Глава XXVII
МАРТОВСКИЕ ИДЫ
Вначале Ромул всерьез намерился идти прямиком в Лупанарий выяснять дело с Фабиолой. Стоило первому потрясению схлынуть, его душу затопила холодная ярость: как бестрепетна, оказывается, его сестра. Он вынужденно признался себе, что не удивлен мужеством Фабиолы. Их мать выжила среди всех жизненных мучений лишь благодаря отчаянной силе и стойкости, а ведь ее кровь текла и в близнецах. Фабиола годами выдерживала тяготы жизни в Лупанарии, отдаваясь мужчинам против воли, и пусть даже она стала богатой и влиятельной, принуждение сыграло свою непоправимую роль. Может, оттого сестра так безжалостна. Кто знает, не была ли мечта о мести единственной ее поддержкой на протяжении стольких лет.
Впрочем, в глазах Ромула это не оправдывало стремления убить правителя Республики. Если Цезарь не признался в насилии над Вельвинной, то Фабиоле неоткуда знать правду. Ромул не собирался убивать человека по чьей-то надуманной прихоти, а тем более Цезаря, даровавшего ему свободу от рабства, и не собирался допустить, чтобы его убила толпа строптивых нобилей во главе с сестрой.
Ромул понимал, что сейчас, когда план уже в действии, говорить с сестрой рискованно. Если она решилась на убийство, то не потерпит помех. Охранники Лупанария слепо выполнят приказ, не задумываясь, кто такой Ромул, а юноше совсем не хотелось валяться в клоаке с перерезанным горлом. Поэтому, смирив гнев, он решил принять совет Тарквиния и рано утром наведаться в дом Цезаря. Фабиолу упоминать он не будет, чтобы не стать виновником ее казни. А поговорить с сестрой можно и потом.
Вернувшись в пристанище для ветеранов, Ромул пошел искать Секунда: патеру митреума подчинялось больше полусотни бывалых ветеранов, отслуживших в легионах по многу лет. Ромул уже успел полюбить немолодого задумчивого воина. Тот чаще слушал, чем говорил, и в его скупых словах, как и у Тарквиния, неизменно крылась тихая мудрость. Ромул не удивился, когда узнал, что Секунд с этруском давно знакомы.
Патера он нашел в просторном внутреннем дворе, залитом лучами влажного весеннего солнца.
— Рад тебя видеть, — улыбнулся ветеран. — Тарквиний с тобой?
— Нет, — смущенно ответил юноша. — Остался в капитолийском храме.
Секунд вопросительно поднял бровь, и Ромул рассказал все как было. И о куриной крови, хлынувшей на восток, и о перьях, уносимых ветром туда же — в непонятном знамении. И о козленке, и о тревоге гаруспика при взгляде на печень.
Секунд выпрямился.
— Цезарю и вправду грозит опасность?
— Тарквиний в этом уверен. Все случится завтра, в сенате. И я не намерен сидеть сложа руки. Надо предупредить Цезаря.
— Да и охрана ему не помешает, — проворчал патер. — Что он думал, когда распускал испанскую стражу?
— Потому я к тебе и пришел. Я думал, может, ветераны сумеют помочь…
— Конечно.
Ромул облегченно вздохнул и принялся обсуждать с Секундом, как лучше защитить Цезаря. Они рассудили, что надежнее всего будет окружить носилки диктатора, как только он подъедет к сенату. Одно присутствие боевых ветеранов насторожит, а то и отпугнет заговорщиков, если же убийцы все же попытаются напасть, то нарвутся лишь на кровавую расправу почти без шансов на успех: политикам против бывалых легионеров не выстоять.
Тарквиний вернулся намного позже, и Ромул заподозрил, не увидел ли гаруспик еще чего-нибудь важного во внутренностях козленка. При мысли о Бренне, судьбу которого Ромул тоже надеялся выяснить при гадании, юношу окатило стыдом — как он мог забыть! Тарквиний, впрочем, коротко обронил, что не увидел больше ничего важного, и как ни мучился Ромул вопросами о галле, пришлось отложить их до другого раза. Завтрашний день важнее.
— Ты себе места не находишь, — озабоченно заметил Тарквиний.
— Просто надо выспаться. — Ромулу не хотелось долгих разговоров.
— По-прежнему намерен предупредить Цезаря?
— Конечно, — отрезал юноша. — А ты что, поступил бы иначе?
Гаруспик покачал головой.
— Не мне вмешиваться в чужую судьбу. И кроме того, я не стану помогать Риму. Он слишком беспощадно обошелся с моим народом.
— Минули уже сотни лет!
— У меня с прошлым связь прямее некуда, — печально заметил Тарквиний. — Я — последний гаруспик. По милости римлян.
— Конечно. Прости, — пробормотал Ромул, все больше понимая ненависть друга к римскому государству. И все же Тарквиний, верный своим убеждения, не пытался отговорить его от завтрашнего визита к Цезарю. Значит, и сам Ромул должен следовать тому, что считает правильным… Задумавшись о Цезаре, Фабиоле и своем отношении к ним, юноша вздрогнул от следующих слов друга:
— Ты ведь и сам можешь заглянуть в будущее.
— Нет, — виновато отозвался Ромул, зная, что отказом причиняет гаруспику боль. — Извини. Пророчествовать — это не для меня.
Тарквиний понимающе улыбнулся.
— Человек лишь исполняет то, для чего предназначен. Бывает добрым. Бывает верным и мужественным. Бывает истинным воином. Этого более чем достаточно.
Ромул, в котором от слов гаруспика вспыхнула гордость, смущенно метнул в друга благодарный взгляд. Значит, надо следовать зову сердца. Завтра он предупредит Цезаря и отвратит убийство. Потом обсудит дела с Фабиолой. Как бы ни противоречили его поступки устремлениям сестры, он не хотел, чтобы вражда между ними продолжалась.
«А вдруг она права? — неожиданно подумал Ромул. — Если Цезарь изнасиловал мать, неужели он не заслуживает смерти? Нет, Цезарь на такое не способен, — ответил он сам себе. — Цезарь не виноват».
Мысленно твердя эту истину, юноша попрощался с Тарквинием и Секундом. Выглянув на улицу, где у двери по-щенячьи преданно ждал Маттий, Ромул попросил его прийти на рассвете. Маттий уж точно ничего не знал о видениях гаруспика, и Ромул соврал ему, будто ушел из храма оттого, что неважно себя почувствовал. Пророчества Тарквиния должны остаться в тайне, а Маттий всего лишь мальчишка, хоть и преданный.
Напоследок наведавшись в митреум, Ромул ушел к себе в комнату. Вечер утих, сгущалась ночь. Оставалось лишь дождаться, пока настанет новый день.
Иды марта.
* * *
Сны приходили яркие и тревожные — Цезарь, Фабиола и Тарквиний сменяли друг друга в путаных, сбивчивых картинах, Ромул мучительно метался на постели всю ночь. Проснувшись в поту, он не помнил ни единой подробности, одни только лица. Спрашивать толкований у гаруспика юноша вопреки обыкновению не стал и в полном смятении вышел во двор посмотреть, который час. Еще не светало, однако в мощеном дворе уже готовились к битве солдаты Секунда. Оперенные бронзовые шлемы и тяжелые скутумы ветераны предпочли не брать, чтобы не привлекать внимания, и ограничились кольчугами, скрыв их под плащами.
Слегка успокоенный зрелищем, Ромул вернулся к себе. Прицепив к поясу гладиус и кинжал, он решил не надевать доспехов и не брать щита: меч с кинжалом и без того насторожат охранников Цезаря, а рисковать тем, что его не пропустят к диктатору, сегодня нельзя. Напоследок Ромул прикрепил к тунике две золотые фалеры, которыми несказанно гордился. Награды помогут миновать стражу, а может, и напомнят Цезарю о трех предыдущих встречах и тогда диктатор серьезнее отнесется к предупреждениям Ромула.
Гаруспик с неизменной секирой на плече уже ждал у выхода. Ромул не удивился, лишь в очередной раз оценил его преданность: что бы Тарквиний ни думал о Риме и Цезаре, в решающий миг он будет рядом.
— Удачи!
— Спасибо, — ответил Ромул. — Надеюсь, она не понадобится.
— А как насчет Фабиолы? — После вчерашнего гадания гаруспик впервые упомянул о девушке.
— Я не стану ее упоминать. А уж как повернется дело после ареста заговорщиков — не знаю. — Ромул, словно смиряясь с неизбежным, пожал плечами. — Все в воле богов. Если обойдется, поговорю с Фабиолой после.
Темные глаза Тарквиния смотрели непроницаемо.
— Увидимся у сената.
Они обменялись коротким рукопожатием, и Ромул шагнул к двери. За порогом, в предрассветной прохладе, уже ждал Маттий. Не говоря ни слова, они двинулись в путь, однако мальчишка, явно сгорающий от любопытства, вскоре не выдержал:
— Куда мы идем?
— К особняку Цезаря.
— Зачем? — изумился Маттий. — Тарквиний что-то увидел, да? Вчера при гадании?
— Да. — Ромул решил не вдаваться в детали.
Впрочем, деталей и не требовалось. Рим кипел слухами, а Маттий, хоть и совсем юнец, прекрасно ориентировался в городской жизни.
— Это потому, что Цезаря хотят убить, да? Зачем еще идти к нему в такую рань, да еще с гладиусом?
Ромул, несмотря на мрачный настрой, улыбнулся.
— Тебя не проведешь, — признал он.
— Я угадал! — подпрыгнул Маттий и через миг осторожно поинтересовался: — А мы только вдвоем? Ты и я?
Голос слегка дрожал, и Ромул глянул вниз: несмотря на явный испуг, Маттий сжимал в руке ржавый кухонный нож — наверное, достал из-под туники. Ромул одобрительно хмыкнул: парнишка смел не по летам — его не заботит, есть ли у Рима правитель и жив ли Цезарь, он здесь лишь для того, чтобы помогать другу.
— Смелости тебе не занимать, но сегодня драться не будешь. — Ромул потрепал его по худенькому плечу. — Там будут ветераны. И Тарквиний.
— Отлично, — с облегчением выдохнул Маттий. — Но если что — я рядом.
Вспомнив себя в его возрасте, Ромул незаметно улыбнулся.
Вскоре перед ними уже замаячил дворец — нынешний «домус» Цезаря на Палатине. В едва бледнеющем рассветном сумраке проступал фасад, который недавно принялись переделывать так, чтобы особняк напоминал храм. Работы только начались, и здание скрывали строительные леса; в их тени Ромул с Маттием подошли к входу незамеченными.
— Стой! — окликнули их от окованных железом дверей, где на страже стояли четверо солдат. — Кто такие?
— Ромул, ветеран Двадцать восьмого легиона, — ответил юноша, выступая из тени. — И Маттий с Целийского холма.
Солдат скривил губы.
— По какому делу?
Ромул повернулся, чтобы в свете факела блеснули награды, и стражник удивленно замер: две золотые фалеры — редкость даже для бывалых солдат.
— Я хочу видеть Цезаря, — заявил Ромул.
— Прямо сейчас? — хмыкнул второй стражник. — В такую рань?
— Срочное дело.
— Мне плевать, — ответил первый солдат. — Прочь отсюда. Возвращайся после полудня. Может, тогда повезет.
— Я не могу ждать.
Стражники недоверчиво переглянулись, и первый направил пилум прямо в грудь Ромулу.
— Катись отсюда со своим прихвостнем, — рявкнул он. — Живо!
Ромул не пошевелился.
— Скажи Цезарю, что его спрашивает раб, убивший эфиопского быка. Раб, которому диктатор даровал свободу.
Необычайное спокойствие Ромула и странная просьба сбили стражников с толку. Первый солдат, нахмурясь, пошел советоваться с оптионом, и тот через миг вышел к дверям, по пути надевая шлем. Окинув Ромула мутным от усталости взглядом, он раздраженно выслушал его просьбу.
— Что у тебя за дело? — бросил он.
— Я скажу об этом только Цезарю, — ответил Ромул самым невыразительным голосом, на какой был способен. Излишняя резкость может все погубить, а этого Ромул допустить не мог.
Оптион пристально оглядел юношу.
— А это откуда? — указал он на золотые фалеры.
— Одну получил в Руспине, другую в Тапсе.
— За что?
Ромул коротко объяснил, и взгляд оптиона тут же изменился.
— Подожди, — велел он и исчез в здании.
Не обращая внимания на сердитые взгляды стражников, Ромул облокотился на строительную подпорку. Маттий, явно испуганный, от него не отходил. Оптион вернулся через полчаса.
— Цезарь тебя примет. Оружие оставь здесь.
Охранники, не ожидавшие такого поворота, во все глаза смотрели на Ромула, и он отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
— Я скоро, — пообещал он Маттию, вручая ему клинки вместе с поясом, и тихо добавил: — Не болтай тут.
Мальчишка кивнул, гордый от возложенной на него ответственности.
Вслед за оптионом Ромул вошел в атриум, скудно освещенный немногими факелами; даже в тусклых отблесках было видно, что в доме царит роскошь. Умело выложенная мозаика вилась по полу пышными узорами, на стенах красовались фрески, каждую нишу украшала великолепная греческая статуя. В саду, за распахнутыми дверями таблинума, журчал фонтан.
Оптион ввел юношу в одно из помещений, окружающих центральный двор. Небольшая комната, словно в противовес роскоши остального дома, была убрана по-спартански: кроме бюста Цезаря здесь стояли лишь заваленный документами письменный стол, кресло с кожаной спинкой и два боковых стола, гнущиеся под тяжестью пергаментных и папирусных свитков. Молодой раб зажег расставленные по комнате масляные лампы, комната наполнилась теплым золотистым светом.
Сделав знак Ромулу ждать напротив письменного стола, оптион вышел. Ожидание тянулось, и Ромул вдруг подумал о Фабиоле: чем она сейчас занята? Последними приготовлениями? А вдруг она появится и в сенате? Ромул вздрогнул: биться за Цезаря с собственной сестрой?! Юпитер, не дай такого испытания! «А как ты тогда поступишь?» — вдруг всплыло в голове.
— Легионер Ромул, — раздался сзади голос. — Ты рано встаешь.
Юноша обернулся: в дверях стоял Цезарь, одетый в простую белую тогу. Оптион вытянулся в струнку, и Ромул последовал его примеру.
— Мои извинения, — отчеканил он.
Приглаживая рукой редеющие волосы, Цезарь подошел к столу и сел в кресло.
— Надеюсь, повод у тебя важный, — сухо сказал он. — Еще даже солнце не взошло.
Ромул, вспыхнув, не стал извиняться.
— Так и есть.
По-новому вглядываясь в лицо диктатора, он изумился разительному сходству его черт со своими. «Совпадение, — одернул он себя. — Просто совпадение».
— Говори, что за дело. — На изможденном лице Цезаря четко проступили мешки под глазами. Прикрыв рукой рот, он закашлялся. — Проклятая болезнь. Говори же.
Ромул выразительно посмотрел на раба, который теперь занялся столами, и на оптиона.
— Лучше, если, кроме тебя, никто не услышит.
— Да неужели? — Цезарь в задумчивости потер подбородок. — Хорошо. Оставьте нас, — кивнул он обоим.
Раб тут же исчез.
— Не доверяй ему! — шагнул вперед оптион.
Цезарь засмеялся.
— Врагов у меня много, но этот солдат — не из них. Я освободил его от рабства за то, что он убил эфиопского быка, и после дважды наградил за воинские подвиги. Во всей Республике не сыскать человека вернее. Ступай и закрой за собой дверь.
Оптион, побагровев, вышел.
— Он мне предан, но слишком недоверчив, — заметил Цезарь. — Видимо, это к лучшему.
Ромул лишь вытянулся, не смея ни согласиться, ни возразить.
К его удивлению, диктатор не сразу спросил о цели прихода.
— Как жизнь после армии?
— Хорошо, спасибо.
— Поместье приличное?
— Да! — Ромул постарался изобразить весь восторг, на какой был способен.
Цезарь, метнув на него проницательный взгляд, усмехнулся.
— Поля возделывать скучнее, чем воевать?
— Точно, — улыбнулся Ромул.
— Зато безопаснее. Если привыкнуть.
— Забавно от тебя такое слышать, — осмелел Ромул. — Я собирался вновь вступить в легион и участвовать в новом походе.
— Такие солдаты, как ты, всегда желанны, — с явным удовольствием ответил Цезарь, и тут же по худому лицу пробежала тень. — Ты ведь бился при Каррах?
— Верно, — кивнул Ромул, на которого тут же нахлынули воспоминания. — Хорошо бы задать парфянам жару!
— Молодец! Приходи сегодня в сенат, — улыбнулся Цезарь. — Сенаторам будет нелишне послушать, что значит биться с парфянами.
— Спасибо за лестное приглашение. Только я пришел, чтобы попросить тебя сегодня там не присутствовать.
— Жена тоже умоляет, чтоб я не ходил, — нахмурился Цезарь. — Почему?
— Слишком опасно. Заговор. Тебя хотят убить.
Цезарь вдруг сделался предельно спокоен.
— Откуда ты знаешь?
— Друг сказал.
— Кто он?
Ромул замялся — вдруг Цезарь только посмеется в ответ?
— Гаруспик.
— А, из этих… — фыркнул Цезарь. — Лгуны и шарлатаны. Живи я по указаниям своих авгуров, то не покорил бы Галлию и не правил бы Республикой.
— Мой друг — не шарлатан. Он служил со мной в армии Красса, предсказал поражение при Каррах и многое из дальнейшего. Он непревзойденный прорицатель.
— Гм. — Цезарь не сводил глаз с Ромула. — И что же он видел?
— Заговор с целью убить тебя в сенате. Десятки людей.
— И нападут сегодня?
Ромул проглотил комок в горле.
— Да. Остерегайся мартовских ид.
— Твой друг когда-нибудь ошибался в пророчествах? Бывают ли они неясными?
— Конечно. Такова природа гаруспиции.
Цезарь презрительно усмехнулся.
— Вот-вот. Этим-то они и оправдывают каждое лживое слово, которое изрекают. Слухи о покушении носятся не первый месяц, и до сих пор ничего не произошло. Зачем кому-то меня убивать? После десятилетий войн в Республике царит мир! Твой друг слишком много воображает. Ты, Ромул, верь этому, как хочешь, но не требуй от меня того же. Сегодня в сенате важные обсуждения, я должен присутствовать. Не вижу причин отказываться.
Не собираясь отступать, Ромул пустил в ход запасной вариант.
— Я собрал преданных ветеранов. Около полусотни. Они уже у сената.
— Мой бывший солдат рекрутирует для меня целый балаган телохранителей? — удивленно качнул головой Цезарь.
— Прости, — пробормотал юноша, осознав свою дерзость. — Я не собирался действовать без спроса.
— На малых помыслах зиждутся великие деяния, — пробормотал Цезарь и улыбнулся. — Напротив, ты поступил правильно, я благодарю тебя.
Ромул с облегчением вздохнул.
— Значит, ты позволишь ветеранам сопровождать тебя в сенат?
— Нет, не позволю. — Глаза диктатора блеснули.
— Н-не понимаю.
— Твои побуждения благородны, — признательно кивнул Цезарь. — Однако не забывай, с кем разговариваешь. Чтобы я, лучший полководец за всю историю Республики, прибыл в сенат с пестрой толпой отставных легионеров? Я не могу себе такого позволить.
— Только сегодня, всего один раз! — взмолился Ромул. — Если нападения не будет, можешь выдать это за стихийную демонстрацию народной любви и посмеяться вместе со всеми. А если опасность все же возникнет, они тебя защитят.
Цезарь помедлил, обдумывая просьбу, и в Ромуле проснулась надежда.
— Нет, — наконец покачал головой диктатор. — Я не хочу жить в страхе.
Ромул пал духом, однако тут же мелькнула мысль: пусть Секунд с ветеранами все равно ждут у сената! И при малейшем волнении бросятся внутрь! В этом случае диктатор, конечно, рискует больше, но лучше уж так, чем оставить его вовсе без охраны.
— Хорошо, — кивнул юноша. — И все же — можно мне тебя сопровождать?
Один умелый солдат стоит двадцати обрюзгших сенаторов: может, удастся их удержать, пока подоспеют ветераны?
Ромул недооценил проницательность Цезаря.
— Тебе — можно. А ветеранов распустить, — приказал тот. — Что бы ни случилось — пусть не вмешиваются. Ясно?
Ромул метнул на него полный отчаяния взгляд.
— Ясно.
— Дай слово, что ты велишь им разойтись. — Цезарь по-солдатски протянул ему правую руку.
— Откуда ты знаешь, что я его сдержу?
— У тебя верное сердце, я это вижу. И ты — солдат моей армии.
— Хорошо. — Ромул, проклиная зоркость Цезаря, ответил на его рукопожатие.
— Вот и прекрасно, — заключил диктатор. — Теперь мне нужно заняться делами, день предстоит нелегкий. Подумай, что скажешь в сенате о Каррах. И приходи туда к полудню. К этому времени я и приеду.
— Слушаюсь. — Бессильный перед властью Цезаря, Ромул пал духом. Тарквиний ведь не станет выдумывать, особенно если дело касается убийства. Однако Цезарю неоткуда об этом знать, и он наверняка считает, что перед ним пусть и преданный, но слишком суеверный солдат. Нужно попытаться еще раз. — Я…
— Ни слова больше. Спасибо за хлопоты, — отрезал диктатор и, подняв руку ко рту, крикнул: — Оптион!
К отчаянию Ромула, тот появился на пороге мгновенно.
— Слушаю!
— Проводи легионера до двери, — приказал Цезарь. — И вели управляющему отсчитать ему двадцать ауреев.
— Не нужно! — запротестовал Ромул. — Я ведь не ради денег!
— И все же твоя преданность будет вознаграждена. — Цезарь повел рукой, отпуская юношу. — Увидимся позже.
— Слушаюсь. — Как можно четче вскинув руку в приветствии, Ромул вышел.
Озадаченный оптион довел его до дверей, и вскоре юноша уже выходил на улицу, сжимая в руке увесистый кожаный кошель.
Стража успела смениться, зато Маттий ждал на прежнем месте. При виде кошеля глаза его заблестели, как у стервятника, завидевшего добычу.
— Значит, Цезарь тебе поверил? — воскликнул он.
— Нет, — мрачно покачал головой Ромул. — Даже слушать не стал. Это просто награда за преданность.
— И что нам теперь делать? — уныло спросил Маттий.
Ромул на миг задумался.
— Идти в Лупанарий, — объявил он. Если Фабиола там, может, удастся отговорить ее от убийства. Юноша не очень-то верил в успех и всерьез опасался, что привратники могут его прирезать, однако стоило попробовать. Других выходов все равно нет.
Увидев Децима Брута, который выглянул из приближающихся носилок, Ромул приободрился: он ни разу не видел собраний заговорщиков и верил, что любовник Фабиолы останется непреклонен. Может, Брут явился к Цезарю с тем же, с чем и Ромул.
Юпитер, пусть так и будет! — взмолился юноша.
* * *
Последними приготовлениями Фабиола занялась лишь тогда, когда Брут уехал к Цезарю. Решимость его осталась неколебимой, и девушку это одновременно радовало и тревожило. Со вчерашнего дня, после ухода заговорщиков, Фабиола не спускала с Брута глаз, опасаясь, что он передумает, и всячески старалась его отвлечь. Кухонным рабам было велено приготовить роскошную трапезу, а между сменами блюд из свинины, рыбы и многочисленной дичи перед ними с Брутом разыгралось представление, о котором заранее позаботилась Фабиола. Греческие атлеты боролись на полу, блестя умащенными телами, поэты декламировали свежие сатиры, актеры разыгрывали короткие комедии, акробаты показывали замысловатые трюки. С виду задумка Фабиолы удалась: Брут хохотал и одобрительно отзывался о выступающих, однако девушка видела, что он погружен в раздумья, а ведь, кроме убийства Цезаря, размышлять ему было не о чем. Фабиола, следя за представлением, и сама едва могла отвлечься мыслями от заговора, однако не решалась заговаривать о нем вслух. Брут тоже молчал.
Девушка даже не смела себе признаться, что былое упорное нежелание любовника вступить в заговор побудило ее заглянуть в дальние закоулки души, где гнездилась ее собственная неуверенность. Всегда ли жили в ней сомнения, или они появились лишь с отказом Ромула разделить месть, она не знала, однако не могла не оценить стойкую преданность брата Цезарю. Ромул всегда был одержим благородными идеями — вроде освобождения всех римских рабов, — и его не сломили ни тяготы гладиаторской жизни, ни горький опыт походов с армией Красса. Брат остался верен себе. Это чувствовалось и по его поведению, и по тому, с каким уважением отзывался о нем Тарквиний. Даже отказ убить Гемелла говорил сам за себя.
А она? Кем она стала? Мучительный вопрос не давал Фабиоле уснуть всю ночь. Да, она сумела подняться над своим прежним положением, однако профессия, как теперь понимала девушка, наложила на нее прочный отпечаток. В первую очередь — породила в ней недоверие к мужчинам. Опыт Лупанария научил ее, что полагаться на них нельзя никогда и ни в чем, и лишь Брут, неизменно порядочный и честный, стал единственным исключением из толпы. Так удивительно ли, что она отождествила Цезаря с насильником своей матери? Может, она приписала ему то, чего не было?
Нет, возразила она себе. Его выдавал не только взгляд, но и голос, и слова! И все же теперь, вспоминая тот зимний вечер, Фабиола видела все в ином свете. Цезарь ведь ни в чем не признался. Попытка на нее напасть — не доказательство его насилия над матерью. Ромул прав.
Не в силах унять душевную муку, Фабиола лежала без сна, ясно понимая, что заговор уже не остановить. Слишком много властных нобилей, пылающих ненавистью к Цезарю, в него замешано.
Утром, при виде уверенного и непоколебимого в решении Брута, Фабиола изо всех сил пыталась скрыть за улыбками следы ночных тревог, однако любовник что-то почувствовал.
— Мы сделали правильный выбор, любовь моя, — прошептал он. — Для Рима. Для всех нас.
Фабиола, в душе которой возбуждение смешивалось с ужасом, не нашла в себе сил ответить. Наскоро убедив себя, что любовник прав, она лишь пожелала ему успеха и поцеловала на прощание. Теперь же, сидя за туалетным столиком, девушка вновь изнывала от сомнений. Если бы только знать, виновен Цезарь или нет! Если бы знать, вправду ли он погубил Республику! Фабиола вдруг встрепенулась: если кого и можно спросить, то уж точно Тарквиния!
Ответит ли он?
Да и поздно. Время ушло. Даже если Тарквиний скажет, что Цезарь невиновен, заговорщиков не остановить. Смерть диктатора выгодна всем, особенно Марку Бруту. И хотя убийство затеяла Фабиола, рано или поздно заговор возник бы и без нее.
Уговаривая себя, что она не ошиблась и Цезарь все же виновен, Фабиола направилась в Лупанарий. Нужно заняться будничными делами. К приезду Цезаря она, конечно, появится на Форуме, однако до этого лучше не привлекать к себе лишнего внимания. А чтобы успокоиться — принять горячую ванну.
Войдя в приемный зал, девушка велела Бенигну никого к ней не впускать.
* * *
Чуть погодя Ромул уже подходил к Лупанарию. Вход стерегли трое. В их предводителе, бритоголовом великане со свежими шрамами, Ромул узнал Бенигна — привратника, чудом не погибшего при налете Сцеволы и исцеленного стараниями Тарквиния.
— Я к Фабиоле, — дружески кивнул ему юноша.
— Она не принимает посетителей, — вежливо ответил Бенигн.
— Я ее брат! — засмеялся Ромул.
Бенигн заступил проход.
— Я знаю.
— Тогда впусти!
— Не велено. — Бенигн нахмурился, двое подручных придвинулись ближе.
Ромул оценил положение. Он профессиональный солдат, зато Бенигн силен, как буйвол. Остальным двоим тоже силы не занимать. Без потерь их не одолеешь, а если и одолеешь, то станет ли Фабиола его слушать?
— Я не собираюсь с вами драться, — заявил Ромул. Слишком уж многое поставлено на кон.
— Вот и хорошо, — кивнул Бенигн, в глазах которого, к радости Ромула, мелькнуло облегчение. Значит, привратник лишь исполняет свой долг.
Проклиная случай, сделавший его врагом собственной сестры, Ромул кивнул Маттию, и оба направились к Марсову полю, лежащему в северо-восточной части города. Путь займет лишь четверть часа, и до приезда Цезаря останется уйма времени, однако Ромул не знал, куда еще идти. Час молитв миновал, впереди назревала новая битва. Раб ты или свободен, в Риме или нет, битва тебя найдет… Ромул стиснул зубы. Уже неважно, сколько врагов выйдет против Цезаря — пять или пятьсот. Решение принято, и он от него не отступит.
При взгляде на Маттия юношу вдруг кольнула совесть. Он ведь теперь отвечает и за мальчишку. Если Ромул погибнет, Маттий мигом окажется там же, где был. Мать хоть и работает в сукновальной мастерской, но прокормить двоих детей не сможет, как не сможет и прогнать злобного второго мужа, который ушел лишь после угроз Ромула.
Нужно будет переговорить с Секундом, решил Ромул. Пока этого хватит. А мальчишку на всякий случай подготовить к худшему.
— Знаешь, это нелегко понять, но в жизни есть ценности, которыми нельзя поступиться, — начал он. — Если Цезаря у сената ждут убийцы, я попытаюсь их остановить. Любой ценой.
Маттий разом погрустнел.
— Но тебя ведь не убьют?
— Ответ знают одни боги.
— Я тоже буду драться, — пробормотал Маттий.
— Ну уж нет, — серьезно ответил Ромул. — Для тебя есть дело поважнее.
* * *
Секунд с ветеранами ждал их у храма Венеры, где происходили заседания сената. Святилище, окруженное великолепным парком, составляло часть построек, возведенных некогда Помпеем, неподалеку стоял и первый в Риме каменный театр — тот самый, где Ромул убил эфиопского быка. Несмотря на ранний час, представления уже начались, и Ромула передернуло от кровожадного рева толпы. После памятной схватки с быком к зрелищам его никак не тянуло.
Известию о том, что диктатор велел распустить отряд, Секунд не удивился.
— В решительности Цезарю не откажешь, — только и проронил он.
К отчаянию Ромула, Секунд отказался спрятать ветеранов в соседнем проулке на случай, если они вдруг понадобятся.
— Каждый — сам хозяин своей судьбы. Ты предложил помощь, Цезарь отказался. Это его право, мы не должны вмешиваться.
— Его же могут убить! — воскликнул Ромул.
— Таков его выбор, — спокойно ответил Секунд и свистом отозвал солдат.
— Что ты собираешься делать?
— Вернуться в митреум, — просто ответил ветеран. — Мы принесем жертву Митре и попросим его о помощи.
Ромул напоследок шепнул на ухо Секунду, чтобы присмотрел за Маттием, и через миг ветераны ровными рядами уже проходили мимо него, направляясь к митреуму. Многие на прощание кивали, однако ни один не вызвался помочь: приказ Секунда был для них законом еще более непререкаемым, чем для Ромула приказ армейских командиров. Ветеранов юноша не осуждал: их уважение к судьбе других имело тот же источник, что вера Тарквиния, которой гаруспик учил и Ромула. Сегодня, правда, юноше недоставало сил ей следовать.
Ромул насмешливо усмехнулся и глянул на правое плечо, где красовалась татуировка. Что ж, может, он и не такой уж примерный последователь Митры, однако менять решение не станет. Отступить сейчас — то же самое, что бросить Бренна, в одиночку сражающегося со слоном.
Некоторое время он наблюдал за сенаторами, прибывающими на утреннюю встречу. Маттий, нетерпеливо ожидая обещанного поручения, не отходил от него ни на шаг. Подозрительно оглядывая каждого облаченного в тогу нобиля, юноша пытался разглядеть приметы заговора, однако ничего подозрительного не видел: политики, сжимая в руках длинные футляры для письменных принадлежностей, выбирались из носилок и обменивались приветствиями. Близко подходить Ромул опасался, чтобы его не заметили, однако услышанные разговоры ничего ему не дали: кто-то делился сплетнями, кто-то говорил о сыне Лонгина, впервые надевающем сегодня мужскую тогу.
Ромул с интересом смотрел на Лонгина, служившего некогда Крассу. Во время парфянского похода юноша видел его лишь издали, зато именно Лонгин, суровый седой ветеран, допрашивал его перед лицом Цезаря в тот день, когда Ромул получил свободу. И теперь юношу снедало беспокойство: зачем бы богам напоминать ему о Парфии, если Цезарь туда не пойдет? Может, Тарквиний все же ошибся и убийства не будет?
* * *
Утро было в разгаре, и юноша все больше надеялся, что Децим Брут преуспел больше его и убедил Цезаря остаться дома. Хотя в храме уже началось утреннее заседание, у входа, несмотря на тяжелое небо, грозящее пролиться дождем, расхаживали сенаторы. «Главное, чтобы Цезарь не приехал», — твердил себе Ромул.
Однако надежды его пошли прахом: на площади показались богато украшенные носилки. Четверо крепких рабов в набедренных повязках тащили носилки на плечах, впереди шел пятый — с длинным шестом, чтобы освобождать путь в многолюдной толпе зевак и просителей. Услышав, как передний раб выкрикивает имя Цезаря, Ромул вскочил на ноги.
— Пора, — шепнул он Маттию. — Ликторы меня не пропустят, а у тебя есть шанс пробраться. Сможешь?
Маттий по-детски серьезно кивнул.
— И что мне потом делать?
— Не спускай глаз с Цезаря. Ни на миг. При малейшем намеке на тревогу зови меня. Я проберусь ближе к входу, насколько сумею.
— Если так, то можешь и опоздать, — серьезно заявил Маттий. — Особенно если ликторы кинутся тебя задерживать.
— А что мне еще остается? — беспомощно развел руками юноша.
Через миг из толпы показался Тарквиний и тихо предупредил:
— Фабиола здесь.
— Где? — обернулся Ромул.
Тарквиний кивнул на закутанную в плащ фигуру, полускрытую за колонной у входа в храм. Ростом и сложением фигура походила на женскую.
— Точно? — переспросил Ромул, не желая верить собственным глазам.
Тарквиний жестко улыбнулся.
— Ты думаешь, она пропустит такое зрелище?
У Ромула пересохло во рту. Пророчество Тарквиния грозит вот-вот исполниться, иначе зачем здесь Фабиола? Он едва устоял, чтобы тут же не ринуться к сестре, и бросил взгляд на носилки Цезаря, остановившиеся у подножия лестницы. Правителя ждала большая группа сенаторов, среди них Лонгин и Марк Брут. Ромул запаниковал. Несмотря на присутствие Марка Антония, самого верного приверженца Цезаря, заговорщики могут ударить в любой миг.
Добежать до Фабиолы прежде, чем диктатор выйдет из носилок, ему не успеть. Выругавшись, Ромул начал протискиваться сквозь толпу к Цезарю и на ходу успел одернуть Маттия, который увязался было за ним. Вспомнив приказ, мальчишка улыбнулся и легко взбежал по лестнице к самым дверям. Стражники на него не глянули: мало ли зевак глазеет на Цезаря. Они и сами не спускали с диктатора глаз. Усиленно изображая непринужденный вид, Маттий скользнул в двери и пропал из виду. Ромул одобрительно кивнул: хоть один пункт плана удался по-задуманному. Интересно, удастся ли остальное. Слегка вытянув гладиус из ножен, он пробормотал — кто знает, не последнюю ли в жизни? — молитву к Юпитеру и Митре, прося их о помощи и защите.
Над площадью разнесся приветственный крик: Цезарь вышел из носилок. Как бы ни кривился кое-кто из политиков, народная любовь к диктатору не знала границ; окинув ликующую толпу проницательным взглядом и не найдя ничего опасного, Цезарь с улыбкой закивал в ответ на приветствия. Позади него возник какой-то шатен, и изумленный Ромул узнал Децима Брута. Неужели любовник заодно с Фабиолой? Или, подобно Ромулу, он так и не сумел отговорить Цезаря? Путаясь в догадках, юноша пробился к лестнице, где сенаторы уже встали в две линии, оградив для Цезаря свободный проход в святилище. Не в силах дольше ждать, он скользнул прямо к диктатору.
— Легионер Ромул! Рад видеть. — Цезарь занес ногу на первую ступеньку. — Я предоставлю тебе слово на заседании.
— Благодарю! — отсалютовал ему Ромул и незаметно шепнул: — Позволь тебя сопровождать.
— В этом нет нужды, — улыбнулся Цезарь и, воздев обе руки, указал на сенаторов. — Меня есть кому проводить.
— И все же позволь, — возразил Ромул. — Мой друг сказал…
— Довольно, — оборвал его Цезарь.
Так и не договорив, Ромул отступил. Им владели страх и возбуждение, укоризненные взгляды сенаторов его не заботили. Сейчас на Цезаря не нападут — значит, все случится внутри храма. Пробравшись к краю толпы, Ромул взбежал на ступени. Если уж охранять Цезаря, то надо держаться как можно ближе. При виде Децима Брута, который радостно приветствовал Антония, юноша насторожился: Фабиола не раз говорила, что они враги, однако Брут на глазах у Ромула обнял Антония за плечи, и бывший начальник конницы, поначалу глядевший раздраженно, в ответ на речи Брута понемногу заулыбался.
Цезарь, поднимаясь по лестнице, оставил обоих далеко за собой, и Ромул вдруг дернулся, как от удара Вулканова молота: да ведь Брут исполняет план! Заговорщики хотят убить одного Цезаря и потому задерживают снаружи его главного сторонника. Неужели никто этого не видит? Ромул чуть не закричал на всю площадь, однако тут же себя одернул: еще не все потеряно. Пока что. Как они убьют Цезаря? Под тогой меч не спрячешь. Может, оружие припрятано в храме? Нет, там ведь жрецы, прислужники — слишком много свидетелей…
И вдруг, заметив в руках сенаторов длинные футляры для стилусов, юноша замер на месте. Изящные деревянные шкатулки легко вместят кинжал! Ромул поразился такой простой — и такой смертоносной уловке. В отчаянии он взглянул на поднимающегося по ступеням Цезаря и вдруг на другой стороне лестницы, прямо напротив себя, заметил Фабиолу. Их взгляды встретились, и через миг — длившийся вечность, хотя сердце отстучало всего два-три удара — Фабиола открыла рот.
Заговорить она не успела. На ступени между ними поднялся Цезарь. Окруженный толпой сенаторов, он говорил с кем-то о сыне Лонгина — великий день, совершеннолетие, тога взрослого мужчины… Антоний, остановившись у подножия лестницы, по-прежнему беседовал с Децимом Брутом. На Ромула вдруг навалилась усталость, какой он не знал за всю жизнь. Стоять — и беспомощно наблюдать…
— Я здесь, — раздался сзади голос Тарквиния.
Ромул облегченно выдохнул.
— Ты пойдешь со мной?
— Конечно. Для чего же тогда друзья? — Гаруспик снял с плеча неизменную двулезвийную секиру.
— Нас могут убить, — заметил Ромул, глядя на шестерых стражников, не спускающих глаз с Цезаря.
— Сколько раз я это слышал? — улыбнулся Тарквиний. — Не бросать же тебя одного.
Отвернувшись от толпы, юноша достал гладиус и взглянул на Фабиолу: девушка неотрывно следила за диктатором, красивое лицо исказилось противоречивыми чувствами, и Ромул вдруг вспомнил о матери. «Что, если сестра права?» — в отчаянии подумал он, и тут же пришел ответ: никакая вина не оправдывает такой расправы, когда убийцы стаей голодных волков накинутся на Цезаря, как на ягненка. И не Ромулу теперь отступать.
Юноша не спускал глаз с диктатора, который уже подошел к порогу храма. К его радости, четверо стражников вошли вместе с Цезарем, у открытых дверей остались лишь двое.
Теперь все зависело от Маттия.
Ромул скользнул на две ступени вверх, Тарквиний тенью держался сзади. Стражники, болтая о своем, вполглаза следили за скрывшейся в храме процессией, не замечая Ромула. Он плавно двинулся еще на шаг-другой вперед.
— Ромул!
Крик Фабиолы разнесся над ступенями, как удар хлыста в гулкой комнате.
Ромул взглянул на сестру, уже зная, что стражники его увидели.
— Зачем? — крикнула девушка.
В памяти Ромула мелькнуло исстрадавшееся лицо Вельвинны, следом всплыла улыбка Цезаря, дарующего ему свободу на арене — всего в трехстах шагах отсюда. Раздираемый мукой, юноша взглянул на Тарквиния.
— Твой путь зависит лишь от тебя, — шепнул гаруспик. — Выбор за тобой.
— Вы двое! — крикнул стражник. — Бросить оружие!
Призывая подмогу, оба стражника шагнули к ним с пилумами наперевес, как вдруг замерли на месте. Из храма донесся истошный крик боли.
— Каска, негодяй, что ты делаешь? — окликнул кого-то Цезарь.
— Помоги! — раздался чей-то голос. — Смерть тирану!
— Ромул! — завопил Маттий. — Скорее!
Из храма послышались злобные вопли, донесся приглушенный звук ударов. Ромула обуяла ярость. Воздев гладиус, он кинулся на стражников.
Боги явно улыбались юноше. Стражники повернулись на шум, и Ромул обрадовался, что не придется проливать лишнюю кровь. Перевернув гладиус, он опустил рукоять на затылок ближайшего стражника и краем глаза заметил, как Тарквиний оглушил второго древком секиры. Перепрыгнув через рухнувшие тела, друзья устремились внутрь храма.
Остальных стражников, к счастью, отвлекло побоище — путь был свободен. Ромулу открылся огромный роскошный зал под высокой крышей; в небольшие окна у самого потолка бил солнечный свет. Взгляд юноши скользнул по рядам сенаторов, с криками вскочивших с мест. Из шестисот присутствующих большинство явно не знали о заговоре. Никто не пытался помочь, и юноша со всех ног бросился к центру зала, где стояли кресла консулов и Цезаря. Там толпились заговорщики. Все с кинжалами, кое-кто в окровавленных одеждах, на лицах читались опустошенность и потрясение — убийцы только начали осознавать масштаб содеянного.
Поздно, пронеслось в голове Ромула. С яростным боевым кличем он устремился прямо на врагов, рядом, не отставая, несся Тарквиний — мускулистый, седой, устрашающий, с секирой в занесенной для удара руке. Где-то летел вперед Маттий, чей тонкий крик вливался в общий шум. К удивлению Ромула, их вопли перепугали противников до смерти. Заговорщики, натыкаясь на ярусы сидений, кинулись врассыпную, как стая вспугнутых птиц. Объявший их ужас передался остальным, и через мгновение все сенаторы уже хлынули в проходы у стен, устремляясь к выходу.
Зал опустел, и взгляду Ромула открылась кровавая картина.
У статуи Помпея в растекающейся луже крови лежал Цезарь, на белой тоге явственно проступали кровавые следы ударов — грудь, живот, пах и ноги были покрыты ранами. На обнаженном левом плече, с которого кто-то содрал тогу, виднелись бессчетные следы кинжалов, все тело напоминало изуродованную неумелым мясником тушу. С такими ранами ему не выжить… Ромул, затормозив на бегу, упал на колени рядом с диктатором. Тот не открывал глаз, грудь сотрясалась от мелких неровных вздохов, лицо серело на глазах — близилась смерть.
— Что они наделали?! — взвыл от горя Ромул, не в силах смириться с тем, что жизнь Цезаря закончится вот так — убийством.
Маттий, напуганный видом крови, отступил назад.
— Ромул…
Юноша в изумлении взглянул на диктатора — тот открыл глаза.
— Да…
— Это ты… — В груди Цезаря заклокотало.
Ромул не заметил, как схватил его за окровавленную руку.
— Молчи, не говори, — лихорадочно шепнул он. — Мы позовем лекаря, тебя вылечат.
Губы Цезаря дернулись в подобии улыбки.
— Ты не умеешь врать, солдат, — прошептал он. — Надо было тебя послушать. И не приходить.
Ромул резко пригнул голову, пытаясь скрыть слезы. Все усилия — впустую…
Цезарь вдруг слабо сжал его ладонь.
— Ты славный легионер, Ромул, — выдохнул он. — Похож на меня… молодого…
Гордость, затопившая было Ромула от такой неслыханной похвалы, вдруг истаяла в тот же миг, лоб покрылся испариной. Юноша, охваченный сомнением, высвободил руку.
Цезарь, озадаченно хмурясь, попытался сесть — из ран вновь хлынула кровь, и он обессиленно опустился на мраморный пол. Глаза глядели отрешенно — так, словно перед диктатором уже маячил Элизиум. Или Гадес.
Ромул вспомнил Фабиолу. И то, почему она мечтала о смерти Цезаря. Пытаясь унять горе, он глубоко вздохнул. Осталось всего несколько мгновений, потом будет поздно.
— Двадцать шесть лет назад у Форума нобиль изнасиловал красивую девушку-рабыню, — прошептал он на ухо Цезарю и по лицу понял, что слова услышаны. Он вновь склонился к его уху. — Это был ты?
Не сводя глаз с Цезаря, он тщился увидеть хоть какую-то перемену в лице. Миг спустя он даже провел влажным пальцем у рта и ноздрей — дышит ли? На кожу повеяло легчайшим дуновением: значит, в истерзанном теле еще теплится жизнь. «Юпитер! — в последней надежде взмолился Ромул. — Не дай ему умереть без ответа! Я должен знать правду!» Он склонился над диктатором, мечтая, чтобы тот открыл глаза. Тщетно.
— Ты мой отец? — с усилием выговорил юноша.
Веки Цезаря, дрогнув, раскрылись, тело вдруг замерло.
Вглядевшись в распахнутые глаза, Ромул наконец увидел в них ответ.
— Боги всемогущие! Ты изнасиловал мою мать! — выдохнул он, едва не сгибаясь под тяжестью откровения. Фабиола была права. Сходство с Цезарем неслучайно — Ромул его сын.
Как к этому относиться? Чем была его любовь к Цезарю — солдатской преданностью или сыновним чувством? Ромул ничего не соображал, голова шла кругом. Увидев, что диктатор мертв, он сжался от горя и сам же не посмел себе в этом признаться. Как можно горевать о насильнике матери? При воспоминании о старой боли из глаз Ромула вновь хлынули слезы.
— Он не был законченным негодяем, — раздался вдруг голос Тарквиния. — Он ведь освободил тебя от рабства.
Гаруспик сжал его плечо, и юноша благодарно вздохнул.
— Ты знал?
— Подозревал. Издавна. А в последнее время — все больше.
— Почему ты не сказал?!
Тарквиний помрачнел.
— Я и без того слишком тебе навредил в прежние времена. Да и расскажи я тебе — что пользы? Быть сыном Цезаря сейчас опасно. А знай ты правду, неужели присоединился бы к Фабиоле?
Взглянув на простертое тело Цезаря, Ромул надолго задумался. Годами он мечтал, как наконец найдет отца. И какие мучения ему приготовит. Как Гемеллу… С которым при встрече все обернулось по-иному…
— Нет, — после долгого молчания ответил он.
— Почему?
— Любой насильник — злодей. Но его вина не оправдывает таких зверств. — Ромул дотронулся до изуродованного тела Цезаря. — К тому же мать этим не вернешь.
— К сожалению, — добавила Фабиола.
Ромул обернулся — девушка стояла рядом. Близнецы настороженно переглянулись, и Ромул не посмел утаить от нее истину.
— Ты была права, — признал он.
Фабиола радостно схватила его за руку.
— Он признался, что изнасиловал маму?
— Я его спросил. А он так взглянул в ответ… Он виноват. Точно.
— Я так и знала! — воскликнула Фабиола и, взглянув на окровавленное тело Цезаря, рассмеялась. — Мерзавец теперь за все заплатил! Хвала богам!
Ромул виновато отвел взгляд. Он вовсе не разделял счастья сестры.
Девушка словно почувствовала.
— Ты не рад?
— Не совсем, — не сразу найдясь с ответом, выдавил Ромул.
— Каких тебе надо доказательств? — выпалила Фабиола. — Чтобы мать встала из могилы и указала на насильника?
— Нет, конечно, — напряженно ответил Ромул. — Но все сложнее, чем ты думаешь. Он освободил меня от рабства. Убей ты его несколько лет назад, меня бы сейчас здесь не было. — Ромул знал, что без диктатора убийство носорога лишь отсрочило бы его смерть. — Меня ведь сделали ноксием. Если бы не Цезарь, мои кости уже тлели бы на Эсквилине.
Фабиола не ответила.
Со стороны входа принесся Маттий.
— Толпа собирается, — доложил он.
Ромул пришел в себя.
— Когда они увидят, что тут было, сразу захотят крови. Надо уходить.
Оставив Цезаря под статуей его главного врага, компания двинулась к выходу. Ромул и Фабиола молчали. Каждый силился осознать происшедшее, обоих мучила тяжесть невысказанных слов. Тарквиний не спускал с близнецов темных глаз, однако не вмешивался, Маттий же по юности ничего не замечал.
У порога двое стражников так и лежали без сознания, остальные разбежались. Вместе с сенаторами, не замешанными в убийстве, они уже наверняка разносили по Риму слух о гибели Цезаря. У подножия лестницы собиралась толпа. Не смея подняться и заглянуть в зал, зеваки лишь разражались криками и воплями, подталкивая один другого к входу. Ромул знал, что если толпу охватит безумие, ее не удержать: никто не поверит, что он хотел спасти Цезарю жизнь, его просто не станут слушать. И не пощадят даже Маттия.
— Держитесь ко мне вплотную, — велел он. — Ни на кого не смотрите. Тарквиний, ты замыкающий.
Угрожающе подняв меч, Ромул двинулся вниз по ступеням, остальные не отставали.
Толпа их тут же заметила, раздались злобные вопли.
— Это правда? — крикнул какой-то бородач в бедной тунике. — Цезаря убили?
— Правда, — ответил Ромул, не сбавляя шага.
В толпе поднялся гневный ропот, Фабиола отшатнулась.
— Не отставай! — прошипел Ромул.
— А кто убил? — крикнул бородач.
— Сенаторы. Вы их видели. Они выбежали в окровавленных одеждах.
— Я видел! — завопил кто-то.
— И я! — поддержал его другой голос. Лицо бородача перекосилось от ярости.
— А куда они побежали?
— Вон туда! — ответили из толпы.
Народ, тут же забыв о Ромуле и его спутниках, повернулся к боковой улице, ведущей к садам Помпея и дальше к городу.
— Догнать! — взревел бородач, и народ, потрясая над головой кто кулаками, кто оружием, послушно хлынул за ним.
— Да хранят боги тех, кто подвернется им под руку, — пробормотал Тарквиний.
Фабиола поежилась, вспомнив другую толпу — ту, что захлестнула ее после убийства Клодия Пульхра.
Страх сестры не укрылся от Ромула, однако времени на рассуждения не было.
— Нам туда, — указал он в сторону амфитеатра. — А потом войдем в город через другие ворота.
Едва они двинулись вперед, как в стене амфитеатра открылась дверь, показался небольшой отряд — и Ромул тут же насторожился. Легионеры.
Он прибавил шагу, однако легионеры пустились бегом, стремясь отрезать им путь к нужной улице.
— Стойте, — велел Ромул.
Они с Тарквинием выдвинулись вперед, прикрывая Фабиолу и Маттия, и замерли в ожидании. Вскоре юноша различил и фигуры: два мирмиллона и пара фракийцев. Все в шлемах, с мечами и щитами. «Зачем они здесь?» — пронеслось в голове Ромула, отчаянно жалеющего, что у него с собой один лишь гладиус. Позади бойцов он разглядел человека в белой тоге. Децим Брут! Ромул взглянул на Фабиолу — она расцвела улыбкой, и юноша слегка успокоился. Уж что-что, а драка с четырьмя гладиаторами ему сейчас не нужна.
— Я знал, что это ты, моя любовь! — воскликнул Брут, едва приблизившись. — Хвала Юпитеру, ты невредима! Где ты была?
— В зале, — удивилась девушка. — Хотела своими глазами увидеть, что Цезарь убит.
Брут поморщился.
— Я взял бойцов, чтобы унести его тело. Воздать почести.
Ромул вдруг обозлился.
— Поздновато, — буркнул он. — Чем отвлекать Антония, лучше бы Цезаря прикрыл.
— Как ты смеешь? — возмутился Брут. — Думаешь, все так просто?
Ромул от гнева даже позабыл о сословной разнице.
— Да неужели? Может, ты заодно расскажешь, как присягать правителю на верность, а потом его убивать?
Губы Брута побелели от ярости.
— Благодари богов, что ты брат Фабиолы! Иначе бы я с тобой не разговаривал! Цезарь стал тираном! Он презирал Республику!
— Цезарь покончил с годами вражды и гражданских войн! — бросил Ромул, не в силах скрыть презрение к нобилю: Бруту ведь не занимать силы и мужества, зачем он поддался наветам Фабиолы? — Цезарь привел бы Рим к процветанию, и ты это знаешь! Ты ведь клялся ему в верности!
— Ромул, — шагнула вперед Фабиола. — Перестань.
Юноша в гневе на нее даже не глянул. Он подозревал, что лишь вымещает на Бруте часть своей злобы на Фабиолу — и на себя, — но не мог остановиться.
— Ты себя воином считаешь? Да ты трус!
— Ничтожество! — взъярился Брут. — Бывший раб!
— Ничтожество? Да я хотя бы защищал Цезаря! А ты даже кинжал в него побоялся всадить!
Брут, побагровев, ткнул в него пальцем.
— Прикончить мерзавца! И его дружка тоже!
Гладиаторы, плотоядно ухмыляясь, подступили ближе. Их не заботило, что за люди перед ними.
— Он мой брат! — крикнула Фабиола.
— Мне плевать! — прорычал Брут, на шее которого вздулись вены. — Чтобы всякая падаль оскорбляла нобилей? Зарвавшиеся подонки долго не живут!
— Фабиола, отойди! — бросил Ромул.
— Нет! — Фабиола умоляюще протянула руки к любовнику. — Успокойся, любовь моя! Тиран убит, зачем нам еще кровопролитие?
— Да ты послушай, что говоришь! — Озверев, Ромул обернулся к сестре. — Какой «тиран»? Тебе-то что до политики? Ты хотела одного: отомстить насильнику, который надругался над матерью!
Брут побледнел.
— Это правда?
Фабиола гордо расправила плечи.
— Да! Потому-то я тебя и выбрала из остальных придурков, что не вылезали из Лупанария.
Брут удивленно замер.
— Это я тебя выбрал…
— Сначала. А уж потом все стало по-моему. Через тебя мне открывался путь к Цезарю, и я уж постаралась, чтобы ты предпочел меня другим!
Брут поднял руку, словно защищаясь от ее слов.
— Нет, — пробормотал он. — Ты лжешь.
— Зачем бы мне? — бросила Фабиола. — Только мечты о мести и спасали меня от безумия, когда я спала с тысячами таких, как ты. И в Цезаре я тоже не ошиблась!
Брут отпрянул, ошеломленный признаниями Фабиолы.
И вдруг события замелькали с удвоенной скоростью.
Гладиаторы бросились на Ромула с Тарквинием — четверо против двух, с мощным оружием, они не рассчитывали на отпор. Фабиола, в перепалке с Брутом выступившая вперед, теперь оказалась между противниками, и Ромул в отчаянии ринулся к ней, чтобы убрать с дороги, однако, оттаскивая девушку в сторону, он открылся для удара. Тарквиний скользнул к нему, безостановочно вращая секиру; трое нападающих остановились, и лишь четвертый, пользуясь уязвимостью Ромула, ударил юношу в грудь умбоном щита. Удар, нанесенный с размаху и на бегу, опрокинул Ромула на землю. Он, задохнувшись, остался лежать, бессильно глядя на то, как мирмиллон, удовлетворенно хмыкнув, отводит руку для удара.
— Нет! — закричала Фабиола, бросаясь перед Ромулом.
Всю оставшуюся жизнь Ромул будет помнить, как тело сестры выгнулось в воздухе и острие меча, пройдя между ребрами, вонзилось ей в бок. Брызги крови полетели ему в лицо, тело Фабиолы рухнуло на него мягким грузом и бессильно затихло. Ромул даже не сразу понял, что произошло, и лишь спустя миг его захлестнула горечь потери: обхватив тело сестры, он взвыл от боли, даже не вспомнив, что мирмиллон собирался его прикончить. Откуда-то неслись крики — их он тоже не слышал.
— Ромул, — донесся до него мягкий голос Тарквиния. — Отпусти ее. Сядь.
Ромул, как во сне, повиновался. Тело Фабиолы, кем-то сдвинутое, теперь лежало у него на коленях; лицо сестры хранило прежнюю красоту, только губы бессильно разомкнулись, а синие глаза глядели тускло и безжизненно — мертвым взглядом.
— Зачем? — прошептал Ромул. — Зачем ты это сделала?
— Ты — ее брат. Единственная родная душа. Ведь ты и сам поступил бы так же.
— Конечно.
— Вот так-то. — Тарквиний обнял его за плечи. — Женщина. А сердце — как у львицы.
— Фабиола… — произнес кто-то.
Ромул поднял взгляд: Брут стоял рядом, один фракиец со стоном корчился на земле, цепляясь за обрубок правой руки — явный след секиры Тарквиния. Остальные двое склонились над раненым; убийца Фабиолы лежал поблизости, с кинжалом Брута в спине. Верный до последнего, рядом с Ромулом стоял Маттий, сжимая в руке кухонный нож.
— Ее убили, — бросил Ромул Бруту. — Опять не твоими стараниями.
На этот раз Брут никак не отозвался на насмешку. Объятый горем, он опустился на колени, приподнял Фабиолу и, покачивая ее на руках, тихо заплакал.
Гнев Ромула тут же схлынул. Брут явно любил Фабиолу, оттого и поддавался на все ее уловки. Ведь хитрость и женские чары стали ее главным оружием. Ромул вздохнул еще горестнее: в детстве сестра была совсем другой! Он и не подозревал, через что ей пришлось пройти, чтобы так измениться, и лишь ее признание открыло ему глаза. Планы убийства стали для Фабиолы единственной отдушиной: чтобы не обезуметь от тысяч мужчин, пользующихся ее телом изо дня в день, все силы и волю она сосредоточила на одном — на мести Цезарю.
Хотя его жизнь тоже не походила на сказку, Ромул все же не пошел тогда на поводу у Фабиолы и знал, что поступил правильно. Слишком многих он убивал ради прихоти других, с него хватит. Кроме того, какова бы ни была вина Цезаря, диктатор даровал Ромулу свободу и римское гражданство — единственно из милосердия. Фабиоле такого подарка не досталось, напротив, диктатор пытался ее изнасиловать. Ее, собственную дочь. Удивительно ли, что она так ожесточилась?
И после этого она с такой готовностью пожертвовала жизнью ради брата! Значит, жила она не только местью. Но и любовью. К нему, брату-близнецу. Осознав всю глубину ее преданности, Ромул вновь заплакал. Ведь мысль о Фабиоле спасала его во всех испытаниях — как, оказывается, схожи они с сестрой!
Тарквиний, молча стоявший рядом, вдруг настороженно предупредил:
— Толпа возвращается.
Ромул прислушался. С главной улицы, ведущей к городу, доносились злобные крики. Его туника пропитана кровью, у Брута окровавлены руки…
— Нас убьют, — предостерег нобиль и велел гладиаторам: — Отнесите ее в амфитеатр.
Ромул уже понимал, что ему здесь не место. И не только здесь. Цезарь убит, Республике юноша ничего не должен. Наследником объявлен Октавиан, но Ромул не станет биться в гражданской войне ни за него, ни за кого другого. Поднявшись, он вопросительно взглянул на Брута. Тот понял.
— Фабиолу похороним через неделю.
Ромул кивнул. Несмотря на недавнюю перепалку, он знал, что Брут позволит ему прийти.
Сопровождаемый гладиаторами, нобиль удалился. Раненого фракийца, потерявшего слишком много крови, оставили умирать.
Ромулу, Тарквинию и Маттию ничего не оставалось, кроме как нырнуть в ближайший проулок — так они минуют толпу и невредимо вернутся в город. Гаруспик отдал Ромулу свой плащ.
— Лучше не хвастаться тем, где ты побывал.
Закутываясь в плащ, юноша напряженно раздумывал. За неделю он покончит со всеми делами, а дальше? Цезарь погиб, значит, поход на Дакию и Фракию отменят. Возвращаться в поместье отчаянно не хотелось.
Неожиданно с арены донесся рев слона — и Ромул вдруг понял: беззаботно жить в Италии он не сможет, пока остается хоть малейшая надежда, что Бренн жив. Встретившись взглядом с Тарквинием, он увидел, что гаруспик прочел его мысль. Правда, оставался Маттий, а ему пока лучше ничего не знать.
— Маттий, у меня для тебя поручение.
— Какое?
— Беги в митреум и расскажи Секунду, что тут было, — велел Ромул. — Наследнику Цезаря в ближайшие дни может понадобиться помощь.
Маттий повторил слово в слово, уверенно кивнул и побежал вперед.
Ромул провожал его взглядом, пока мальчишка не скрылся из виду. Великий Митра, направь его путь! Юпитер, Благой и Величайший, убереги его от зла! Надо будет повидаться с юристом, которого рекомендовал Сабин, и сделать завещание в пользу Маттия и его матери.
Сердце Ромула сжалось при мысли, что мальчишку придется оставить в Риме, однако Парфия и Маргиана — не место для малолетнего сорванца. Здесь, под присмотром Секунда, у него есть будущее, а это намного больше, чем та жизнь, которая была у них с Фабиолой.
Гаруспик взглянул на гряды облаков, летящих по небу, и покрытое шрамами лицо озарилось улыбкой.
— Мне вновь лежит путь на восток, — объявил он.
Ромул посмотрел вслед гладиаторам, несущим тело Фабиолы, и перевел взгляд на храм, где еще лежал труп Цезаря. За какой-то час лишиться сестры и отца — немыслимая потеря. Что ж, зато мать отомщена. Теперь у него нет никого, кроме Тарквиния и Бренна. И это странным образом делает его совершенно свободным.
В мгновение ока Рим перестал быть центром вселенной.
И Ромул ничуть не жалел о потере.
— Я с тобой, — сказал он.
