Солсбери отер свежевыбритое лицо холодным влажным полотенцем, смыкая поры и облегчая пощипывание от рэнкинской бритвы. Этим утром он со своим цирюльником об заклад не бился, а выдержал экзекуцию в полном молчании, встал и взмахом руки отослал его восвояси. Надо сказать, что в шестьдесят свой возраст Ричард Невилл уже ощущал. Каждое утро он по-прежнему с час упражнялся до пота, тренируя руку, чтобы была крепка, а суставы гибки. Мясистым он не был никогда, так что складки на лице хоть и намечались, но в жирные брылья не перерастали. Однако как ни усердствуй, а возраст все равно берет свое: силы были уже не те. А ведь когда-то мысли и решения были такими четкими и пронизывали, казалось, все насквозь, в точности давая понять, что и как нужно сделать для достижения намеченного. Ну а нынче… Нынче оставалось лишь покачивать головой в память о своей проницательности в молодые годы. Видно, жизнь в те времена была проще, а заботы сводились лишь к тому, чтобы семья была крепка, а линия Невиллов успешно внедрялась и прорастала в знатных домах Англии.

Как раз когда Рэнкин торопливо уходил, в комнату, чуть с ним не столкнувшись, вошла жена Элис и поставила на столик с зеркалом блюдо со свежими яблоками. Замок Миддлхэм славился своими щедрыми огородами, и сидр здесь делали такой отменный, что впору было им торговать. Но муж, как водится, заартачился и вместо этого разрешил слугам настаивать бочки с сидром в подвалах замка и употреблять себе на здоровье.

Элис смотрела, как Солсбери заканчивает отирать лицо и шею. Судя по рассеянности, с какой он глазел по сторонам и прикладывал к щекам полотенце, его занимали мысли – какие именно, оставалось выяснить, подойдя вплотную.

– Вид у тебя обеспокоенный, – вслух заметила Элис, беря у него полотенце и трогая за руку. Они были женаты уже без малого сорок лет и состарились вместе, по его словам, «в благородной упряжке». Этой фразой муж потешал ее много раз – он вообще выдумывал их во множестве, просто для того, чтобы Элис улыбнулась. Юмор за годы, может, и поистерся, а память и приязненность остались.

– Стоит ли удивляться, при нынешних-то передрягах? – нехотя процедил Солсбери.

Он стоял у окна, в которое лился горячий радостный свет. Неохватное песчано-желтое море созревших хлебов вокруг замка было обжито крохотными фигурками людей: шла жатва, и жнецы собирали на графских полях снопы золотистых пшеничных колосьев, сгружая их на конские возы. В какой-нибудь другой день этот вид доставлял бы Солсбери удовольствие – образ мира, бытующего именно так, как надлежит: люди берут у земли благо, в приятном предвкушении кувшинчика сидра или эля на закате дня. Беззащитно сквозила тронутая осенним багрянцем и желтизной листва деревьев. Сейчас Солсбери лишь рассеянно озирал все это отрешенными, насмешливо-грустными глазами.

Понять напряженность мужа для Элис было несложно. С той самой поры, как в Миддлхэм два дня назад прибыл гонец, в замке царил переполох. Во все стороны отсюда устремились посыльные на самых быстрых лошадях – созывать рыцарей и ратных людей, где бы те сейчас ни находились.

– Ричарду Йорку я поклялся в верности, – промолвил Солсбери. Он говорил как будто сам с собой, хотя затем повернул голову и задумчиво провел кончиками пальцев по щеке жены. – Можно сказать, выпестовал его, довел чуть ли не до трона. А он в конце отказался протянуть к нему руку. Сделай он это, и угрозы бы сейчас не было, как и шепотков о конфискации, способной разорить нас дотла. Будь проклята людская нерешительность, Элис! Сколько раз нужно втискивать человеку в пальцы корону, чтобы он ее наконец принял? Йорк мог утвердиться королем еще в Сент-Олбансе, и дело с концом. Так нет же, он проявил кротость, или это его так устрашили стены аббатства. И что мы имеем теперь? За четыре года примирения мы добились единственного: дали королю снова окрепнуть, а если точнее, то не ему, а его королеве ужесточить свою хватку. И теперь это! Одной лишь Печатью короля дом Йорка сотрясается до основания, а я лишаюсь выбора. Его у меня просто нет, Элис. Никакого. Я вынужден снова браться за оружие, выходить в поле и рисковать всем, что за мною стоит, – хотя все можно и нужно было уладить еще давно.

– Ты выстоишь, Ричард, – твердо сказала Элис. – Не прогнешься. И не сгибался никогда. Благодаря твоим рукам и уму от всех твоих деяний Невиллы только преуспевали. Ты всегда был им превосходным пастырем, да и не только им, но и тем, кто не носит твоей фамилии. Помнишь, ты сам однажды сказал, что вырастил ратников больше, чем все другие дома, вместе взятые. И эти годы умиротворения ты не сидел сложа руки. Так укрепись же этим, а еще своим провидением, благодаря которому ты собрал под свои знамена стольких, что другим впору позавидовать.

Солсбери звучно хмыкнул, довольный комплиментом жены. Бахвалом он себя не считал, но приятно было, черт возьми, услышать в свой адрес похвалу, пускай и не на людях.

– Отец мне говорил: «Никогда не сражайся в одной битве дважды». И предупреждал: при победе необходимо сокрушать врага так, чтобы он уже никогда не оправился.

– Ну а при поражении? – спросила Элис с лукавинкой.

– Я, кстати, задал ему точно такой же вопрос, – улыбнулся Солсбери своим воспоминаниям. – И он мне сказал: «Проигравший отдает свою участь в чужие руки. А потому ответ прост: не проигрывай никогда». – Тут Солсбери со вздохом покачал головой: – И тем не менее вот он я, обязанный поддержать Йорка в войне, где один-единственный удар или стрела могут положить всему конец. Я для этого слишком стар, Элис. Чувствую это по заскорузлости суставов, нерасторопности мыслей. Тропою боя ступать молодым. А я бы уже предпочел мирно стареть, следя за сбором урожая.

Зная своего мужа достаточно хорошо, в словах Элис была разборчива и из угрюмости его выводила, осмотрительно используя тщеславие:

– Тогда, возможно, командовать людьми тебе следует поставить нашего сына. У тебя нет новостей о его возвращении из Кале? Если бы Ричард был здесь, милый, он бы от этого наверняка не отказался. И наряду со своим штандартом Уорика понес бы знамена Невилла.

Было заметно, как у мужа поджался подбородок, а взгляд сделался острым.

– Командир из Ричарда превосходный, – кивнул он. – Мне грудь распирает при воспоминании, как он вел своих людей в Сент-Олбансе.

– И твоих, любовь моя. Они ведь последовали за ним, когда он протрубил в рога. Ты мне сам рассказывал, как роскошно он смотрелся в красном.

Солсбери прикусил губу и, чуть подняв голову, выпятил подбородок:

– Тем не менее он еще молод и, что свойственно юности, недостаточно хитер. – Элис кивнула, скрывая улыбку. – Да еще и провел три года во Франции, пока я отслеживал все эти шепотки при ланкастерском дворе, – продолжал Солсбери. – Нет, Элис, командовать все же должен я. Черед Уорика еще настанет, причем достаточно скоро. Он не отсылал мне известия, что в полях маршируют и упражняются поборники королевы. А поборники короля идут через север и собирают луки, копья и секиры. Что бы мы делали без людей, которым я плачу за доставку мне таких известий? Мы были бы в проигрыше, Элис. Одному богу ведомо, встанет ли теперь когда-нибудь король с постели. Вот уже с год у меня нет осведомителя о том, как он там поживает. Чтобы двое сильных молодых людей погибли по случайному стечению обстоятельств? Джона Доннелла нашли повешенным – якобы покончил с собой, хотя досконально известно, что более жизнерадостного, не подверженного темной хандре весельчака сложно себе и представить. Или чтобы сэр Хью Сэрроу был найден мертвым в доме дурной славы – с такою раной и в постели? Не поверю, Элис. Я еще два года назад знал, что мне придется созывать рыцарей и ратных людей, невзирая на разорительную цену. Меня пытались водить за нос. Отводили мне глаза. Но я все равно знал. Чтобы делать меня незрячим, у них должно было иметься нечто, что я, по их мнению, видеть был не должен. Нет, Элис, за всем этим стоит не Генри, а эта волчица, королева. Этот бедный, сломленный человек целиком находится в зависимости от нее, а также от ее придворных и советников. Несомненно, что сыновья Перси все еще оплакивают утрату своего отца, так что к этой затее причастны и они, а я должен, просто обязан им ответить или же обреченно смотреть на то, как труд всей моей жизни летит в огонь.

– Очень хорошо, Ричард, – сказала Элис. – Я рада слышать от тебя такие слова. Надеюсь, нашего сына ты будешь оберегать?

– Всем, чем могу, – заверил Солсбери. – С Божьей помощью мы сладим с напастью. – Он склонил голову, так что в его глазах заиграли тени. – Скажу тебе вот что, Элис: если Генриху суждено пасть, я не буду ежиться от этого так, как это делал Йорк. Особенно когда на карту поставлены мои дом и титулы. Я нанесу удар, чтобы эта война сплетен, шепотков по углам и змеиных секретов наконец закончилась. Ибо если сломается Йорк, то следующим станет Солсбери, а за ним Уорик. Одна конфискация будет сменять другую, а в итоге нас выкурят из Англии. Я скорее умру, чем допущу такое.

– Старый ты лис, – промолвила Элис, делая шаг в его объятия. Обхватив жену руками, Солсбери нежно прильнул к ее темени подбородком. – Когда все кончится, возвращайся домой в целости. Это единственное, о чем я прошу.

– Вернусь, куда я денусь, – дыша теплом ей в волосы, сказал он. Чувствовалось, как Элис в его объятии чуть подрагивает. – Да не переживай ты так, радость моя! Со мной три тысячи людей, да еще две у Йорка. Пару тысяч своих красноперых приведет наш сын, половина из них из гарнизона Кале. Семь тысяч, Элис! И не какие-нибудь там селяне, привыкшие к косе да мотыге, а настоящие латники. Стальной меч, любовь моя, способный сокрушить или остановить силы королевы. Нас ведь, к твоему сведению, пригласили на Большой Совет в Ковентри. И по личному разрешению короля я могу провести туда с собой армию – и хватило же им ума на такое! Так что двинемся мы не ночью, а среди бела дня, и получается, как бы по велению короля. И говорю тебе: не ударят еще морозы, как я разобью своих врагов. Разгромлю и рассею как слабое семя непрочной линии, коим они и являются. Вот увидишь, Элис, я сделаю это. Клянусь честью.

Море осталось в двадцати милях позади, но оно все еще чувствовалось в продубленной морской солью одежде – этой смеси древней влажности и чистоты, отчего-то неизменно вызывающей у Уорика прилив бодрости. При переходе из Франции кожа напиталась морской влагой, горькую соленость которой можно было ощутить, лизнув себе оголенное предплечье. Сейчас в кругу трепещущих факелов Уорик подносил ко рту оловянную флягу и веселился вместе со всеми, глядя, как одного из рыцарей с победным рыком опрокидывает на спину Эдуард Марч. Первый за почти четыре года вечер на английской земле явно затягивался, в основном стараниями шестисот людей из Кале. По прибытии на землю отцов кто-то из них плакал, кто-то пускался в пляс; многие сгибались к ней прикоснуться, поцеловать, погладить, а то и сыпнуть горсть в сумку. Сколько ж они натерпелись, эти люди: десять лет назад пережили падение Франции, чуть ли не по году сидели без жалованья, в то время как вся Англия, казалось, полыхала огнем. Они были уже немолоды, эти солдаты – все до единого посеребренные сединой вояки, так надолго лишенные уюта домашнего очага, что уж и память о нем подостыла. Их капитан Эндрю Троллоп, когда Уорик сообщил ему, что он наконец возвращается домой, смахнул с глаз скупую слезу.

Уорик весело смотрел, как сын Йорка, ловко уклонившись от дикого взмаха палки, свободной рукой ухватил соперника за ногу и, приподняв, кинул на его двух товарищей. Свалка всегда таила в себе опасность, пусть даже бой шел на простых палках, а не на железных палицах или клинках. Вместе с тем, несмотря на неполные восемнадцать, графу Марчу уже удавалось посрамить и куда более опытных рыцарей, к вящей потехе зрителей, шумно одобрявших каждый удачный выпад. Слышно было, как за забралом смеется и сам Эдуард, голосом на удивление громким и низким для своего еще юного возраста. Видя, в какого силача вымахал сын Йорка, Уорик время от времени ловил себя на мысли, что не прочь поглядеть на лицо его отца. Широченный в груди и плечах, ростом на четыре дюйма выше шести футов, юный Эдуард переплюнул даже своего легендарного тезку, прозванного в свое время «Длинноногим». Для того чтобы облечь стремительно растущего юного графа в броню, Уорик был вынужден привлечь к работе лучших оружейников Франции.

Какого-нибудь другого юношу такой взмыв роста мог скорее ослабить, однако Марчу все было нипочем: в возраст он входил среди служак Кале, ежедневно с ними упражняясь и постигая все коварные трюки, какие они могли преподать для поля брани.

Вместе с остальными веселились и двое самых верных компаньонов молодого графа, сведущими глазами следящих за схваткой. Кузнец Джеймсон был здоровяк каких поискать, но и он посматривал на Эдуарда Марча снизу вверх. Сэр Роберт Далтон возглавлял в гарнизоне Кале все мечевые упражнения (по его словам, он нигде еще не видал такой запущенности и лености). Любовь этих двоих к сыну Йорка была наглядна и очевидна, мешаясь с гордостью, когда они смотрели на него в схватке. В бою юный граф был бы поистине грозой. Все остальные ростом едва доходили ему до плеча, а бить он мог с такой силой, что наверняка разил одним ударом.

Бок о бок с Уориком весело склабился капитан Троллоп, уже изрядно навеселе от эля и медовухи, найденных поутру в первой же прибрежной таверне. Оставляя за спиной море, в глубь побережья кое-кто из Кале предпочел двигаться уже хлебнув, вместо того чтобы катить с собой по улице бочонки.

– Против него никто уж и не ставит, – сказал Троллоп, чокаясь глиняной кружкой с флягой Уорика. – Ваше здоровье, милорд. Поначалу я, бывало, у него выигрывал, и частенько. Но теперь… Он же, гляньте, с тремя или четырьмя совладать может.

Последний из поединщиков, поднырнув, ухитрился схватить юного графа за ногу. Но при этом оказался поднят и швырнут с железным стуком оземь, где и остался лежать на спине, по-жучиному шевеля руками и ногами. Толпа солдат взорвалась приветственными криками; не удержался от улыбки и Уорик при виде того, как Марч подковылял и брякнулся на траву. Он дышал взахлеб, а жар от него струился волнами, как от печки. Сэр Роберт и Джеймсон поднялись со своих мест в круге факелов и подошли к своему молодому подопечному, который выставил три поднятых пальца: три свежих баклаги эля, подкрепить силы.

Боролся сын Йорка в шлеме, и теперь из-за забрала пробубнил, что тот за что-то зацепился. Поднатужившись, он стал яростно крутить его из стороны в сторону, пока металл не скрипнул и что-то не лопнуло, вызволив разгоряченное лицо с потной гривой всклокоченных волос.

– Бог ты мой, я уж думал: не слезет! Надо будет показать его оружейнику, а то ведь не надену. Ну как, Ричард, ты видел? А вы, капитан Троллоп? О, сэр Роберт, присаживайтесь рядом. Вы видели последнюю схватку? Я бы мог запросто перебросить его через амбар. Хотя за ногу он меня ухватил крепко. Правда, меня еще надо суметь поднять.

При дыхании от Йорка-младшего крепко, со сладчинкой пахло элем. Уорик подал ему в защищенные латами руки полную баклагу и смешливо пронаблюдал, как Эдуард опорожнил ее до дна, слизнув затем с губ пену. При своей последней вспышке роста он обзавелся мускулатурой, при виде которой даже бывалые воины предпочитали опускать взоры. В сочетании с молодостью это могло превратить юношу в подлинного монстра, если бы не его врожденное добродушие. Троллоп не раз сравнивал Эдуарда с мастифами – здоровенными псами, около века назад завезенными в Кале для расплода породы. Несмотря на размер и силу, в этих созданиях начисто отсутствовала злобность – быть может, потому, что не было никакой другой собаки, которая б могла их испугать.

И пока Уорик тяжело размышлял над письмами отца, призывающего домой к себе на помощь, старший сын Йорка воспринимал все это как увлекательное приключение, по итогам которого его ждет долгожданная встреча с родителями, по которым он успел соскучиться. В эту секунду Йорк-младший рыгнул так, что Уорик от неожиданности моргнул и попутно подумал: не напомнить ли молодому человеку, что манеры гарнизонного служаки не вполне уместны в придворных кругах. А впрочем, в свои тридцать он Эдуарду не отец, да и вообще не произвел на свет младенца мужского пола, как бы того ни хотел. Под присмотром жены у него росли две дочери. А при виде эдакого коняги оставалось лишь вздыхать. Хотя печалиться, в сущности, не о чем. Еще есть время родить и выпестовать целый выводок ребят, а Эдуард ему скорее как младший брат, что во всех своих поступках оглядывается на старшего, стремясь заручиться его одобрением.

Уорик с капитаном Троллопом потрясенно переглянулись: вслед за первой баклагой юный граф опрокинул в себя еще две, расплескав пенный напиток по груди и подбородку.

– Учти, Эдуард, нам завтра спозаранку в поход, – напомнил Уорик с изрядной, впрочем, долей припуска. – Смотри, как бы тебя не прижало в пути, при таком-то количестве эля внутри.

– Просто жажда разыгралась, только и всего, – беспечно откликнулся юноша, знаком призывая поднести ему четвертую баклагу. – Швыряние железных болванов сушит горло, как ничто иное.

Уорик, сдаваясь, хохотнул. По опыту он уже знал, что назавтра парень будет стенать и капризно дознаваться, почему его никто не остановил, хотя правда была в одном: остановить Эдуарда в том, что он уже решил, было нелегко. При всем своем добродушии Йорк-младший имел норов, смирять который умел только он сам. Люди ощущали это и потому старались держаться от него подальше – так, на всякий случай. И так же как мастифа, его лучше было не дразнить – как говорится, не буди лихо, пока оно тихо.

Что удивительно, свою четвертую баклагу Эдуард вылил на траву, а поднесшего ее слугу услал взмахом руки.

– Хорошо. Хватит так хватит. В голове уже плывет, а быть завтра позорным увальнем, который всем докучает, я не желаю. Сколько нам еще дней до Ладлоу, где я увижусь с моим отцом?

– От восьми до десяти, в зависимости от состояния дорог, – ответил Уорик. – Если погода сносная, то по ним и шагать легче – можно проходить до двадцати миль в день, а если срезать к западу от Лондона, то и больше.

– Значит, восемь, – решил для себя юноша, прикрывая глаза, хмель уже начал кружить ему голову. – Моему отцу нужны эти люди, и я буду держаться с ними. Темп задаю я. А вам останется лишь за мной поспевать.

Эти слова Уорик воспринял вполне серьезно, опять же зная, что от сказанного Эдуард не отступается.

Хронисты из Кале пояснили, что значит лишение прав состояния. Оказывается, угроза дому Йорка распространялась не только на отца, но и на его сына, юного графа Марча. Помимо конфискации угодий и доходов, уже принадлежащих Эдуарду, у него мог быть отнят также наследный титул герцога Йоркского, который причитался ему в будущем.

Разминая затекшие от сидения ноги, зашевелился капитан Троллоп. В свои пятьдесят он, по сравнению с Уориком и сыном Йорка, ощущал себя старым замшелым валуном. А этим двоим удальцам, что возвратили его домой в Англию, он был несказанно благодарен.

– Молю Бога, милорды, чтобы эту самую конфискацию можно было сжечь или порвать, не прибегая к оружию. О Сент-Олбансе мы слышали даже во Франции: как Йорк спас короля от его пауков-советников, вырвав его у них из тенет и доставив в аббатство. Благородно, в высшей степени благородно. Отец короля проникся бы к спасителю своего сына любовью, в этом я не сомневаюсь.

– Ты знал короля Гарри? – удивленно поднял брови Уорик.

Капитан покачал головой:

– Да куда мне. Я был еще мальчишкой, когда он умер. А если б знал, то гордился. Нам редко везло на такого короля, каким был старина Хал. Он ведь завоевал для нас Францию.

– Он да. А такие, как Сомерсет и Саффолк, ее с таким же успехом продули, – ухмыльнулся Уорик. – Правда в том, что я тебе уже сказал. Король Генрих всего лишь мальчик, пускай и в обличье мужчины. Он окружен свитой придворных и лордов, что действуют от его имени, каждый сам себе король. Мой отец Солсбери увидел эту правду, когда разбил Перси с Сомерсетом. Но вот они снова поднялись с гребнями и шпорами, которые им навострила королева-француженка.

Капитан Троллоп вместо ответа помрачнел и отвернулся. В обычные времена имя королевы Маргарет ставилось выше всякой вины и порицания, в отличие от грязных шашней лордов и придворных прихлебателей. Даже намек в ее адрес заставил капитана нервно заерзать. Но прежде чем Уорик успел пригладить его взъерошенные чувства, заговорил Эдуард. После выпитого голос его был излишне громок, хотя глаза при этом закрыты:

– Если кого и лишать наследия, так это Перси, Эгремонта и Сомерсета. Наши отцы отсекли змеям головы, но их, видите ли, заменили сыновья. Те имена лучше вообще вымарать из Свитков, чтобы они уже никогда не поднялись. Я, как дело дойдет, такой промашки не допущу. – Он разлепил веки и обвел всех покрасневшими глазами. – Мой отец спас короля; если надо, то спасет еще раз. Но он, увы, проявил милость к домам, которые надо было, наоборот, ославить и разорить. Я б так и поступил, будь на то моя воля.

Последовало короткое затишье. Уорик сидел поджав губы, раздраженный юношеской спесью Эдуарда. Молчание, как ни странно, нарушил Троллоп:

– Англичане из Кале будут стоять с вами, милорды. Мы давали клятву верности. Разумеется, не против короля, что было бы безусловной изменой и клятвопреступлением, но против тех, кто корыстно использует его имя.

На лице пожилого служаки читалось беспокойство; все эти разговоры о знатных домах и высокой политике его явно смущали. Куда как проще видеть перед собой четко обозначенного врага и сплеча его крушить.

– Король Генрих сражаться не выйдет, – уверенно сказал Уорик. – Он словно ребенок или монах, спит от рассвета до заката или молится день-деньской. Так что пока он дремлет в Кенилворте, за свою верность присяге можешь не опасаться. Нам лишь надо, как ты говоришь, повстречать и разгромить тех, кто правит от его имени. Дело это непростое, кровавое, но когда мы его сделаем, победа будет за нами.

– Мы уничтожим их всех, – зевая, добавил с земли Эдуард. – И Йорки восторжествуют. Вот тогда я и вспомню, кто мне друг. А кто враг.

Гонец добрался до Кенилуорта посреди ночи, перебудив весь замок и подняв с постели королеву. В зал аудиенций к юному герольду она вышла как была – в просторном легком платье, с перехваченными лентой волосами и розовым спросонья лицом.

– Ваше высочество, – доложил юноша, – у меня сообщение от барона Одли. В качестве пароля мне было велено назвать вам слово: «Возмездие».

Несмотря на напряженность, Маргарет рассмеялась. Только Дерри Брюер мог задать имя своей любимой клячи в качестве пароля к столь серьезному делу.

Гонец смотрел не моргая.

– Давай, говори, – махнула она рукой. – Я слушаю.

Несмотря на молодость, герольд был человеком опытным. Закрыв глаза, он взялся пересказывать слова, которые ему во избежание перехвата письма было велено запомнить. Он не знал, что через час в замок с таким же посланием прибудет еще один посыльный. Дерри подстраховался на случай, если один гонец в дороге невзначай пропадет.

– Ваше высочество, Солсбери на марше, к югу от Ладлоу. У него на дороге встанут ваши поборники, с целью не дать ему сомкнуться с людьми Йорка. Местонахождение Уорика и Марча пока неизвестно. Лорд Одли испрашивает вашего согласия известить Бекингема, Эгремонта и Сомерсета; к выходу в поле готовятся также поборники короля. Да благословит нас Господь, ниспослав удачу.

Гонец открыл глаза, потея от облегчения: задание было выполнено.

– Ты возвращаешься обратно в стан лорда Одли? – задала вопрос Маргарет.

Молодой человек кивнул. Несмотря на усталость, держался он нарочито прямо.

– Сообщи ему, что Перси и Сомерсет вместе с поборниками короля находятся близ Ковентри, вооруженные и готовые к походу. С ними в поле выйдут Бекингем и мой муж. Передай лорду Одли мое благословение и пожелай всяческой удачи. Это всё. Сейчас я бы распорядилась тебя накормить и устроить на ночлег, но время дорого. Мой дворецкий даст тебе какой-нибудь снеди в дорогу.

– Вы очень великодушны, ваше высочество, – поблагодарил гонец, вновь закрывая глаза и шепотом проговаривая послание, чтобы лучше запомнить. Из зала он выбежал трусцой, оставив Маргарет в одиночестве взволнованно обдумывать, как поднять короля. Генрих был ко всему ключом, но доспехов не надевал с самого Сент-Олбанса.