Книга: Антоний и Клеопатра
Назад: 20
Дальше: 22

21

У царя Армении Артавазда не было шанса победить огромную армию, которую Антоний вел против него. Но покорно он не сдался и обеспечил Антонию несколько приличных сражений, в которых его новобранцы прошли боевое крещение, а опытные воины усовершенствовали свое мастерство. Теперь, когда Антоний совсем не пил, к нему вернулась способность командовать сражением, а с нею и уверенность в себе. Клеопатра была права: его настоящим врагом было вино. Трезвый и абсолютно здоровый, он признался, что в прошлом году ему следовало оставаться в Каране с остатками армии, чтобы Клеопатра привезла свою помощь туда. Вместо этого он заставил армию совершить еще один пятисотмильный марш, прежде чем она получила какую-то помощь. Но что сделано, то сделано. Бесполезно думать о прошлом, сказал себе выздоровевший Антоний.
Титий управлял провинцией Азия вместо Фурния, Планк оставался в Сирии, а Агенобарб начал свою кампанию. Канидий, как всегда, был правой рукой Антония. Армия Антония стояла в удобном лагере в Артаксате. Настроение у него было хорошее, и он стал планировать поход против другого Артавазда. До зимы у него еще оставалось время совершить этот поход. Армения была завоевана, а ее царь стал его пленным уже к началу июля.
И вот, когда Антоний уже готов был начать свой марш в Мидию Атропатену, в Артаксату прибыл Квинт Деллий в сопровождении огромного каравана, включая самого царя Артавазда Мидийского, его гарем, детей, мебель, впечатляющее количество драгоценностей, сотню огромных мидийских коней и всю артиллерию и военные машины из обоза, утраченного Антонием.
Очень довольный собой, Деллий протянул Антонию проект договора, который он заключил с мидийским царем Артаваздом.
Антоний пришел в замешательство, медленно переходящее в ярость.
— Кто дал тебе право вести какие-то переговоры от моего имени? — потребовал он ответа.
Лицо Деллия, похожее на лицо фавна, изобразило крайнее удивление, желтовато-коричневые глаза расширились.
— Да ты же и дал это право! Марк Антоний, ты должен помнить! Ты согласился с царицей Клеопатрой, что лучший способ справиться с Мидией Атропатеной — склонить Артавазда на сторону Рима. Это ты, ты, я клянусь!
Что-то в его поведении убедило Антония.
— Я не помню, чтобы отдавал какой-то приказ, — озадаченно пробормотал он.
— Ты был очень болен, — сказал Деллий, вытирая пот со лба. — Наверное, поэтому ты отдал такой приказ.
— Да, я был болен, это я помню. Что произошло в Мидии?
— Я убедил царя Артавазда, что его единственный шанс — сотрудничать с Римом. Его отношения с царем парфян ухудшились, потому что Монес поехал в Экбатану и сказал Фраату, что мидийцы удрали со всем содержимым твоего обоза, а Монес надеялся поделить трофеи. Что еще хуже, Фраату угрожают соперники, в которых течет кровь мидийцев по женской линии. Для мидийского Артавазда было ясно, что ты победишь Армению, если он не придет на помощь. А этого он не мог сделать, учитывая ситуацию на своих землях. Поэтому я говорил и говорил, пока он не понял, что лучшая альтернатива для него — союз с Римом.
Антоний успокоился. Он стал вспоминать. Это его беспокоило, хуже — пугало. Сколько еще других решений, приказов и важных разговоров он не помнил?
— Расскажи мне подробно, Деллий.
— Артавазд приехал сам, чтобы подтвердить свое решение, вместе со своими женщинами и детьми. Если ты согласен, он хочет предложить свою четырехлетнюю дочь Иотапу в жены твоему египетскому сыну Птолемею Александру Гелиосу. Еще пятеро детей, включая сына от его главной жены, будут переданы как заложники. Еще много подарков, от индийских коней до золотых слитков и драгоценных камней — ляпис-лазурь, бирюза, сердолик и горный хрусталь. Вся твоя артиллерия, твои машины и материалы, даже восьмидесятифутовый таран.
— Значит, все, что я потерял, — это два легиона и их орлы, — стараясь говорить спокойно, сказал Антоний.
— Нет, их орлы у нас. Оказывается, Артавазд не послал их в Экбатану сразу, а когда он собрался это сделать, Монес повернул Фраата против него.
Настроение повысилось, Антоний захихикал.
— Вот это дорогому Октавиану не понравится! Он ведь кричал на весь Рим о моих четырех потерянных орлах!

 

Встреча с индийским Артаваздом порадовала Антония. Без разногласий, без затаенной злобы условия договора, записанные Деллием, были вновь обговорены, подтверждены, подписаны и скреплены печатями Рима и Мидии Атропатены. Все это произошло после того, как Антоний внимательно проверил подарки, груженные на пятидесяти повозках: золото, драгоценные камни, сундуки с парфянскими золотыми монетами, несколько сундуков с изысканными украшениями. Но ни один подарок не привел Антония в такой восторг, как сто огромных коней, достаточно высоких и сильных, чтобы выдержать вес катафракта. Артиллерию и военную технику поделили. Половина должна была уйти в Карану вместе с Канидием, другая половина — в Сирию. Канидий должен был зимовать в Артаксате с третью армии, а потом направиться в Карану.
Антоний сел писать письмо Клеопатре в Александрию.
Я очень скучаю по тебе, моя маленькая женушка, не могу дождаться, когда увижу тебя. Но сначала я поеду в Рим отмечать свой триумф. Какие трофеи! Их столько же, сколько Помпей Великий получил после победы над Митридатом. Эти восточные царства полны золота и драгоценностей, даже если там нет статуй, достойных Фидия или любого другого грека. Статуя Анаит из цельного золота высотой шесть локтей поедет в Рим, в храм Юпитера Наилучшего Величайшего. И это лишь небольшая часть армянских трофеев.
Тебе будет приятно узнать, что Деллий заключил договор, который тебе был очень нужен. Да, Рим и Мидия Атропатена теперь союзники. Армянский Артавазд — мой пленник и будет идти в числе других на моем триумфе. Уже давно триумфальный генерал не демонстрировал настоящего правящего монарха столь высокого статуса. Весь Рим изумится.
Осталось пятнадцать дней до календ секстилия, и я скоро отправлюсь в Рим. Отметив триумф, я вернусь в Александрию, зимой это будет или нет, мне все равно. Надо еще многое сделать, организовать большой гарнизон в Артаксате. Там я оставлю Канидия и треть моей армии. Остальные две трети я поведу обратно в Сирию и помещу ее в лагеря вокруг Антиохии и Дамаска. Девятнадцатый легион поплывет со мной в Рим, он будет представлять мою армию на триумфе. Их пики и штандарты будут обвиты лавром. Кстати, меня провозгласили императором на поле боя в Наксуане.
Чувствую себя хорошо, только немного беспокоят странные провалы в памяти. Ты знаешь, я не помнил, чтобы посылал Деллия к мидийскому Артавазду! Придется полагаться на тебя, чтобы ты подтверждала другие вещи, если я не буду помнить о них.
Я посылаю тебе тысячу тысяч поцелуев, моя царица, и мечтаю сжать в объятиях твое тонкое тельце. Как твое здоровье? Здоровье Цезариона? И наших с тобой детей? Напиши мне в Антиохию. Времени будет достаточно, потому что я посылаю тебе это письмо со срочным курьером. Я люблю тебя.
Заключив очень тесный союз с одной армянкой, Публий Канидий не жалел, что зимовал там. Дама, дальняя родственница царской семьи, бегло говорила на греческом, была довольно начитанной и красивой, хотя и не первой молодости. Его римская жена не могла похвастать высоким происхождением, едва умела читать и была плохой компанией. Поэтому Климена казалась Канидию подарком армянских богов, особым подарком, только для него.
Антоний и его две трети армии шли через Карану в Сирию, Агенобарб сопровождал их до Сирийских ворот Аманского хребта, потом по суше ушел в свою провинцию Вифиния. Только Деллий, Цинна, Скавр и внук казненного Красса сопровождали его в Антиохию.
Там Антония ждало письмо от Клеопатры.
Что ты имеешь в виду, Антоний, говоря о триумфе в Риме? Ты сошел с ума? Неужели ты все забыл? Позволь мне тогда освежить твою память.
Ты поклялся мне, что после армянской кампании вернешься ко мне, в Александрию, вместе с трофеями. Ты поклялся, что покажешь свои трофеи в Александрии. Не было сказано ни слова о триумфе в Риме, хотя я не могу помешать тебе сделать это, если ты должен. Но ты поклялся, что сначала Александрия, потом Рим и что твои трофеи будут отданы мне как царице и фараону. Скажи мне, чем ты обязан Риму и Октавиану? Он неустанно интригует против тебя, а я — царица зверей, враг Рима. Каждый день он говорит об этом, каждый день римляне все больше и больше сердятся. Им я ничего не сделала, но послушать Октавиана, так обо мне можно подумать, что я — Медея и Медуза, вместе взятые. А теперь ты возвращаешься в Рим и к Октавии, чтобы там подлизаться к брату своей жены и отдать свои тяжко завоеванные трофеи государству, которое использует их, чтобы уничтожить меня.
Я и впрямь считаю, что ты сошел с ума, Антоний, если прощаешь оскорбления Октавиана и Рима в мой адрес, лишь бы снискать расположение у врага Египта, отмечая триумф среди выводка римских змей. Где твоя честь, если ты отказываешься от меня, твоего самого преданного союзника, друга и жены, в пользу тех, кто смеется над тобой и надо мной, кто высмеивает тебя как мою марионетку, кто считает, что я надела на тебя женское платье и иду впереди тебя в мужских доспехах? Они говорят, что ты — Ахилл в гареме царя Ликомеда, с накрашенным лицом и в пышных юбках Ты действительно хочешь показаться перед народом, который говорит о тебе такие вещи у тебя за спиной?
Ты поклялся, что приедешь в Александрию, и я требую, чтобы ты сдержал свою клятву, муж мой. Граждане Александрии и народ Египта видели Антония, да, но не как моего супруга. Я оставила свое царство, чтобы поехать к тебе в Сирию, захватив с собой целый флот помощи твоим римским солдатам. Позволь мне напомнить тебе, что я заплатила за эту миссию милосердия!
О, Антоний, не покидай меня! Не отвергай меня, как ты отверг многих женщин. Ты говорил, что любишь меня, женился на мне. И от меня, фараона и царицы, можно отказаться?
Трясущимися руками Антоний отбросил письмо, словно оно было раскалено докрасна и причиняло невыносимую боль. Из открытых окон его кабинета доносилась какофония уличного шума. Остолбенев от ужаса, он смотрел на яркий прямоугольник солнечного света и чувствовал, как ледяной холод пробирает его до костей, хотя снаружи стояло жаркое сирийское лето.
«Я поклялся? Поклялся? Зачем бы ей говорить это, если я не клялся? Что случилось с моей памятью? Неужели мой ум стал мягким, как альпийский сыр, весь в дырках? В последнее время мой ум был таким ясным, я снова стал прежним. Да, эти два провала случились, когда я был в Левкокоме и Антиохии и выходил из запоя. Именно тот период, и только тот, я не помню. Что я делал, что я говорил? В чем еще я поклялся?»
Он встал и начал ходить по комнате, чувствуя беспомощность, в чем мог винить только себя. В радостном возбуждении от вновь обретенной уверенности в себе он ясно видел, что ему надо делать и как вновь обрести престиж в Риме. Египет? Александрия? Что это, как не чужие места, которыми правит чужая царица? Да, он любит ее, любит так, что женился на ней, но он не египтянин и не александриец. Он — римлянин. В Артаксате он подумал, что еще сумеет наладить отношения с Октавианом. Агенобарб и Канидий оба считали, что это возможно. Действительно, Агенобарб смеялся над словами Клеопатры о том, что Октавиан раздувает скандалы. Если это правда, спрашивал Агенобарб, почему семьсот из тысячи сенаторов Рима до сих пор верны Антонию? Почему плутократы и всадники-предприниматели так привязаны к Антонию? Признаться, он слишком долго готовился к походу на Восток, но теперь все позади, и римская торговля получит свою выгоду. Деньги потекут в казну. Дани наконец будут платить. Агенобарб и Канидий с этим соглашались.
Здесь, в Антиохии, не было ни того ни другого, чтобы поддержать его. Только Деллий и группа второстепенных лиц, внуки и внучатые племянники известных людей, давно уже умерших. Может ли он полагаться на Деллия? Вроде бы ничто не говорит против Деллия, однако, когда Деллий чувствует себя смертельно оскорбленным, им управляют его интересы, а не этика и мораль, как, например, в случае с Вентидием и Самосатой. Впрочем… данная ситуация не имеет ничего общего с тем делом. Если бы только Планк был здесь! Но он уехал в провинцию Азия навестить Тития. Выходит, не к кому обратиться, кроме Деллия. «По крайней мере, — подумал Антоний, — Деллий знает, что одного эпизода я не помню. Он поможет вспомнить другие».
— Я давал клятву привезти в Александрию трофеи моей кампании? — спросил он Деллия несколько минут спустя.
Поскольку Деллий тоже получил письмо от Клеопатры, он точно знал, что надо говорить.
— Да, Марк Антоний, ты поклялся, — соврал он.
— Тогда во имя Юпитера, Деллий, почему ты не упомянул об этом в Артаксате или когда мы шли на юг?
Деллий покашлял.
— Пока мы не дошли до Амана, меня не было рядом с тобой. Гней Агенобарб не любит меня.
— А после Амана?
— Признаюсь, я забыл.
— И ты тоже, а?
— Это со всеми случается.
— Значит, я давал ту клятву?
— Да.
— Какими богами я клялся?
— Теллус, Солом Индигетом и Либером Патером.
У Антония вырвался стон.
— Но откуда Клеопатра их знает?
— Понятия не имею, Антоний, разве что она была женой Цезаря несколько лет, говорит на латыни как римлянка и жила в Риме. Определенно у нее была возможность узнать, какими богами клянутся римляне.
— Тогда я связан. Крепко связан.
— Боюсь, что да.
— Что я скажу другим?
— Ничего, — решительно ответил Деллий. — Помести Девятнадцатый легион в хороший лагерь в Дамаске — там замечательная погода — и скажи своим легатам, что ты идешь в Рим через Александрию. Ты скучаешь по своей жене и хочешь показать ей трофеи.
— Это отсрочка и ложь.
— Поверь мне, Марк Антоний, это единственный способ. Когда ты приедешь в Александрию, появится с десяток причин, почему ты не можешь отметить свой триумф в Риме: болезнь, какие-нибудь волнения.
— Почему я поклялся? — крикнул Антоний, сжав кулаки.
— Потому что Клеопатра попросила тебя, а ты был не в том состоянии, чтобы отказать ей.
«Вот! — подумал Деллий. — По крайней мере, хоть этим я отплатил тебе, египетская гарпия».
Антоний вздохнул, хлопнул себя по коленям.
— Ну, если я должен ехать в Александрию, мне лучше уехать до возвращения Планка. Он пристанет ко мне с вопросами хуже Цинны и Скавра.
— По суше?
— Со всей этой добычей? У меня нет выбора. Иерусалимский легион может встретить меня и быть моим эскортом. — Антоний зло усмехнулся. — Так я смогу повидать Ирода и узнаю, что происходит.

 

В сентябре обоз, растянувшийся на несколько миль, выехал из Антиохии в южном направлении, делая по десять миль в день. Жара стояла до самого конца октября, а может, и дольше. У реки Элефтер ступили на территорию, ныне принадлежавшую Клеопатре. Чтобы пройти расстояние в восемьсот миль, потребовалось два с половиной месяца. Антоний то верхом, то пешком продвигался со скоростью обоза, не теряя даром времени. По пути он заезжал к монархам, включая александрийских чиновников, которых Клеопатра назначила на свои территории. Таким образом, для тех, кто в изумлении следил за его одиссеей, он делал вид, что использует это путешествие как предлог для инспектирования южной части Сирии.
Этнархи Сидона и Тира выразили недовольство тем, что теперь они полностью окружены египетскими владениями. Клеопатра перегородила все дороги, ведущие из этих двух больших торговых центров, и взимала пошлины со всех товаров, вывозимых из них по суше.
Царь Набатеи Мальхус проделал немалый путь до Акко-Птолемаиды, чтобы горько пожаловаться на Клеопатру, которой Антоний передал права на добычу асфальта.
— Мне все равно, что эта женщина — твоя жена, Марк Антоний, — гневно сказал Мальхус. — Она вызывает презрение. Обнаружив, что накладные расходы делают добычу асфальта малоприбыльной, она набралась нахальства и предложила продать мне обратно мою же добычу за двести талантов в год! Собирать которые должен был Ирод! Не для себя, а в ее пользу. Нечестно, нечестно!
— И каких шагов ты ожидаешь от меня? — спросил Антоний, зная, что ничего не сможет сделать, и поэтому злясь.
— Ты ее муж и триумвир Рима! Прикажи ей вернуть мне право на бесплатную добычу! Оно принадлежало Набатее с незапамятных времен.
— Извини, я не могу помочь тебе, — сказал Антоний. — Рим уже не распоряжается твоим правом на добычу асфальта.

 

Ирод, вторая жертва этой истории, был приглашен к Антонию в Иоппу. Ирода постигла та же судьба. Он мог вернуть себе свои бальзамовые сады за двести талантов в год, но только если будет собирать с Мальхуса в год по двести талантов.
— Это отвратительно! — кричал он Антонию. — Отвратительно! Эту женщину надо выпороть! Ты ее муж! Выпори ее!
— Если бы ты был ее мужем, Ирод, ее определенно выпороли бы, — ответил Антоний, восхищаясь хитростью Клеопатры, поддерживающей вражду между Иродом и Мальхусом. — Римляне не порют своих жен. И жаловаться мне ты не можешь. Я отдал бальзамовые сады Иерихона царице Клеопатре, поэтому ты должен обращаться к ней, а не ко мне.
— Женщины! — гневно отреагировал на это Ирод.
— Это напомнило мне о других вещах, хотя они тоже касаются женщин. Я понимаю, что, заняв трон, ты назначил саддукея Ананила верховным жрецом евреев. Но твоя теща, царица Александра, хотела эту должность для своего шестнадцатилетнего сына Аристобула. Так?
— Да! — зло прошипел Ирод. — И кто же самая близкая подруга Александры? Та же Клеопатра! Эта пара сговорилась против меня, зная, что я слишком недавно сижу на троне, чтобы сделать то, что очень хочу сделать, — убить эту сующую везде нос старую свинью Александру! О, она очень быстро присосалась к Клеопатре! Гарантия долгой жизни! Только подумай, шестнадцатилетний верховный жрец! Нелепо! Кроме того, он хасмоней, не саддукей. Первый ход Александры в ее игре с целью вернуть мой трон Аристобулу. — Ирод вскинул руки. — Поверь, Марк Антоний, я из кожи вон лез, чтобы примирить родственников моей жены!
— Но я слышал, что ты выполняешь все желания своей тещи.
— Да-да, в прошлом году я сделал Аристобула верховным жрецом! Но ни ему, ни его матери это добра не принесло. — Ирод принял вид несправедливо осужденного узника. — Александра и Клеопатра сговорились представить все так, будто жизнь Аристобула под угрозой, — какая чушь! Он должен был убежать из Иерусалима и Иудеи и найти убежище в Египте. После краткого пребывания там он должен был возвратиться с армией и захватить мой трон — трон, который ты дал мне!
— Мне что-то говорили об этом, — осторожно сказал Антоний.
— Эта история настолько далека от правды! На самом деле молодой Аристобул радостно принял мое приглашение отобедать на природе. — Ирод вздохнул и притворился, что опечален. — Вся семья пришла, включая Александру, ее дочь — мою жену, наших четверых маленьких сыновей, мою любимую мать. Веселая компания, уверяю тебя. Мы выбрали красивое место, где река расширялась в большой пруд, местами глубокий, но не опасный, если купающийся не заплывает далеко. Аристобул был слишком безрассуден. Он пошел купаться, не умел плавать. — Широкие плечи затряслись. — Нужно ли говорить еще? Наверное, он попал в водоворот, потому что вдруг стал звать на помощь. Несколько охранников поплыли его спасать, но было слишком поздно. Он утонул.
Антоний внимательно выслушал рассказ, зная, что Клеопатра будет задавать ему вопросы. Конечно, он был уверен, что это Ирод устроил «несчастный случай», но не было никаких доказательств этого, слава всем богам. Действительно, женщины! Этот поход на юг открывал все новые и новые грани Клеопатры не как женщины, а как монарха. Жадная до новых территорий, жадная до господства, способная сеять вражду между ее врагами, но при этом подружиться с вдовствующей царицей, чей муж и сыновья воевали против Рима. И как умно она обработала Антония, чтобы добиться своей цели!
— Не понимаю, как случайная смерть во время купания может быть делом твоих рук, Ирод, особенно если ты говоришь, что это случилось на глазах у матери парня и всей его семьи.
— А Клеопатра хотела судить меня и казнить. Разве не так?
— Она была раздражена, это верно. А мы с тобой, э-э, разминулись в Лаодикее. Если бы мы встретились тогда, я, наверное, действовал бы по-другому. А так у меня нет доказательств, что это сделал ты, Ирод. Более того, положение верховного жреца — это твоя прерогатива. Ты можешь назначить любого, кого захочешь. Но можно попросить тебя не делать этот пост пожизненным?
— Великолепно! — обрадовался Ирод. — На самом деле я пойду даже дальше. Я сохраню за собой священные регалии и буду выдавать их верховному жрецу всякий раз, когда Моисеевы законы потребуют, чтобы он надевал их. Говорят, эти регалии обладают магией, поэтому я не хочу, чтобы он ходил в них среди людей и нарушал спокойствие. Я клянусь тебе, Антоний, что не отдам свой трон! Когда ты увидишь Клеопатру, скажи ей об этом.
— Я уверяю тебя, что Рим не потерпит никакого возрождения Хасмонеев в Иудее, — сказал Антоний. — Царский двор Хасмонеев доставлял одни неприятности, спроси любого, начиная с Авла Габиния.

 

Обоз из повозок продолжал свой путь, особенно утомительный после того, как город Газа остался позади. Потом дорога пошла через сухую местность, что затрудняло проблему водопоя для многих сотен волов. Идти берегом нельзя было из-за Дельты Нила, представлявшей собой стопятидесятимильный «веер» непроходимых болот и водных путей. Единственный путь по суше в Александрию лежал к югу от Мемфиса в вершине Дельты, потом на север вдоль Канопского рукава Нила.
В конце ноября поход наконец завершился. Антоний вступил в величайший город мира через Солнечные ворота на восточном конце Канопской улицы, где шумная толпа чиновников взяла повозки под свою ответственность и отвела их в специально отгороженное место у озера Мареотида. Сам Антоний въехал в Царский квартал. Иерусалимский легион уже начал свой марш обратно в Иудею, и Антонию оставалось только надеяться, что страх перед Клеопатрой будет держать липкие пальцы подальше от повозок с сокровищами.
Царица не вышла встретить его у Солнечных ворот. Этот факт говорил о том, что она чем-то недовольна. Клеопатра была единственным человеком, у кого агентов было больше, чем у Октавиана, думал Антоний, подходя к Главному дворцу. Ясно, она знала обо всем, что он делал.
— Аполлодор, дорогой мой бессемянный старина! — приветствовал он главного дворцового управляющего. — Где ее сердитое величество?
— В своей гостиной, Марк Антоний. Рад видеть тебя!
Антоний с усмешкой бросил плащ на пол и смело направился в логово зверя.
— С какой стати ты контролируешь поведение моих сатрапов на территориях, уже не представляющих интереса для Рима? — строго спросила Клеопатра.
— Что за прием, — ответил он, кидаясь в кресло. — Я подчинился приказу, я верен своей клятве, я привез мои трофеи к тебе в Александрию, и все, что я получаю за свои старания, — это неприятный вопрос. Предупреждаю тебя, Клеопатра, не заходи слишком далеко. За восемьсот миль пути я стал свидетелем твоих махинаций, твоего унижения людей, которые не являются египтянами. Ты казнишь, ты заключаешь в тюрьму, ты перегораживаешь дороги, чтобы брать пошлины, на которые не имеешь права, ты стравливаешь царей, ты сеешь вражду. Не пора ли вспомнить, что я нужнее тебе, чем ты мне?
Лицо ее застыло, в глазах мелькнул ужас. Несколько секунд она молчала, стараясь принять выражение лица, которое успокоило бы его.
— Я трезвый, — сказал он, прежде чем она обрела дар речи, — и Марк Антоний сейчас уже не тот покорный раб, каким он становится, когда вино лишает его способности соображать. С тех пор как я в последний раз видел тебя, я не выпил ни капли. Я успешно закончил войну против хитрого врага. Я вновь обрел уверенность в себе. И я нашел много причин, почему как триумвир Востока и высший представитель Рима на Востоке я должен считать предосудительными действия Египта на этом Востоке. Ты вмешиваешься в деятельность римских владений, царей-клиентов на службе у Рима! Ты принимаешь важный вид, словно маленький Зевс, демонстрируя свою мощь, словно у тебя армия в четверть миллиона и гениальность Гая Юлия Цезаря в зените его славы. — Антоний передохнул, глаза налились кровью и гневом. — А на самом деле без меня ты — ничто. У тебя нет армии. Ты не гений. Фактически между тобой и иудейским Иродом почти никакой разницы. Оба вы жестокие, жадные и хитрые, как крысы. Но сейчас, Клеопатра, мне больше нравится Ирод, и я больше его уважаю, чем тебя. По крайней мере, Ирод — бессовестный варвар и не скрывает этого. А ты сегодня притворяешься соблазнительницей, завтра — богиней помощи, потом ты тиран, ненасытный захватчик, вор. А затем — подумать только! — ты возвращаешься к какой-нибудь кроткой маске. Это закончится здесь и сейчас. Ты слышишь меня?
Клеопатра нашла подходящее выражение лица — скорбь. Молчаливые слезы потекли по ее щекам, она сжала свои красивые маленькие ручки.
Антоний искренне рассмеялся.
— Хватит, Клеопатра! Неужели у тебя нет других приемов, кроме слез? До тебя у меня было четыре жены, поэтому со слезами я знаком. Самое эффективное оружие женщины — ее воспитывают в этой вере. Но на трезвого Марка Антония они влияют не больше, чем вода, капающая на гранит. Чтобы вода подействовала на гранит, потребуются тысячи лет, и это больше, чем отведено даже богиням на земле. Предписываю тебе вернуть Ироду бальзамовые сады, бесплатно, а Мальхусу — его право добывать асфальт, тоже бесплатно. Ты освободишь дороги из Тира и Сидона, а твои администраторы на территориях, которые я продал тебе, перестанут насаждать египетский закон. Их предупреждали, что они не имеют права казнить или сажать в тюрьму, если римский префект не вынесет соответствующего приговора. Как и все другие цари-клиенты, ты будешь платить Риму дань и свои действия в будущем ограничишь непосредственно территорией Египта. Это понятно, госпожа?
Она перестала плакать и теперь была очень сердита. Но не могла показать свой гнев этому Марку Антонию.
— Что, пытаешься придумать, как убедить меня выпить бокал вина? — насмешливо спросил он, чувствуя, что смог бы завоевать целый мир, раз у него хватило смелости противостоять Клеопатре. — Убеждай сколько хочешь, моя дорогая. Не добьешься. Как команда Улисса, я заткнул уши, чтобы не слышать твое пение сирены. И если ты вообразишь себя Цирцеей, тебе не удастся снова превратить меня в свинью, купающуюся в грязи твоего изготовления.
— Я рада видеть тебя, — прошептала Клеопатра, успокоившись. — Я люблю тебя, Антоний. Я очень тебя люблю. И ты прав, я превысила свою власть. Все будет сделано, как ты хочешь. Я клянусь тебе.
— Клянешься Теллус, Солом Индигетом и Либером Патером?
— Нет, клянусь Исидой, оплакивающей мертвого Осириса.
— Тогда подойди и поцелуй меня.
Она покорно поднялась, но не успела она подойти к креслу Антония, как в комнату ворвался Цезарион.
— Марк Антоний! — закричал мальчик и бросился к нему, чтобы обнять. — О, Марк Антоний, это ужасно! Мне никто не сказал, что ты приехал, пока я не встретил в зале Аполлодора.
Антоний отстранил от себя Цезариона и с удивлением оглядел его.
— Юпитер, тебя можно было бы принять за Цезаря! — заметил он, целуя Цезариона в обе щеки. — Ты стал мужчиной.
— Я рад, что хоть кто-то заметил. Моя мать отказывается признать это.
— Матери не хотят видеть, что их сыновья вырастают. Прости ее за это, Цезарион. Вижу, у тебя все в порядке. Много дел в эти дни?
— Да, я сейчас очень занят. Работаю над механизмом раздачи бесплатного зерна для бедных Александрии.
— Отлично! Покажи мне.
И они вместе ушли, почти одного роста, настолько вырос Цезарион. Конечно, он никогда не станет Геркулесом, как Антоний, но зато будет выше ростом, подумала покинутая Клеопатра.
Мозг ее усиленно работал. Она подошла к окну, выходящему на море — Их море, которое и останется Их морем, если ее муж ничего не сделает в этом отношении. Теперь она поняла, что действовала слишком поспешно, но она рассчитывала, что Антоний снова запьет. А вместо этого — ничего подобного. Ни единого признака возврата. Если бы он не был свидетелем ее действий в южной части Сирии, его было бы легче одурачить. Но эти действия привели его в ярость, стимулировали его желание доминировать в их браке. Этот отвратительный червяк Ирод! Что он наговорил Антонию, отчего тот так взбесился? А Мальхус и эти два финикийских города? Значит, доклады ее агентов были неточны, ибо нигде не упоминалось, что Антоний отдавал какие-либо приказы относительно ее собственных владений, ничего не говорилось о его встречах с Мальхусом и Иродом, о Сидоне или о Тире.
О, как он прав! Без него она — ничто. Ни армии, ни гения как солдата или правителя. Сейчас она отчетливее, чем раньше, понимала, что ее первая, а возможно, единственная задача — отвлечь Антония от его преданности Риму. Всему причиной эта преданность.
«Я не чудовище, каким он меня изображает, — думала она. — Я — монарх, и судьба дала мне власть в тот момент, когда я могу получить полную автономию, вновь вернуть Египту потерянные территории, стать выдающимся деятелем на мировой сцене. Мои амбиции не ради меня, а ради моего сына! Сына Цезаря. Наследника больше чем имени Цезаря. Его уже обессмертил его титул — Птолемей Пятнадцатый Цезарь, фараон и царь. Он должен выполнить свое обещание, но все происходит слишком быстро! Еще десять лет я должна бороться, чтобы защитить его и его судьбу. Я не могу тратить время на любовь к другим людям, таким как Марк Антоний. Он чувствует это. Долгие месяцы разлуки разрушили цепи, которыми я привязала его к себе. Что делать? Что делать?»
К тому моменту как Антоний присоединился к ней, веселый, любящий, жаждущий любви, она приняла решение, как ей действовать. Надо уговорить Антония, заставить его понять, что Октавиан никогда не позволит ему стать Первым человеком в Риме, поэтому бесполезно хранить верность Риму. Она должна убедить его, трезвого, контролирующего себя, что единственный способ добиться единоличного правления Римом — это начать войну с Октавианом, чтобы ликвидировать препятствие.

 

Прежде всего нужно было организовать для Антония парад в Александрии наподобие триумфа в Риме. Это было легче, потому что единственным римлянином со статусом компаньона, которого Антоний привез с собой, был Квинт Деллий, и Клеопатра приказала ему отговорить Антония отмечать триумф так, как это делают в Риме. В конце концов, у него не было с собой не то что легионов, но даже и когорты римских солдат. Не будет никаких роскошных платформ со сценами, решила она, только огромные плоскодонные повозки, которые будут тянуть украшенные гирляндами волы. На повозках будут выставлены все трофейные сокровища. И Антоний не поедет в чем-то напоминающем античную четырехколесную колесницу римского триумфатора. На нем будут доспехи и шлем фараона, и поедет он в двухколесной колеснице фараона. Не будет раба, держащего лавровый венок над его головой и шепчущего ему на ухо, что он лишь смертный человек. Лавров вообще не будет, ведь в Египте нет лавровых деревьев. Тяжелее всего было убедить Антония, что армянский царь Артавазд должен быть закован в золотые цепи и идти за ишаком как узник. Во время римского триумфального парада узники высокого ранга надевали свои царские регалии и шли, словно свободные люди. Антоний согласился на цепи, считая, что теперь все равно уже не осталось ни малейшего намека на римский триумф.
Он не знал, что Клеопатра велела Квинту Деллию написать специальное письмо Попликоле в Рим.
Какой скандал, Луций! Царица зверей добилась своего. Марк Антоний отметил триумф в Александрии, а не в Риме. О, конечно, были отличия, но не такие, о чем бы стоило писать. Вместо этого я вынужден писать о сходствах. Хотя он говорит, что у него трофеев больше, чем у Помпея Магна после победы над Митридатом, правда в том, что они действительно велики, но не настолько. Даже при этих условиях они принадлежат Риму, а не Антонию. А он в конце парада по широким улицам Александрии под оглушающие приветствия тысяч глоток вошел в храм Сераписа и посвятил трофеи — Серапису! Да, они останутся в Александрии как собственность ее царицы и мальчика-царя. Кстати, Попликола, Цезарион — копия бога Юлия Цезаря, и мне страшно подумать, что может произойти с Октавианом, если Цезариона когда-нибудь увидят в Италии, не говоря уже о Риме.
Было много доказательств, что царица зверей везде приложила руку. Армянского царя Артавазда вели в цепях, можешь себе представить? А когда парад закончился, его не задушили, а посадили в тюрьму. Это совсем не в традициях Рима. Антоний не сказал ни слова ни о цепях, ни о том, что Артавазду сохранили жизнь. Попликола, Антоний ее жертва, ее раб. Я могу только думать, что она опаивает его чем-то. Ее жрецы готовят какие-то снадобья, в которых мы с тобой, простые римляне, ничего не смыслим.
Оставляю тебе решать, в какой мере надо все это распространить. Октавиан, боюсь, раздует эту новость до такой степени, что объявит войну своему коллеге-триумфатору.
«Вот! — подумал Деллий, положив тростниковое перо. — Это заставит Попликолу разболтать хоть часть того, что я сообщил, во всяком случае достаточно, чтобы это дошло до Октавиана. Это даст ему в руки оружие, но освободит Антония от обязательств. Если война — это то, что ей надо, значит, будет война. Но тогда эта война в случае победы Антония позволит ему восстановить положение римлянина, и у него не будет препятствий к единоличному правлению. Что касается царицы зверей, она будет предана забвению. Я знаю, что Антоний далеко не раб ее. Он все еще сам себе хозяин».
Деллий не обладал способностью понять самый тайный секрет амбиций Клеопатры и почуять всю глубину проницательности Октавиана. Платный слуга двойной короны, он делал все, что ему говорили, не задавая вопросов.
Пока он искал человека и корабль, чтобы послать свое письмо в Рим Попликоле, ему представилась возможность написать длинный постскриптум.
Ох, Попликола, дела идут от плохого к худшему! Совершенно одураченный Антоний участвовал в церемонии в гимнасии Александрии. После восстановления города гимнасий стал больше, чем агора, и в нем теперь проходят все публичные собрания. В гимнасии был возведен огромный подиум с пятью тронами на его ступенях. На самой верхней ступени — один трон, ступенью ниже — второй трон, еще ниже — три маленьких трона. На самом высоком троне сидел Цезарион, одетый в регалии фараона. Я часто видел такое, но для тебя кратко опишу: на голове красно-белая двухъярусная штука, очень большая и тяжелая, называется двойной короной. Плиссированное белое льняное платье, широкий ворот из драгоценных камней и золота вокруг шеи и плеч, широкий золотой пояс, инкрустированный драгоценными камнями, много браслетов, ножные браслеты, кольца на пальцах рук и ног. Ладони и подошвы покрашены хной. Поразительно. Женщина-фараон, Клеопатра, сидела ступенью ниже. Такие же регалии, только ее платье было сделано из золотой ткани и прикрывало грудь. Еще ниже сидели трое детей, которых она родила от Антония. На Птолемее Александре Гелиосе была одежда царя Парфии: тиара, золотые кольца вокруг шеи, цветастая блуза, украшенная драгоценностями, и юбка. Его сестра, Клеопатра Селена, была одета во что-то среднее между одеждой фараона и гречанки. Она сидела в середине. С другой стороны от нее сидел маленький мальчик, которому нет еще и трех лет, одетый как царь Македонии: широкополая пурпурная шляпа с диадемой, повязанной вокруг тульи, пурпурная хламида, пурпурная туника, пурпурная обувь.
Гимнасий был переполнен. Говорят, он вмещает сто тысяч, хотя я, видевший Большой цирк, сомневаюсь. Для простых граждан были отведены специальные места. Их напор сдерживали атлеты. Сначала Клеопатра и ее четверо детей стояли у подножия подиума. Марк Антоний въехал на великолепном мидийском коне, сером в яблоках, с черными мордой, гривой и хвостом. Его кожаная сбруя была выкрашена в пурпур, украшена выпуклым узором и отделана золотой бахромой. Антоний спешился и прошел к возвышению. На нем была пурпурная туника и пурпурный плащ, но, по крайней мере, его золотые доспехи были в римском стиле. Я, его легат, сидел недалеко и все хорошо видел. Антоний взял Цезариона за руку, подвел его к верхнему трону и посадил. Толпа громко приветствовала это. Когда Цезарион сел, Антоний поцеловал его в обе щеки, потом выпрямился и громко крикнул, что властью, данной ему Римом, он провозглашает Цезариона царем царей, правителем мира. Толпа взревела. Затем он подвел Клеопатру к ее трону и посадил ее. Она была провозглашена царицей царей, правительницей Египта, Сирии, островов Эгейского моря, Крита, Родоса, всей Киликии и Каппадокии. Александр Гелиос (его крохотная невеста стояла на ступени рядом с ним) был провозглашен царем Востока — всех земель восточнее Евфрата и южнее Кавказа. Клеопатра Селена была провозглашена царицей Киренаики и Кипра, а маленький Птолемей Филадельф — царем Македонии, Греции, Фракии и земель вокруг Эвксинского моря. Я упомянул Эпир? Он его тоже получил.
В течение всей этой церемонии Антоний был таким торжественным, словно он и правда верил в то, что говорил, хотя позднее он сказал мне, что сделал это, чтобы прекратить нытье Клеопатры. Поскольку упомянутые земли в большинстве своем принадлежат Риму, даже страшно представить этих пятерых, объявленных правителями тех мест, которыми они не будут — и не смогут — править.
Но александрийцы думали, что это на самом деле, и были в восторге! Я редко слышал такие аплодисменты. После окончания церемонии «коронования» пять монархов сошли с возвышения и поднялись на повозку с плоским дном, на котором стояли пять тронов. Думаю, Египет купается в золоте, потому что все десять тронов были из цельного золота, инкрустированного множеством драгоценных камней. Они сверкали ярче, чем римская шлюха в стеклянных бусах. Эту невесомую для них повозку тянули десять белых мидийских коней. Повозка проехала по Канопской улице и остановилась у храма Сераписа, где главный жрец Ха-эм провел какой-то религиозный ритуал. А потом александрийцев угощали на десяти тысячах огромных столов, стонущих под тяжестью еды. Я понимаю, что раньше такого в Египте никогда не делали, и сделано это было по просьбе Антония. Это был еще более дикий пир, чем публичное угощение в Риме.
Два события — «триумф» Антония и пожертвование мира Клеопатре и ее детям — меня напугали, Попликола. Все это я назвал «дарениями». Бедный Антоний! Клянусь, он попал в сети этой женщины.
Опять я оставляю на твое усмотрение, что именно ты решишь обнародовать. Конечно, Октавиан получит доклады от своих собственных агентов, поэтому я не думаю, что ты сможешь долго утаивать эту информацию. Если ты узнаешь, что готовится, у тебя появится шанс принять участие в сражении.
Письмо пошло в Рим. А Деллий остановился в маленьком дворце на территории Царского квартала, чтобы провести зиму с Антонием, Клеопатрой и ее детьми.
Антоний и Цезарион очень подружились и решили все делать вместе, будь это охота на крокодила или бегемота на Ниле, военные упражнения, гонки на колесницах на ипподроме или купание в море. Как ни старалась Клеопатра, она не могла опять втянуть Антония в запой. Он отказывался даже от глотка, открыто признаваясь, что если он хоть раз попробует вина, то не остановится. То, что он не доверял ей и знал о ее намерениях, было ясно по тому, как он нюхал содержимое бокала, чтобы удостовериться, что в нем вода.
Цезарион замечал все это и был глубоко опечален. Общаясь с ними, он видел обе стороны. Его мать, он знал, делала все не для себя, а для него, Цезариона. А Антоний, влюбленный в нее, энергично сопротивлялся ее попыткам отвернуть его от Рима. Плохо было то, размышлял юноша, что он не уверен, хочет ли он того, чего хочет для него мать. У него не было ощущения своей судьбы, какие бы соображения ни возникали у его отца и матери. Полученный опыт говорил ему, что в Александрии и в Египте надо сделать столь многое, что ему хватит работы до конца дней своих, даже если он будет жить сто лет. Странно, но он больше походил на Октавиана, чем на Цезаря, ибо хотел добиться того, что разработано им до мельчайших подробностей, и не желал взваливать на свои плечи дополнительный груз, что неизбежно помешает сделать все так, как надо. Его мать, наоборот, не желала ограничений, да и как ее не понять? Рожденная и взращенная в гнезде гадюк, подобных Птолемею Авлету, она считала, что ежедневную административную работу правителя должны выполнять другие, а те другие были преуспевающими подхалимами.

 

 

Он правильно оценивал возможности своей матери. Он также знал, почему она старается, чтобы Антоний перестал быть римлянином, не имел своего мнения, потерял свою независимость. Ее удовлетворит только мировое господство, и в Риме она видела врага. И правильно. Такая крепкая империя, как Рим, не подчинится ей без войны. Был бы он старше, он мог бы противостоять Клеопатре как фактически равный ей. Он твердо сказал бы ей, что то, чего она хочет для него, ему не нужно. А теперь он ничего ей не скажет, понимая, что она проигнорирует его мнение как мнение ребенка. Но он уже не ребенок, да никогда и не был ребенком! Обладая преждевременно развившимся интеллектом отца и царственным статусом с самого раннего детства, он набросился на знания, как голодная собака на лужу крови, только потому, что ему нравилось учиться. Каждый факт он отмечал, хранил в памяти, чтобы вспомнить при необходимости. И когда будет накоплено достаточно знаний по предмету, настанет время для анализа. Он не был помешан на власти и не знал, было ли это свойственно отцу. Иногда он подозревал, что да. Цезарь поднялся на высоту Олимпа, потому что в противном случае его изгнали бы и вычеркнули его имя из всех анналов Рима. Такой судьбы Цезарь не мог вынести. Но он не цеплялся за жизнь. Цезарион чувствовал это. «Мой папа, кого я помню с тех пор, как начал ходить. И помню так хорошо, что и сейчас я могу представить его как живого — его лицо, его высокое сильное тело. Мой папа, кого мне отчаянно не хватает. Антоний замечательный человек, но он не Цезарь. Мне нужно, чтобы здесь был мой папа, который мог бы дать мне совет, но это невозможно».
Набравшись смелости, он нашел Клеопатру и попытался рассказать ей о своих чувствах, но получилось так, как он и ожидал. Она посмеялась над ним, ущипнула его за щеку, нежно поцеловала и сказала, чтобы он занялся тем, чем занимаются мальчики его возраста. Уязвленный, одинокий, не имея никого, к кому он мог бы обратиться, Цезарион еще больше отдалился от матери и перестал приходить к обеду. Ему ни разу не пришло в голову обратиться к Антонию. Он видел в римлянине жертву Клеопатры и не думал, что реакция Антония будет отличаться от ее реакции. Чем сильнее она запугивала своего мужа, тем чаще Цезарион не обедал с ними. Она обращалась с Антонием скорее как с сыном, чем как с партнером в своих предприятиях.
Однако случались и хорошие дни, а иногда даже целые периоды. В январе царица вывела «Филопатора» из укрытия и поплыла по Нилу к первому порогу, хотя сезон для проверки нилометра еще не наступил. Для Цезариона это было замечательным путешествием. Он и раньше плавал по Нилу, но тогда он был младше. Теперь он стал достаточно взрослым и мог оценить каждый нюанс этой поездки. И свою божественность, и простоту жизни по берегам Нила. Факты он сохранял в памяти. Позднее, когда он станет настоящим фараоном, он даст этим людям лучшую жизнь. По его настоянию они остановились в Копте и по суше продолжили путь к Миос-Ормосу на Аравийском заливе. Цезарион хотел пройти еще дальше к югу, до Береники, но Клеопатра не пожелала. От Миос-Ормоса и Береники египетский флот плавал в Индию и Тапробану и возвращался сюда с грузом специй, перца, океанского жемчуга, сапфиров и рубинов. Здесь же в гавани останавливался флот, который вез слоновую кость, корицу, мирру и фимиам с африканского побережья вокруг мыса Горн. Особый флот вез домой золото и драгоценные камни, доставленные к заливу по суше из Эфиопии и Нубии, поскольку местность была труднопроходимой, а Нил изобиловал порогами и водоскатами и не годился для судоходства.
По пути домой, плывя по течению, они остановились в Мемфисе и вошли на территорию Пта. Им показали тоннели с драгоценностями, которые разветвлялись, направляясь к пирамидам. Ни Цезарион, ни Антоний их не видели. Ха-эм, их проводник, постарался, чтобы Антоний не увидел, где вход и как его открывать. Ему завязали глаза. Он думал, что это просто забавная шутка, но, когда повязку сняли, был ослеплен сокровищами Египта. Для Цезариона это стало еще большим потрясением. Он не знал, что богатство столь огромно. Весь обратный путь домой он поражался скупости своей матери. Она могла досыта накормить всю Александрию, а ей было жалко отдать малую долю бесплатного зерна!
— Я не понимаю ее, — пробормотал он Антонию, когда «Филопатор» входил в Царскую гавань.
Антоний только рассмеялся.
Назад: 20
Дальше: 22