— Мост! Лондонский мост! Все, кому сюда, двигайте, мать вашу!

Жана не могли разбудить даже крики перевозчика. Анна жалела, что его нельзя оставить в покое, а еще она жалела о том, что не может забыться сном вместе с отцом. Еще никогда в жизни девушка не испытывала такой усталости. Путь от перекрестка оказался еще более трудным, чем путь к нему. Несколько дней им пришлось провести на открытом суденышке, которое ветром носило по всему проливу. От Дувра до Грейвзэнда они ехали на едва ковылявших тряских клячах. А потом — эта поездка на лодке вверх по реке. Ветер морщил залитую лунным светом поверхность Темзы. Река качала людей на своей груди, убаюкивая и погружая в сон, из которого приходилось мучительно вырываться. Анна уже много раз закрывала глаза — и всякий раз, распахивая их, видела, как кто-то из их спутников осторожно придвигается к их вещам.

Ей хотелось присоединиться к Жану и заснуть навсегда. Однако это было невозможно.

— Отец! Мы приехали. Отец!

Жан резко проснулся и вскинул руку, чтобы защититься от удара, опускающегося из голубого небосвода его сновидения.

— Мы приехали.

Ему удалось подхватить свой мешок, не дав лодочнику вышвырнуть его на причал. Поддерживая друг друга, они вылезли. Как только лодка отошла, направляясь к противоположному берегу, Анна устремила глаза вперед.

— Это он? — тихо спросила она, указывая в туман. Жану не нужны были зоркие глаза Анны, чтобы знать, куда она указывает. Там плавали огни, разбросанные вокруг приземистых очертаний массивного здания, проглядывавшего сквозь мрак.

— Да. Лондонский Тауэр.

Они поднялись по лестнице, ведущей на пристань. Хотя была уже поздняя ночь и ощущалось приближение рассвета, здесь царило оживление. Факелы освещали товары, которые грузили на повозки — их тащили лошади или люди. Как только Жан с Анной появились на пристани, на них с криками налетели трое оборванных мальчишек.

— Эй, хозяин, мисс! Давайте я помогу.

— Я понесу их вещи!

— Нет, я!

— Проваливай, Джексон, щенок! Я их первый заметил. Анну научила английскому мать, но йоркширский говор Бекк был совершенно не похож на завывания этих юнцов. Она расслышала в потоке слов «таверна» и, подняв руку, сумела добиться относительной тишины.

— Нам нужна таверна. — Непонятные слова хлынули снова. Перекрывая вопли, она крикнула: — И у нас нет денег!

Это было неправдой, однако она добилась нужного результата: мальчишки переглянулись, а потом двое убежали, чтобы атаковать другого пассажира, толстого монаха, который как раз поднялся по ступенькам и теперь начал отмахиваться от них, словно от блох. Третий мальчишка, самый маленький и грязный из троих, остался смотреть на Анну огромными глазищами. Только они и были яркими на его замурзанной мордочке. Одной босой ступней он накрыл вторую, а его беспокойные руки то ныряли в надетые на нем лохмотья, то снова выныривали. Он отчаянно расчесывал тело, которое, как заметила Анна, было покрыто струпьями и язвочками.

— Нет денег, мисс? Так не бывает, чтобы совсем не было денег. Даже у меня есть фартинг.

На секунду в него в руке появилась монетка, блеснувшая в полумраке. Он подбросил ее, быстро поймал второй рукой и снова спрятал в лохмотьях.

— Состоятельный мужчина, Анна.

Она повернулась к отцу и, поймав на его лице быструю улыбку, попыталась вспомнить, когда в последний раз видела его улыбающимся.

Мальчишка пропищал:

— Это точно. Стоятельный, еще как. И лишней не бывает. — Он склонил голову набок. — Так сколько это — «нет денег»? Я могу достать вам за фартинг соломы, но это вам не очень-то понравится. За пенни можно купить постель и делить ее всего с пятерыми. За пенни дадут и соломы только на вас одних, но только не очень-то она будет свежая. За монетку в четыре пенса — ну, за нее уж сыщете и комнату. А за шиллинг…

— А что мне дадут за это, дружок?

Пока мальчишка болтал, Жан запустил пальцы в разрез на шве своего камзола. То, что оттуда появилось, он спрятал в руке, а потом сделал вид, будто извлекает у мальчишки из-за уха.

Блеск золота поразил не только мальчишку, но и Анну, причем Анну — даже больше, чем его. Во время всего их путешествия отец ни разу не рисковал, утверждая, что безопасность им обеспечит только нищенский вид. И вот теперь он извлек целый флорин из их запаса в десять монет, да еще на темной улице, в незнакомом городе, перед уличным мальчишкой! Анна всерьез испугалась, не подхватил ли он лихорадку.

Монета мелькнула и исчезла, но ее блеск задержался в широко распахнутых глазах паренька. Его ответ прозвучал почти мрачно:

— Наверно, на нее можно купить дворец, мистер. Жан снова улыбнулся:

— Не обязательно. А вот постоялый двор, где найдется небольшая отдельная комната и еда, — да.

Казалось, теперь мальчишка опасается Жана, словно какого-то колдуна, но он взял Анну за руку и повел путников от пристани в переулки — в лабиринт узких проходов, где не было никакого освещения и то и дело приходилось наступать на что-то, о чем они предпочитали не задумываться. Несмотря на мрак, мальчишка шел довольно быстро, и вскоре они вышли на более широкую улицу, где источником слабого света являлся фонарь, подвешенный над раскачивающейся вывеской. Когда они подходили к двери, поблизости зазвонил церковный колокол, отбив пять ударов.

— Саутуоркский собор, — пояснил мальчишка. — «Овен» совсем рядом.

Он постучал. Мгновение спустя за дверью раздались шаркающие шаги, послышались звук открываемой задвижки и какое-то бормотание.

— Постояльцы! — гордо объявил мальчик, протискиваясь мимо беззубого старика в ночном колпаке и халате. — Я их провожу.

Коридор привел их в главное помещение постоялого двора, где лежало множество людей, расположившихся на всех имевшихся там столах, стульях и свободном полу. Крупный мужчина с черными волосами склонил голову на сложенные руки, оседлав пустую стойку. Рядом с ним валялась опрокинутая оловянная кружка. Он отмахнулся от мальчишки, попытавшегося его разбудить, но когда открыл глаза и увидел посетителей, то мгновенно проснулся. Мальчишка и кабатчик (который сразу почувствовал к посетителям искреннее расположение) повели Анну и Жана в глубину постоялого двора. Открылась очередная дверь, раздалась шумная ругань — и из комнаты изгнали какого-то мужчину.

Ирландский выговор кабатчика был таким же ядреным, как лондонский — мальчишки.

— Ну вот, сэр и мадам. Лучшая комната «Овна».

Лучшая комната оказалась крошечной, с низким потолком. Оконный проем закрывала ткань. Однако солома на высокой лежанке выглядела достаточно свежей. Жан и Анна становились единственными ее обитателями. Им обещали еду. В обмен им пришлось отдать большую часть их запаса английских монет. Жан оставил себе две — фартинг и четырехпенсовик — и дождался, пока хозяин постоялого двора не ушел, закрыв за собой дверь.

— Как тебя зовут, паренек?

— Джексон, сэр.

Мальчик уставился на руки Жана, зная, что в каждой из них зажата монетка.

— Ну что ж, Джексон. Вот эта, — тут он вручил мальчишке фартинг, — пара к той, что у тебя уже была. Что удваивает твое богатство. Это — за те услуги, которые ты нам уже оказал. А вот эта… — он помахал четырехпенсовиком над головой у парнишки, который следил за монетой взглядом в тусклом свете лампы, — эта — за твое молчание и будущие услуги. Надеюсь, ты хорошо знаешь город? Отлично. Тогда приходи завтра, вернее, сегодня в полдень. Мы воспользуемся твоими знаниями.

Когда онемевший от изумления паренек ушел, Анна повернулась к Жану.

— Разумно ли это было, отец? Теперь мальчишка знает, что у нас есть золото. Разве он не может поделиться этим знанием с другими?

Жан улегся, положив под голову свой дорожный мешок.

— Разумно? Я отказался быть разумным, когда согласился на эту поездку. Теперь, когда мы здесь, постараемся сделать все, что сможем, и побыстрее. Я здесь не знаю никого и ничего. Этот мальчишка послан нам судьбой, чтобы стать нашими глазами и ушами. Засыпай. Давай до завтра больше не думать об этом.

Впервые в жизни Анна слышала, чтобы отец говорил о каком-то предначертании. Жан никогда прежде не был таким. Ему не свойственно рисковать так, как он только что сделал. Размышляя над этим, она уже готова была заснуть, когда Жан заговорил снова:

— И потом, разве он не напомнил тебе Джанни в том же возрасте?

Сказав это, Жан тотчас заснул, но Анна, несмотря на усталость, еще какое-то время лежала без сна. Имя брата вызвало в ее сознании его образ, и она попыталась ощутить его присутствие в этом незнакомом городе. Но то ли она была слишком утомлена, то ли Джанни скрывался за стенами, созданными не только из камня, но и из его собственного сопротивления. Сестра так и не смогла его отыскать.

В конце концов Анна провалилась в беспокойный сон, полный видений.

Ворона пролетела бы это расстояние всего одним взмахом крыльев. Для Джексона путь оказался куда более трудным: дорога вела по грязным улицам Саутуорка, и даже в столь ранний час в тенях таилась опасность — здешние обитатели, мужчины и женщины, не имеющие ничего, готовы напасть на любого, у кого водятся хоть какие-то крохи. Даже уличный оборванец мог стать соблазном для обездоленных, поэтому мальчик передвигался медленно, внимательно осматривая каждый вонючий проулок, открывавшийся перед ним. Он ступал по самому центру мостовой, там, где проходила сточная канава и крысы грызли отбросы. Только оказавшись вблизи от цели, Джексон ускорил шаги и преодолел остаток пути бегом. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил его на открытом месте перед медвежатником. Тяжело дыша, мальчик привалился к широкой побеленной стене, которая поднималась на три этажа у него над головой. Человек, к которому пришел Джексон, жил где-то в этом здании — оно принадлежало ему, — но мальчик понятия не имел, где именно находятся его комнаты.

Громкий звук, раздавшийся по ту сторону стены, заставил маленького оборванца вздрогнуть и отпрянуть. За звериным ревом последовали завывания собак и звон натянувшихся цепей. К рычанью и лаю присоединился человеческий голос. Череда проклятий, щелканье кнута — и собаки с визгом отскочили, а медведь взревел в последний раз и тоже замолк. Идя на голос, изрыгающий брань, Джексон пришел к большим деревянным воротам. Они оказались закрыты, но рядом имелась небольшая калитка — приотворенная. Мальчишка осторожно просунул голову в щель…

— Попался!

Чья-то рука опустилась ему на шкирку, сгребла лохмотья. Ветхая ткань затрещала, но не разорвалась. Вторая рука сжалась на запястье мальчика и утащила его в темноту.

— А я-то гадаю, что это мои звери не спят! — Голос звучал резко. — Теперь понятно: они учуяли завтрак!

Испуганный вскрик Джексона был встречен смехом. Вырваться из мощной хватки оказалось невозможно. Пленника втащили под арку, проволокли мимо расставленных Рядами лавок, к открытому пространству, устланному соломой. Собаки снова завыли. Мальчишку бросили на землю, и над ним навис силуэт мужчины с занесенным кулаком.

— Ну-ка я на тебя погляжу. Только пошевелись, и, клянусь брюхом шлюхи, я тебя на месте убью.

Джексон воззрился на нависшую над ним фигуру. Слабый свет отражался от лысой головы, четыре шрама параллельными линиями пролегли по одной стороне лица. Одно веко было порвано и сморщилось, подбородок порос седой щетиной. Шея были покрыта складками жира, на обнаженной груди виднелись многочисленные рубцы — некоторые свежие, другие поблекшие. Джексон отдал бы сейчас все, лишь бы сбежать от этого чудища, однако тело отказалось ему повиноваться. Он мог только неподвижно лежать на соломе.

— Заткнитесь!

Лицо повернулось к собакам, которые моментально прекратили взлаивать. Человек снова наклонился к лежащему ничком мальчишке.

— А ты воришка, да? Разнюхиваешь, чтобы твои приятели пришли меня обокрасть? С кем ты работаешь? Демпси? Флемы?

Последние слова сопровождались тычком сапога, носок которого врезался в ребра мальчика. Джексон увернулся и на согнутых ногах, которые наконец кое-как начали ему повиноваться, бросился в центр арены.

— Нет-нет, нет! Ни с кем. Я пришел… пришел… Огромный мужчина шагнул к нему и снова подтолкнул его сапогом.

— Ну? Зачем? Зачем? Сам по себе, украсть? Думал, старик спит, да? Я никогда не сплю!

Джексон шумно стукнулся о деревянный барьер.

— Нет, пожалуйста! Я пришел к Урии. Занесенный для очередного удара сапог медленно опустился на землю.

— А с чего ты решил, что Урия захочет видеть такого крысеныша?

— Потому что… — Джексон утер сопли и слезы. — Потому что у меня есть для него формация, вот почему!

— Информация! — Великан захохотал, а потом наклонился, так что его обезображенное лицо почти дотронулось до трясущихся коленок мальчишки. — И ты думаешь, будто Урии не известно все, что можешь знать ты, и гораздо больше? Будто у него нет на улице своих людей — настоящих мужчин, а не сопливых мальчишек, — своих глаз в каждой таверне, в каждом борделе, в каждой лавке! И они сообщают ему обо всем, что стоит знать!

— Он еще не мог узнать, потому что они только приехали!

— Кто приехал?

— Лягушатник с дочкой. Они дали мне четырехпенсовик.

— Четырехпенсовик? — Крупная сумма для подобного мальчишки. Это заставило мужчину прислушаться к его словам. — Покажи-ка его мне.

— Я его спрятал, сэр. На улице.

— Умный парень. Или лжец. Может, мне тебя перевернуть вниз головой и проверить, кто ты на самом деле?

Громадная ручища потянулась за ним, и Джексон подался назад, насколько ему позволяла деревянная стенка.

— Четырехпенсовик — это еще что, сэр! — отчаянно выпалил он. — У лягушатников есть золото. Куча золота!

Толстые пальцы застыли в дюйме от его лица.

— Золото? — Единственный зрячий глаз великана всмотрелся в жалкого гостя. — Но почему ты решил сказать об этом Урии?

Джексон вздохнул спокойнее. Он почувствовал, что завоевал внимание великана.

— Потому что я хочу на него работать. Даже четырехпенсовика мне надолго не хватит. А вот доля от лягушатникова золота… — Мальчишка даже попытался улыбнуться. — Это могло бы стать взносом ученика.

— Ну-ну, — протянул великан. — Ты меня заинтересовал, парень.

Джексон медленно выпрямился, стряхивая с лохмотьев солому и собачье дерьмо.

— Так… э-э… вы отведете меня на встречу с Урией, а?

— Ты с ним уже встретился. — Огромный мужчина вновь приблизил к нему лицо. — Я — Урия Мейкпис.

Шесть из двенадцати полуденных ударов колокола уже отзвучали, когда дверь распахнулась.

У Жана не было времени замереть, испугаться, решить, что он все еще спит. Какой-то мужчина летел прямо на него, так что Ромбо встретил нападавшего ударом в грудь обеими ногами и успел убрать лицо с пути клинка, который скользнул по оштукатуренной стене. Резко выпрямив ноги, Жан толкнул первого человека прямо на второго, еще стоявшего в низком дверном проеме.

И только потом пришел ужас, но испуганный крик Жана потерялся в воплях нападавших и возмущенном голосе дочери. Анна схватила стоявший на полу кувшин с вином и бросила его в третьего мужчину, попытавшегося перепрыгнуть через двух упавших товарищей. Кувшин попал негодяю прямо в лицо и разбился. Новый нападающий рухнул на первого, который как раз начал вставать.

— Отец! — крикнула Анна, одним движением схватив меч в ножнах и перебросив его Жану.

Он поймал меч обеими руками — за рукоять и конец — и сразу парировал направленный на него удар. Атакующий упал на кровать, и Жан несколько раз сильно стукнул его навершием рукояти. Первые два удара прошли мимо: Жан попал по плечу и спине. Но потом тяжелая рукоять соприкоснулась с черепом раз, другой, и тело обмякло, придавив ноги Жана к кровати. Анна стояла прямо, размахивая ножом, который она извлекла из своего дорожного мешка. Один из нападавших поднялся с пола и остановил ее удар своим, пригнувшись для атаки.

— Нет! — завопил Жан.

Вскинув меч над головой, он резко дернул оружие вперед, так что жесткие кожаные ножны слетели со стального клинка, ударив мужчину по виску.

Теперь палаческий меч с тупым концом был обнажен, и шансы в тесной комнатушке склонились в пользу Жана. Тем более что никому не было видно, как дрожит рука француза.

Грубый голос нарушил тишину; он исходил от массивного человека, который едва поместился в дверном проеме:

— Вот и посылай мальчишек на мужскую работу!

Гигант шагнул внутрь, раздвигая в стороны двух нападавших коротким стволом аркебузы, которую он держал в руках.

— Ну что, мне пустить ее в ход, лягушатник? — Конец ствола наклонился в сторону Жана, так чтобы тот увидел фитиль, поднятый над полкой. — Или ты согласишься отложить этот… — Голос осекся, не завершив бранного слова. — Откуда у тебя меч палача, а? — Изборожденное шрамами лицо выдвинулось в полосу света, падавшего из окна. — Единственный человек, у которого был такой… Клянусь всеми… Не может быть! — Ствол аркебузы задрожал и опустился. — Ромбо?

Жан с трудом оторвал взгляд от грозившего ему смертью металлического жерла. Обращение по имени донеслось до него словно издалека, из иного мира. Жан ошеломленно уставился на узор шрамов, глядя поверх трясущегося клинка.

— Да это же я! Поверить не могу! Эх, да опустите вы оружие, отребье! — Великан снова обратился к французу: — Ромбо! Это Урия. Урия Мейкпис.

Имя принесло с собой яркое воспоминание — город, охваченный огнем.

— Урия?

— Он самый. — Едва заметный поклон. Изувеченная голова вновь повернулась к двум подручным, взиравшим на него с изумлением. — Вон. И захватите с собой этого дурня.

Они поспешно кинулись выполнять приказ, поднимать тело жертвы Жана, сволакивать его на пол. Тем временем Урия добавил:

— И пришлите нам бутылку вина. Пусть мальчишка его принесет. И передайте Магоннагалу, чтобы прислал хорошего. — Он улыбнулся. — Потому что это — случай особый.

Когда мужчины ушли, Анна опустила нож. Два давних знакомца рассматривали друг друга в безмолвном удивлении. Наклонившись, девушка подняла с пола ножны и накинула их на меч, который неподвижно лежал у Жана в руках. Урия оценивающе осмотрел ее темные волосы, глаза, фигуру.

— Недурную ты себе нашел спутницу, Ромбо. Поздравляю. Миленькая девица для такого старикана, как ты.

Похотливый взгляд англичанина помог Жану окончательно прийти в себя.

— Это моя дочь. Анна, это Урия Мейкпис. Он… мой давний коллега.

— Я помню это имя. — Анна Ромбо посмотрела прямо в покрытое шрамами лицо. — Вы были палачом в Мюнстере. Вы пытались помочь моему отцу убежать. Дали ему кинжал наемного убийцы.

— Какой кинжал? — Англичанин наморщил лоб. — А, вспомнил! Пистоль. Полезная была безделушка. С тех пор мне не раз случалось жалеть, что ее у меня нет. Нет, ну надо же, Мюнстер! — Урия покачал головой. — Как тебе удалось уцелеть? И погоди… Погоди-ка, теперь я вспомнил! Ты появился там с рукой той мертвой королевы. С шестипалой рукой чертовой Анны Болейн! — Он рухнул на лежанку рядом с Ромбо. — Ромбо, тебе определенно есть о чем мне порассказать. И что, ради тощих яиц иезуита, ты делаешь здесь, в Лондоне?

Жан заглянул в глаза давнего приятеля: один — исковерканный шрамом, второй — яркий. В этом человеке все говорило о старой дружбе — за исключением его глаз. И Жан вспомнил: хотя Мейкпис и помог ему тогда, в Мюнстере, сам он при этом ничем не рисковал. А сейчас только что пытался его ограбить и убить.

Жан опустил взгляд, тщательно подбирая дальнейшие слова (потому что Мейкпис мог бы стать полезным источником информации), и тут заметил на тыльной стороне огромной кисти англичанина какую-то странную фигуру.

— А это что такое, Мейкпис? Наколол букву «У», чтобы не забыть собственное имя?

— Это? — Урия поднял руку так, чтобы Анне тоже стала видна буква, занимавшая половину кисти. — Это клеймо. — Он негромко засмеялся. — Оно показывает, что я — Божий человек. Священник, никак не меньше.

— Священник? — Настала очередь смеяться Жану. — Ты поменял профессию! И сегодня пришел, чтобы дать нам спасение?

— Нет уж. Мой значок показывает, что я — священник, который, увы, согрешил. «У» означает не мое имя. Сокращенное «убийца». Однажды я уже совершил этот грех. Если я повторю его снова, то уже так легко не отделаюсь.

— Думаю, это тебе следует пояснить. Мейкпис вздохнул.

— Не очень красивая история. Может, твоя прелестная дочка…

— Я только что провела пятнадцать месяцев в осажденном городе. Ухаживала за мужчинами и женщинами, которые… Ну, если мне когда-то и требовалось, чтобы истории были красивыми, то только не сейчас.

— Вижу, щенок уродился в старого пса! Хорошо, расскажу мою историю, хоть, может, все-таки и пропущу кое-какие… э-э… неприглядные подробности. А, вино! — воскликнул Урия, когда открылась дверь и дрожащий Джексон внес в комнату бутыль. — А вот и причина нашей новой встречи, Ромбо. Новый работник моего дела.

Стараясь не поднимать глаз, мальчишка поставил поднос на пол и поспешно попятился к двери.

— Похоже, он в чем-то раскаивается. Придется это из него выбить, если он намерен на меня работать. Ужасная штука — раскаяние. Совершенно бесполезная, правда, Ромбо? Если бы мы раскаивались из-за каждой головы, которую отрубили…

Урия жадно выпил и снова налил себе полную чашу. Остальные едва пригубили.

— Человека не клеймят как убийцу за казнь преступника, Мейкпис.

Жан покачал вино в кубке.

— Да. И если тебя не поймали — тоже. Мне не повезло, вот и все. Видишь ли, вот как все было. — Урия Мейкпис осмотрелся и понизил голос. — У меня был напарник. Сэмюэль Брайтуайт. Сэм проворачивал множество разных делишек. У него имелся медвежатник неподалеку отсюда — очень выгодное дельце. И еще пара постоялых дворов и э-э… — Англичанин бросил взгляд на Анну. — И два дома для ночных дамочек. А еще он делал поставки в Тауэр. Вот что было доходнее всего. Там, почитай, небольшой город: дворцовые слуги, гарнизон. Заключенные. Всем нужно еды, пива, вина. О да, он там недурно устроился. Но стал жадничать, забыл об осторожности. Слишком много воды в вине, слишком много прокисшего пива, мало подмазывал нужных людей. Вот это нас и добило, потому что контракта добивались многие. Мы его потеряли. И я был не слишком рад.

— И вы его убили?

В ответ на пытливый взгляд Анны Урия грустно улыбнулся.

— Убил. — Он пожал плечами. — Но не из злости, понимаете? Это было по-деловому. — Он вздохнул и разлил по кубкам остатки вина. — Проблема заключалась в том, что при мне не оказалось того ножичка, который я тебе подарил, Ромбо. Тот бы справился с делом как надо. А этот дурацкий кинжал только скользнул по кости. Он умирал целых два дня — и успел сказать страже, кто это сделал. Меня схватили в одном из моих собственных борделей и привели к судье. Я уж решил, что встречусь с конопляной тетушкой.

— Урия ухмыльнулся, — тут я вспомнил одно важное церковное правило: если ты можешь доказать, что ты — священник, то избежишь наказания за преступление.

Жан улыбнулся:

— Мне кажется, никто бы не поверил в то, что ты — священник, Урия.

Англичанин подался вперед, обхватив жирными пальцами свою шею.

— Но в том-то и дело. Я мог это доказать. Не знаю, как оно бывает в других странах, но у нас в Англии, если ты грамотный, значит — все, священник. И тогда можешь требовать для себя того, что называют «привилегией сана».

— А ты разве умеешь читать? Урия расхохотался.

— Нет, конечно! Но в том-то и прелесть, Ромбо! Этого и не нужно! Если только память у тебя работает. Потому что они обязательно просят человека прочесть одно и то же. Пятьдесят первый псалом, стих первый. Продекламируй его на память, держа перед собой открытую книгу, — и ты свободный человек. Ну, только прижгут клеймом, чтобы во второй раз ты бы этим уже не воспользовался. — Он помахал рукой. — Дешевая плата, скажу я тебе. Его называют «шейным стихом». Советую выучить.

Урия встал и продекламировал:

— «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое». — Он опустил голову. — Прямо слеза прошибает, до того красиво. Так что я оказался на свободе. А у нас с Брайтуайтом был составлен договор — на другое мое имя, конечно. Составлен по всем правилам, и в одном пункте говорилось, что, если один из нас умрет, второй получает все — бордели, постоялые дворы, медвежатник. Так что я стал единственным владельцем. И жил неплохо, если не считать маленькой неприятности с медведем, когда смотритель приболел. — Он потер шрамы у себя на щеке. — А в целом без партнера даже лучше. Вся прибыль идет мне одному. Я даже вернул себе часть контракта на поставки в Тауэр. Я привожу туда всю еду и напитки по особым случаям. И теперь наблюдаю за казнями, вместо того чтобы их исполнять. Кстати, завтра там сожжение. Опять жгут еретиков.

Урия запросто улыбнулся своим слушателям, а потом уселся между ними, переложил клейменую руку Жану на колено.

— А теперь, Ромбо, услуга за услугу, рассказ за рассказ. Вы оказались в Лондоне, ты и твой меч. Взял новый заказ, а? Хотя здесь сейчас твоему искусству предпочитают возню мясников с топорами. Значит, кто-то с королевской кровью? — Он поскреб подбородок. — Для Джейн Грей ты опоздал на год, и я не могу припомнить никого, достойного твоих талантов… и твоих цен… Кроме разве что… — Внезапно оживившись, Урия так и подался к Жану. — Если только ты не приехал, чтобы сделать для дочери то же, что сделал для матери! Принцессу Елизавету собираются укоротить, да? Мы уже довольно давно этого ожидаем.

Жан перевел взгляд с любопытного лица давнего знакомца на милое лицо дочери. Анна едва заметно покачала головой. Она доверяла этому человеку не больше, чем сам Жан. Тем не менее Урия имел доступ в то самое место, куда они пытаются попасть. Ведь, по словам Генриха фон Золингена, Джанни направлялся именно туда — в Тауэр. Вот почему Жан начал рассказ о сыне, отбившемся от рук, — хуже того, переметнувшемся к фанатикам веры. Поведал и о том, как они проследили его путь до самого Лондона, где надеются встретиться с ним и, если понадобится, даже похитить, дабы избавить от оков, которые римская католическая Церковь наложила на сердце мальчика.

— Поистине печальная история, Ромбо. — Мейкпис задумчиво провел пальцами по шрамам. — Сам я никогда не имел детей… Ну, по крайней мере, таких, которых бы я признал своими. Но я понимаю, сколько горя они могут причинить. — Тут он опять глянул на Анну. — И доставить радость, конечно. — Он снова поскреб подбородок. — Так я прав? Тебе понадобится помощь, а?

— Ты можешь устроить нам доступ в Тауэр?

Мейкпис встал с лежанки, открыл дверь и, громко потребовав еще вина, повернулся обратно, к собеседнику:

— Ты — мой старый товарищ, Ромбо, и я бы сделал все, чтобы помочь тебе — тебе и твоей красавице-дочке. Но то, о чем ты просишь, поставит под угрозу меня самого. И мое дело. Я не иду на риск, если только…

— Если только это не сулит тебе выгоды. — Жан кивнул. — Ты уже знаешь, что у нас есть немного золота, — ты ведь из-за него навестил нас нынче утром, правда? Ты можешь получить… почти все, если поможешь нам попасть к моему сыну. Пять золотых флоринов из семи, что у меня остались.

— Пять флоринов? Ну и ну!

Мейкпис остался дожидаться у двери и принял бутыль, которую ему поспешно сунули. Затем подошел к Жану, чтобы подлить ему вина. Его взгляд скользнул по кровати и тому предмету, что лежал поверх соломы.

— Меч Ромбо, — проговорил англичанин. — Разрешишь? — Поставив бутыль, он взял оружие и обнажил его. — Все так же хорош, не так ли? Какая балансировка! — Урия сделал резкий взмах и присвистнул. — И какая же это обида, что в нашем королевстве только ты да я знаем, как им пользоваться! В наше время нет спроса на такое качество. — Английский палач еще раз взмахнул мечом над самой головой Жана. Усилием воли тот сдержал дрожь. — Знаете, мисс, ваш отец когда-то отдал мне это оружие за тот самый нож, о котором вы упомянули. Это было… почти двадцать лет тому назад. А потом его у меня перекупил один турок, янычар. И каким-то образом он снова попал к тебе, Жан! — Мейкпис повторил взмах. — Потом я жалел, что продал его. Деньги — это, конечно, деньги, но этот меч… Я все думал, как хорошо бы он смотрелся н а стене в моем постоялом дворе.