Глава XXVI
ЗАГОВОР

Ромул искоса взглянул на Тарквиния, поднимающегося рядом с ним по склону Капитолия. Все попытки гаданий в митреуме закончились ничем: гаруспик раз за разом твердил, что близится крупное событие, но больше ничего разглядеть не мог. И сегодня друзья, за которыми хвостом вился Маттий, направились в гигантский храм Юпитера. Уж здесь-то они постараются ничего не упустить. Все еще помня свое видение в Маргиане, Ромул наотрез отказывался гадать сам, однако вопросов накопилось много, а дни утекали слишком стремительно. В последнее время его подозрения лишь усилились: Маттий, которому он велел наблюдать за Лупанарием, сообщил, что там регулярно собираются нобили, в том числе крупные политики вроде Марка Брута и Кассия Лонгина. Показательно, что Децима Брута, любовника Фабиолы, Маттий там не видел, значит, не один Ромул мучился сомнениями. И это злило его еще больше.

От того, чтобы поговорить начистоту с Фабиолой, юношу удерживали две причины. Во-первых, она вряд ли сознается в заговоре, а во-вторых — Ромул уже не мог ей доверять. Если она и вправду задумала мстить, то такая малая помеха, как Ромул, ее не остановит. Прежних охранников сестры сменили дюжие громилы, которые при случае, не задумываясь, убьют его. По косым взглядам стражников было ясно, что в Лупанарии брат хозяйки — нежеланный гость. При этом он не желал предавать сестру и остальных заговорщиков, а вдруг его опасения напрасны?

Даже если она и замешана в заговоре, Ромул не хотел терять единственного родного человека, а ведь таков будет исход, если Фабиолу уличат. Однако если заговор не остановить — погибнет Цезарь, и смириться с этим не легче. Слухи о готовящемся убийстве диктатора, наводнившие Рим, только сбивали с толку: главным зачинщиком называли то Долабеллу, давнего союзника Цезаря, то Марка Брута, то самого Антония — верного приверженца диктатора. Раздираемый сомнениями, Ромул хотел знать: вправду ли Цезарю грозит смерть и если да — то как действовать.

Кроме того, отношения с Фабиолой тоже запутались в неразрешимый узел. Как бы ни хотел Ромул с ней примириться, он знал, что, пока она жаждет убийства Цезаря, безмятежной дружбы между ними не будет. И этим еще больше ослаблялась его привязанность к Риму. Однако он не мог избавиться от вины: неужели их прежнее доверие друг к другу утрачено навсегда?

Ответ знали одни только боги — оставалось лишь упросить их откликнуться.

Ромулу не давала покоя еще и мысль о Бренне: а вдруг он выжил? Юноша боялся в это поверить, ведь если даже галл-великан отбился от раненого слона, его могли убить позже в той же битве. Забытый легион дрался тогда против несметных полчищ противника, и судьба остальных легионеров тоже неизвестна, как и судьба Бренна. И все же со времен Тапса галл не шел у Ромула из головы.

Слухи, полнящие Рим, лишь усиливали желание юноши влиться в армию Цезаря, готовую вот-вот двинуться на парфян. Тысячи конников, набранных в Галлии, Испании и Германии, уже прибыли в Брундизий — главный порт для отправки войск на восток. Легионы Цезаря шли маршем к югу Италии и грузились там на корабли. Ромул знал, что его с легкостью примут в Двадцать восьмой, туда же можно устроить и Тарквиния: он хоть и в летах, но сражается лучше многих, а уж медицинскими познаниями сравнится с любым военным лекарем. И хотя о парфянском походе Тарквиний пока молчал, Ромул чувствовал в нем растущее ожидание, которое подстегивало и его самого.

Потому-то молчание Митры, к которому они обращались за ответом, так удручало их обоих.

— Может, Тиния будет благосклоннее, — заметил Тарквиний.

Вздрогнув от неожиданности, Ромул улыбнулся.

— Юпитер, Благой и Величайший, — ответил он, называя привычный титул главного римского бога, которого гаруспик именовал на этрусский лад. — Будем надеяться, что сегодня он милостив.

Вскоре друзья подошли к огромному храму на вершине холма. Построенный некогда этрусками, он стал главным святилищем Рима: странники из всех земель стекались сюда, чтобы принести жертву и обратиться к богу с молениями. Гигантская статуя Юпитера у входа в крытый золотом храм глядела на раскинувшийся внизу город, осененный божественной защитой.

Ромул пробормотал молитву, как в детстве. Тогда он мечтал об одном: убить Гемелла. И хотя желание не исполнилось, юноша чувствовал, что именно Юпитер — с помощью Орка — свел его напоследок со злобным купцом. Сегодняшние вопросы значили для Ромула не меньше: что делать с Фабиолой и Цезарем? Ехать ли в Парфию? Пытаться ли перед этим поговорить с сестрой? Краем глаза юноша заметил, что Тарквиний тоже бормочет просьбы.

Ответы нужны обоим.

Проталкиваясь сквозь толпу посетителей, торговцев и фокусников, друзья подошли к ступеням, ведущим к входу в три целлы — главные святилища храма, устроенные каждое в честь своего божества: Юпитера, Минервы и Юноны. Ромул с Тарквинием и неотстающий от них Маттий встали в конец очереди, тянущейся к центральной из трех целл, посвященной Юпитеру как верховному богу, и в молчании двинулись к входу. Внутри помещения сновали бритоголовые прислужники, которые то и дело раскачивали висящие на длинных цепях бронзовые кадильницы, наполняющие целлу благовонными курениями.

Длинное узкое помещение плотно заполняли толпы просителей, и друзьям хватило времени лишь на то, чтобы преклонить колени, положить приношения — стопку денариев, миниатюрную этрусскую чашу и два бронзовых асса от Маттия — и наскоро пробормотать молитву перед грозным каменным ликом над алтарем.

Снаружи, после темной и тихой целлы, их ослепило яркое солнце и оглушил шум толпы, заполнившей площадь между храмом и статуей Юпитера. Оклики разносчиков еды мешались с криками акробатов, уличных актеров и игральщиков в кости. Матери бранили непослушных детей, раскрашенные уличные девки завлекали клиентов, калеки и прокаженные галдели на углах, протягивая руки за подаянием.

— Чего ты попросил? — спросил Ромул Маттия.

— Ничего.

— Ты ведь так хотел с нами пойти!

— Принести благодарение. И выполнить клятву.

Ромул озадаченно посмотрел на парнишку.

— Ты забрал меня от отчима. Наверняка не без помощи Юпитера, — серьезно заявил Маттий. — Я молился ему каждый вечер и просил помощи. И тут пришел ты.

— Понятно, — снисходительно улыбнулся Ромул и вдруг понял, что вера мальчишки не так уж отличается от его собственной. Как иначе объяснить то, что жизненные препятствия порой исчезают сами по себе? Выживаешь в Каррах и возвращаешься в Рим. Или, как Маттий, избавляешься от ежедневных домашних побоев…

Очнувшись от задумчивости, Ромул нашел глазами гаруспика, который уже пробирался к торговцам, продающим жертвенных животных. Ромул, поспешив за ним, купил по пути крепкого светло-коричневого козленка. Гаруспик остановился на откормленной черной курице с блестящими глазами и гладким гребнем, и друзья вместе протиснулись сквозь мгновенно собравшуюся толпу прорицателей, истово обещающих открыть им немыслимо прекрасное будущее. Маттий, стараясь не отставать, не мог взять в толк, почему друзья так презрительно отмахиваются от торжественно наряженных авгуров, а через миг и вовсе застыл от изумления, увидев, как Тарквиний разглядывает пол как раз между стопами Юпитера.

— Он прорицатель? — прошептал мальчишка.

Ромул кивнул.

— Держи. — И курица Тарквиния перекочевала в руки Маттия. Тот неловко заулыбался.

Отодвинув в сторону безделушки и мелкие приношения, оставленные прежними посетителями, гаруспик вгляделся в каменные плиты, покрытые темно-красными пятнами. Проследив взгляд Тарквиния, Ромул понял его цель: кровавые отметины говорили сами за себя.

Здесь приносили жертву далеко не впервые.

Глубоко вздохнув, Тарквиний вытащил кинжал.

— Давай курицу, — сосредоточенно проговорил он. — Пора.

Маттий повиновался, и на лбу Ромула выступил крупный пот.

«Юпитер, Благой и Величайший, укажи мне путь», — мысленно воззвал он.

— Входи. — Фабиола изящно кивнула Гаю Требонию. — Остальные уже собрались.

— Прекрасно, — улыбнулся Требоний, невысокий лысеющий нобиль средних лет, несмотря на возраст сохранивший юную грацию мускулистого тела. Темные проницательные глаза и высокие скулы делали его похожим на Цезаря, с той лишь разницей, что диктатор был выше ростом, однако Требоний не уступал ему во внушительности и, подобно большинству римских аристократов, держался необычайно уверенно. — А Брут?

Фабиола покачала головой.

— Он пока не с нами.

— Жаль, — вздохнул Требоний. — Такой видный сын Рима стал бы для нас основательным подспорьем.

Отвесив церемонный поклон, нобиль направился в самую просторную из спален, стараниями Фабиолы превращенную в совещательный зал.

Девушка шла за ним, едва веря тому, что такой преданный сподвижник диктатора, как Требоний, который в минувшем году исполнял обязанности помощника консула, теперь мечтает его убить. И все же Требоний присоединился к заговору одним из первых. Откликнувшись на приглашение Фабиолы, он тут же явился в Лупанарий, где Фабиола собственноручно сделала ему массаж, а потом отправила в спальню вместе с тремя самыми красивыми девицами.

— Исполняйте все, что он пожелает, — приказала она им заранее. — Все, что угодно, поняли? — И девицы дружно закивали, глядя на обещанные им тяжелые кошели монет.

Тогда же, через час-другой, разомлевший от блаженства Требоний уже потягивал из чаши тонкое вино в заново отделанном внутреннем дворе Лупанария и с готовностью поносил Цезаря.

— Да он всякий стыд потерял! Обрядился в красные сапоги, как у царей Альба-Лонги! А золоченый лавровый венок? — Нобиль похлопал себя по редеющей шевелюре и усмехнулся. — Что боги дают, боги и забирают! Не мужское дело — прятать лысину, да еще под такой экстравагантной конструкцией!

Посмеявшись его шутке, Фабиола потянулась через стол наполнить чашу Требония, старательно демонстрируя ложбинку на груди.

— Многие считают его самодержцем, — заметила она, намекая на недавние крики «царь!», сопровождавшие выезд Цезаря в город: слухи об этом разнеслись по Риму со скоростью лесного пожара.

Требоний нахмурился.

— А мы послушно глотаем враки: мол, я не царь, а Цезарь! Смехотворно!

И нобиль пустился излагать причины, почему Цезаря надо остановить. Не из-за его обращения с инакомыслящими — нет, к ним диктатор, по обыкновению, мягок и добр: даже трибуны, которые приказали арестовать кричащих «царь!», отделались самым легким наказанием. Никто из прежних диктаторов, даже Сулла, не стал бы так церемониться, признал Требоний. Однако Цезарь захватил себе абсолютную власть, фактически лишив полномочий сенат и выборных магистратов. Пять веков демократии уничтожены в мгновение ока — и двух лет не прошло!

К остальным нобилям, упомянутым Брутом, Фабиола применяла ту же тактику, и хотя она была готова переспать с каждым, кандидатам хватило и девиц — чему Фабиола только порадовалась: так ей удастся сохранить самоуважение и заодно не нарушить данных Бруту клятв.

Ропот против Цезаря раздавался все сильнее, недовольным не хватало лишь объединяющего звена — и этим звеном стала Фабиола. Уже через неделю она заручилась поддержкой Марка Брута, Кассия Лонгина, Сервия Гальбы и Луция Басила. Марк Брут — двоюродный брат ее любовника — приходился сыном Сервилии, давней любовнице Цезаря, и, несмотря на это, примкнул когда-то к республиканцам, на стороне которых сражался при Фарсале. Помилованный Цезарем, он добился прощения и для Кассия Лонгина, который служил Крассу в Парфии, и теперь они вступили в заговор одновременно. Марка Брута, как и Требония, возмущало то, что Цезарь сосредоточил в своих руках полную власть, оттеснив талантливых государственных мужей на задний план. Кроме того, он (как и любовник Фабиолы Децим Брут) происходил из семьи, которая, по преданию, низложила последнего римского царя пятьсот лет назад. К тому же Марк приходился племянником Катону — оратору-республиканцу, который покончил с собой после битвы при Тапсе, лишь бы не жить под правлением Цезаря. Катон с тех пор считался воплощением римской аристократической доблести, и Марк Брут, некогда посвятивший ему памфлет, теперь с готовностью примкнул к заговору, дух которого соответствовал его истинным убеждениям и, как он заявлял, его чести римлянина.

Фабиола, правда, понимала, что пяти нобилей для заговора мало: одна лишь слава и публичные заслуги не гарантируют успеха. Кроме того, в случае покушения у диктатора наверняка найдутся защитники. Цезарь, в начале года распустивший свою испанскую стражу, по-прежнему пользовался любовью народа и большинства сенаторов. Поэтому девушке, как никогда, нужны были исполнители заговора.

Молитвы Фабиолы получили ответ четыре недели назад, во время луперкалий — древнего праздника плодородия. На глазах у огромных толп Антоний поднес Цезарю венец, прося его стать царем. Цезарь дважды отказывался и в конце концов велел отправить венец в храм Юпитера. Эту неуклюжую попытку диктатора отвести от себя подозрения в том, что он стремится к абсолютной власти, тут же перевесили разлетевшиеся по Риму слова прорицания, из которого следовало, что Парфию сможет завоевать только царь, и уже ходили слухи, что сенат провозгласит Цезаря царем над римскими землями за пределами Италии.

Эти новые угрожающие веяния оказались последней каплей, и за несколько дней к заговорщикам присоединились новые лица, так что Фабиола окончательно уверилась, что насильник ее матери не уйдет от расплаты. В просторном, залитом светом зале в конце коридора теперь собиралось больше полусотни сенаторов из всех партий и группировок — бывшие консулы, трибуны и квесторы соседствовали с рядовыми политиками.

Брут, любовник Фабиолы, здесь не появлялся. Основную часть времени он проводил в храмах: возносил молитвы и советовался с авгурами, получая каждый раз противоположный совет от любого, в чью ладонь опускал серебряную монету. Смятение его только усиливалось, сон не приходил, и каждую ночь Брут мерил шагами коридоры особняка, моля Марса и Митру ниспослать ему знак. Безуспешно. Раздражение и усталость только росли.

Фабиола, зная об этом, собирала заговорщиков в Лупанарии, окончательно отбросив хитрости. Брут ни о чем не спрашивал, но и никому не рассказывал о ее подозрительных делах, так что Фабиола по-прежнему надеялась когда-нибудь привлечь любовника на свою сторону.

Ступив в зал на шаг позади Требония, Фабиола вдруг поняла, что сколько ни старайся обойтись без Брута, ей не хватает его присутствия. Ромул наотрез отказался помогать сестре, а ей так нужна поддержка кого-то из близких. Девушка уже чувствовала тяжесть взваленного на плечи груза: Цезарь не просто насильник ее матери, он величайший правитель за всю историю государства и его смерть потрясет Рим до основания.

Крепко держа черную курицу за шею, Тарквиний положил ее на камни и, подняв глаза к возвышающейся над ними статуе Юпитера, пробормотал:

— Великий Тиния, прими эту жертву от твоего смиренного служителя.

Острый нож молниеносно перерубил куриное горло, отсекая голову, и гаруспик прижал курицу к камню, давая крови пролиться на пол. Крылья судорожно дернулись раз-другой и наконец бессильно опали. Тарквиний, не выпуская курицу из рук, сосредоточенно вгляделся в алый поток, вытекающий из перерубленной шеи.

Ромул, чуть не дрожа от напряжения, всматривался в кровяные потеки, однако даже не пытался вникать в предзнаменования, полностью полагаясь на гаруспика. Маттий, едва дыша, застыл рядом.

— Восток, — прошептал Тарквиний. — Кровь течет на восток.

Ромул тут же встрепенулся:

— Хорошая примета?

Лицо Тарквиния озарилось медленной улыбкой.

— Да. На востоке обитают духи — покровители человечества. Оттуда происходит и мой народ.

— Там же лежит и Маргиана, — добавил Ромул, замирая от предчувствия.

Гаруспик едва заметно кивнул.

— А где это? — выдохнул Маттий.

Тарквиний не ответил. Обрывая перья с куриного тела, чтобы обнажить чрево, он набирал их в горсть и, разжимая руку, смотрел, полетят они вниз или в сторону. По большей части они беспорядочно опускались книзу, собираясь кучкой под ногами; некоторые относило вбок — за этими Тарквиний остро следил, как сокол за мышью. Перевернувшись в воздухе, несколько черных перьев отлетели на шаг-два от статуи. Следом за ними — другие. Коснувшись пола, перья несколько мгновений не двигались, как вдруг, поднятые дуновением, взмыли ввысь и, скользнув с вершины холма, полетели с потоком ветра, кружащего над Римом. Через миг, унесенные к востоку, они скрылись с глаз.

Пытаясь унять бешено бьющееся сердце, Ромул не раскрывал рта.

Гаруспик еще больше посерьезнел. Уложив курицу на пол между стопами Юпитера, он тонким надрезом вскрыл чрево, стараясь не задеть внутренности, и отложил нож. Лентой вытащил наружу кишки — их вид явно его порадовал, затем, легко шевеля губами, раздвинул грудину и вынул маленькую темно-красную печень. Закругленные линии и ровный цвет недвусмысленно указывали — даже Ромулу, — что курицу не касались ни болезни, ни паразиты.

Держа печень в левой руке, Тарквиний обратил взгляд к небу, изучая форму облаков и направление ветра.

— Великий Тиния, — наконец вымолвил он, — прими ныне эту жертву. Ниспошли двум смиренным почитателям мудрость, дабы открылись назначенные пути.

— Трем, — встрял Маттий. — Я ведь тоже его почитаю!

Боясь, что такое вмешательство нарушит ход ворожбы, Ромул сдвинул брови, однако Тарквиний ничуть не смутился.

— Мои извинения, — склонил он голову к Маттию и, подняв взгляд на статую, добавил: — Не оставь милостью и нашего друга, великий Тиния.

Маттий, облегченно вздохнув, вновь уселся на корточки.

Ромул восхитился отвагой мальчишки: не каждый взрослый осмелится вставить слово и прервать гадание!

Поворачивая куриную печень во все стороны, Тарквиний долго не сводил с нее глаз и, явно оставшись неудовлетворенным, перешел к сердцу и даже разрезал его, чтобы посмотреть на кровь внутри. Затем придирчиво оглядел все тело от клюва до гузки и, отложив курицу, тяжело вздохнул.

— Что ты увидел? — нетерпеливо спросил Ромул.

— Не так много.

— Зато кровь текла на восток! — поспешил вставить юноша, едва не запаниковав. — И перья полетели к востоку!

— Добрый знак, — проронил Тарквиний.

— Знак того, что туда и лежит наш путь?

Гаруспик посмотрел юноше прямо в глаза.

— Не знаю. На Маргиану ничего не указывает.

— А на Цезаря? — пробормотал Ромул. — Или на Фабиолу?

Тарквиний бессильно помотал головой.

Ромул, преодолев собственное предубеждение, попробовал отыскать на курице хоть какие-то знаки — тщетно. Едва скрывая досаду, он вновь взглянул на Тарквиния.

— Дурных вестей нет, и на том спасибо.

— А про моего отчима? — беспокойно спросил Маттий.

— Тоже ничего, — принужденно улыбаясь, ответил гаруспик. — И никаких указаний для нас с Ромулом.

Ромул, собравшись с духом, вытолкнул вперед козленка.

— Мы еще не закончили.

Тарквиний без лишних слов убрал с пола мешанину из перьев и крови и велел Маттию унести лишнее. Мальчишка тут же метнулся прочь. Тарквиний взял козленка из рук Ромула, придирчиво оглядел и поставил туда, где только что лежала курица. Козленок, почуяв кровь, заблеял и рванулся было прочь.

— Скорее, пока он не обезумел! — Юноша покрепче схватил козленка и развернул горлом вперед. «Юпитер! — взмолился Ромул. — Услышь нашу просьбу! Нам нужна твоя помощь».

Тарквиний, вытерев лезвие ножа о тунику, наскоро пробормотал молитву и провел железным клинком по горлу козленка.

— Благодарно принимаем твою жизнь, — прошептал он, видя, как густой поток обагряет его пальцы и плещет на пол. На этот раз кровь собралась в лужу, не растекшись.

— Не имеет значения, — уверенно заявил Тарквиний и, перевернув козленка на спину, взрезал ему брюхо.

— Органы чистые, — заметил Ромул, глядя на розоватые внутренности, выскользнувшие из разреза.

Тарквиний молча провел рукой внутри рассеченного тела.

— Ничего, — объявил он и, поймав обеспокоенный взгляд Ромула, добавил: — Не унывать. Главное обычно видно на печени и сердце.

Сглотнув горечь, подступающую к горлу, Ромул велел себе успокоиться.

Тарквиний, орудуя острием ножа, уже отделял от диафрагмы печень — более пурпурного оттенка, чем у курицы, и тоже чистую, без пятен и паразитов. Левой рукой, как и в прошлый раз, гаруспик поднял ее к небу и обратился с молитвой к Тинию. Ромул вслед пробормотал свою просьбу и, замерев, остановил взгляд на Тарквинии.

Миг — и движения гаруспика резко изменились. Застыв на месте, он удивленно выдохнул.

— Так вот почему вас с Фабиолой всегда застигает гроза, — пробормотал он. — Слухи не лгут.

Ромул, сам того не замечая, уже вытянул шею и через плечо Тарквиния глядел на печень.

— Цезарь? — прошептал он. Случись кому-то из авгуров увидеть то, что открылось его глазам, Рим уже всколыхнулся бы от волнений. Вероятно, недавние сплетни о том, что Цезарь задумал перенести столицу в Александрию, появились именно так. И хотя Ромул не собирался распространять опасный слух, он не мог остаться в неведении. — Расскажи!

— Его собираются убить. Цезарь все-таки не бог. — Тарквиний проницательно посмотрел на Ромула: жизнь и смерть диктатора мало для него значили, а вот Ромула смерть Цезаря затронет сильнее. По многим причинам.

Ромул, сжав кулаки, попытался преодолеть тошноту.

— Кто?

Глаза Тарквиния смотрели куда-то вдаль.

— Олиний знал, о чем говорил. Невероятно.

— Твой наставник знал об убийстве Цезаря? Десятки лет назад?

Тарквиний, не отвечая, разглядывал печень, и Ромул не стал его торопить: пусть увидит все, что можно.

— Большая группа мужчин, — через мгновение выговорил гаруспик. — Сановные нобили разных кругов — и бывшие помпеянцы, и давние сподвижники Цезаря. Больше полусотни.

Ромул пал духом. Значит, нобили у публичного дома, виденные Маттием, — заговорщики. Радовало лишь то, что гаруспик не упомянул женщину. Может ли Фабиола не знать? Но ведь дело происходит в Лупанарии? Ромул закусил ноготь и попытался успокоиться. Говорят, что Цезарь отплывает в Дакию и Парфию через неделю…

— Когда нападут?

Тарквиний потрогал печень окровавленным пальцем.

— Видимо, завтра. В мартовские иды.

— Уже завтра? Точно?

Гаруспик взглянул еще раз.

— Точно.

— Я его предупрежу, — тут же решил Ромул.

— Ты понимаешь, на что идешь?

Под всеведущим взглядом темных глаз Ромул в очередной раз засомневался: не поведала ли Фабиола гаруспику свои фантазии об отцовстве Цезаря? Или, может, для него это не тайна и без Фабиолы? Юноша вдруг замер в нерешительности: неужели друг знает, что на самом деле случилось с их матерью? И Цезарь — насильник? Ромул не находил в себе сил спросить: окажись ответ не тем, которого он ждет, у него не хватит духу исполнить то, что велит совесть! Надо действовать, иначе толпа нобилей убьет Цезаря ради собственной выгоды!

— Да, — просто ответил он. — Понимаю.

Тарквиний склонил голову.

— Тогда завтра утром ступай в дом Цезаря. Прежде чем он направится в сенат.

— В сенате все и случится?

Гаруспик кивнул, и Ромул непроизвольно потянулся за кинжалом на поясе. Надо будет взять и гладиус. Если потребуется, он защитит Цезаря ценой собственной жизни. Цезарь это заслужил.

— Это не все, — вдруг тревожно бросил Тарквиний. — В деле замешана женщина.

Ромул, замерев с именем Фабиолы на устах, воззрился на гаруспика.

— Прости, — виновато добавил тот.

Юноша проглотил комок в горле. Неизвестно, собирается ли сестра участвовать в убийстве, однако перед глазами неотвязно всплывала одна и та же картина: как Фабиола вонзает кинжал в Цезаря. Он в ужасе отступил на шаг.

— Что тут без меня было? — вдруг послышался звонкий голос подбежавшего Маттия.

— Ничего особенного, — через силу пробормотал Ромул. Не слушая окликов Тарквиния, он шагнул прочь и смешался с толпой.

Фабиола, как обычно при обсуждениях, почти не раскрывала рта: в глазах многих, если не всех заговорщиков она была всего лишь женщина, пусть умная и красивая. Убийство — дело мужское, как любезно шепнул ей кто-то из присутствующих. Знал бы он! Впрочем, рабское происхождение тоже не прибавляло ей авторитета, особенно когда речь шла об убийстве величайшего государственного деятеля. Так что Фабиола в конце концов смирилась со своей ролью и на встречах заговорщиков послушно сидела в стороне, наблюдая за развитием замысла.

При появлении Требония по залу пронесся довольный шепот. Двух дюжин сидений вокруг стола, на котором красовались кувшины разбавленного вина и блюда с угощением, хватало не на всех присутствующих, однако для Требония место было оставлено заранее.

— Наконец-то, — кивнул Марк Брут, побарабанив пальцами по столу. — На два слова, не возражаешь?

Требоний, извиняясь перед сидевшими, прошел на место и сел рядом с Марком Брутом, который тут же зашептал что-то ему на ухо.

Фабиола отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Брут, присоединившийся к заговорщикам чуть ли не последним, мгновенно стал одним из самых активных участников и теперь вел себя так, будто присутствовал при заговоре с самого начала. Кивнув Бенигну, который тут же встал у входа — следить, чтобы никто не подслушал, — Фабиола тихо прикрыла дверь и, пользуясь своей незаметностью, принялась разглядывать собравшихся. Сервий Гальба, коротышка с глазами навыкате, сидел рядом со своим доверенным другом, плечистым и толстошеим Луцием Басилом. У обоих имелись счеты с диктатором: из-за близости к Цезарю Гальбу не выбрали консулом накануне перехода Рубикона, а Басилу темные дела помешали стать наместником провинции. Фабиоле не пришлось их долго уговаривать. Правда, оба ей были противны, но их ненависть к Цезарю все извиняла.

Кассия Лонгина, бывшего некогда правой рукой Цезаря, Фабиола впервые встретила на пиру пять лет назад. Лонгин рассказывал ей о Каррах и тех ужасах, которые пришлось пережить армии Красса. Узнав, что при Каррах сражался и Ромул, седой ветеран попытался утешить Фабиолу, чем навсегда завоевал ее признательность. Поймав теперь взгляд Лонгина, она улыбнулась, получив в ответ приветливый кивок. «Нужно свести их с Ромулом», — подумала она, однако тут же сжалась от вины: сначала нужно ведь помириться… Тряхнув головой, она велела себе пока не думать о брате. Убийство Цезаря важнее.

При таком внушительном числе заговорщиков Фабиола уже не сомневалась в успехе. Пусть даже не многим хватит мужества нанести первый удар — они последуют за более смелыми. В глазах Фабиолы собравшиеся походили на стаю псов, готовых растерзать самого слабого. Цезарь, к счастью, не сможет им противостоять: по обычаю римских нобилей, он появлялся на публике облаченный в тогу и безоружный. Диктатор даже отказался вновь призвать испанскую стражу, как ни уговаривал его Антоний. Цезарь объявил, что не желает жить в страхе и под неотступной охраной.

Фабиола презрительно поморщилась. Упорство Цезаря, продиктованное то ли высокомерием, то ли верой в то, что наступивший мир и обилие новых реформ сломили упорство недоброжелателей, делало его легкой жертвой для целой толпы решительно настроенных убийц.

— Друзья, — постучал по столу Марк Брут. — Начнем?

Разговоры стихли, воцарилась чуткая тишина. Фабиола замерла в напряжении — уж она-то больше других желала смерти диктатора.

— На предыдущем заседании мы решили, что удобнее всего совершить задуманное в мартовские иды, — начал Марк Брут.

— Иды? Ведь это уже завтра? — робко переспросил дородный сенатор.

— Вот именно, — ядовито отозвался Марк Брут и обвел глазами стол. — Время пролетело быстро, однако мы дали слово.

По залу прошел нервный смешок, и Марк Брут удовлетворенно кивнул: никто не попытался отказаться от участия.

— Цезарь в последние дни нездоров, — заметил кто-то. — Он может и не пойти в сенат.

— До отправки в Дакию нужно покончить с важными вопросами, — задумчиво напомнил Лонгин. — Цезарь не захочет пропускать обсуждения.

— В делах он неутомим, — согласился Требоний. — Не придет, только если будет лежать полумертвым.

— Может, кого-нибудь послать к нему домой? Убедить, подстегнуть? — предложил Басил.

— Отличная мысль! — воскликнул Марк Брут. — Кто хочет?

Прежде чем хоть кто-то успел ответить, в коридоре разнесся знакомый голос:

— А где Фабиола?

Девушка вздрогнула.

Впрочем, не одна она узнала интонации Брута. Нобили, как застигнутые врасплох воришки, замерли на месте.

Бенигн за дверью неловко кашлянул.

— Что, господин?

— Фабиола здесь? — требовательно спросил Брут. — Отвечай!

— Да, господин, — пробормотал великан, опасаясь ярости Брута.

— Отойди.

Фабиола отпрянула от двери, через миг створки распахнулись, и на пороге возник хмурый Брут.

— Любимый, — начала она, не зная что сказать. — Как неожиданно…

Брут, не ответив, оглядел сидящих и замер от изумления при виде стольких знакомых лиц. Нобили робко опускали глаза, и лишь Марк Брут, Лонгин и Требоний выдержали его взгляд.

— Рад тебя видеть, брат, — приветствовал его Марк Брут. — Нам тебя не хватало.

— Что происходит? — Любовник резко обернулся к Фабиоле.

— Сам знаешь, — вмешался Требоний.

Брут вспыхнул.

— Собираетесь убить Цезаря?

— Собираемся избавить Республику от деспота, — уточнил Лонгин под одобрительные восклицания остальных. — И вернуть прежний порядок.

— Ясно, — кивнул Брут, мрачно вглядываясь в лица присутствующих.

— Посмотри, как нас много, — мягко начал Марк Брут. — Мы не просто сборище фанатиков. Ведь наши взгляды разнятся. Нас объединяет одно: ненависть к тирании.

— Тирании? — прошептал Брут, глядя в глаза брату.

Боль в его голосе обожгла Фабиолу, как огнем. Как ни мечтала она, чтобы любовник присоединился к заговору, его мучения были ей невыносимы.

— Да, — горячо подтвердил Марк Брут. — Республикой правит тиран. Сенат — лишь название, мы — марионетки в руках Цезаря.

Услышав пробежавший по залу гневный ропот, Брут вздохнул.

«Митра! — взмолилась Фабиола. — Пусть он к нам присоединится!»

— Ты ведь сам знаешь, что это правда, — сказала она, подходя к любовнику. — Вся власть теперь у Цезаря.

— Авгуры пророчат на завтра беду, а Цезаря на всех углах уже зовут царем, — прошептал Брут. — Царем Рима.

— Ты с нами? — спросил Требоний.

Брут закусил губу. Фабиола, притихнув, едва смела дышать.

Марк Брут, отодвинув сиденье, поднялся.

— Наши предки избавили Рим от последнего тирана. Пришло время повторить их подвиг. Наш долг — в этом участвовать.

Повисла долгая тишина, и как Фабиола ни жаждала убедить любовника в правоте их дела, она прикусила язык: Брут должен решить сам. Другие, как она знала, тоже не станут его принуждать, и девушка лишь ждала, что победит: здравый смысл Брута или его безмерная верность Цезарю?

Марк Брут протянул правую руку.

— Каково твое решение?

Промедлив лишь миг, Брут обменялся с братом рукопожатием.

— Я с вами. Во имя блага Республики.

По залу пронесся облегченный вздох. Радость Фабиолы не знала границ: сейчас, перед самым решающим днем, нельзя рисковать. Отказом Брут подписал бы себе смертный приговор.

— Когда? — спросил он.

— Завтра, — ответил Марк Брут. — На заседании сената.

К чести любовника Фабиолы, он даже не моргнул.

— Ясно. Цезарь болен. Вы уверены, что он придет?

— Возможно, придется его подтолкнуть, — признал Лонгин. — Мы как раз решали, кто зайдет к нему завтра утром.

— Давайте я, — предложил Брут.

— Точно?

Тот решительно кивнул.

— Прекрасно, — улыбнулся Марк Брут. — А остальные соберутся в сенате. Пораньше. Повод есть: сын Лонгина завтра надевает тогу.

— Напасть на Цезаря сразу, как придет? — задумчиво проговорил Басил.

— Лучше не надо. Слишком много свидетелей, — вмешался Лонгин. — Пусть вылезет из носилок и вступит внутрь.

— И я к нему подойду, — вызвался Цимбр, бывший республиканец. — Попрошу разрешения вернуть брата в Италию.

— А мы окружим Цезаря, будто просим за Цимбра, — добавил Марк Брут. — Усыпим подозрения.

— Достанем оружие, — мрачно ухмыльнулся Лонгин, открывая деревянный футляр для стилуса. Достав оттуда кинжал с рукояткой из слоновой кости, он сделал резкий жест, словно вонзая клинок во врага. — И покончим с делом.

Взгляды всех устремились на маслянисто сверкавшее лезвие. Никто не возразил.

— А как же Антоний? — помолчав, спросил Брут. — Не будет же он молча смотреть, как нападают на Цезаря. Его тоже убить?

— Почему бы и нет? — сощурился Лонгин. — Гордец и выскочка.

— Отлично, — согласился Гальба. — Одни боги знают, что он затеет, если его не убить. — Крутой нрав Антония был хорошо известен всей Италии.

Фабиола вновь мысленно возблагодарила Митру: избавиться одним ударом от двух врагов — это ли не счастье?

— Нет, — громко заявил Марк Брут. — Мы не шайка бандитов, мы действуем в интересах Республики. После гибели Цезаря должны состояться свободные выборы, и сенат возобновит работу, как прежде. Антоний не сможет этому помешать. — Он обвел взглядом остальных, готовый отстаивать свое мнение.

— Если ты и вправду так считаешь… — с сомнением протянул Лонгин.

— Считаю, — отрезал Марк Брут. — Значит, нужно отвлечь Антония. Задержать, не дать войти.

— За это тоже возьмусь я, — заявил Брут.

— Ты не хочешь сам убивать Цезаря? — спросил Марк Брут.

— Убийство Цезаря — благо. Но это не значит, что я мечтаю собственноручно зарезать человека.

— Честное признание, — согласно кивнул его брат.

— Погоди, — нахмурился Требоний. — Вы же с Антонием друг друга терпеть не можете!

— Именно, — откликнулся Брут. — Пора обняться и примириться.

Лонгин пробормотал проклятие.

— Антоний тебе никогда не простит, когда узнает причину.

— Мне-то что? — горько рассмеялся Брут. — Зато он потом всю жизнь будет знать, что, если бы не я, он спас бы Цезаря.

Фабиола вдруг остро почувствовала, как тяжело переживал Брут ее роман с Антонием, хоть и никогда этого не показывал, разве что в редкие минуты, как сейчас. Она коснулась его руки и прошептала: «Прости».

Брут слегка кивнул, и боль Фабиолы хоть немного ослабла. Хорошо зная любовника, она видела, что он не до конца смирился с необходимостью вступить в заговор и выпад против Антония — отчасти отголосок внутренней бури. Впрочем, отступать любовнику все равно некуда.

— Решено, — подытожил Марк Брут, не оставляя брату возможности передумать. — Децим Брут уговорит Цезаря ехать в сенат, а потом отвлечет Антония. Когда тиран войдет, к нему первым подходит Цимбр, якобы испросить милость для брата. Остальные присоединяются и отвлекают разговорами.

— Нужен знак. Чтобы ударить одновременно, — подсказал Лонгин. — Придумаем пароль?

— Я сдвину тогу с его плеча, — объявил краснолицый крепыш Каска. — Заодно станет видно, куда бить.

Нобили одобрительно закивали, и Фабиола, упоенная скорым исполнением давней мечты, прикрыла глаза и от всего сердца вознесла благодарение Митре и Юпитеру. Мать будет отомщена. Завтра.

«А как же Ромул? — вдруг напомнил внутренний голос. — Может, он прав, а ты нет?»

Фабиола безжалостно прогнала сомнения прочь. Ей известна лишь одна истина: Цезарь виновен и завтра придет расплата.