20
По наблюдению барона Одли, поборники королевы являли собою сборище достаточно разношерстное. Многие из них, как и он сам, были родом из Чешира, а также из Шропшира и других соседних графств, откуда они приходили парами, тройками и целыми дюжинами. Кое-кто из этих, с позволения сказать, рыцарей мало чем отличался от обычных ополченцев – ни сюркотов и гербов, ни знаков отличия, кроме приколотого к груди серебристого лебедя королевы. Но при всей своей бедности и скудости снаряжения эти мелкопоместные сквайры были хотя бы подготовлены сражаться, в то время как остальные – простые пахари и кузнецы, мясники и строители – пришли единственно из преданности короне и неприятия Йорка.
Дерри Брюер был для них своеобразным связующим звеном – к такому выводу пришел Одли, наблюдая, как шпионских дел мастер цокает к нему через лагерь на своей клячонке. Именно Дерри Брюер, колеся по деревням, разворачивал свою вербовочную палатку и зазывал верных короне людей, готовых постоять за своих короля и королеву. Он же в сопровождении Уилфреда Таннера заезжал и на разбросанные по окрестностям фермы, где заключал контракты с целыми семьями – отцами, сыновьями и братьями; всеми, кто готов был поставить закорючку и получить за это знак верности: серебристого Лебедя королевы или Газель короля. Что касается Одли, то его задачей было за несколько месяцев превратить этих батраков и мелкопоместных сквайров в солдат. Некоторые из них состояли под его попечением уже с полгода, сделавшись вполне сносными вояками, в то время как новички толком даже не знали, каким концом держать копье. От такого разнобоя в стане царила неразбериха, но с прибытием Брюера все стало более-менее выправляться. В целом Одли считал его помощником весьма полезным. Жаль лишь, что память Брюера о сколь-либо крупных баталиях была несколько однобока, не охватывая понимания полевой тактики. В молодости он успел послужить пехотинцем, но в походе, должно быть, различал лишь впереди идущие ряды и дыхание тех, кто сзади. Именно поэтому Брюер, должно быть, и отказался от формального звания в войске поборников, сказав, что у него и без того должностей и обязанностей выше головы. Та напускная бравада, с какой он это произнес, откровенно веселила.
Вот и сейчас подъехавшего Дерри Брюера барон встретил улыбкой.
– А они вполне ничего, милорд, эти ваши удальцы, – похвалил Дерри, спешиваясь. – Я такой уймы народа не видел с самой Франции. Мне сказали, посланное королевой оружие и кольчуги до вас уже дошли. Вы довольны?
– Нет, – ответил Одли. – Доволен я буду лишь тогда, когда увижу на земле голову Солсбери. – Он сознавал, что многие вокруг его слышат, а потому возвысил голос еще сильней: – Это войско будет стоять прочно! Нас здесь втрое больше, чем тех, кто идет с Солсбери, и он не знает, что ждет его на пути! А за этих людей я готов поручиться самой своей жизнью!
Те, кто слышал седобородого вояку, задорно улыбались и спешили передать его слова дальше, тем, кто стоял дальше.
– На самом деле я бы с бо́льшим удовольствием повел этих людей на Ладлоу, против самого Йорка, – уже гораздо тише добавил барон и поднял руку, пресекая возможные возражения со стороны Дерри: – Да, понимаю, разумнее всего перешибить хребет Солсбери, покуда он не сомкнулся с Йорком и Уориком. Это обыкновенный здравый смысл. И все равно я ропщу. Ведь именно Йорк являет собой прямую угрозу моему королю. Именно его хотели бы видеть на троне изменники вместо того, кто занимает престол по праву. Он и есть тот, кто возглавляет мятеж, и все эти четыре года я ждал, чтобы наконец увидеть его побежденным, низринутым и лишенным всех прав и состояния.
Кого-нибудь другого из командиров Дерри мог свойски хлопнуть по плечу, но только не Одли – старый служака не терпел никакой фамильярности. Так что Дерри ограничился наклоном головы:
– И вы этого дождетесь, милорд, несомненно дождетесь. Как только разобьем Солсбери, мы можем махнуть на юг и соединиться с поборниками короля. До конца года заноза будет вырвана.
– Я бы воздержался от такой поспешности, мастер Брюер, – неодобрительно покачал головой барон. – Это не развеселая прогулка и не охота в лесу на оленей. Люди Солсбери имеют хорошую выучку и прекрасно вооружены. Не будь у нас такого численного перевеса, уверенности я бы не чувствовал.
– Однако перевес у вас есть. И уверенность тоже, – сказал Дерри и подмигнул, на что старик лишь хмыкнул.
– Н-да. Ладно, увидим. Добраться до Ладлоу, минуя нас, Солсбери не может. Вместе с тем, Брюер, этот человек очень хитер. Я видел его работу на севере и могу сказать: такого не облапошишь. Я давно взял себе за правило: никогда не считай захваченные знамена, пока битва не выиграна. Это все, что я могу вам сказать.
Пока они разговаривали, армия поборников королевы под крики капитанов и сержантов выстраивалась в три большие группы. Одли опытным глазом подмечал, что построение все еще неровное; многие новобранцы пока не усвоили своих мест в строю, за что получали от своих командиров сердитые тычки. Тем не менее скопившаяся у Блор-Хита силища была хорошо накормлена и уверена в себе, а девять тысяч крепких молодых парней могли с гордостью сказать, что присягнули на верность самой королеве. Поначалу их пыл даже удивлял Дерри Брюера. Два разных знака – серебристый Лебедь и Газель – были введены в обиход для того, чтобы разделять две армии, держа их порознь. Не так-то просто размежевывать посреди кампании две великие силы, а между тем для войны требовались быстрые передвижения и реагирование. Надо сказать, что знаки – особенно Лебедя – были в большом фаворе и носились с гордостью. Молодым селянам и горожанам Англии очень импонировало сражаться именно за страждущую королеву; ее беды и чаяния они воспринимали чуть ли не как свои собственные. Дерри был вынужден отказывать целым сотням желающих, вручая им вместо Лебедей королевы Газели короля.
Из общего числа поборников тысяча двести человек имели при себе тисовые луки, подобранные по росту и сто́ящие половину годового содержания серебром. Конечно, неплохо было бы иметь лучников вроде Томаса Вудчерча, да где их достать. А вот стрелки поскромнее отыскивались чуть ли не в каждом селении и повышали свое мастерство, утыкивая по воскресеньям пеньки, да так усердно, что те к концу дня раскалывались в щепу. В нужный час пущенные такими лучниками стрелы смогут из раза в раз устилать собой все небо, наводя своим зловещим пением ужас на врага. Свыше семисот кольчужников были вооружены топорами или булавами, способными сокрушать шлемы и прорубать вражеские доспехи, добивая затем лежачих. А сзади с неторопливой величавостью ехали восемь сотен рыцарей. Дерри не стал бы возражать, если б их было втрое или вчетверо больше, но каждый боевой конь был живым состоянием на копытах, и скакать в сражение верхом могли себе позволить лишь богатые. Лошади для безземельных рыцарей обошлись королю и королеве в отдельную и весьма круглую сумму, но никуда не денешься: эти люди имели надлежащий боевой опыт, а вот оружием и доспехами не располагали. Заглянув с год назад в реестр расходов, Дерри больше на это не отваживался; знал лишь, что серебро из королевской казны по-прежнему течет рекой. Разорительно до́роги были панцири и шлемы. В пот бросала одна лишь мысль о масштабах расходов, но полумер здесь быть не могло. Невероятным богатством обладал и Йорк, который на оснастку своего воинства вряд ли скупился.
По взмаху руки слуги подвели Одли коня – ретивого гнедого мерина, – а также приступку для усаживания в седло. Забираясь на свое Возмездие, Дерри лишний раз благодарственно подумал о разнице в возрасте между лошадью и седоком.
– Этот участок, мастер Брюер, я выбирал с особым тщанием, – поделился Одли. – Блор-Хит лежит как раз на пути Солсбери в Ладлоу. Видите вон там, в полумиле впереди, холм с полосой дубняка и утесника? В тени той большой изгороди мы и будем дожидаться неприятеля, а когда выйдем, то окружим Солсбери и перепустим все его три тысячи на мясную начинку.
– Как вы сами изволили выразиться, милорд: отдает поспешностью, – заметил Дерри.
Барон Одли возвел глаза к бледному осеннему небу:
– И тем не менее. Этого дня я ждал уже давно. Изменники запятнали честь короля, вынудив его отступить в Кенилуорт, когда вся Англия принадлежит ему. Я считаю за благо быть его орудием, мастер Брюер. Волею Господа, мы остановим врага здесь.
Он дал коню шпоры и гордо поехал вдоль шагающего строя.
Стоя на зубчатой стене замка Ладлоу, Йорк с надеждой всматривался: не близится ли с севера армия Солсбери, столь нужная сейчас. С запада доносился глухой шум реки Тим, плавно огибающей замок. К югу ее светло-стальную дугу перехватывал Ладфордский мост, рядом с которым мирно дремала деревня. Йорк развернулся на месте, глубоко вдыхая влажноватый воздух в попытке обрести спокойствие. С того самого дня, как пришли письма от Солсбери, в замке царил переполох. Пальцы непроизвольно сжали закраину каменного зубца: душу в который раз будто медленным огнем ожгла мысль о низложении имени и дома Йорков. Король Генрих к этому наверняка непричастен. Это все она, ведьма-француженка, тянет за нити, от которых все приходит в пляс. То, что она враг, стало понятно уже тогда, когда она умыкнула короля и спрятала его в Кенилуорте. Все это помнилось так ясно, что наводняло тяжелой холодной злобой за допущенную оплошность, оказавшуюся роковой. Да, лишь влияние этой французской стервы придавало слабакам дерзости действовать против него. Подумать только: лишение прав состояния! Гражданская смерть. Сами эти слова ощущались как яд, как угроза, а на это нужно отвечать безо всякой жалости – и неважно, кто все это заварил. Вечерняя прохлада немного успокаивала, но сдержаться не получалось никак. Да и незачем: сдерживать себя, как тогда в Сент-Олбансе, он не будет. Если король снова попадется в руки, то пусть свое слово скажет меч, одним ударом дав ответ всем, кто осмелился угрожать имени и дому Йорков. Из души все еще не шла буйная темная муть ужаса, охватившего Йорка после того, как писцы нарыли в своих хрониках упоминание о том единственном документе, скрепленном печатью короля. Разрыв кровного родства с монаршим домом; конец родословной и самой жизни правнука короля – не говоря уже о титулах, которые он, граф Йоркский, не сможет передать по наследству.
Это невольно обращало мысль к его надежде, его красавцу сыну, что два дня назад возвратился в замок вместе с Уориком. При одном лишь виде того, в какого великана вымахал Эдуард, Йорк чуть не лопнул от гордости. Остальные его сыновья и близко не могли с ним сравниться ни по росту, ни по ширине плеч. Самый младший, Ричард, был по-прежнему жестоко искривлен, хотя к семи годам, по крайней мере, научился молча превозмогать свои приступы боли. Контраст между сыновьями никогда еще не был таким наглядным, и Йорк на пиру, шумно расхваливая Эдуарда, невзначай поймал на себе и на предмете своей гордости неотрывный взгляд Ричарда. После этого хмурого мальца он услал прочь, тем более что предстояло обсуждение самых насущных вопросов. Иметь такого воина-сына в качестве наследника значило превратить дом Йорков в поистине неприступную твердыню, что было особенно важно сейчас, в пору крайней опасности.
Йорк потянулся к кувшину мальвазии, аккуратно примощенному возле зубца крепостной стены. В голове уже шло кругом от выпитого, и тем не менее на одну ночку не мешало притупить свои тревоги: пускай себе плывут мимо, не задевая, покуда он тут стоит один. Невзирая на холод, он мрачно тянул вино кубок за кубком и смотрел вдаль. С приходом гарнизона Кале в замке стало как-то спокойней. Уорик за время своего отсутствия как будто бы тоже окреп, закалился. Время во Франции он проводил с толком: отлавливал на Ла-Манше иноземные суда из Испании, Любека и вообще любые, чьим капитанам хватало безрассудства вести свои корабли вдоль этого участка суши. Из Кале Уорик возвратился матерым вожаком, а не просто наследником титула, доставшегося ему через брак. Видя Уорика сейчас, никто бы не посмел оспаривать его право начальствовать.
– А против нас одни лебеди да антилопы, – криво усмехнулся Йорк.
На приближении к окрестностям Ладлоу две тысячи Уорика заметили движение чужих колонн. Сближаться две рати не стали – уберегла грозная многочисленность тех и других, – но местность была теперь явно под чужими войсками, число которых неизвестно. Слава богу, что вместе с Солсбери они за годы мира успели обучить достаточно солдат. С приходом главного союзника их войско составит семь тысяч человек – достаточно, чтобы выстоять против орды «поборников», клюнувших по глупости на радужные грезы и благоволение королевы.
Хмель разбирал уже не на шутку. Йорк с тяжелой ухмылкой подумал, как там Маргарет – будет привязывать мужа веревкой, что ли, перед тем как пустить его перед войском на коне. Очень досадно, что Кенилуорт хорошо защищен: ни лазутчика заслать, ни гонца. Известно лишь, что король оправился от недуга настолько, что может держаться в седле под своими знаменами. Эта мысль вонзалась, словно холодный нож сквозь ребра – пришлось ее запить остатками вина из кувшина, отчего перед глазами поплыло. На Солсбери и Уорика можно положиться. Можно доверять сыну и людям из Кале, которых он привел в Ладлоу. Остальная же страна видит лишь то, что ее королю снова грозит опасность. И имя Йорка как изменника будет шипеться из уха в ухо, из уст в уста, если только не взять и впрямь не воплотить их самых темных ожиданий, своевольно заняв трон.
Он кивнул сам себе и, шатко обернувшись обратно на север, вгляделся в непроницаемо темное небо, где слезились мелкие и тоже будто пьяные звезды.
– Ну где же ты, друг мой, – поднимая за Солсбери кубок, деревянно пробормотал Йорк. – Приди скорей и дай мне сделать то, что я должен был совершить уже давно. На сей раз я не отступлюсь.
Король плакал; слезы горели в глазах и мешали видеть, как Маргарет и двое слуг силой упихивают его в доспехи. Такое неподобающее поведение мужа заставляло королеву краснеть, хотя слуги были привычны ко всякому: вместе с ней они ухаживали за Генрихом долгие годы, и в Виндзоре, и здесь, в Кенилуорте. Маргарет была настойчивей, чем они, с гневливой решительностью попеременно ухватывая мужа то за ногу, то за руку и застегивая на них крепления.
– Оставьте нас, – скомандовала она, раздраженно сдувая с лица приставшую прядку. Слуги без оглядки засеменили прочь, оставляя высочайшую чету наедине.
Генрих, скрипя доспехом, уселся обратно на кровать. Маргарет опустилась перед ним на колени и подняла руку, чтобы отереть его лицо – движение, от которого монарх боязливо съежился и по-детски шмыгнул носом.
– Генри, я тебе сказала: крови не будет, – в который уже раз повторила она, борясь в своем отчаянии с позывом дать мужу пощечину. – Ты должен выехать со своими поборниками. Чтобы они видели тебя во всеоружии, с развернутыми знаменами. Командовать будут Сомерсет и Бекингем, а с ними новый граф Перси, Эгремонт. Я буду при тебе неотлучно.
– Я не могу, – кинул он безжизненно. – Ты просишь от меня невозможного.
– Я прошу лишь о том, чтобы ты держался как король Англии! – жестоко бросила Маргарет.
Ее слова жалили, но на Генриха уже вновь наползало бессилие: лицо обмякло, искра сознания в глазах потускнела. Тогда Маргарет потеряла терпение окончательно: сердито схватив Генриха, она принялась его трясти так, что у него моталась голова.
– А ну очнись, Генри! Я всю страну подняла на ноги, чтобы вернуть тебе престол! Вся Англия сейчас вращается вокруг Кенилуорта, как камень в праще. Подкупом, посулами, угрозами я сдерживала тех, кто для нас опасен, но в конце ты должен проявить свою, монаршую волю, иначе потеряешь всё. И чего тогда будет стоить жизнь твоего сына, Генри? Ее тут же задует, как свечу на ветру. Да чего там – как искорку огнива. Сейчас же вставай, ради меня. Поднимись, выпрямись, восстань в своих доспехах. Возьми свой меч.
Генрих так и сидел кулем, уставившись в одну точку. Маргарет поднялась, в отчаянии и гневе глядя на него сверху. Глаза ее трагически сверкали. Восемь тысяч человек присягнули сражаться за короля. Из этих восьми шесть – солдаты, приведенные верными лордами. Явились все, от Сомерсета и Нортумберленда до десятка лордов помельче, вроде Джона Клиффорда, со смертью своего отца при Сент-Олбансе удостоенного титула барона. Четверть же королевской армии составляли новоиспеченные рекруты из городков и деревень, с опытом не бо́льшим, чем ее собственные поборники. Генрих мог – и должен был – одним своим присутствием сделать их хребты и мышцы железными; заставить стоять под стрелами и ядрами, когда от немыслимого ужаса немеет нутро, сам собой опорожняется живот. Она до последнего лелеяла надежду, что, облачившись в доспехи, ее муж воспрянет, переборов впившуюся в него болезнь, какой бы цепкой та ни была. Медики короля что-то там поговаривали насчет спрятанного в бренди возбуждающего зелья, от которого возгорается кровь и человек встряхивается от апатии любой силы. Маргарет надеялась, что к этому снадобью прибегать не придется, но, вероятно, иного выхода нет.
– Ладно, лежи. Пускай твои доспехи ржавеют от слез. – В ее гневе сквозили нотки презрения. – Меня не будет дня три, от силы четыре. Когда я вернусь, твои медики очистят твои жилы огнем. Уж они заставят тебя встать! Ты меня слышишь, Генрих? Хочешь весь остаток жизни вот так валяться колодой – дело твое, валяйся. Но в этом месяце ты у меня поскачешь на Йорка. Если не для себя, то для меня и твоего сына.
Муж глядел на нее снизу вверх, дико и удивленно откинув голову.
– Да, Маргарет, если ты этого так хочешь. Как скажешь. Если надо, то я так и поступлю.
Гнев в королеве подступал к точке кипения; еще немного, и она бы отвесила этому рохле оплеуху. Не говоря больше ни слова, Маргарет вылетела из мужниных покоев. Дворецкие королевской опочивальни стайкой топтались среди коридора, и Маргарет направилась к ним.
– В замке меня не будет несколько дней. Пока меня нет, с королем, кроме вас, не должен общаться никто. Ни одна живая душа, вы меня поняли? Пока я не вернусь. Пусть доктор Хэтклиф подготовит оживляющее снадобье и даст его королю с утра во вторник. После этого король воспрянет и присоединится к своим лордам и поборникам. Это ясно?
Слуги поспешно закивали и заблеяли что-то почтительное, чувствуя, что королева разгневана, и от этого боясь еще сильней. Маргарет, упрямо-гибкая, двинулась на выход к конюшням, где уже были оседланы три лошади. Вскоре в бой предстояло вступить ее поборникам – первая в жизни армия, присягнувшая на верность лично ей. Все остальное подождет, пока она, королева, своими глазами будет наблюдать за сражением и увидит первый триумф Ланкастера, столь долго восстававшего из пепла. На то, чтобы вовремя доскакать до Блор-Хит и лицезреть разгром Солсбери, ей отводился этот вечер пятницы. Дерри Брюер и тот не знал, что Маргарет держит сюда путь всего с двумя мечниками, стерегущими ее в дороге от разбойников.