Замок Сандал возвышался посередине ста двадцати тысяч акров – то есть почти двухсот квадратных миль – земель и угодий. Фермы и лесные массивы, целые городки и дюжина приходов лежали в границах этих владений, где каждая церковь, манор или купеческое подворье платили десятину своему общему сюзерену. Своим родовым гнездом Йорк считал замок Ладлоу, но и здесь он чувствовал себя как дома, и с этим самым чувством вместе с Солсбери подошел к границам своих угодий, откуда к крепости вел последний отрезок дороги длиной в несколько миль.

Как и во всех отдаленных имениях, Сандал в отсутствие Йорка управлялся доверенным распорядителем, и крепость неизменно была готова к приезду господина. У Йорка было издавна заведено по меньшей мере дважды в год навещать каждый из своих крупных домов, проводя там достаточно времени для подсчета доходов и оценки всех затрат на работников и снабжение, будь то возведение новых конюшен или углубление русла какой-нибудь местной речки для предотвращения паводков. Едва армия во главе с Йорком и Солсбери пересекла внешнюю границу имения, как вперед полетел гонец с известием, и в своих частных покоях замка встрепенулся сэр Уильям Певерилл, приступая к немедленному исполнению своих обязанностей. Певерилл был уже далеко не молод, однако вся рутина по приезду герцога была давно отработана и особых тревог не вызывала. Из ближайшей деревни Сандал Магна были спешно отозваны уехавшие по домам на Рождество слуги, которые, вполголоса чертыхаясь, ватагами устремились по дороге обратно в замок, встречать нагрянувшего сюзерена.

Покуда герцог приближался к подножию длинного холма, ведущего прямиком в Сандал, Певерилл три раза проверил мясные запасы замка, со все более растущим изумлением переспрашивая влетающих конных гонцов. В расположенные за стенами амбары, птичники и хлева посылались вооруженные тесаками мясники с подручными. Свиньи в крытых соломой свинарниках, куры и даже квелые по зиме гуси – вся эта живность должна была последовать в котлы и на вертела, если верить вестям, что по дороге сюда двигались маршем тысячи солдат. Двунадесять дней Рождества еще не истекли, и сэр Уильям понимал: сюзерен по приезде так или иначе затребует пир. На главных кухнях уже топились печи; зажглись очаги и в двух сводчатых подвалах, которые пускались в ход лишь по праздникам. По всей крепости во все стороны бегом бежали челядинцы, попутно нацепляя что понаряднее – кто натирал, кто намывал, кто драил; без дела не оставался никто.

Йорк с Солсбери ехали во главе колонны, хотя и здесь во все стороны на мили рассылались разведчики. Солсбери посещал Сандал впервые и был впечатлен спокойной благостностью владений, во всяком случае, извне. Суматохи приготовлений в стенах замка видно не было. Поля и дорожки вокруг были ухожены, а из своих лесных зимовий вышли углежоги и, стоя у дороги, смотрели на колонну и чинно помахивали своему господину шапками.

По мере того как воинские ряды медленно всходили на холм, ветер с каждым шагом усиливался, кусая руки и лица до озноба и онемения. На самой высокой части цитадели, значительно выше крепостных стен, снизу различались крохотные фигурки. Солсбери поморщился от мысли, что ночь ему, может статься, выпадет провести там, на продуваемой льдистым ветром верхотуре, за высматриванием врага. Равнина вокруг Сандала была в каждую сторону расчищена на полмили. За пустыми полями начинались густые леса, которые тянулись через холмы и казались отсюда безбрежными.

Непосредственно в крепость имелся только один вход – через глубокий ров, вид которого привел бы в отчаяние и пехоту, и конницу. Приближаясь к воротной башне, Йорк с любопытством туда заглянул. От беспрестанных зимних дождей уровень воды во рве составлял несколько футов – бездонная глубина, куда уходило отраженное небо с облаками. Подъемный мост к приезду сюзерена был спущен, и были вывешены знамена, под которые они с Солсбери проехали бок о бок, через воротную башню со стенами, толщина которых в основании насчитывала двенадцать футов.

Своего коня Солсбери направил следом за Йорком, и за ними в крепостные ворота стали вливаться бессчетные ряды воинства. Внутри пространство в виде подковы составляло не больше двух акров, окружая еще один крутой обрыв перед торчащей кулаком навесной башней-барбаканом из темного камня, примерно на тридцать футов ниже основного двора. Во время войны ей отводилась роль второго препятствия, наполненного солдатами и снабженного собственным подъемным мостом. Барбакан преграждал единственный доступ наверх к цитадели, вздымающейся над всем замком. Эта башня была возведена на вершине своего отдельного холма – последний оплот обороны, если крепость все-таки окажется взята. Но чтобы до него хотя бы добраться, штурмующие должны были с боем прорваться через два рва, а затем вверх по валу преодолеть еще один подъемный мост, третий по счету. При его поднятии цитадель полностью отделялась от остальной твердыни.

В Сандале не было того архитектурного изящества, которое можно было наблюдать в Ладлоу или Миддлхэме. Этот замок был создан для военного противостояния, хотя и он не был рассчитан на восемь тысяч человек, что набьются в его стены. На дальнем конце подковы вблизи внешних стен здесь стояла линия деревянных построек, у их открытых дверей рядком выстроились слуги, приветствуя своего господина. Мимо них спешно проходили солдаты, стремясь поскорей укрыться от холода и ветра, так что те, кто пришел позже, все каморки и коридоры заставали уже занятыми и выбирались обратно, пытаясь занять местечко поудобней хотя бы на дворе. Людей все прибавлялось, и постепенно крепость заполнилась до отказа, а солдаты, обжив свои пятачки, теперь оживленно озирались в поисках съестного. Высоко над их головами верх цитадели украсился знаменами дома Йорка, трепещущими на порывистом ветру в честь прибывшего хозяина. При виде своих поднятых на радостях флагов Йорк тихо чертыхнулся и послал на барбакан и выше, на шпиль цитадели, человека с указанием всё поснимать.

С наступлением сумерек вдоль каждой из внутренних стен зажглись светильники и факелы, а во двор были вынесены жаровни, вокруг которых озябшие люди могли хоть как-то обогреться. С большим воодушевлением голодные солдаты встречали забрызганных кровью мясников, что возвращались в замок с кусками мяса. Из всех подвалов повыгребли запасы окороков, колбас, эля и даже горшки с медом и сохраненными на зиму фруктами – все, что так или иначе могло накормить такое количество измаянных долгой дорогой защитников.

Солсбери был одним из тех, кому достались отдельные покои. Сын Йорка Эдмунд вызвался его туда провести, с несколько смущенной приветливостью занимая графа разговором в хитросплетении бесконечных коридоров, комнат и залов. Следом шли двое слуг, неловко остановившихся у двери, когда они наконец оказались на месте.

– Вот ваши комнаты, милорд, – указал Эдмунд, – они не заняты. А вот эти двое все вам постирают и починят, вы только прикажите.

– Да мне б только было где упасть на ночь, – ответил Солсбери. – Подожди минуту, мы вместе вернемся к твоему отцу.

Он скрылся внутри, а Эдмунд из соображений гостеприимства стал его терпеливо ждать. Гость есть гость, даже при столь неординарных обстоятельствах.

Обоз еще только разгружался у ворот, так что Солсбери прибыл почти налегке. Он и впрямь отсутствовал совсем недолго. В комнате он снял меч с перевязью и зимний плащ; успел, видимо, и сполоснуть руки в чаше с водой: возвращаясь с Эдмундом обратно, пригладил себе волосы.

– Ты мне напоминаешь своего отца, когда он был еще молодым человеком, – неожиданно сказал Солсбери.

Эдмунд польщенно улыбнулся:

– Только я его, пожалуй, повыше буду.

В этот момент оба подумали об Эдуарде, и, что примечательно, молодой человек мимолетно нахмурился.

– Твой брат Эдуард, пожалуй, самый высокий из всех, кого я знаю. Уступает единственно сэру Джону де Леону, которого я помню по моей службе во Франции. Хотя сэр Джон был не так хорошо сложен, гм… не так пригож.

– Пригож? – с полуулыбкой переспросил Эдмунд.

Солсбери пожал плечами, в силу своего возраста нисколько не смущаясь.

– Да, я бы так сказал. Сэр Джон был одновременно самым высоким и самым неказистым из всех, с кем я когда-либо пересекался. Несчастный малый, как оказалось. Мог, между прочим, подкидывать над собой бочку, равную ему по весу, вдвое выше собственного роста. Вот уж в чем ему действительно не было равных. Так больше никто не мог. Но увы, несмотря на такую силищу, бегать он не умел. Кое-как волочился, во всяком случае, когда дело дошло до убегания от французского пушечного ядра.

– Вон как. С сожалением об этом слышу, милорд. Я был бы рад встрече моего брата с кем-нибудь, кто бы заставил смотреть снизу вверх.

Эту фразу Эдмунд произнес с горьковатым юмором, чем вызвал у Солсбери симпатию.

– Ты, должно быть, слышал фразу: не размер собаки решает исход боя…

– … а размер боя исход собаки, – восторженно подхватил Эдмунд. – Да, милорд. Я это слышал.

– В этих словах изрядная доля правды, Эдмунд. Твой отец, к примеру, роста не сказать чтобы гигантского, но никогда не пасует, каким бы ни был расклад. И хорошо, что у него есть старинные приятели вроде меня, к совету которых он прислушивается, правда?

– О да, милорд. Насколько мне известно, вами он просто восхищается.

Они подошли к двери в главную залу, и Эдмунд распахнул ее перед гостем. Здесь света было больше, чем в коридоре, и откуда-то из глубины неожиданно громко доносился голос отца.

– Если позволите, милорд, здесь я вас оставлю. Надо еще присмотреть за кухарями, чтобы они подали еду.

– Коли так, – приостановился Солсбери на пороге, – то если спроворишь где-нибудь кусок курятины или краюху хлеба, а то и рисовый пудинг, ты ведь знаешь, где меня искать?

Эдмунд со смешком кивнул.

– Непременно гляну, милорд, что можно будет раздобыть.

Солсбери вошел, чувствуя волну тепла от огромного камина. Внутри все гудело людьми. Тяга в трубе была не ахти, и в помещении сизоватыми слоями висел дым, вызывая у тех, кто был ближе к огню, кашель. Под ногами как оглашенные носились три собачонки; одна, приостановившись, пустила струйку на штанину какому-то капитану. Его незамедлительно подняли на смех друзья, он же в смятении попытался дать ей пинка, но она уже отскочила. Солсбери, отрадно ощущая тепло, подлез ближе к огню, где над столом склонялся Йорк.

– Сын у тебя хороший парень, – сказал он.

Йорк поднял взгляд от расстеленных на столе карт.

– Ты об Эдмунде? Да, хотя лучше бы мать его сюда ко мне не посылала. У меня есть соблазн приказать ему вернуться в Ладлоу, до окончания всех этих перипетий.

– Вот как? Мне кажется, ему это придется не по нраву. Он хочет произвести на тебя впечатление.

– Это свойственно всем сыновьям, – сказал Йорк резче, чем, видимо, собирался. – Извини. Ум у меня сейчас чем только не занят. Дай-ка я налью тебе вина.

Едва у Солсбери в руке оказалась наполненная чара, Йорк ногтем очертил на пергаменте линию.

– Вот. На юг к Уорику я послал гонца на быстрой лошади.

– А на запад? Чего бы там ни замышлял Тюдор, те три тысячи Эдуарда могли бы нам понадобиться.

Йорк молча повозился с чарами и кувшином, после чего покачал головой:

– Пока не надо. Вторая наша армия подойдет через… три, от силы четыре дня. Если Уорик приведет с собой тысяч шесть, то да, границу с Уэльсом, возможно, придется оголить. Но ведь он может привести с собой тысяч двенадцать, а то и все пятнадцать! Твой парень в Кенте, Ричард, фигура признанная, а мерзавец Скейлз подкинул им для сведения свежие счеты. Так что думается мне, на королевскую армию они пойдут. Даже зимой.

Глаза Йорка были усталы; вероятно, усылая Эдмунда, он хотел тем самым уберечь от опасности своего наследника. Задавать вопросы при таком количестве ушей было не с руки, да и не к месту: двери распахнулись, и потные от усердия слуги внесли в залу большущие подносы с едой. Собрание встретило их радостными возгласами; шум раскатился и по замку, и по двору: кухари приступили к кормежке.

На скудном рационе колонна одолела две сотни миль, и на блюда с харчами люди накинулись так, как свойственно голодающим: расхватав все дочиста, да еще отерев до блеска пальцами. Солсбери смотрел в замешательстве, пока кто-то не тронул его за плечо: Эдмунд с деревянной доской, а на ней куски холодного мяса и ломти хлеба.

– А рисовый пудинг? – взыскательно спросил Солсбери и рассмеялся: – Шучу, шучу. Дай бог тебе здоровья, дружище, что все помнишь.

В животе заурчало. Эдмунд с поклоном улыбнулся и отправился на кухни, где ему тоже был приготовлен ужин.

Их диалог Йорк едва заметил: взгляд его был прикован к картам. Солсбери, придвинувшись сбоку, пододвинул доску, и они с другом стоя приступили к трапезе, запивая ее вином. Снаружи на крышу, все усиливаясь, с шипением рушился уже не дождь, а прямо-таки ливень.

– Не завидую тем, кто сейчас снаружи, – мрачно вздохнул Йорк, – но Сандал для такой численности слишком мал. Уорик, когда придет, вынужден будет расквартироваться на поле. Не думаю, что в эти стены поместится хотя бы еще один солдат.

– Ничего, южанам кентцам не помешает узнать, что значит настоящая погодка, – с напускной жизнерадостностью сказал Солсбери. – Надеюсь лишь, что они с собой на север тащат запас еды. – Бросив взгляд на подносы, он обнаружил, что все они пусты. – Бог ты мой, Ричард. Надеюсь, у тебя есть запасы на зиму. А то эти волки объедят тебя дочиста. Со всем твоим хозяйством.

Он повернулся, ожидая, что его друг улыбается. Но вид у того был неспокойный.

– Кухарям я велел накормить людей посытнее, но… восемь тысяч! Тут от одной-то единственной раздачи урон всем погребам и кладовым. Завтра, если дождь приутихнет, вышлю охотничьи отряды.

Солсбери поймал себя на зевке и одновременно улыбнулся, отчего в челюсти хрустнуло.

– Тебе надо как следует выспаться, Ричард. Голодный ли, сытый, а отдых необходим. Мы с тобой уже не так молоды, как были.

– У меня в сравнении с тобой по годам фора, старичище, – усмехнулся Йорк. – А заснуть получится вряд ли, беспокоюсь.

– Ну а я так бодрствовать не могу, – сказал Солсбери, опять мощно зевая и прикрывая рот ладонью.

Вообще зевал не только он, а считай что вся зала. Многие начали устраиваться на ночлег прямо там, где находились, ворочаясь и чертыхаясь в попытке пристроиться поближе к огню. Давно уже свернулись клубками собачонки; замок вокруг утихал, и вскоре всех и вся обволокло безмолвие зимней ночи.

– Стало быть, иду спать, – объявил Солсбери. – Завтра, если не разноются кости, добуду на угодьях отборного олешка. Зажарим его во дворе всем тем, кто нынче заснул с несытым брюхом.

Йорк буквально на секунду отвлекся от карт и улыбнулся своему пожилому другу, который напоследок подмигнул и стал пробираться к выходу, ступая меж лежащими вповалку людьми.

В темноте Дерри Брюер вполголоса чертыхался себе под нос, пробираясь через наносы палой листвы и уже в сотый раз чувствуя, как плащ цепляется за терновник. Он поднял фонарь, но так как шторки на нем были задвинуты, свет едва сеялся на одни ступни. Плащ натянулся, удавкой перехватив горло. В порыве злости Дерри рванулся как лошадь из упряжи и чуть не упал: ткань порвалась, а он чуть не шлепнулся, одной ногой по щиколотку провалившись в ледяную лужу.

Ночной лес – пугающее место для того, кто родился и вырос в городе. Браконьерством Дерри не занимался никогда, если не считать налета на мясницкую лавку когда-то в молодости. Деревья здесь были не просто черными, а их как бы не было вовсе, тяжелые кусты папоротника мешали идти, а шипы терновника врезались в кожу так глубоко, что казалось, что она уже распустилась на ленты. С десяток раз он останавливался пососать очередную царапину на руке; несколько раз выдирал зубами впившиеся шипы. Хуже всего приходилось тогда, когда Дерри вдруг вспугивал какую-нибудь спящую животину. Она в ужасе – мокрый мех дыбом, зенки выпучены – ударялась ему об ноги, едва различимая в свете фонаря, и с остерегающем уханьем или хрюканьем молнией уносилась в подлесок. Непостижимо и то, почему какая-нибудь птица вдали от посягательств человека селится на земле, неужто просто из вредности, чтобы пугать его заполошным хлопаньем крыльев, стоит ему мимо нее пройти? Будь у Дерри выбор, он бы предпочел трущобы Лондона.

Он огляделся, в очередной раз сверяясь, не выбился ли из общей цепочки фонарей. Цепочка тянулась в обе стороны без конца и без края, по мере того как армия углублялась в чащобу. На окраине леса Сомерсет приказал двигаться бесшумно, но люди все равно ругались и чертыхались от хлещущих по лицу ветвей, которые отпускали впереди идущие. Сквозь тернистые кущи беспрепятственно могли шагать лишь облаченные в доспехи, но и они не были застрахованы от спотыкания и падения, зацепившись, скажем, за корень или сук, а если падали, то шум был такой, что и мертвый проснется. Дерри неприязненно поморщился: как раз сейчас это сделал один из них – латник, вякнувший во весь голос от того, что вывихнул лодыжку. Все эти шараханья можно было бы считать чем-то забавным, не будь все настолько серьезно. Чуть переведя дух, Дерри мрачно зашагал наряду с остальными, чувствуя, как всякий шип и куст терновника, каждая предательская ямка, кочка или нанос мокрой листвы понемногу высасывают из него силы. Стояла середина зимы, и ночи в году стояли самые длинные, но эта казалась поистине нескончаемой.

Цепь фонарей постепенно продвигалась. Сверху с ветвей сыпались крупные капли, от которых промокаешь насквозь. Дождь на какое-то время стих, но под лесным пологом промозглое сеево длилось гораздо дольше, лишь усугубляя общее уныние. Для Дерри Брюера единственной отрадой было то, что и эта помпезная скотина Клиффорд тоже был вынужден спешиться и сейчас брел вместе со всеми. Неплохо, если б он угодил в барсучью нору, а еще лучше, если его укусит какая-нибудь гнусная тварь вроде него самого.

На замок Сандал разведчиков вывела не слепая удача. Несколько дней назад их сюда послал Дерри Брюер для наблюдения за маневрами Йорка, так что предложение принадлежало именно ему. Клиффорд тогда лишь спесиво фыркнул, снисходительно поглядев на шпиона прищуренным глазом. Но когда разведчики возвратились с вестями об армии Йорка, барон вмиг куда-то запропастился, не доставив Дерри удовольствия видеть его смятение.

Небо под саваном туч тяготело ослепительной тьмой; не было видно ни луны, ни звезд, тем более под бескрайним лиственным шатром – скорее всего, эти места имели такой же вид и до прихода римлян. Чувствуя груз усталости, Дерри забеспокоился, как бы им вовсе не пройти в темноте мимо крепости, или, что еще хуже, не выйти на прилегающую к ней равнину с восходом солнца. Своими глазами он Сандал ни разу не видел, а без четкого представления о том, что ищешь, планы строить сложно.

Улучив момент, Дерри заглянул в свой фонарь: не догорает ли там, часом, свечка. Фитилек все еще коптил в чашечке свечного сала, и Дерри взялся нашаривать в подсумке запасной огарок. Куда легче зажечь новую свечку от старой, чем чиркать в темноте огнивом или брести через лес к другому фонарщику. На ходу Дерри осторожно приоткрыл створку медно-оловянной коробочки, при этом заметив линию шагающих шотландцев, которые дружно обернулись посмотреть, кто это их там высвечивает. Но тут порыв ветра загасил фитиль, и Дерри с досады выругался.

– А ну тише там! – шикнул кто-то спереди, шагах в двадцати.

В кромешной тьме Дерри узнал голос Клиффорда. Сейчас бы незаметно подобраться и всыпать ему ремнем. Однако вместо этого Дерри поджал челюсть и ощупью двинулся вдоль ряда, к соседнему фонарю. Сзади по пятам за Брюером шли сотни людей, свой путь и направление отмеряющие по его огоньку. Без него они разбредутся и исчезнут в непроглядной мшистой чащобе, канув безвозвратно.