В десяти милях к югу от Диррахия Юлий остановил коня и встал ногами на седло, чтобы разглядеть идущую вдалеке колонну солдат. Плащ забился на ветру, сердито дергая застежку, словно какое-то живое существо. Октавиан стоял рядом, одной рукой придерживая поводья, другой — ногу Юлия. После целого дня в походе оба были грязные, голодные и уставшие.

— Помпей идет прямо на нас, — сообщил Юлий. — От Цецилия так ничего и не слышно?

— Нет. Цецилий слишком далеко, если вообще не попался, — ответил Октавиан. От нетерпения он переминался с ноги на ногу. — Что ты видишь?

С такого большого расстояния колонна Помпея казалась темным пятнышком. Различить можно было только верховых — маленьких букашек, ползущих по полю.

— Не могу понять — вся армия тут или нет, — сказал Юлий. — Боги, сколько же их! Наверное, наш любимый диктатор потерял, наконец, терпение — как думаешь?

— В темноте можно попробовать от него оторваться, — предложил Октавиан.

Юлий взглянул на полководца, который поддерживал его за ногу.

— Не для того я плыл в Грецию, парень. Не желаю, чтобы мои легионы бегали от Помпея, особенно после позора, устроенного теми, кто сейчас у тебя под началом. У нас теперь достаточно и припасов, и сил. Будь противник хоть вдвое сильнее теперешнего, я не побоюсь бросить на него свои легионы и не усомнюсь в победе.

Юлий замолчал и смотрел на собирающуюся против него рать. Он всегда знал, что рано или поздно Помпей покинет свое убежище в Диррахии. Однако что-то заставило диктатора выйти раньше, чем окончилось возведение стен, и вот опять две армии готовы столкнуться в бою.

Командующий выказывал уверенность, которой на самом деле не испытывал. Он действительно сделал все возможное, чтобы ослабить дисциплину греческих легионов. Все и каждый слышали, что консул предложил Помпею, и за теми, кто пытался дезертировать, вскоре последуют другие. Диррахий возвращен Помпею целый и невредимый, как и семьи сенаторов. Это тоже должно убедить греческих легионеров, простых честных людей, живущих вдали от интриг власти и происков политиков. Если бы Юлий мог выступить перед ними — ему хватило бы часа! До сих пор удалось лишь посеять сомнения в сердцах воинов, и Цезарь сильно надеялся, что беспощадность Помпея ему же и повредит.

Вид бесчисленного воинства напугал бы любого, но в Юлии только разгорелась ярость. Помпей, обладая такими силами, кажется, уверен в победе, однако те, кого он ведет, не принадлежат ему. Это солдаты Рима, которые выполняют свой долг, как они его понимают. А галльские ветераны — солдаты Цезаря и идут за ним.

Юлий посмотрел на своих солдат, шагающих к югу. Догнать их верхом ничего не стоит, и он задержался, желая получше разглядеть неприятеля. Такая многочисленная армия не могла не внушать некоторый трепет. Противник потихоньку приближался — виднелись трепещущие знамена, в лучах закатного солнца сверкали бронзовые орлы. Можно залюбоваться, не будь это неприятель. Несмотря на военный опыт, Юлию не доводилось видеть столь огромное римское войско, и теперь он волновался. Правда, армия гельветов была гораздо больше, но здесь шагали римские легионеры — люди одной с ним крови, в таких же, как на нем, доспехах. Повторяется старая история.

Убивать римлян — все равно что убивать родных братьев, и еще долгие годы после окончания войны Юлию придется вспоминать о ней с горечью. Легионеры Десятого не пощадят неприятеля.

— Мы справимся, — заявил Юлий. Октавиан поднял глаза на своего начальника — тот улыбался уголками рта. — Солдаты Помпея знают, что их командующий проворонил Диррахий. Они видели, как оплошал диктатор, когда остановил атаку Лабиена. Они не пойдут на смерть за таким полководцем. Поэтому, Октавиан, неприятель слабей нас.

Колонна подползала ближе. Пора уезжать, скоро сюда доберутся вражеские лазутчики.

— Я жду тебя, Помпей, — сказал Юлий так тихо, что Октавиан едва расслышал.

До них уже долетали пронзительные звуки горнов.

— Нужно ехать, — напомнил Октавиан.

Юлий не пошевельнулся, и Октавиан с тревогой наблюдал, как всадники пришпорили коней и устремились прямо к ним.

— Господин, нам пора.

— Их слишком много, Октавиан, — посетовал Юлий. — Чтобы выстроить такой же фронт, как у них, нам пришлось бы растянуться тонкой цепочкой. Но мы пришли сражаться. Для этого мы пересекли когда-то Рубикон. Больше нам идти некуда. Найди мне место, где мы можем закрепиться, и мы их обязательно разобьем!

К облегчению Октавиана, Юлий сел в седло и взял поводья. Октавиан вскочил на своего коня, и они галопом помчались от приближающихся вражеских всадников; рядом с ними неслись их длинные тени. Несколько всадников скакали за ними с милю, потом повернули назад, трубя в горны. Резкие звуки, казалось, выражали угрюмое разочарование.

В воздухе разорвалось громкое «стой!», и Брут резко дернул поводья. Далеко впереди двигались легионы Цезаря. Каждую милю, не пройденную сегодня, завтра придется наверстывать. Забавно: до чего же хорошо Брут знает солдат, которые шагают там, впереди. Много лет он сражался вместе с ними. Помнит их обычную походную болтовню и в глубине души даже скучает без бывших товарищей. Но это позади. Где-то там — Юлий, и, когда все кончится, Брут увидит его мертвым.

Брут жаждал битвы. Он нервно всматривался в холмы, и солдаты старались держаться подальше.

К тому времени как возвели стены и выкопали рвы, на землю опустилась ночь, пришлось зажечь лампы. Помпей приказал возвести один большой лагерь, и вот, будто по волшебству, в диких полях вырос настоящий город.

Греческие легионеры натачивали поострее клинки и молча ужинали, сидя вокруг костров. Многие решали, как распорядиться своим имуществом; грамотные за несколько монет записывали завещания товарищей.

Никто этой ночью не смеялся, и Бруту стало немного не по себе. Их много больше, чем врагов, они должны бы уже охрипнуть от бахвальства. Никто не кричал, не пел, словно всех охватило уныние.

Стремительным шагом Брут подошел к Сенеке, который, уставившись в огонь, задумчиво дожевывал кусок мяса. Легионеры, теснившиеся у огня, раздвинулись, и Брут со вздохом сел и огляделся. Повисло неловкое молчание. Брут гадал, о чем тут говорили до его прихода.

— Веселая компания, ничего не скажешь, — обратился он к Сенеке. — Я-то думал, кто-нибудь хоть песню споет.

Сенека улыбнулся, однако ничего не сказал, и Брут удивленно поднял брови:

— Я для вас немало постарался. Раздобыл для вас галеру. Доставил в Грецию. Потратил столько времени и сил, стараясь вас обучить. И что же? Может быть, кто-то из вас почистил, например, мне доспехи? Или поделился, просто из благодарности, небольшой частью жалованья? Никто. Или хоть раз предложил мне выпить с вами вина?

Глядя на полководца в серебряных доспехах, Сенека глупо хихикнул:

— Не хочешь ли выпить с нами, господин? — Он потянулся к лежащей позади него амфоре.

— Нет. Совершенно, — ответил Брут, забирая чашу с вином из руки своего соседа. Легионер в удивлении захлопал глазами. — Ведь вы понимаете, что мы победим, — произнес Брут, поднимая чашу и чокаясь с Сенекой. Сенека молча выпил. — Куда Цезарю деваться, если на него нападет наша кавалерия? Он побежит скорее, чем течет пролитое молоко. Слышали, как они удирали от Лабиена? А если мы будем наступать всей армией?

Сенека неохотно кивнул, однако немного оживился.

Когда Брут узнал о бегстве своего бывшего легиона, то не сомневался: это тщательно спланированная ловушка. С первыми лучами солнца он выехал из лагеря проверить следы и не нашел и намека на то, что ночью здесь прятались крупные силы противника. Брут едва поверил своим глазам и даже немного обрадовался — ведь под его командованием Третий ни разу не бежал. Видно, Юлий разучился водить солдат в бой.

Допивая вино, Брут сунул руку под нагрудник и достал мешочек с игральными костями. Не глядя, взял две штуки и бросил в пустую чашу. От стука, словно по волшебству, люди оживились, лица их потеплели.

— Ага, зашевелились! — добродушно говорил Брут. — Сыграем немного, а потом на боковую, а? Думаю купить себе нового коня, а деньжат маловато.

Когда часом позже Лабиен проходил мимо, Брут уже стал душой компании. На крики и смех собрались любопытные; у соседних костров тоже началась игра. Увидев, как Брут, откровенно радуясь удаче, сгребает столбик монет, Лабиен ухмыльнулся. Постояв немного, он отправился дальше вдоль всего лагеря, конец которого терялся во тьме.

Поднявшись на рассвете с постели, диктатор послал за лекарем. Живот у него затвердел и вздулся, до кожи было больно дотронуться. Стиснув зубы, Помпей заставил себя негнущимися пальцами ощупать опухоль, но едва не задохнулся от боли. Позволить лекарям прооперировать? По ночам выдавались минуты, когда Помпей в полном отчаянии хотел сам воткнуть в себя нож. Выпустить острым лезвием весь гной и смрадный воздух, от которого вздувается живот. А утром приходилось вставать, заставлять себя одеваться, стягивать живот полотном, чтобы никто ничего не заметил.

Помпей провел рукой по лицу — после ночных мучений оно покрылось испариной. Глаза болели и слипались, и Помпей яростно тер их, ненавидя собственное тело за то, что оно отказывается ему служить. Командующий сидел на краю походной койки, согнувшись от боли. Вошел лекарь и, увидев его бледность, нахмурился. В мрачном молчании положил сумку и подошел к пациенту. Опустив прохладную ладонь ему на лоб, лекарь покачал головой:

— У тебя лихорадка, господин. Ты не замечал крови в своих испражнениях?

— Делай лекарство и убирайся, — оборвал Помпей, не открывая глаз.

У лекаря хватило ума промолчать. Он отвернулся и выставил на стол ступку с пестиком и целый ряд закрытых пробками баночек.

Помпей открыл глаза и стал наблюдать, как лекарь смешивает и толчет снадобья. Видя интерес пациента, тот наклонил котелок и показал пациенту вязкую белую массу, оседающую на стенках.

— На это лекарство я возлагаю большие надежды. Я тут смешал оливковое масло, воду, молоко и кору — я купил ее в Диррахии. Торговец клялся, что она помогает от любых желудочных болезней.

— Похоже на семя, — сквозь зубы выдавил Помпей.

Лекарь вспыхнул, но Помпей, который от него уже устал, раздраженно махнул рукой и потребовал:

— Давай сюда.

Он взял горшочек и стал глотать лекарство, черпая его сложенными пальцами. Смесь была безвкусной; немного погодя Помпею слегка полегчало.

— Приготовь еще. Я не могу каждый раз, как прихватит, бегать к тебе за лекарством.

— Помогло, господин? — спросил лекарь. — Если бы ты только позволил избавить тебя от той отравы, что носишь в себе…

— Приготовь и запечатай воском еще один сосуд — я возьму с собой! — отрезал Помпей. — Две порции этого и одну — твоей обычной дряни.

Вспомнив, сколько желудочных хворей и ранений довелось ему повидать, Помпей содрогнулся. В детстве он однажды убил кролика и вспорол ему живот, пытаясь снять шкурку. Помпей тогда перепачкал вонючими потрохами и руки, и мясо кролика. Кролика пришлось выкинуть, а зловония Помпей не забыл до сих пор. Позже ему приходилось видеть, как в результате ранения копьем в живот наружу вытекает содержимое желудка. Такие раненые всегда погибали.

— Хорошо, господин, — обиженно сказал лекарь. — У меня в палатке есть еще кора, и я пришлю тебе лекарство.

Помпей не ответил. Оставшись один, он заставил себя подняться на ноги. Войска готовы выступить. Сквозь полог шатра брезжит свет, значит, легионеры уже выстроились и ждут появления командующего. Прежде чем звать рабов и начать одеваться, нужно перетянуть живот. Только лекарь мог видеть жестоко вздувшуюся опухоль, которую Помпей утягивал полосками чистого полотна. Но и лекарь не знал о том, что по ночам диктатор кашляет кровью. Находясь на людях, Помпей проглатывал противную склизкую массу, и каждый раз это давалось ему все труднее.

У диктатора закружилась голова, и он тихонько выругался: придется ждать, пока пройдет приступ. Капли едкого пота катились по лицу, даже волосы у Помпея взмокли.

— Всего несколько дней, мне нужно лишь несколько дней, — шептал он, сам не зная, кого умоляет — богов или терзающую его боль.

Помпей дотянулся до бинтов, лежащих в ногах койки, и стал обматываться, резкими движениями заталкивая опухоль вглубь и вздрагивая от боли. Завязав неловкими пальцами узлы, он наконец смог выпрямиться и перевести дыхание. Подошел к ведру с водой, ополоснулся, затем накинул тунику. Едва дыша, кликнул рабов; те вошли, не поднимая глаз, и стали надевать на хозяина доспехи. Знают ли они, почему их господин так задержался? Впрочем, не важно. Боги даруют ему время, чтобы он успел уничтожить своего последнего врага. Когда Юлий будет мертв, тогда пусть и его, Помпея, забирают, а до тех пор ему нужно держаться — каждый день, каждый час. Новое снадобье все же уменьшило остроту боли, с облегчением отметил диктатор.

Отпустив рабов, Помпей положил руку на эфес гладия и вышел из шатра к своим легионам. У порога он помедлил и сделал глубокий вдох. Помогло ли новое лекарство, или дело было в том, что решение уже принято, но Помпей впервые за многие месяцы не чувствовал страха перед неприятелем.

На третье утро похода к Цезарю вернулись посланные вперед разведчики. Лица их пылали от быстрой скачки — каждый спешил первым сообщить новости. Через несколько миль, в окрестностях Фарсала, начинается обширная голая равнина.

Мало кому из легионеров это название о чем-то говорило, но у тех, кто бывал в Греции, по спинам пробежал холодок. Вот оно — место, подходящее для большого сражения.

Было ясно, что на такой местности битву поведут по старым правилам, так, как воевали прежние полководцы Рима. На пустынной плоской равнине негде спрятаться, никаких ловушек тут не устроить. Только с южной стороны протекает грязная мутная речушка. Если бой состоится здесь, всё решат скорость, тактика и сила. Армии встретятся в чистом поле и станут драться, пока одна из них не отвоюет право вернуться в Рим. Сципион Африканский одобрил бы подобный выбор. Юлий решился сразу. Он даст сражение у Фарсала.

Галльские легионы подошли к равнине через два часа, однако не остановились. Место казалось совсем пустынным. Несмотря на возвышающиеся вокруг горы, это был суровый край ветров — гладкая черная земля с разбросанными осколками валунов, словно их накидали сюда какие-то гиганты. Люди с удовольствием ощущали под ногами твердую ровную почву, хотя она была настолько сухой, что по ней то и дело со скрипом проносились клубы пыли и песка. Легионеры прятали от ветра лица, щурили глаза, а песчинки шуршали по железным доспехам.

Город Фарсал лежал вдалеке за той самой рекой. Юлия он не интересовал. Никакого отношения к сражению город не имеет, разве что придется отступить и искать защиты за его стенами. Обдумывая возможность переправы, Юлий покачал головой. Отступления не будет.

— Идите до конца равнины! — приказал он Домицию, силясь перекричать ветер. — Лагерь лучше строить у подножия гор!

Кругом скакали экстраординарии — теперь им не нужно было охранять фланги: враг остался позади. Всадники пускали коней в галоп и с громкими криками неслись по открытой равнине. Юлий, зараженный их воодушевлением, крепко сжал поводья.

— Мы остановим противника здесь! — крикнул он Октавиану, и бывшие поблизости солдаты, услышав его, свирепо оскалились. У Цезаря остался один-единственный враг — Помпей. Когда с ним покончат, все смогут отдохнуть. Легионеры, состарившиеся на военной службе, словно обрели второе дыхание и, несмотря на сильную усталость, шагали, выпрямив спины. Никто уже не обращал внимания на ноющие суставы. Всех охватило чувство полной уверенности: воины, покорившие Галлию, непобедимы.

Только легионеры Четвертого, которых вел Октавиан, оставались молчаливо-угрюмыми. Им еще предстояло доказать свое право шагать под знаменами Цезаря.