Рождество пришло и минуло – одно из самых странных, которое когда-либо было у Йорка и Солсбери, вдали от домов и семей. И пускай они сейчас шли на север воевать, но ни тот ни другой не могли проигнорировать рождение Христа, даже если бы их люди допустили это и не усмотрели в таком деянии наихудшее из знамений.

Нашествие на его епархию восьмитысячного войска повергало епископа Линкольншира в смятение; такое количество было непомерно велико даже для огромного собора на холме. Толпы ратного люда добродушно теснились вокруг местной паствы, в то время как остальные, кому не нашлось места внутри, торчали снаружи, благоговейно глядя на самый высокий шпиль во всей Англии, теряющийся в серо-голубом небе. Дождь пока давал людям передышку. Ветер стих совсем, но усилился холод, так что город подернулся искристым инеем, и те, кто топтался снаружи, быстро озябнув, энергично дули себе паром в ладони. Те несколько часов, когда тишину нарушали лишь приглушенные звуки песнопений из собора, казалось, что весь мир затаил дыхание.

Почти два дня у людей ушло на то, чтобы по дорогам добраться до собора, но чувствовалось, что ощущение праздника освежило людей и у них как будто снялось с плеч бремя. Несомненно, многие в этом громадном морозном безмолвии внутренне исповедовались в грехах, испрашивая себе прощение, чтобы в смертный миг у них был хоть какой-то шанс попасть на небеса. О том же самом в те минуты молился и коленопреклоненный Йорк, благодаря Всевышнего за то, что смерть короля не легла ему грузом на душу. Это было бы непереносимо, слишком неподъемно для прощения.

Йорк удивлялся тому, что это медленное перемещение на север доставляет ему немалое удовольствие. Римские дороги были похожи на ровные, гладкие каменные полосы, стелящиеся через болота, густые дубовые леса и перелески вяза и ясеня. С пологих вершин холмов взгляду открывался вид на многие мили темно-зеленого пейзажа, спускающегося в лесистые долы. А там, впереди, снова мутноватая синь дальних холмов – шагай и шагай себе по простору.

Дождь и неистовый ветер налетали почти беспрерывно, прорываясь сквозь деревья по обе стороны дороги, отчего одежда и плащи на людях индевели, становясь тяжелыми, словно броня, а вместе с ними мокло и настроение. И тем не менее этот воздух был своим, родным и, врываясь в легкие, веселил душу. Все дворцовые дрязги и беспокойства лондонской жизни остались позади, а рядом ехал верный Солсбери, и на исходе очередного дня оставалось лишь подсчитывать оставленные за спиной мили. Запас еды был скудным, и через восемь дней урезанного рациона Йорк, невзначай похлопав себя по животу, отрадно ощутил подтянутость, впервые за несколько лет некоторой, как он считал, грузноватости. Он был силен, чуток и подвижен – настолько, что даже несколько мрачнел при мысли, что ведет сейчас за собой людей гибнуть в бою с вражеской армией. На сердце стояла такая умиротворенность, что нарушать ее мрачными мыслями было как-то даже зазорно.

Путь на север пролегал невдалеке от их имений, и они с Солсбери разжились еще четырьмя сотнями людей, беря их подчас в разбросанных по округе манорах, где хозяевами с давних пор считались их собственные семьи, с правом владения, восстановленным после отмены пресловутых актов. Среди примкнувших оказался и второй сын Йорка Эдмунд, граф Ратленд, семнадцати лет от роду, распираемый гордостью повоевать на стороне отца. Ростом и мощным сложением, как старший брат, Эдмунд не отличался, зато чернотой волос и темнотой глаз напоминал отца, а ростом превосходил его на дюйм. Прибытие сына Йорк встретил криком радости, а наедине признался Солсбери, что через юношу на него как будто взирает своими глазами Сесилия.

Всех свободных лошадей Йорк с Солсбери отдавали под конных разведчиков, размещая их вдоль дорог к Лондону и на запад в сторону границы с Уэльсом. Другие разведчики держались в десятке миль впереди по трое, чтобы в случае засады хотя бы один мог уцелеть и прискакать обратно. Во враждебной стороне высылать вперед конные разъезды были все основания; теперь эти конники бессменно кружили туда-сюда, как стрекозы, подхватывая приказы и передавая новости из конца в конец. С каждым днем линии связи становились все протяженней, так что когда в Лондон возвратился Уорик, к Солсбери это известие пришло только через шесть дней. Уорик шел на север сзади Солсбери и Йорка. В его войске были преимущественно кентцы, и, судя по его коротким запискам, они всю дорогу недовольно бурчали оттого, что были разлучены со своими семьями.

Послание от Эдуарда Марча оказалось еще лаконичней. Из замка Ладлоу он никаких вестей не сообщал, сказав лишь, что «готовится» и «шлет привет от матери». Йорк улыбнулся про себя, прочитав внизу скупое «Э. Марч», и представил, как сейчас непросто его сыну: с одной стороны, бремя командования войском, с другой – нотации матери, которой слова против не скажи. Тем не менее Йорк был доволен. В путь вышли все. Несмотря на дождь, темень и холод, он вывел в поле три армии, готовые сокрушить любую силу, какую только может собрать королева Маргарет. Впору даже благословить своих врагов за то, что собрались в одном месте – пусть и зимой, – где можно будет разбить их всех разом. Год был на исходе, и Йорк чувствовал, что он прожит не зря. К весне уже можно будет собрать под собой всю Англию.

В эту минуту ему подумалось о молодом человеке, одиноко сидящем в епископском дворце. Сейчас король, скорее всего, занят чтением при свете светильника. Йорк тряхнул головой, чтобы избавиться от этого образа. Участь Генриха, безусловно, не распутанный узел, и им еще предстоит заняться. Сейчас же все мысли должны лежать только впереди, на севере.

То, что разведчики разосланы столь далеко, означало, что сюрпризов ждать не приходится. А потому никого не удивило появление мчащегося во весь опор всадника, который на скаку нетерпеливо дергал поводья, подгоняя и без того почти запаленного коня. Проехав владения графа Шрусбери – городок Шеффилд, – Йорк ступил на земли, которые знал особенно хорошо, причем с самого детства. Всего в двух днях к северу отсюда лежал великий город Йорка, и ощущение было такое, будто он уже дома. Люди пропустили разведчика так же, как прежде уже делали множество раз. Свежих вестей последнее время было не густо, и Йорк, пока юный гонец спешивался и кланялся, приветливо улыбнулся в предвкушении чего-нибудь нового. Юноша был до странности бледен и взмылен. Йорк поднял брови в ожидании, когда тот отдышится.

– Милорд, – выпалил разведчик, – под Йорком, впереди, несметное войско. Я такого еще не видал.

Сейчас путь лежал через участок лесистой местности, здесь дорога была уж слишком ухабистой, а добрая половина камней и вовсе отсутствовала. С обеих сторон нависали деревья, кое-где имея дерзость прорасти прямо сквозь заповедные римские камни. Видно было, как разворачивает свою лошадь Солсбери и подъезжает послушать, что там за новости.

– Похоже, этот юноша набрел на нашу дичь, – с напускной беспечностью произнес Йорк. – А где, кстати, твои товарищи?

– Н-не знаю, милорд. Мы видели, как навстречу выехали их разведчики, и после этого все понеслось. Я их потерял. Оторвался, наверно.

Молодой человек дрожащей рукой похлопал по шее свою лошадь, у которой из ноздрей длинными нитями свисали сопли.

– Как близко ты подъехал, перед тем как повернуть? – спросил Йорк.

Юноша на удивление зарделся, как будто под сомнение была поставлена его храбрость.

– Просто расскажи, что ты видел.

В разведчики они с Солсбери специально ставили тех, кто умеет считать или по крайней мере на глаз оценивать большие числа. Йорк нетерпеливо наблюдал, как молодой человек, сопя, загибает пальцы и что-то беззвучно бормочет.

– Они стояли в трех боевых построениях, милорд. Три больших квадрата, лагерем возле города. В каждом, я так понял, тыщ по шесть. Может чуть меньше, но в целом у них тыщ восемнадцать. Всяко.

Йорк сглотнул, чувствуя, как по спине ползет липкий холодок. Войско несметное. Примерно столько же стояло тогда под стенами Ладлоу, но с той поры королевские нобили потеряли целые тысячи, а с ними и таких предводителей, как Бекингем и Эгремонт. Отчаяние охватывало при мысли о том, что это может быть за сила. Вот уж действительно, эта ведьма со своими приспешниками, куда бы ни шла, собирает армии, как стаи саранчи. Йорк глянул на Солсбери и различил в его холодном взоре странную усмешку. Похоже, имя короля – мощное средство при вербовке армии в его отсутствие; а может статься, как раз благодаря именно этому обстоятельству. В глаза Солсбери Йорк не посмотрел, предпочитая разглядывать юношу.

– Если разведчики сошлись, значит, о нашем приближении им уже известно, – сказал внезапно Солсбери. – Как давно это случилось?

Юный сквайр, казалось, с облегчением отвел глаза от побледневшего лица Йорка:

– Я их увидел вчера утром, милорд. От своих товарищей я оторвался далеко, но получается, от того места всего миль двадцать, от силы тридцать. Дальше я не отхожу.

– А они могли еще целый день идти сюда на юг, если вышли сразу, как только углядели наших разведчиков.

– Нет, – возразил Йорк. – У нас еще две тройки конников, в шести и двенадцати милях. Из них с наблюдениями пока еще никто не возвращался. Значит, армия королевы не двинулась, во всяком случае, не настолько быстро.

– Все равно, Ричард, их там слишком много, – тихо произнес Солсбери.

Йорк запальчиво вскинулся, между тем взмахом усылая запыхавшегося разведчика с приказом кому-нибудь его сменить. В данную минуту в своих «стрекозах» он нуждался как никогда, особенно при такой силище, что сейчас где-то шла навстречу.

– Нет, не слишком, – отрезал он решительно. – Даже если зима сковала волю половине кентцев, Уорик ведет с собой шесть тысяч, а то и намного больше. Затем еще мой сын, с тремя тысячами.

Здесь он осекся, прикидывая расклад. Если отозвать Эдуарда, то никого не останется вдоль уэльской границы, на пути у Тюдоров. Все зависит от того, сколько войска идет с Уориком и как далеко они отсюда. Йорк тихо выругался, и Солсбери кивнул.

– Нам нужна крепость, – сказал он. – Надежное место, где можно укрыться, пока ждем своих. Миддлхэм слишком далеко, да и мал он для восьми тысяч.

– Тогда Сандал, – определился Йорк. – До этого замка отсюда не больше четырех лиг.

– Только вот войско королевы уже вполне могло его миновать, – заметил Солсбери. – При таком раскладе я бы лучше двинулся на запад или на север, может, даже обратно в Ладлоу.

– Они настигнут нас в пути, – покачал головой Йорк, яростно натирая себе лицо, как будто этим движением мог втереть в себя больше бодрости. – К тому же испытывать судьбу по новой я не желаю. Хватит. Никто из других наших разведчиков пока не вернулся. А до Сандала мы дойти сумеем. Это ведь почти остров – крепость на холме, которую просто и удобно оборонять. Так что там и укроемся.

– А вот мне бы рисковать не хотелось, – твердо возразил Солсбери. – Это путь прямиком навстречу врагу, который превосходит нас вдвое.

Он удивился, когда Йорк на это расхохотался и резко вдохнул полной грудью.

– Пойми ты! Я здесь дома! Сюда я шел сквозь дожди и ветра, и хоть бы что, только стал крепче. Этот год на исходе, а вместе с ним и эта последняя, великая охота. Сандал всего в нескольких милях. Твои «риски» мне не страшны, не пугают и шевеления моих врагов, сколько бы их там ни сползлось. – Он в мрачной веселости покачал головой. – Я не по-бе-гу. Ни сегодня, ни когда-нибудь еще. Покинуть тогда Ладлоу! Мне этого хватило на всю жизнь. Еще раз повторяю: моей спины им больше не видать.

Йорк с холодными глазами ждал ответа, раздумывая, продолжит ли Солсбери спор, в то время как драгоценные минуты неумолимо иссякают.

– Так ты говоришь, до Сандала четыре лиги? – спросил наконец Солсбери. – То есть двенадцать миль. Ты уверен?

– Клянусь, – улыбнулся Йорк своему другу. – Не более двенадцати. Да я еще мальчишкой ездил с твоим отцом на ярмарку из Йорка в Шеффилд. Эти земли я знаю как свои пять пальцев. Еще солнце не начнет садиться, как мы уже будем под защитой стен замка.

– Ну так давай поторопимся, – засуетился Солсбери. – Солнце-то нам точно не удержать.

Расположенная возле города Йорка армия была, пожалуй, самой крупной из всех, какие только Дерри Брюеру доводилось видеть. И все равно он чувствовал себя обеспокоенно, в частности тем, как вел себя его раненый палец, к которому он сейчас озабоченно приник губами и ощутил, как из жаркой царапины в рот сочится что-то противно-горькое. Серое ватное небо нависало над простором поля с множеством палаток и людей, сплошь страдающих от постоянной сырости. В лагере, как положено, были прорыты канавы отхожих мест, но как-то ночью после особо проливного дождя они наполнились доверху и нечистоты хлынули по лагерю, мешаясь с застойной водой. Видимо, через них в стане распространилась и хворь, от которой уже сотни страждущих сидели на корточках, спустив до щиколоток шоссы или галльские штаны, и с надрывными стонами опорожняли свое нутро. Шотландцы отчего-то страдали сильнее других, теряя силы от этого странного слабительного, слабея, как малые дети. Эта новоявленная хворь их буквально сжигала.

Дерри спешился возле шатра королевы – самого большого строения на поле. Поводья Возмездия он передал мальчику-слуге, на минуту задержавшись пояснить, что коняга отчаянно желает отведать какого-нибудь сморщенного зимнего яблока, если таковое можно где-нибудь сыскать. При этих словах Дерри заговорщически подмигнул, показав мальчишке серебряный пенни. И только после этого отправился на военный совет, уже на расстоянии слыша голоса Маргарет и ее лордов.

Внутри шум дождя был намного слышней. Шатер протекал в десятке мест; деловито журчали расставленные внизу горшки, и воздух парил от влаги. На мешковине были расставлены походные жаровни, над которыми курился сладковато-едкий дымок от угля и потрескивающей свежесрубленной древесины. На одну из скамей Дерри кинул свой плащ в надежде, что тот просохнет, и уже тогда вошел туда, где шел сам совет.

Посреди собравшихся жестикулировал лорд Клиффорд – невысокий, тонкого сложения блондин со щегольскими усиками, которые для поддержания формы определенно нуждались в ежедневной подстрижке. Клиффорд был всего лишь одним из дюжины малозаметных баронов, но, нахально используя гибель своего отца при Сент-Олбансе, по рангу уже сравнялся чуть ли не с самим Сомерсетом и Перси. За ту утрату Клиффорду предоставили место за одним столом с самыми знатными людьми, а еще влиятельность куда бо́льшую той, что давал ему титул.

Этот выскочка вызывал у Дерри острую антипатию. Баронишко взял себе за правило бесцеремонно его перебивать, словно бы мнение королевского приближенного ровно ничего не значило. Уже за это можно было его возненавидеть, но Дерри без труда находил тому противоядие.

Вид тесной кучки нобилей перед лицом королевы вызывал невольное сравнение с домашними псами, желающими погреться у хозяйского огня. За плечом у королевы возвышался здоровенный рыжебородый шотландец-стражник. Стоял он якобы безучастно, но при этом достаточно внимательно слушал тех, по чьему приказу его товарищи в конечном итоге двинутся в бой.

Дерри с полуслова и полувзгляда вобрал в себя все детали происходящего, игнорируя висящие в воздухе запахи недуга и слабости нутра, отсыревшей шерсти и гниющей кожи. Хорошо хоть, что здесь тепло, и на том спасибо.

– Если Йорк и взял с собой на север государя, то только в качестве узника, – распинался Клиффорд. – Своим капитанам я дал указание не взирать ни на какие королевские знамена, если те появятся на виду. Им известно, что его величество ни за что не пойдет на свою супругу и сына, так что дезертирства я не страшусь. Как известно, простые и четкие указания для ратных людей милее всего. Вместе с тем, миледи, настроены они решительно. А появление на поле битвы королевских львов поднимет им дух, подтверждая, что они спасают короля Генриха. Так будем же уповать на то, что Йорк и впрямь взял его величество с собой! Это воодушевит наше воинство, придаст нам твердости.

Наконец Маргарет заметила, что к ней бочком пробирается ее конфидент и верный помощник. Она поманила его к себе, игнорируя сердитое фырканье Клиффорда, явно намеренно выставленного вперед Сомерсетом и Перси.

– Мастер Брюер, есть ли какие-то известия?

– В лагере все еще хворь, миледи, но сегодня новых больных уже меньше, чем вчера. Я видел такое во Франции, но у нас пока, слава богу, потери сравнительно невелики. Слегли только самые слабые. Думаю, с Божьей помощью болезнь угомонится, а не наберет размах. Десятков шесть самых слабых я отправил в город на излечение, чтобы они отлежались в тепле, и велел подпитывать их похлебкой и элем. Но единственно с условием «один туда, другой сюда», иначе у нас вся армия переберется на теплые подстилки. – Дерри посмотрел на бесстрастно стоящего возле плеча королевы шотландца. – Хотя шотландские парни, миледи, уходить отказались. Похоже, они предпочитают сами перебарывать свои болячки.

Рыжебородый верзила с едва заметной гордостью кивнул, вызвав у Дерри улыбку.

– Этому человеку что, больше не о чем сообщить? – пронзительным альтом карлика выкрикнул лорд Клиффорд. В замкнутом пространстве его голос противно резанул по ушам. – Мы и без того знаем, что в лагере ходит недуг. Ну и что? Я допускаю, что есть у нас и воришки, крадущие у своих друзей кашу из котелков. Так что ж с того? – Он порывисто оглядел собрание, словно ожидая, что Дерри Брюера сейчас выгонят взашей под дождь. Сомерсет качнул головой, игнорируя этот выплеск в пользу более насущных вопросов.

– Ваше высочество, мы ждем приказа выступать. Последует ли он сегодня? Чтобы сняться с места, нам потребуется время, а световой день уже угасает. Надобно подготовить людей в дорогу.

В шатре наступило молчание: все обернулись к королеве за ответом. Над переносицей у Маргарет проступили две напряженные черточки. Было заметно, как она, стоя на месте, указательным пальцем почесывает ноготь большого. Беспокойство королевы было понятно: как-никак, на нее смотрит вся ставка, все ее главные лорды. Ведь это она, Маргарет, буквально настояла на их повиновении, утвердив свое главенство и право принимать решения, укротив их гордыню. В этом-то и была цена: отдать решающий приказ, по которому они, может статься, двинутся навстречу своей смерти. У каждого из здесь присутствующих была своя причина противостоять Йорку, но ответственность лежала на ней, в том числе за судьбу ее мужа и сына.

При попытке заговорить у нее вдруг перехватило горло, вместо слов вызвав что-то вроде прерывистого вздоха. Она видела жуткую бойню при Блор-Хите; видела, как целые армии при Нортгемптоне были разорваны Уориком и Марчем. Она проехала сотни миль, чтобы собрать достаточно людей в поход на Лондон с целью спасти короля. Но не успели они изготовиться, как на север уже явился Йорк.

Получается, что решение диктовалось его присутствием. От Маргарет же требовалось одно: рискнуть всем. Ее указательный палец все напряженнее скреб по ногтю большого; это скобление уже улавливал слух. В этом тянущемся безмолвии, казалось, глухо пульсировало неподвижное отчаяние. Чтобы заручиться поддержкой Тюдоров и шотландцев, эта женщина пошла с ними на сделку. Одним царственным жестом она пообещала им своего сына, поставила на карту само свое будущее. Можно было лишь догадываться, какой силы страх сковывает ее движения, когда надо протянуть руку и снова – быть может, в последний раз – бросить кости. Если Йорк вновь вырвет победу у ее людей, собравшихся в этом шатре, рассчитываться королеве будет уже нечем.

– Милорд Сомерсет говорит: осторожность не выигрывает войн, – произнесла она наконец.

Что-то в ее остро отточенном профиле смягчилось; ушло какое-то колоссальное напряжение. Перестали скоблить друг друга пальцы, плетью обвисла рука. Маргарет резко, с шумом вдохнула.

– Передайте приказ, милорды: лагерь снять. Войско выходит в поле против армии Йорка и кто там еще с ним. Помните: вы сражаетесь за спасение короля Англии, томящегося в плену у подлых изменников. Правота на вашей стороне. Всем вам милость Божия и мое монаршее благословение.

Королева склонила голову, и вслед за вспышкой ледяной жестокости в глаза ее вернулась сомнамбулически блаженная грусть. А с нею усталость. Собрание лордов, нестройным грубоватым хором поблагодарив свою госпожу, разошлось по своим ратникам.

Дерри остался с королевой почти наедине; исключение составлял лишь здоровяк-шотландец, не спускающий с него глаз. Королеву, а вместе с ней и заключенную за границей сделку эти молодцы явно намеревались оберегать до конца. Дерри шотландцу подмигнул, на что тот опустил руку на рукоятку длинного ножа, подвешенного к поясу.

– Мне бы впору спросить, ваше высочество, есть ли у вас ко мне какие-то особые распоряжения. Хотя чувствую, по-настоящему приватно они не прозвучат, – сделал Дерри оговорку, с легкой выспренностью склоняя голову перед неприступным бородачом.

Тот в ответ хоть бы моргнул.

Маргарет задумчивым движением наматывала себе на палец локон, все туже и туже. Голос ее был блеклым от усталости:

– Вы всегда говорили, Дерри, что ваш труд заканчивается там, где начинается бой. Помощи от вас мне было столько, что и не высказать, но вот час битвы все же настал. Так что теперь свое дело пускай делают ратные люди, рыцари и лучники. – На секунду она прикрыла глаза. – Дерри. Я уже видела, как командует Солсбери. У меня на глазах он уничтожил армию в три раза больше его собственной. Так было на Блор-Хит. Про Йорка на поле боя мне известно меньше, но Солсбери я боюсь. Вы будете со мною рядом?

– Ну а как же, ваше высочество! Что же до остальных, то не извольте беспокоиться. В лице Сомерсета и Перси у вас надежные сторонники. Сомерсет прекрасный военачальник. Он многому научился у своего отца, и его рубаки в нем души не чают. Судя по тому, что я вижу, к ратному делу у него несомненный дар, да и добрых советов он не чурается. И главное, ваше высочество: никто из них не любит Йорка. Ставки известны всем, и эти люди вас не подведут, обещаю вам. Даже, возможно, и шотландцы.

Верзила за плечом у Маргарет уязвленно хмыкнул, отчего она рассмеялась:

– Не подначивайте его, Дерри. А то он вас напополам разорвет.

– Да уж вижу, – ответил Дерри с веселой небрежностью. – Он меня вдвое моложе и вдвое же выше ростом. Но перед этим я его хоть немного да позадираю.

Здоровяк-шотландец медленной ухмылкой показал, что думает о такой затее.

– Надо, чтобы мне привели лошадь, – проговорила Маргарет. – Ваша уже здесь?

– Возмездие-то? Да его и к привязи крепить не надо, настолько оно привязано ко мне. Не лошадь, а прямо-таки собачонка.

Маргарет улыбнулась, ценя попытку Дерри ее развеселить.

– Тогда будем надеяться, что ее имя для нас – доброе предзнаменование.