В прошлом году, в Канаде, ему уже доводилось заниматься разведкой и шпионажем. Здесь вроде бы все было по-другому, однако, несмотря на огромную разницу между городом и девственными лесами, суть дела не поменялась. Он, как и там, тоже вел наблюдение — правда, не за воинскими подразделениями, а за отдельными лицами, выявляя маршруты, по каким они двигались, и отмечая особенности их поведения. Он, когда требовалось, мимоходом вступал в разговоры — правда, не с воинами-ирокезами или французскими фермерами, а со слугами и кучерами, хотя языки и за океаном, и в Риме развязывались с помощью одного безотказного средства. Щедрого угощения. А цель была тоже ясна. Джек знал, что она заключается в том, чтобы схватить ирландца, когда (если) он тут появится и обнаружит себя. Однако не подлежало никакому сомнению и то, что захват столь опасного человека, который всегда держится настороже, будет делом нелегким. Роль Джека, как он понимал ее, состояла в том, чтобы собрать информацию о единственной слабости, выказанной Рыжим Хью: его привязанности к своим дамам. По-настоящему осторожный игрок оставил бы женщин в Бате и убежал бы один. Макклуни, несмотря на огромный риск, так не сделал. Это было ошибкой, и имелись основания полагать, что он ее повторит.

Джек наблюдал. Перемещения Летиции и Бриджет О’Догерти осуществлялись преимущественно в одном треугольнике, вершинами какового являлись палаццо Кавальери, палаццо Мути и Оперный театр. А еще некий словоохотливый кучер как-то сказал ему, что la piu bella, видимо, очень религиозна, поскольку изо дня в день посещает в королевском дворце протестантскую службу. Джек помнил, что точно так же Летти вела себя и в Бате, но тогда он полагал, что церковь, как и купальня, — это не более чем посещаемое людьми место, где можно и на других посмотреть, и себя показать. Как убежденному атеисту ему было трудно представить внутренние мотивы и побуждения истинно верующих натур. Кроме того, его удивляло, как это могут ревностные протестанты быть приверженцами претендента-католика. Рыжий Хью как-то сказал ему, что таковых среди якобитов вообще большинство, и это походило на правду. Действительно, шотландские кланы, поднявшиеся в 1745 году, состояли по большей части из фанатичных пресвитериан, каких немало нашлось и в Ирландии. Именно по этой причине в Риме и появилась часовня для англикан. Джеймс Стюарт выпустил указ о религиозной терпимости, возвестив, что с его возвращением на британский трон в Англии воцарится свобода вероисповедания.

Первую пару дней Джек вел слежку чуть ли не круглосуточно, почти не смыкая глаз, но усталость в конце концов его подкосила. Когда он, проснувшись, обнаружил себя в подворотне заброшенного особнячка напротив палаццо Кавальери, а рядом какого-то чумазого огольца, шарящего у него по карманам, сделалось ясно, что образ действий придется менять. С одной стороны, ирландец не тот противник, которого можно надеяться одолеть, валясь от изнеможения с ног, а с другой — вряд ли Хью, при всей своей склонности к авантюризму прекрасно знавший, что Рим наводнен шпионами, объявится посреди бела дня. Нет, время Хью — ночь, а стало быть, Джеку необходимо днем отсыпаться, чтобы потом, проводив карету Летти от оперы до палаццо, занимать пост поблизости и уже не покидать его до утра.

Время шло, но из окошка на виа Колумбина ничего не вывешивалось, а сам юноша не оставлял в дупле дерева никаких записок. Они с резидентом ничем друг друга пока что порадовать не могли. Не было повода.

И тут он появился.

На четвертую ночь наблюдения Джек, воспользовавшись ножом, откинул крючок между ветхими ставнями, открыл со двора окно старого здания и проскользнул внутрь него. Должно быть, хозяева этого дома, как и многие римляне, сбежали в горы от летнего зноя. Вся обстановка первого этажа была покрыта чехлами и простынями. Найдя подходящее кресло, Джек подтащил его к другому окну, снова вытащил нож и с его помощью расковырял пошире щель между планками ставня, обустроив все так, чтобы даже в полулежачей позиции смотровое отверстие находилось на уровне его глаз. На столе рядом с собой он поставил фляжку с вином «Орвьето». Оно было не таким крепким, как красное «Монтепульчиано», и, что ему особенно нравилось, хорошо освежало. Возле фляги юноша расположил поднос с хлебом, ломтиками Vitella mongana — лучшей телятины, которую он когда-либо пробовал, — и фигами. После чего уселся и устремил взгляд на палаццо напротив.

Причиной его судорожного пробуждения стали какие-то голоса. От неожиданности Джек едва не впал в панику прежде, чем сообразил, что тихое пение — а это было именно пение! — звучит не внутри, а снаружи дома. Неподалеку находилась обитель, женский монастырь, и тамошние монахини, очевидно, готовились к ночной службе. Выругав себя за оплошность, а заодно и за то, что его намерение попивать вино маленькими глотками так и осталось всего лишь намерением, ибо фляжка была на две трети пуста, он протер глаза, наклонился вперед и…

И замер. Из подворотни прямо под ним — той самой, где до нынешней ночи находился его собственный наблюдательный пост, — выступила фигура в плаще и шляпе. «Не самое подходящее одеяние для такой духотищи», — подумал Джек и тут же получил тому подтверждение. Прямо на глазах у него мужчина — а это был несомненно мужчина! — снял шляпу и принялся утирать лоб, а потом и шею большим карманным платком.

Неожиданно странно одетый человек замер, отшвырнул платок и опять попятился к подворотне. Напротив, в стене палаццо отворилась ранее неприметная дверь. Человек, снова закутавшись в плащ и нахлобучив на голову шляпу, исчез из поля зрения Джека, однако луна была полной, и, когда незнакомец, прежде чем скрыться из виду, на краткий миг вытянул шею, юноша его опознал. Сомнений быть не могло. Несмотря на короткую стрижку, скрывающий лицо шарф и простую одежду, тот, кто прятался в это мгновение — пускай и за стенами, — но буквально в нескольких футах от агента королевского сыска, каковым являлся сейчас молодой Абсолют, был несомненно ирландским гренадером Рыжим Хью Макклуни.

Джек ждал, затаив дыхание и, конечно, не шевелясь, чуть ли не придавив нос к щели. Из приоткрытой двери напротив кто-то выкинул на улицу возмущенно пищавшую кошку. Выразив свой протест громким мяуканьем, животное удалилось, и округа снова заполнилась одними лишь голосами монахинь, так вовремя разбудившими Джека.

Он ждал, почти не дыша. Ничто под ним совершенно не шевелилось. Минута, две, пять. Пение прекратилось. Все стихло. Потом фигура снова выдвинулась на улицу и быстро переместилась к оставленной открытой двери. Должно быть, это было сделано намеренно, под предлогом выдворения из дому надоедливой кошки. Так или иначе, ирландец моментально проник в палаццо, и дверь закрылась.

Джек продолжил наблюдение, причем, хотя его и мучила жажда, к вину больше не прикасался. Первые лучи рассвета застали его бодрствующим, а когда монахини снова завели свою песнь, давешняя дверь отворилась, выпуская того же гостя в плаще. На пороге он помедлил, быстро поцеловал протянутую ему женскую руку, после чего дверь захлопнулась, и Макклуни зашагал прямо по направлению к наблюдателю. Джек непроизвольно отпрянул, но успел заметить, что в маскировку ирландца входят черная борода, очки на носу и белый галстук на шее. Тернвилль говорил, что Олень сел в Саутгемптоне на корабль под видом священника-методиста. Похоже, он сохранял это обличье и по сей день.

Джек прислушивался к удаляющимся шагам, пока они окончательно не затихли, и лишь потом потянулся к вину.

— Добро пожаловать в Рим, — сказал он и осушил до дна фляжку.

Ответ на его сообщение о прибытии в Рим Оленя пришел в тот же день, однако все с тем же раздражающе кратким приказом. Но разве теперь, когда этот человек наконец объявился, не следовало поскорей захватить его? Джек понимал необходимость конспирации и соглашался с тем, что чем меньше шпионов знают друг друга в лицо, тем оно лучше, и все же сейчас он безусловно нуждался в поддержке полудюжины молодцов вроде Докинса, которым мог бы указать на ирландца. Что, если в прошлую ночь Хью появился здесь в первый и последний раз? Как можно рассчитывать, что столь азартный игрок, пусть даже изголодавшийся по супружеской ласке, засидится на месте? Наверняка он уже увлечен очередной авантюрой, направленной против Британии и ее короля. Но указаний действовать не поступало, да и что мог сделать Джек в одиночку? Ну, допустим, оглушит он ирландца, напав на него сзади с дубинкой, а потом-то как быть? Выходило, как это ни злило, что ему оставалось одно: подчиниться последней инструкции.

То есть наблюдать. Глядеть в оба.

Вечером, когда запели монахини, кто-то опять завозился внизу, и, хотя кошку на сей раз ниоткуда уже не выбрасывали, все остальное было проделано по той же схеме. Человек в плаще и шляпе скользнул в знакомую дверь, откуда вышел на рассвете. Джек оставил в дупле уведомление, но так и не обнаружил в чердачном окне простыни. Новых инструкций для него не было. Он снова вернулся в пустующий дом, опять с нарастающим раздражением проследил за приходом (а поутру — за уходом) Рыжего Хью, после чего в ущерб сну основательно повозился с томиком Геродота, выразив в шифровке все свои опасения. Враг в любой миг может исчезнуть. Почему они медлят? Почему не выходят на связь?

Лишь на пятый день, когда уже вконец ошалевший от злости и нетерпения юноша потерял всякую надежду, из окна ровно в восемь утра под звон колокола выбросили полосатую простыню. На сей раз Джек пренебрег осторожностью и поспешил к садам напрямик: через площадь Испании. Проходя мимо английского кафе, он ограничился тем, что опустил поля шляпы. К счастью, никто из соотечественников его не окликнул, и вскоре он оказался у заветной сосны. Бумага лежала на месте, но теперь на ней были начертаны не три уже примелькавшихся знака, предписывающих вести наблюдение, а целая серия цифр. Он побежал к себе, достал Геродота и взялся за расшифровку. Первые пять слов его воодушевили.

«Мы схватим их нынешней ночью».

Наконец-то! Это свершится. Его мучения кончились. Джека охватило столь сильное возбуждение, что он едва не забыл расшифровать сообщение до конца. Последние два слова гласили:

«Возвращайтесь домой».

Джек ошеломленно уставился на записку. Выходит, его даже не приглашают участвовать в задержании? Это больше чем пренебрежение, это уже оскорбление. Черта с два без его помощи они отыскали бы Рыжего Хью, а теперь от него избавляются, как от обузы!

Разумеется, он хорошо понимал, что это приказ, не подчиниться которому просто нельзя, но ведь и подчиняться можно по-разному. После всех этих бессонных ночей, всех этих бдений в покинутом доме ему ничего больше так не хотелось, как хотя бы одним глазком глянуть на процедуру захвата, а уж потом он с удовольствием занялся бы и собственными делами. Ибо, если они вдруг вообразили, что он уедет из Рима, не увидевшись кое с кем…

Дрожащими руками Джек потянулся к плошке с сухими листьями, и тут внезапно на нижнем этаже зашлась в лае собака. Возможно, из-за ее истошного гавканья, возможно, вследствие перевозбуждения ему никак не удавалось высечь искру, и чем больше он старался, тем больше злился. Тем паче что кремня Джек словно бы и не видел: мысли его целиком занимало оскорбительное распоряжение.

Наконец искры упали на листья, юноша, наклонившись, раздул огонек и поднес к нему листок бумаги. Он вспыхнул, а Джек, поворачивая записку, снова и снова бездумно вчитывался в ее первую фразу. И в тот момент, когда бумага уже начала понемногу чернеть, его что-то кольнуло. Пальцы жгло, но он все держал в них пылающую шифровку, сосредоточившись на словце, которому поначалу не придал значения, захлестнутый волной возмущения.

«Мы схватим их…»

Их. Схватим их.

— Дерьмо! — выругался Джек, роняя почти догоревший листок.

Он сунулся в плошку, разыскал среди пепла недотлевший клочок и снова вгляделся в искомое слово.

Ошибки не было. Их.

Тернвилль собирался захватить не одного только Хью. Он намеревался накрыть весь якобитский выводок. В том числе и… Летти!

Джек уставился в одну точку: заливистый лай внизу не давал ему сосредоточиться. Он сам считал, что взять ирландца под силу лишь команде громил вроде Докинса, и теперь вдруг живо представил себе, как кто-то из подобных скотов бросает Летти в какую-то вонючую камеру, а Тернвилль… Тернвилль… заходит в темницу и дает знак своему монстру приступить к…

Это невозможно. Этого нельзя допустить!

Стук в дверь грянул, как гром среди ясного неба, тем более что сопровождался он взрывом остервенелого лая и еще какими-то звуками, похожими на стенания. Потрясение оторвало Джека от размышлений и побудило к действию. Джек схватил плошку и вытряхнул еще тлеющий пепел в окно. В дверь молотили, и он, испугавшись, что не успеет спрятать Геродота в тайник, набросил на книгу камзол, выхватил шпагу и подошел к двери.

— Кто там, черт подери? Кто сюда рвется?

В ответ послышался новый взрыв лая и какое-то невразумительное ворчание. Лай был хорошо знаком Джеку… а потом он сообразил, кто так может ворчать. Не выпуская, однако, шпаги из рук, он повернул ключ и распахнул дверь. В комнату ввалился Уоткин Паунс, втащив с собой вцепившуюся в него собачонку.

— Спаси меня, Хел, — выдохнул он. — Это чудовище подбирается к моей глотке.

На самом деле собачка ухватила рыцаря за штанину. Джек пнул ее, она взвизгнула, разжала зубы и выскочила из комнаты. Уоткин повалился на кровать. Та застонала, однако не рухнула.

— Это Цербер какой-то, а я ведь только и хотел, что пройти в твою комнату, — пропыхтел запыхавшийся рыцарь, надувая огромные щеки. В этот момент он походил на здоровенную рыбину, бесцеремонно вышвырнутую на берег.

— Как ты можешь жить так высоко? Я, кажется, не взбирался на такую верхотуру с тех самых пор… никогда не взбирался. — Он решительно взмахнул толстой ручищей. — Надеюсь, у тебя найдется что-нибудь, способное подкрепить силы невинно пострадавшего человека?

Вкладывая шпагу в ножны, Джек хмыкнул:

— А тебе не кажется, что час еще слишком ранний… даже… гм… для тебя?

— Я уважаю твою склонность к уединению, друг, но смягчу твою озабоченность, указав, что этот час, может, и вправду ранний… для всяких там дневных пташек, однако он в то же время и поздний… для ночных филинов вроде меня, — широко улыбнулся толстяк. — Но что я вижу вон там, в углу? Никак «Орвьето»? Славненькое винцо.

Джек покачал головой и подошел к оплетенной веревками бутыли. Сначала он наполнил одну кружку, потом, после некоторого колебания, и вторую.

— Ваше здоровье, сэр рыцарь, — промолвил он, протягивая посудину гостю.

— И твое. — Уоткин разом выхлебал половину содержимого кружки. — У тебя болезненный вид. И с лица ты спал. Эй, дружище! Ты что, опять занемог?

Как-то раз, чтобы отговориться от посещения заведения Анджело и осмотра римских достопримечательностей, Джек признался, что перенес лихорадку и порой страдает от рецидивов.

— Нет, я вполне здоров, но… Но такая зараза быстро не отпускает.

— О, это все болота Кампаньи. Нездоровый воздух, из-за которого лихорадка распространяется по всему городу. Летом праздный люд уезжает из Рима. Остаются лишь верные долгу борцы. — Теперь рыцарь пил маленькими глоточками, не сводя с Джека внимательных глаз. — Но вот что я тебе скажу… твой опечаленный взгляд говорит вовсе не о телесном недомогании. Сдается мне, дело в ране, нанесенной стрелой Купидона.

Джек посмотрел на толстяка, самоуправно развалившегося на его кровати. Странно, но во всем Риме этот пьяница был самым близким для него человеком, и хотя юноша, разумеется, ни словом не обмолвился ему о своей миссии, но о Летти и своей влюбленности кое-что рассказал. Может быть, стоит поделиться с ним и своими нынешними тревогами, не раскрывая, конечно же, ничьих секретов?

— Тут ты прав, — нерешительно заговорил он. — Дело как раз в той самой ране, которая саднит теперь еще пуще, поскольку… поскольку особа, ее нанесшая, приехала в Рим.

— Не может быть! — Уоткин приподнялся, опершись на локоть. — Выходит, тебя привела к нам любовь!

Он откинулся на подушки.

— А ну-ка, выкладывай свое горе.

Джек уже больше не колебался и лишь постарался убрать из фактов все, относящееся к его тайной роли. Он рассказал, как увидел ее в опере, как последовал за ней, обнаружив, что его чувства все так же сильны. Рыцарь кивал, пил, наполнял кружку, вздыхал. Наконец он с немалым усилием сел.

— Знаешь, что надо сделать?

— Что?

— Ты должен ее увезти.

На сей раз вздохнул Джек.

— Как?

— Как? Это словечко не из лексикона влюбленных. Единственные вопросы, которые должны тебя интересовать, — это когда и куда! Найди на них ответы, и твое «как» разрешится само собой.

— Но к ней почти невозможно приблизиться.

— Еще одна малодушная фраза. Где она остановилась?

— В палаццо Кавальери.

Уоткин присвистнул.

— Оно мне знакомо. Кавальери — одно из самых богатых римских семейств. Хуже всего, что старый граф сейчас здесь и если она под его защитой… — Он покачал головой. — Нечего и пытаться штурмовать эти стены. А что, она никогда не остается одна?

— Практически нет. Ходит из дома в часовню, потом обратно домой, потом в оперу — и всегда ее кто-то сопровождает…

Уоткин прервал его:

— В какую часовню? Какого она вероисповедания?

— Она протестантка, так что…

— Значит, она ходит в палаццо Мути? Мой мальчик!

От возбуждения Уоткин заколыхался, едва не развалив всю кровать.

— Вот он — твой шанс! Никто из домочадцев и челяди Кавальери не станет провожать ее в эту часовню. Все они там паписты, все до единого!

— Но мне-то какая от этого польза?

— Послушай, Пип, — ответил Уоткин. — У тебя же есть пропуск туда, разве нет? Серебряный крестик, который дает право входа. Или ты хочешь сказать, что еще им не пользовался? Я же вроде давненько тебе вручил его, а?

Джек сдвинул брови. До сих пор он из страха быть узнанным вообще не решался приближаться к Летти, а не то чтобы искать с ней где-то встречи. Да и про крестик он, замороченный обстоятельствами, совсем, признаться, забыл. Юноша поспешно встал и принялся рыться в своих многочисленных карманах. Наконец в жилете, уже с неделю висевшем в шкафу, обнаружилось что-то твердое и блестящее.

Крестик.

— Этот? — спросил юноша, демонстрируя свою находку.

— Именно! Он позволит тебе пройти во дворец. Ее тетушка, как всегда, пойдет с ней?

Джек покачал головой.

— Нет, к службе она ходит одна. Ее сопровождают слуги, но они дожидаются у ворот.

Уоткин подался вперед.

— Тогда тебе будет гораздо проще улучить момент и передать ей записку или напрямую договориться о месте следующего свидания. Откуда ты ее и увезешь.

— Но как же… прости, где же мне назначить с ней встречу и… и, опять же, когда?

Голова Джека вдруг пошла кругом. Внезапно он вспомнил, что, согласно шифровке, поимка выводка якобитов назначена на сегодняшний вечер.

— Стоп, я все понял. Нам надо встретиться прямо сегодня, во второй половине дня. И… и…

«Чего тут раздумывать? — подумал он с неожиданной злостью. — В Риме тебе достаточно хорошо знакомо лишь одно место».

— Пожалуй, для этого лучше всего подойдут сады Монте Пинчио…

Уоткин прищелкнул пальцами. Весь хмель мигом слетел с него.

— Превосходно! Там много ворот. Ты знаешь тележный въезд рядом с палаццо Барберини?

— Знаю.

— Хорошо! Я буду ждать тебя там в… четыре пополудни, подходит? Со всем необходимым, чтобы доставить вас в Чивитавеккья. Оттуда на фелуке вы переправитесь в Геную. Если Нептун будет благоволить влюбленным и пошлет попутный ветер, уже через день вы окажетесь за пределами Папского государства. — Тут Уоткин нахмурился. — Боюсь, однако, для того, чтобы все устроить как следует, мне, увы, потребуется… э-э… какое-то золотишко.

Джек в растерянности смотрел на толстяка.

А не безумие ли все это?! Менее двух месяцев назад в Бате он уже предпринимал нечто подобное и потерпел неудачу.

Потерпел. Да. Однако…

Однако так сложились тогда обстоятельства. Но… разве теперь они не могут сложиться иначе? Почему бы не попытать счастья? Если Летти испытывает к нему те же чувства, что и он к ней, то, может быть, она согласится бежать с ним. Особенно если учесть, что это избавит ее от той печальной участи, которая ждет Рыжего Хью. А впоследствии и от обвинения в государственной измене. Ведь не станут же они уличать в этом жену собственного агента.

— Бог свидетель, сэр, — молвил Джек, протягивая рыцарю руку, — я последую вашему мудрому совету.

Он полез под половицы, где обычно хранил Геродота, и извлек кошелек.

— Сорока скудо хватит? — осведомился юноша, пересчитывая монеты.

Уоткин промокнул потный лоб.

— Полусотни наверняка… с дюжиной фляжек «Монтепульчиано» в придачу.

Джек вручил ему деньги.

— В какое время начинается служба?

— В одиннадцать.

Джек посмотрел на свои карманные часы.

— Но до одиннадцати осталось менее часа.

Уоткин встал на ноги, пошатнулся, но выровнялся.

— Тогда я предлагаю каждому заняться своим делом. Ты пойдешь в часовню. Я на конюшню и далее. — Он наклонился вперед и взял Джека за руку. — Не тревожься, дружище. Я встречу тебя с лошадьми и буду рыдать, расставаясь с тобой, потому что твой отъезд станет горьким напоминанием о том, как я в свое время упустил возможность поступить так же. Как бы сложилась моя судьба, решись я на это? Кем бы я мог теперь стать?

Слеза потекла по пухлой щеке, но рыцарь смахнул ее и ушел. Его стенания и лай собачонки затихли внизу, однако не сразу, и под это сопровождение Джек успел черкнуть на клочке бумаги записку в несколько строк.

Лишь уже направляясь к палаццо Мутти, он осознал, как важен для него этот шаг. Если надежды его оправдаются, если Летти действительно любит его столь же крепко, как он ее любит, она непременно отважится на побег ради их взаимного счастья. Правда, Джек уже никак не сможет присутствовать при захвате Рыжего Хью Макклуни, потому что, если везение Абсолютов вернется к нему, в это время он со своей избранницей будет находиться на борту рассекающего волны суденышка. Спешащего, кстати, прямиком в спасительную для них Геную, а не куда-нибудь… в романтическую неизвестность.

«Что значит радость отмщения, — подумал внезапно пришедший в хорошее настроение Джек, — по сравнению с радостями любви?» И усмехнулся, сообразив, что он, между прочим, намерен действовать в полном соответствии с полученным указанием, а именно: возвращаться домой. Ведь в шифровке вовсе не сказано, что он должен возвращаться один.