– Я не понимаю, о чем вы говорите! – резко произнесла Маргарита, выходя из себя. – К чему все эти разговоры о ступенях, сводах и тенях? Это болезнь или нет? Послушайте меня. Бывает, Генрих говорит четко и ясно, как будто с ним все в порядке. А бывает, он несет бессмыслицу, словно ребенок. Затем что-то происходит, и его глаза становятся пустыми. Вы понимаете? Это продолжается несколько минут, часов и даже дней, потом он оживает, и мой супруг снова смотрит на меня. Вы обязаны знать, что это за симптомы, мастер Олуорти! Какие снадобья от этого имеются в вашей сумке? Эти разговоры о потоках и о… планетах не вызывают к вам никакого доверия. Не следует ли мне увезти мужа из Лондона, если воздух здесь содержит вредные примеси? Можете вы, по крайней мере, ответить мне на этот вопрос, раз уж не способны вылечить его?

Врач короля неловко переминался с ноги на ногу, и с каждым ее словом его лицо все больше заливалось краской.

– Ваше величество, – смущенно сказал мастер Олуорти, – я давал ему лекарства в больших дозах и чистил его организм. Я давал ему серу и спиртовой настой опиума, который оказался наиболее эффективным средством. Я регулярно делал его величеству кровопускания и ставил ему на язык своих лучших пиявок. Но, несмотря ни на что, его телесные жидкости остаются несбалансированными! Я пытался объяснить, что опасаюсь соединения Марса и Юпитера на несколько дней, ибо знаю, что это может повлечь за собой. Наступили тяжелые времена, миледи. Его величество страдает потому, что является представителем своего народа, вы меня понимаете?

Врач задумался, запустив пальцы в короткую бороду, которую позволил себе отпустить.

– Возможно, даже, причиной страданий короля является его благородство, его святость, ваше величество. Он маяк в ночи, костер на вершине холма, привлекающий темные силы. В столь беспокойные времена… если Господь хочет забрать его, никто не сможет воспрепятствовать божественной воле.

– Тогда отойдите в сторону и не мешайте, мастер Олуорти, – продолжала Маргарита, – если вам больше нечего сказать. Я не желаю слушать ваши разглагольствования о планетах, в то время как мой муж пребывает в столь плачевном состоянии. Продолжайте наблюдать за вашими драгоценными Марсом и Юпитером. Желаю вам приятно провести время.

Покраснев еще больше, врач открыл было рот, чтобы что-то возразить, но Маргарита прошла мимо него в покои короля.

Генрих сидел в постели. В комнате царил полумрак, и Маргарита задела ногой какой-то медицинский прибор, оставленный ученым врачом. Он с грохотом упал, и она, споткнувшись, едва не последовала за ним. В сердцах Маргарита пнула его ногой. Сложное устройство из латуни, железа и стекла покатилось по полу. Она еще не отошла после разговора с врачом, и ей очень захотелось подбежать и раздавить его ногой, словно крысу.

Услышав стук упавшего прибора, ее муж открыл глаза и медленно повернул голову. Он поднял забинтованные руки, и Маргарита содрогнулась, увидев на бинтах пятна свежей крови. Ей много раз приходилось перебинтовывать ему руки, но она знала, что он, словно ребенок, кусает раны каждый раз, когда остается один.

Она осторожно присела на край кровати и, заглянув мужу в глаза, увидела в них лишь боль и печаль. Его руки были покрыты струпьями в тех местах, где врач вскрывал ему узким ножом вены. Он заметно похудел, под глазами были темные круги, а на бледной коже выступили синие полосы.

– Как ты себя чувствуешь, Генрих? Ты можешь встать? Мне кажется, болезнь здесь витает в воздухе. Ты не хочешь уехать отсюда куда-нибудь, к примеру, в Виндзор? Там воздух значительно чище, чем в этом смрадном Лондоне. Ты будешь ездить на охоту, есть хорошее мясо и очень скоро наберешься сил.

К ее ужасу, муж заплакал, безуспешно борясь с собой, и его лицо исказила болезненная гримаса. Когда она придвинулась ближе, чтобы обнять его, он отпрянул и вытянул руки, словно защищаясь от нее. Его пальцы тряслись, как будто он мерз, хотя в комнате было жарко, и у него на лице блестели капельки пота.

– Из-за отваров и лекарств мои чувства притуплены, Маргарита, и все же меня мучает бессонница! Я не спал уже… даже не могу вспомнить, сколько времени. Я не имею права отдыхать до тех пор, пока не буду уверен, что королевству ничто не угрожает.

– Ему ничто не угрожает! – воскликнула Маргарита, отчаянно пытаясь успокоить его.

Генрих с грустью покачал головой.

– Страна охвачена беспорядками. Люди не знают, что я делаю для них. Они подняли оружие на помазанников Божьих и убивают их! Сохранила ли мне верность моя армия? Ты можешь сказать мне это? Или ты принесла новости, которые я не смогу перенести? Они все покинули меня, Маргарита?

– Никто тебя не покинул! Никто, понимаешь? Твои солдаты будут сражаться за тебя вплоть до Судного дня. Лондон находится в безопасности, клянусь тебе. Англия находится в безопасности. Пожалуйста, успокойся и постарайся уснуть.

– Я не могу, Маргарита, даже если бы и хотел. Я таю, словно свеча.

Он окинул неуверенным взглядом полутемную комнату.

– Где моя одежда? Я должен одеться и приступить к выполнению своих обязанностей.

Он начал садиться в кровати. Маргарита уперлась ему в грудь ладонью и чуть не отдернула руку, ощутив, как горит его тело. Ее пронзило острое чувство жалости к мужу, который до сих пор ни разу с ней не спал. Генрих не стал сопротивляться ей и откинулся на подушки, закрыв глаза. Маргарита принялась гладить его лицо и постепенно становилась все смелее, не заботясь о том, что врач все еще стоял за дверью.

Маргарита склонилась над ним и поцеловала его в шею, видневшуюся из-под распахнувшейся ночной рубашки. Его грудь была белой и безволосой, как у мальчика, а руки поражали своей худобой. От него пахло едкими порошками, серой и горьким лаймом. У нее было ощущение, будто жар его кожи опалил ей губы.

Затаив дыхание, она провела рукой по животу Генриха, опуская ее все ниже, и подвинулась ближе к нему, чтобы поцеловать его. Она почувствовала, как дрожат его губы. Он открыл глаза, с изумлением посмотрел на нее и чуть не задохнулся от ее поцелуя. Она продолжала гладить его, чувствуя, как судорожно напряглись его мышцы.

– Лежи спокойно и позволь мне позаботиться о тебе, – прошептала Маргарита ему на ухо. – Позволь мне сделать все, что я могу сделать, чтобы тебе было хорошо.

В ее голосе прозвучали хриплые нотки, поскольку у нее пересохло в горле, а лицо зарделось румянцем. Казалось, ее прикосновения оказывают на него умиротворяющее воздействие, и она не осмелилась встать с кровати, чтобы раздеться, а принялась расстегивать застежки, развязывать ленты и освобождаться от одежды, не отрываясь от его губ. Это было чрезвычайно трудно, но она боялась, что он заговорит и запретит ей делать это или приподнимется и сбросит ее с себя. Платье никак не поддавалось. Пытаясь стащить его, она прижалась губами к шее мужа, и ее волосы разметались по его лицу.

– Я… – произнес он, но она мгновенно вновь впилась в его губы, почувствовав солоноватый вкус крови, выступавшей из ран, причиненных ему пиявками.

Одной рукой она задрала платье вверх и разорвала находившуюся под ним ткань, чтобы оголить ягодицы. Ей вдруг пришла в голову мысль о том, что стоявший за дверью врач может в этот момент заглянуть в комнату. С трудом подавив смешок, она перекинула голую ногу через тело мужа, пытаясь соединиться с ним под ворохом своих одежд. Маргарита с опаской заглянула ему в лицо и увидела, что он опять закрыл глаза, но она явственно ощущала, что ее старания не пропали даром и в нем проснулось желание. Сколько раз за свою жизнь она наблюдала, как этим занимались животные! Она двигалась по его телу, пытаясь найти нужное положение, и нелепость ситуации вызывала у нее смех.

Это произошло настолько неожиданно, что они оба глубоко вздохнули, и глаза Генриха распахнулись. Даже сейчас его взор был затуманен, как будто он думал, что это сон. Маргарита тяжело дышала, держа в руках его голову и чувствуя, как ладонь мужа скользнула вдоль ее тела и сжала обнаженное бедро. Прикосновение грубой ткани бинтов заставило ее содрогнуться. Она закрыла глаза и покраснела, поскольку в ее сознании возник образ Уильяма. Уильяма, который был так стар! Она попыталась прогнать это видение, но вместо этого увидела его, высокого, широкоплечего, со смеющимся лицом, стоящего во дворе Сомюра.

С закрытыми глазами Маргарита двигалась на муже так, как ей описывала это Иоланда в саду дома Уэтерби, тяжело дыша и покрывшись потом. О враче за дверью она совершенно забыла. Когда Генрих громко застонал, она почувствовала, как ее тело сотрясает сладостная дрожь, несмотря на физический и душевный дискомфорт. Он резко поднялся, и его руки вдруг обрели силу. Однако это длилось недолго, и спустя несколько мгновений столь же внезапно обессилевшее тело Генриха рухнуло обратно на подушки. Он лежал, едва дыша, и тут она почувствовала, как по ее чреслам разлилось тепло.

Маргарита положила голову ему на грудь, и лежала так, пока у нее не выровнялось дыхание. Испытываемая ею боль оказалась не более сильной, чем она того ожидала. Образ Уильяма растаял вместе с чувством вины.

Она улыбнулась, услышав, как Генрих едва слышно захрапел. Когда дверь приоткрылась и в комнату заглянул врач, она продолжала лежать с закрытыми глазами, пока он не ушел, и не увидела выражения ужаса на его лице.

Джек Кейд окинул взглядом людей, ждавших его распоряжений. Разумеется, среди них находились Пэдди и Роб Эклстон, его верные друзья, с трудом скрывавшие радость от того, как повернулось дело. Он с самого начала понимал, что у толпы разъяренных фермеров не будет ни единого шанса, если шериф Кента пошлет против них профессиональных солдат. Единственный выход заключался в том, чтобы обучить беженцев из Франции воевать и подчиняться приказам.

– Принесет кто-нибудь кувшин или я должен говорить всухую? – спросил Джек.

Он пришел к выводу, что в тавернах, куда они заходили каждый вечер, выпивать следует как можно раньше. Его людей мучила жажда, и к тому времени, когда они уходили, бочки всегда были пусты. Каждое утро они стонали и жаловались на то, что у них раскалывается голова, но Джек не обращал на это никакого внимания. Если его чему-то и научили годы, проведенные во Франции, так это тому, что выходцы из Кента воюют лучше, если внутри их плещется немного эля – а еще лучше, когда много.

Стоявшая за стойкой вдова отнюдь не испытывала восторга по поводу того, что эта толпа пьет ее эль бесплатно. Джек должен был признать, что заведение Флоры отличалось аккуратностью. Всюду царила чистота. Полы устилали свежие тростниковые циновки. Стены и бочки всегда были тщательно выскоблены. Да, она была далеко не красавицей, но Джеку нравилось ее лицо с квадратной челюстью, свидетельствовавшей о сильном характере. В лучшие времена ему могла бы даже прийти мысль приударить за ней. В конце концов, она не убежала, когда колонна из двух тысяч мужчин приблизилась к ее таверне. Это была поистине кентская женщина. Джек терпеливо ждал, пока она наполнит элем оловянную кружку и передаст ему, чтобы он сдул пену.

– Спасибо, любовь моя, – сказал он с благодарностью.

Она взглянула на него исподлобья и сложила руки на груди, как это делали владельцы всех постоялых дворов и таверн, откуда его выставляли в последние годы. У него сразу поднялось настроение. Товарищи не могли увести старого Джека Кейда из этой таверны. Он пил эль большими глотками и смахивал капли с отросшей щетины.

Постоялый двор с трудом вместил восемьдесят человек из тех, что ему удалось собрать за последние несколько недель. В большинстве своем они были под стать ему: широкоплечие, коренастые, с сильными руками и ногами. И, естественно, все они родились в Кенте. Джеку было легко с ними, поскольку он знал, о чем они думают, чего от них ждать. С ними он мог говорить, хотя никогда не был мастаком в этом деле – по крайней мере, при большом скоплении людей.

С добродушной улыбкой Джек обвел их взглядом. Они ждали, что он им скажет.

– Я вижу, кое-кто из вас, мерзавцев, еще меня толком не знают. Небось думаете, что это Джек Кейд вздумал хлопать вас по плечу? Вы еще узнаете, что я не люблю молоть языком, как это делают некоторые, и что это все не пустая болтовня.

Они с удивлением взирали на него. Тишину нарушил смешок Пэдди. Огромный ирландец щеголял в новой одежде, раздобытой в одном из городов, через который они проходили, – лучшей за всю его жизнь. Джек кивнул ему и отыскал взглядом Роба Эклстона, стоявшего сзади. Он как никто другой подходил на роль человека, находящегося в тени и наблюдающего за остальными. Похоже, вид Эклстона, правившего свою бритву, что он проделывал каждое утро, производил на окружающих неизгладимое впечатление, и это более чем устраивало Джека.

– Не нальешь ли ты мне еще одну, Флора? – крикнул Джек, передавая кружку.

Довольный собой, он повернулся к товарищам:

– Я заставляю вас, мерзавцев, маршировать, чтобы поднять ваш боевой дух. Я выжимаю из вас пот упражнениями с топором и другим оружием, которое нам удается отыскать. Я делаю это потому, что, когда шериф Кента выступит против нас, у него будет уйма солдат. А я не для того потратил столько времени и сил, чтобы теперь всё профукать.

По толпе прокатился тихий ропот. Люди переговаривались, обсуждая его слова. Джек слегка покраснел.

– Я слышал ваши рассказы, ребята. Я слышал, что сделали эти ублюдки во Франции, как они продали вас и бросили на произвол судьбы, а французские солдаты тем временем насиловали ваших женщин и убивали ваших стариков. Я слышал о налогах, таких, что можешь горбатиться всю жизнь и остаться ни с чем, пока они пируют на ваши деньжата. Что ж, парни, если вы хотите заставить их слушать – это ваш шанс. Вы будете стоять посреди грязного поля, плечом к плечу с теми, кого видите сейчас рядом с собой. Вы увидите солдат шерифа с мечами и луками, идущих на вас, и забудете о том, как люто их ненавидите. Вместо этого вам захочется бежать от них, мочась себе под ноги.

Казалось, стены таверны задрожали от поднявшегося рева. Все кричали, что они никогда не сделают ничего подобного. Джек с ухмылкой поднял вторую кружку эля и опорожнил ее так же быстро, как и первую.

– Мне знаком этот страх, ребята. Нечего трепать, какие вы храбрые, сидя тут в тепле и безопасности. У вас сожмутся кишки, сердце будет выпрыгивать из груди, и вам захочется оказаться где-нибудь подальше.

Его лицо посуровело, глаза засверкали. Алкоголь пробудил в нем ярость.

– Но если вы побежите, значит, вы родом не из Кента. Вы даже не мужики. Это наш первый и последний шанс забить им зубы в глотку. Вам предстоит всего лишь одно сражение, и они надеются, что вы обмочитесь и побежите. Если вы выстоите, они оглянуться не успеют, как вы пройдетесь по ним, словно серп по полю. Мы нанижем голову шерифа на шест и понесем ее, словно долбаное знамя! Мы пойдем на Лондон, парни, если вы сможете выстоять. Только один раз, и вы будете знать, что у вас хватит духа одержать победу.

Он окинул взглядом комнату и кивнул, удовлетворенный увиденным.

– Когда мы выйдем отсюда, каждый из вас должен выбрать дюжину людей. Они будут находиться в вашем подчинении, поэтому запомните их имена, и пусть они запомнят имена друг друга. Скажите им, что если они побегут, то бросят своих товарищей, вам понятно? Не незнакомцев, а товарищей. Сделайте так, чтобы они вместе выпивали и вместе упражнялись каждый день, пока не станут братьями. Тогда у нас будет шанс.

Несколько секунд он сидел с опущенной головой, словно читал молитву. Когда он заговорил вновь, в его голосе зазвучала хрипотца.

– Когда вы услышите, что я, Пэдди или Роб отдаем приказ, делайте как сказано. Будете слушаться – солдаты шерифа лягут. Я знаю, что делать. Если мы не упустим шанс, то снимем с них головы и пройдем по трупам.

Пэдди и Роб огласили комнату ликующими криками, и остальные с готовностью присоединились к ним. Джек сделал Флоре знак рукой, и та, плюнув с досады на пол, принялась передавать очередные кружки с элем. Взор Джека уже затуманился. Черный эль был хорош и стоил того, чтобы за него заплатить, если бы он вообще платил. Вожак снова возвысил голос, стараясь перекричать поднявшийся шум.

– С каждым днем к нам присоединяется все больше и больше кентских мужчин. Сегодня все графство знает, чего мы хотим. Те, кто приходит из Франции, говорят, что Нормандия вот-вот падет и что наш замечательный король нас опять предал. Ну так нам есть что на это ответить!

Он поднял лежавший у его ног топор и вогнал его в деревянную стойку. В наступившей тишине отчетливо прозвучало проклятие Флоры. От слова, которое она произнесла, все расхохотались и поспешили выпить еще. Джек высоко поднял за всех свою кружку.

Томас шел, слегка прихрамывая. Рана все еще давала о себе знать. Швы образовали полоску распухших тканей, которая тянулась через бедро и отдавала болью при каждом шаге. После недели переходов по полям и лежек в канавах было непривычно вновь идти по дороге. Они с Рованом ничем не выделялись в толпе несчастных беженцев, бредущих в направлении Кале. На большинстве повозок, скрипевших под весом людей, имевших возможность заплатить несколько монет, не было свободных мест. У Томаса и Рована денег не было, и они шли, опустив головы, преодолевая ежедневно столько миль, на сколько хватало сил. Томас старался сохранять бодрость, но голод и жажда приводили его в состояние апатии, и к вечеру он плохо помнил события прошедшего дня. То, что им приходилось идти не скрываясь, вызывало у него опасение, но они уже несколько дней не видели французских солдат. Вероятно, у них находились более приятные занятия, нежели преследование и грабеж покидающих Францию английских поселенцев.

Сумерки уже сменялись тьмой, когда Томас упал. Он захрипел и скорчился, лежа на дороге, а беженцы переступали через него. Рован поднял его на ноги и отдал свой нож извозчику, согласившемуся посадить на свою повозку еще двух человек. Он даже угостил их жидким супом, который Рован вливал в рот отцу с помощью ложки. Их положение было ничуть не хуже, чем у окружающих, но теперь они хотя бы ехали, а не шли.

Еще один день прошел в их мире, ограниченном квадратом неба, видимым из повозки. Рован перестал выглядывать наружу, увидев, как трое мужчин грабят какого-то несчастного. Никто не пришел ему на помощь, и повозка покатилась дальше, оставив эту грустную сцену позади.

Они не спали, когда повозка неожиданно остановилась, а находились в состоянии полубессознательного ступора и видели все как в тумане. Рован поднялся рывком, когда извозчик громко постучал по боковой стенке своего фургона. Кроме двух лучников в нем ехали двое пожилых мужчин и женщина, которая, насколько понял Рован, была женой одного из них, хотя он и не знал точно, кого именно. Они приходились извозчику родителями и дядей. Услышав стук, старики вяло зашевелились.

– Почему мы остановились? – пробормотал Томас, не поднимаясь со своего места у деревянной стенки. Рован вылез из повозки и посмотрел вдаль. Он испытал странное ощущение, увидев после долгих странствий стены крепости Кале на расстоянии какой-то мили. Дорога была до такой степени забита людьми, что повозка могла ехать только со скоростью самого медленного пешехода. Рован потряс отца за плечо.

– Вылезай, приехали, – сказал он. – Наконец-то я чувствую запах моря.

Вдалеке кричали чайки, и у Рована поднялось настроение, хотя у него не было денег и даже ножа для самозащиты. Он помог отцу выбраться из повозки и поблагодарил извозчика. Тот попрощался с ними.

– Да пребудет с вами Господь, ребята, – сказал он.

Рован кивнул ему и обнял отца за пояс, чувствуя, как выпирают его кости там, где еще недавно была упругая плоть. По мере того, как они прокладывали себе путь сквозь толпу беженцев, стены Кале становились все выше. По крайней мере, отец и сын не были обременены багажом, за которым нужно было бы присматривать. До их слуха не раз доносились негодующие крики, когда кто-нибудь пытался скрыться с краденым. Рован покачал головой, увидев, как двое бьют ногами третьего, лежавшего на земле. Один из них на секунду отвлекся от своего занятия и с вызовом взглянул на Рована. Юноша отвел взгляд, и мужчина продолжил топтать поверженную жертву.

Томас стонал, его голова свесилась вниз. Обливаясь потом, Рован вел отца. Как много народа! Выросший на уединенной ферме, он впервые оказался среди такого количества людей. Поток беженцев направлялся к докам и увлекал их за собой. Даже при всем желании они не смогли бы отвернуть в сторону.

Когда они прошли через массивные городские ворота и двинулись по улицам в сторону моря, толпа еще более уплотнилась. Впереди показались корабельные мачты, и Рован с надеждой поднял голову.

Путь до доков занял у них все утро и значительную часть дня. Несколько раз они отдыхали, когда им попадалась свободная ступенька, на которую можно было сесть, или стена, к которой можно было прислониться. Рован смертельно устал, у него кружилась голова, но вид кораблей толкал его вперед. Томас находился в полузабытьи. Время от времени его сознание прояснялось, и он разговаривал, но затем вновь впадал в ставшее для него уже привычным состояние.

Солнце клонилось к закату. Уже много дней они обходились без более или менее приличной пищи. Их встретили несколько монахов, раздававших беженцам круглые буханки хлеба, и женщин, предлагавших воду. Рован поблагодарил их за доброту. Однако это было несколько часов назад. Его распухший язык с трудом ворочался во рту, а отец с тех пор не произнес ни слова. Они встали в очередь, которая, извиваясь, тянулась в сторону моря и заканчивалась группой коренастых мужчин, стоявших у входа на корабельный трап. Когда небо на западе окрасилось в красные и золотистые оттенки, Рован помог отцу преодолеть последние несколько ступенек, сознавая, что даже в этом окружении они выглядят, как нищие или изгои.

Один из коренастых мужчин заметно нахмурился, окинув взглядом два истощенных огородных пугала, которые, пошатываясь, стояли перед ним.

– Ваши имена? – спросил он.

– Рован и Томас Вудчерч, – ответил Рован. – У вас есть место для нас?

– У вас есть деньги? – спросил моряк равнодушным голосом. Он явно устал задавать один и тот же вопрос.

– Есть у моей матери в Англии, – ответил Рован, чувствуя, как его сердце уходит в пятки.

В этот момент Томас зашевелился и поднял голову. Моряк пожал плечами и перевел взгляд на тех, кто стоял за ними.

– Ничем не могу тебе помочь сегодня, сынок. Завтра или послезавтра будут другие корабли. Один из них заберет вас.

Томас наклонился вперед так резко, что Рован чуть не упал.

– Дерри Брюер, – пробормотал он, хотя ему и претило произносить это имя. – Дерри Брюер или Джон Фишер. Они поручатся за меня. Они поручатся за лучника.

Моряк опустил руку, которой уже начал махать, приглашая подойти следующую группу беженцев, и опять окинул их взглядом.

– Хорошо, сэр. Проходите. На палубе еще есть место. Пока ветер слабый, вам там будет неплохо. Мы скоро отплываем.

На глазах изумленного Рована моряк сделал ножом две зарубки на лежавшей перед ним большой деревянной доске.

– Спасибо, – сказал он, помогая отцу подняться по трапу.

Моряк коротко отсалютовал в ответ, коснувшись пальцами пряди волос на виске. Рован и Томас протиснулись к свободному месту на носу корабля. Испытывая огромное облегчение, отец и сын улеглись на доски палубы, предвкушая встречу с Англией.