехватив волосы платком, пропалывала овощные грядки. Михель, их старый кот, сидел неподалеку от нее на зеленой траве, лениво глядя на порхающих над цветами бабочек.

Взгляд бургомистра упал на распятие, висящее над кроватью.

«Господи всемогущий, – подумал он с горечью, – где же твоя справедливость?!»