Собственно говоря, почти все остававшиеся, несмотря на жуткий зной, в Вечном городе английские эмигранты являли собой оплот движения якобитов. В большинстве своем это были придворные короля Джеймса и служащие при его дворе люди, часть обязанностей которых заключалась в прощупывании посещающих Рим соотечественников и обработке их с целью привлечения к делу. Джек сам в полной мере подвергся такой обработке в кабачке у Анджело.

Сейчас, однако, юноша ругал себя за то, что не проявил большей податливости, отвечая на эти заигрывания, и не удосужился до сих пор побывать, к примеру, в протестантской часовне. Ведь тогда он бы теперь не плутал, как дурак, по дворцу. Серебряный крестик и вправду позволил ему войти через главный вход, стоявший привратник неопределенно махнул рукой в сторону уводящих во тьму коридоров, пробормотав одно слово: «капелла». Однако, пройдя в указанном направлении, Джек попал во внутренний двор, окруженный колоннадой, куда со всех сторон выходило множество совершенно не отличающихся друг от друга дверей. Юноша ткнулся поочередно в три из них, но обнаружил за каждой комнату с зачехленной, как в пустом доме, где ему довелось бдеть по ночам, мебелью и закрытыми ставнями. Наконец он нашел лестницу, по которой поднялся наверх, однако и там было безлюдно, а единственная попавшаяся навстречу служанка ни бельмеса не смыслила в английской речи. Не помогло даже тщательно выговоренное по слогам слово «капелла». Ему ничего не оставалось, как двинуться дальше по коридору, боязливо косясь на развешанные по стенам через каждые несколько футов портреты. Короли и принцы из дома Стюартов, равно как и их царственные супруги, строго взирали на него сверху вниз, словно бы полагая, что это именно он некогда отобрал у них королевство. Когда Джек пристал с расспросами к еще одной не менее непонятливой, чем первая, горничной, часы прозвонили одиннадцать. Увы, он опаздывал… как всегда.

Потом юноша увидел нужную дверь, с виду тоже ничем не отличавшуюся от прочих. Но он обратил внимание на что-то за ней, хотя она уже закрывалась. Этим чем-то, как Джек после понял, был маленький постамент с каменным крестом, обвитым дубовыми листьями. Стоявший возле него служитель еще придерживал дверную ручку, когда та вдруг резко дернулась, и удивленный римлянин едва не повалился на влетевшего в помещение торопыгу.

— Scusi, senore, это… капелла?

Прежде чем прозвучал ответ, Джек и без итальянской тарабарщины понял, что попал куда надо. Он пробормотал еще пару извинений и затворил дверь.

В небольшом темном зальчике царила прохлада, так как он весь, от потолка и до пола, был отделан и выложен мрамором. Свет исходил главным образом от канделябров, хотя вверху Джек заметил два маленьких оконца, через которые проникали солнечные лучи и воздух. Оконные переплеты имели очень непритязательный вид, однако протестантской часовня в полной степени все-таки не являлась, ведь ее посещал и католик-король. Статуи святых и блаженных устремляли взор к небесам, место для хора обозначали резные панели. Выполненные в стиле рококо ангелы с лирами восседали на облаках среди звезд. Хотя благовония сейчас не курились, всюду витал их застоявшийся дух. Помещение было невелико, не больше приходской корнуолльской церквушки, вследствие чего оно казалось до отказа набитым людьми, хотя вряд ли на службу пришло много народу, поскольку день был не праздничным, а обычным. Джек постоял с минутку, давая сердцу успокоиться, а глазам приспособиться к полумраку.

Отнюдь не страдая боязнью замкнутого пространства, он быстро освоился и нашел взглядом Летти, а найдя, двинулся прямиком к ней по правому боковому проходу. Она сидела на самом краю скамьи, глядя на алтарь, перед которым уже стоял пастор. Места позади нее практически не было, и Джек буквально отвоевал его, вынудив некую дородную даму подобрать свое пышное платье и потесниться. Движение рябью распространилось по ряду: люди сдвигались, выражая шепотом недовольство.

Внимания девушки эта легкая суматоха не привлекла: она была полностью поглощена действиями священника. Джек со своего места не видел ее лица, но и того, что ему открывалось, оказалось достаточно, чтобы у него замерло сердце. Так близко к ней он был только раз — в день их расставания в Бате. Прямо перед ним беззащитно белела та самая шейка с убранными теперь наверх великолепными волосами, которую он покрывал поцелуями, а чуть повыше круглился край ушка, по которому он пробегал языком, отчего Летти смеялась, а потом вздыхала. Чуть сместившись, Джек получил возможность полюбоваться кончиком ее носа и тугой щечкой. Сейчас они были припудрены, а тогда дождь омыл их, оставив на виду россыпь веснушек, разбросанных, как звезды по небу, по ее дивной коже.

Это воспоминание вызвало у него стон, отчего созерцаемая им картина мгновенно переменилась. Белоснежную шейку до самой кромки волос стала заливать краска, голова растерянно дрогнула и начала поворачиваться. Джек подался вперед.

— Тсс, любовь моя, — прозвучал в дюйме от ее ушка его настойчивый шепот. — Не кричи, это я.

Дородная дама укоризненно шикнула, сидящий впереди сосед Летти сердито прокашлялся, но тут, к счастью, зазвучал орган. Все поднялись, правда, Джеку пришлось незаметно поддержать девушку под локоток, ибо, вставая, она пошатнулась. Впрочем, когда прихожане запели, она уже овладела собой.

Поскольку в часовне по большей части находились одни англичане, псалом исполнялся негромко, с истинно британской сдержанностью, но общее весьма приятное впечатление несколько смазывали усилия дамы, которую потеснил Джек. Мало того что, встав, она превзошла его ростом, так еще и ревела, как бык, словно желая таким образом возместить недостаток усердия со стороны своих соотечественников. Правда, голос ее не попадал порой в лад, зато у Джека появилась возможность склониться к возлюбленной и сказать, почти не таясь:

— Не оборачивайся. Это я, Джек. Я пришел за тобой.

Голова Летти резко дернулась, с уст девушки сорвалась какая-то фраза, но юноша не разобрал слов, ибо раздраженно косившаяся на него соседка вдруг возопила:

Летти все-таки повернулась к нему, и, видимо, что-то в его облике смягчило выражение ее лица. Она снова обратила взор к алтарю, но на сей раз встала вполоборота, так что Джек получил возможность видеть ее дивный профиль, а главное — губы, движущиеся не в согласии с пением.

Сформировались слова, которые он скорей угадал, чем расслышал.

— Джек, нет! Как же?.. О Джек!

Он поймал себя на том, что у него и вовсе нет слов. Пение продолжалось. Слаженный гул вдалеке, рев над ухом, однако даже этот диссонанс теперь казался уместным, напоминая о мире, лишенном гармонии. Той самой гармонии, ради которой он сюда и пришел.

— Ты должна быть со мной, — сказал Джек упрямо, как только почувствовал, что вновь обрел голос.

— Что? — прозвучало в ответ.

Он не был уверен, просит ли она повторить сказанное или просто пытается выиграть время, и потянулся вперед, чтобы взять ее за руку, но впопыхах ухватился за сборник церковных гимнов, который она держала перед собой. Поскольку к пению Джек не прислушивался, он прохлопал момент кульминации и завершения гимна. В неожиданно (для него) воцарившейся тишине произнесенные им еще раз слова прозвучали пугающе громко:

— Ты должна быть со мной.

Поскольку дерзость напористого молодчика стала теперь очевидна для многих, дородная дама набралась духу.

— Это Дом Господень, молодой человек, а не… не дом свиданий! — во всеуслышание заявила она. — Сюда приходят не флиртовать, а молиться!

— Заверяю вас… мадам, я…

— Тишина! Я призываю всех к тишине! — подал голос священник, всматриваясь поверх пенсне в полумрак. Послышались и другие осуждающие голоса.

— Уходи, Джек.

В этом голосе не было осуждения.

— Пожалуйста, уходи.

Пожилой пастор уже спускался с алтарного возвышения, дабы вмешаться в происходящее. Взгляд Джека упал на доску с расписанием службы, где, в частности, были указаны номера четырех намеченных к исполнению гимнов. Только что спели сто тридцать пятый, следующим за ним значился четыреста семьдесят второй. Эти цифры связались в его уме с шифром, ключ к которому находился в томике Геродота.

В томике! Ну конечно! Ну разумеется! Книги вообще хорошо помогают скрывать что-либо важное от посторонних.

Пальцы Джека все еще крепко сжимали принадлежащий Летиции сборник псалмов. Выхватив его у девушки, он повернулся спиной к окружающим, быстро нашел в книжке то, что искал, и мгновенно сунул между страницами написанную дома записку, после чего захлопнул томик и бросил на полочку перед возлюбленной ровно за миг до возмущенного возгласа пастора:

— Что это вы себе здесь позволяете, а?

Джек щелкнул пальцами и, сопровождаемый неодобрительным ворчанием прихожан, двинулся к двери. Ее распахнули без промедления. Задержавшись в проеме, юноша обернулся и отвесил короткий поклон.

— Приношу свои извинения, — заявил он. — Простоя, знаете ли, влюблен.

С этими словами Джек вышел вон, спустился по лестнице и направился к выходу из дворца. Он понимал, что никогда более не будет допущен в круг избранных посетителей часовни палаццо Мути, но ему было на это плевать. Ну и ладно! И пусть! Ибо, чтобы пропеть следующий гимн, ей потребуется открыть книгу на нужной странице, и она прочтет его записку. И если это приведет ее на свидание с ним, а дальше все пойдет как задумано, единственной церковью, к которой он устремится, станет та, в какой их обвенчают. А уж потом болтаться ему на виселице, если он вздумает поклоняться не одной лишь Летти.

Насвистывая «Господь, да святится…» — это на самом деле был один из его любимых псалмов, хотя он знал и немало других поднимающих настроение гимнов, — Джек снова вышел на солнечный свет.

Когда он обычным маршрутом подошел к площади Барберини, никакого пузатого якобита с оседланными и навьюченными лошадьми там не оказалось. Юноша уже совсем было проклял тот миг, когда решился довериться толстому пьянице, пока не вспомнил, что пришел раньше условленного часа и Уоткин, должно быть, еще только собирается на рандеву. А если не собирается? Что ж, поблизости есть и другие конюшни, а у него в запасе найдется несколько золотых, зашитых в подкладку плаща, не говоря уж еще о пятидесяти, покоящихся в кошельке, спрятанном в его сумке. Что было по-настоящему важно, так это ждет ли его кто-то в садах близ сосновой рощи. Глупо, конечно, назначать любимой свидание там, где получаешь шифровки от резидента, но все делалось второпях, и к тому же он слишком плохо знал Рим, чтобы избрать более подходящее место. Оказавшись в парке, Джек нашел молодой, росший близ изгороди кипарис, пригнувшись, нырнул под его ветви, спрятал среди них свою дорожную суму и, убедившись, что с тропинки ее не видно, зашагал вверх по склону.

Он знал, что пришел слишком рано, но это ничуть не уменьшало тревоги, возраставшей по мере того, как стрелка его карманных часов двигалась к четырем. Достаточно ли доступно он разъяснил все в своей набросанной наспех записке? Что, если Летти задержала ее опекунша? Что, если Рыжий Хью Макклуни проведал о готовящейся ловушке и увез своих женщин из города? Двойных агентов, которые могли бы продать ему эту тайну, в городе наверняка пруд пруди.

Наконец колокол виллы, стоявшей на вершине холма и скрытой от взоров стволами и кронами сосен, пробил четыре. Джек замер столбом прямо посреди главной аллеи возле статуи изумленно посматривавшей на него дриады, которая, имей она руки, наверняка указала бы ему, как пройти к нужному дереву и к дуплу, вместо того чтобы тут топтаться. Солнце, хотя в роще имелась какая-то тень, все припекало, но, с другой стороны, именно эта жара заставляла большинство римлян сидеть по домам. Аллея была безлюдна.

Где же Летти? Он назначил ей встречу в четыре, а сейчас уже четверть пятого. Неужели она не сможет прийти? Или, хуже того, не захочет, ибо чувство ее ослабело?

Эта мысль заставила его опустить голову, и теперь он мрачно разглядывал следы собственных ног.

И тут она появилась. Песок глушил звук ее торопливых шагов, но, бросив взгляд вдоль аллеи, Джек увидел, что возлюбленная спешит к нему, и сам кинулся ей навстречу.

А потом все не мог поверить, что вновь обнимает ее. Правда, поцелуй убедил его в этом. Он длился вечность, но в конце концов Джеку пришлось оторваться от ее уст.

— Пойдем, — сказал он, увлекая девушку вниз по склону.

— Нет, Джек.

Еще не отдышавшаяся после бега и страстного поцелуя Летиция опустилась на стоявшую рядом садовую скамью. Джек садиться не стал.

— Послушай, у моего друга… неподалеку… есть лошади, — сбивчиво заговорил он и только тут заметил, что ее пышное, с фижмами, платье не годится для верховой езды. — Ты не одета как надо, но… ладно. Мы обменяем лошадок на экипаж. Однако нам нужно поторопиться, чтобы покинуть Рим прежде, чем городские ворота закроются на ночь.

Но она лишь покачала головой и сказала:

— Сядь. Пожалуйста, присядь на минуточку. Нам нужно кое-что обсудить.

— Обсудить?

Это холодное слово показалось Джеку неуместным и не предвещающим ничего хорошего, однако, не имея выбора, он позволил девушке усадить себя и сказал:

— Это опасно. Помнится, когда ты в прошлый раз вот так же увлекла меня на скамейку…

— Я увлекла тебя? — Летти ударила его по руке. — Джентльмен представил бы это иначе.

— Может быть, я и не джентльмен, — отозвался Джек и нахмурился. — Ибо хорошо помню, что именно ты увлекла меня… чтобы отвлечь от… — Он запнулся.

— В чем отнюдь не преуспела. — Девушка тоже сдвинула брови. — Впрочем, может, оно и к лучшему. Ведь обернись все иначе…

Джек поежился. Опоздай он хоть на минуту, король Англии был бы мертв, а вместе с ним безвозвратно погибло бы и доброе имя Абсолютов. Но он имел время хорошо поразмыслить обо всем этом деле, и детальный анализ случившегося показал, что, несмотря на переплетение непростых обстоятельств, в самом чувстве ее к нему не было никакого притворства. Тот факт, что она пришла сюда, свидетельствовал о том же.

— Ты любишь меня? — спросил он в продолжение своих мыслей, и она кивнула. Нерешительно, но кивнула.

— Когда ты поняла это?

— Когда? — Улыбка прогнала печаль из ее глаз. — Наверное, когда увидела тебя в первый раз. Когда ты со своей тростью так храбро спасал меня от «разбойников».

— А если серьезно?

Она закрыла глаза.

— В библиотеке. Когда мы не могли говорить. И пикировались с помощью корешков книг.

— Что? Когда ты меня одолела?

— Ну и надулся же ты тогда, — рассмеялась она. — Но вы, сэр, победили на ином поприще.

На какой-то момент все исчезло. Не осталось ничего, кроме сладостного воспоминания, ее руки в его руке и дремотного раннего вечера… неважно где — в Риме ли, в Бате? Где угодно, где время не властно.

Но спустя миг она отстранилась:

— Джек, я правда люблю тебя. Но…

Он прижал палец к ее губам.

— Твое «но» не для нас. «Люблю» более чем достаточно. Мы будем произносить это слово снова и снова, нам просто нужно сейчас уехать.

Он встал. Она осталась сидеть.

— Нет, Джек, послушай меня. Я правда люблю тебя…

— Но? — Он сам произнес это ненавистное «но».

— Я не могу уехать с тобой. Был момент, могла бы. Но эта возможность… минула безвозвратно.

— Из-за оторванного рукава?

Она рассмеялась, но смех ее звучал безрадостно.

— Значит, тогда ты готова была бежать со мной. При всем том притворстве, обмане?

— Взаимном притворстве, Джек. Мы оба играли роли, навязанные нам… кем-то другим.

Джек опустился перед ней на колени. Точно так же, как проделывал это в Бате под ее, как он думал, окошком, хотя теперь в этом не было никакой нарочитости.

— Заверяю тебя, Летти, я собирался сказать тебе правду. Тогда, в том саду, я был готов предоставить тебе выбор.

Она промолчала.

— Ты мне не веришь?

Девушка наклонилась вперед.

— Верю. И ты должен мне верить. Да, я бы уехала с тобой. Да, я бы вышла за тебя замуж, жила бы с тобой и любила бы только тебя.

Именно это он и хотел услышать, хотел больше всего на свете. Правда, эти прекрасные слова прозвучали в прошедшем времени, и Джек, чтоб поскорее соотнести их с настоящим, схватил ее за руку.

— Тогда все остальное не имеет значения. Идем.

Неожиданно его рука ощутила сопротивление.

— Я не могу, Джек. Потому… потому что… — Летиция выпрямилась. — Я больше не свободна. Я обручена.

«Это все от жары, — решил Джек. — Или мне что-то мерещится, или она невесть что городит!»

— С кем, Бога ради!

— Я обручена с графом ди Кавальери, — вздохнула она.

Джек вспомнил немолодого коротышку в черном. Того, который сопровождал ее в оперу. Подавал ей руку при выходе из кареты.

— Но он же древний старик.

— Ему пятьдесят.

— Он карлик.

— Он… очень добрый.

— Добрый?

Еще одно слово, не имевшее смысла.

— И он богат. Очень богат, — продолжила Летиция. — Такова участь бедных девушек, Джек. Если им есть что предложить, они стараются устроить хорошую партию.

Джек потряс головой, но это ничуть ее не прояснило.

— В твоих романах нет ничего подобного.

— Я никогда не читала никаких романов, — решительно заявила она, — но всегда знала, какой должна быть моя жизнь и в чем заключается мой долг.

— Так, значит, тогда, на скамейке, ты исполняла свой долг?

Этот внезапный гневный вопрос заставил ее вздрогнуть.

— Нет, — прошептала она. — Тогда я действительно верила, что это начало, а не конец. Потом подумала, что долг и любовь каким-то образом соединились, что показалось мне настоящим чудом. — Летиция снова рассмеялась печальным смехом и протянула ему руку. — Но верь мне, Джек, верь и знай: я всегда буду благословлять тебя за то, что произошло между нами. По крайней мере, мне выпало счастье испытать любовь прежде, чем пришел срок пожертвовать ею во имя долга.

Джек не принял ее руки. Вместо этого он поморщился, снял с головы шляпу и утер рукавом вспотевшее лицо. Вокруг вились насекомые, в ушах стояло назойливое жужжание. Казалось, будто в роще за тропкой мелькнули две-три пригнувшиеся фигуры, но это прошло по задворкам сознания, занятого совсем другим. Наконец он нашел нужное слово, то самое, которое недавно произнесла она.

— Обручена… но не с ним.

— Что?

Девушка не поняла его.

— Тогда, на той скамейке, ты не просто изведала наслаждение. Мы с тобой… стали едины. Ты вверила себя мне, а я принял тебя. И это нас обручило. — Теперь уже он схватил ее за руки и попытался поднять со скамьи. — Неужели ты не понимаешь? Ты не можешь выйти замуж за графа. Это было бы просто бесчестным. По отношению к нему. И ко мне. Ибо фактически ты обручилась со мной раньше, чем с ним!

Насекомые жужжали, под деревьями что-то хрустело, но громче всего был стук сердца, отдававшийся в его голове. Джек смотрел ей в глаза, не веря, что она найдет, чем возразить ему на этот довод. У нее нет аргументов. Ей придется с ним согласиться. Придется бежать с ним из Рима.

Взгляд Летти устремился мимо него, куда-то в деревья, а когда вернулся обратно, Джек увидел в глазах девушки слезы.

— О Джек, — сказала она, — если наша близость связывает тебя как вопрос чести…

— Конечно. А как же иначе?

— …то позволь мне сказать тебе, что ты свободен от каких-либо обязательств. — По щеке ее покатилась слеза. — Потому что, видишь ли, ты был не первым.

Джек чуть было не рассмеялся. Что она тут выдумывает? Ей ведь только семнадцать.

— Нет?

Он опять потряс головой.

— Если не я, тогда кто же?

Ее взгляд снова переместился на что-то, находившееся у него за спиной.

— Он.

Джек обернулся. В пяти шагах от него стоял Рыжий Хью Макклуни. Странное дело, первой ему пришла в голову вовсе не мысль о черном предательстве, совершенном Летти. Нет, поначалу он припомнил слова Фанни Харпер о том, что у этой девушки есть мрачная тайна. Тогда Джек подумал, что отдал бы все, лишь бы в эту тайну проникнуть. Не подозревая, что ему придется отдать взамен свое сердце.

Джек снова посмотрел на небо, а потом огляделся по сторонам. В лесах Квебека он никогда никому не позволил бы подобраться к себе незамеченным, но здесь его отвлекло кое-что. Одно дурацкое обстоятельство, которое он имел глупость принимать за любовь, и, как всегда, сел с этим в лужу. Также он понял, что знает всех, кто его окружил. Вот Макбрэйв, завсегдатай траттории Анджело. Вот молодой парень, хороводившийся с девчонкой близ рощи, когда Джек впервые отправился к тайнику. А вот и хозяин, у которого он снимал комнатенку. Оказалось, что все-таки это мужчина, да к тому же вовсе не древний. Сущей развалиной его делала маскировка. Сейчас лохмотья раздвинулись, демонстрируя белозубую ухмылку, два пистолета и дубинку.

Ну и конечно, ирландец. В новом обличье Джек его видел только при свете луны, но сейчас хорошо рассмотрел коротко остриженные, выкрашенные в черный цвет волосы и окладистую черную бороду. Он даже успел пожалеть об утраченной его бывшим приятелем огненной шевелюре, перед тем как выхватить шпагу.

— Ну-ну, без глупостей…

Их разделяло пять шагов, которые Джек преодолел так стремительно, что Рыжему Хью пришлось отбивать его выпад шпагой, наполовину остававшейся в ножнах, хотя он сумел, использовав напор нападавшего, отвести вправо едва не пронзившую его сталь. Резко остановившись, Джек полоснул клинком наотмашь. Разумеется, шпага не сабля, и рубить ею в расчете раскроить противника надвое нечего даже и думать, но нанесенная таким образом рана могла причинить Хью серьезные неприятности и даже вывести его из строя. Однако ирландец опять увернулся и отпрыгнул назад, вследствие чего между противниками образовалось некоторое пространство.

— Прекрати, Джек, — воскликнул Хью, выставив вперед свободную руку параллельно уже вытащенному из ножен клинку. — Тебе все равно меня не одолеть. Сдавайся!

Разумеется, сдаваться Джек не собирался, однако перед тем, как снова броситься на врага, успел оценить обстановку. И пришел к выводу, что раз уж слепая ярость ему удачи не принесла, то с его стороны будет разумнее прибегнуть к хитрости. И к некоему имевшемуся у него дополнительному оружию.

Рванув застежку под горлом, Джек крутанул над головой свой дорожный плащ, благо ему помогла в этом тяжесть монет, зашитых в нижнюю его оторочку, а потом швырнул черный вихляющийся в воздухе жгут в противника. Хью на мгновение запутался в складках материи, и Джек воспользовался его замешательством, чтобы совершить молниеносный выпад. Однако реакция и тут не подвела заговорщика — он успел отпрянуть, лишившись лишь пуговицы от жилета.

— Нет! — крикнул Хью, но не Джеку, а своим людям, которые, размахивая дубинками, подступали все ближе.

Юноша боковым зрением видел приспешников негодяя, правда, сейчас ему было совсем не до них. Всему свой черед. Ненавистный враг все еще барахтался в тугой ткани.

— Йа-а! — взревел Джек, делая выпад в незащищенный живот… но и этот удар не достиг цели, ибо он в пылу схватки совсем забыл, что имеет дело с левшой.

Резким круговым движением кисти Хью поймал вражеский клинок на свой, а когда мощь броска свела противников почти вплотную, своей свободной правой рукой перехватил сжимавшую гарду руку Джека и нажал на известную ему болевую точку.

Юноша вскрикнул, его шпага упала на пыльную землю. Долю секунды враги смотрели друг другу в глаза, потом взгляд Хью переместился куда-то за спину Джека, и тот понял: сейчас последует удар, а потом разверзнется тьма, из которой он уже вряд ли восстанет. Удара не последовало, но тьма и вправду разверзлась. Ему на голову, как мешок, набросили собственный плащ, заломили и связали руки, а затем поволокли вниз по склону. Юноша ничего не видел, но зато слышал итальянскую брань и предостерегающие возгласы на ирландском. Наихудшими были звуки, которые, впрочем, стихли ранее остальных, — женский безумный и безудержный плач.

Связанным и ослепленным его продержали несколько часов и лишь с наступлением ночи удосужились развязать руки и сдернуть с головы плащ. Одну тьму сменила другая, и только когда в его узилище начал просачиваться бледный утренний свет, он смог разглядеть очертания узкой комнаты с высоким потолком. Снова тюрьма, пусть с кроватью, шкафом и стульями. И, судя по доносившимся откуда-то снизу голосам, находящаяся, в отличие от прошлой, не в подвале, а выше. Прутья решетки не позволяли добраться до глубоко утопленных в стену ставней, но можно было предположить, что их открывают специальной палкой с крюком. Когда света прибавилось, Джек увидел фонарь, рядом с которым лежали его собственные кресало и кремень, а раздув огонь, обнаружил и прочие свои пожитки, оставленные им в комнатенке под чердаком.

Помимо всего этого, в помещении нашлись кувшин и тазик с водой, которыми Джек не преминул воспользоваться. Первым — чтобы напиться, вторым — чтобы смыть с лица пыль и грязь. Взглянув в висевшее на стене зеркало, обрамленное золоченым багетом, он увидел прискорбное зрелище: бледное, с ввалившимися глазами, покрытое багровыми ссадинами лицо и черные патлы, не поддающиеся гребню даже в лучшие времена, а теперь и вовсе сбившиеся в колтуны. Вздохнув, юноша повернулся к воде, снова умылся, достал свой гребень, привел как сумел в порядок волосы, зачесав их назад. А потом отыскал лучший наряд, тот самый, который надевал в оперу. Без парика можно и обойтись, но, когда к нему явятся, стоит выглядеть более-менее сносно.

Ждать пришлось недолго, не больше часа. Двое тюремщиков остались за дверью, Рыжий Хью вошел внутрь.

— Доброе утро, мой мальчик, — сказал он.

Джек отметил, что ирландец, как и он сам, позаботился о своем туалете. Борода исчезла вместе с черным плащом и шляпой. Разумеется, восстановить так быстро роскошную рыжую гриву Хью не мог, но зато надел парик и оделся с тем щегольским изяществом, которое так восхищало Джека на борту «Нежной Элизы».

— Ты в порядке?

— В порядке. И давно готов.

— К чему, душа моя?

— К тому, что ты собираешься со мной сделать.

Ирландец прошел вперед, к стоящим у стола стульям. Из одного кармана он извлек фляжку, из другого — два кубка. Вынув пробку зубами, Хью разлил вино.

— И что же, по-твоему, я собираюсь сделать? — спросил он, по-прежнему держа пробку в зубах. — Давай-ка выпей и расскажи мне.

Джек не двинулся с места.

— Я твой враг. И полагаю, ты хочешь получить от меня информацию.

— Ты мой друг, Джек, человек, который спас мне жизнь, — возразил Хью, положив наконец пробку на стол. — Что же до наших политических разногласий… — пожал он плечами. — А выведывать мне у тебя нечего: ты не знаешь ничего такого, чего бы уже не знал я.

— Так-таки ничего?

— Ну, сам посуди. — Рыжий Хью откинулся на стуле, покачиваясь на его задних ножках и потягивая вино. — Да сядь же ты, не маячь. Давай разберемся с этим вопросом.

Джек подошел к столу. Пить с Рыжим Хью ему не хотелось, а хотелось его придушить, но поскольку сейчас такой возможности не было, а пытки, что бы там ни говорил этот краснобай, видимо, все-таки ожидались, то почему бы не выпить? Хмель, по крайней мере, притупит боль.

Он сел.

Рыжий Хью со стуком поставил свой кубок на стол и тут же наполнил его снова.

— Итак, на чем мы остановились? Ах да, на информации, которую нам будто бы до смерти хочется у тебя выпытать. — Ирландец улыбнулся. — Неохота тебя расстраивать, новсетвои тайны не стоят выеденного яйца. — Он поднял руку и стал загибать пальцы. — Задания в Англии ты получаешь от Тернвилля, так? А здесь от анонимного резидента, которого в глаза не видел… Этого тебе не доверили. Разве я не прав?

Джек пожал плечами.

— То-то, парень. — Глаза Хью заискрились, палец вздернулся вверх. — Он связывается с тобой через дупло в садах Монте Пинчио. Оставляет там сообщения, которые первыми читаем мы, так же как и твои ответы. И это лично меня просто злит.

Он снова порылся в своих казавшихся бездонными карманах, извлек томик Геродота и положил на стол рядом с фляжкой.

— Вечно у них то Геродот, то хренов Вергилий. Последнего я, кстати, на дух не переношу. Ох уж эти англичане с их пристрастием к замшелой классике. Ты бы, что ли, намекнул своему руководству, что в шпионском деле не помешала бы и толика воображения. Есть ведь, например, превосходные ирландские авторы… Почему бы не использовать для шифровок их книги? Хотя бы для общего развития, а? Впрочем, — погладил он томик, — им все равно придется сменить этот код, поскольку ты попал в плен. Можешь взять книжонку себе: она поможет тебе скрасить время.

— Мои последние часы?

— Я знаю, парень, что ты невысокого мнения обо мне, — рассмеялся Рыжий Хью. — Но неужели ты и впрямь думаешь, что после всего того, что мы с тобой испытали, я позволю себе забыть нашу дружбу? И прикажу пытать тебя, а потом и убить?

Джек закусил губу, потому что рвавшиеся у него с языка слова диктовались гневом, а поддаваться гневу, особенно в его положении, было глупо.

— Так что же тогда со мной станется? — спросил он, прежде чем пригубить вино.

— Жаль, не могу сказать, что ты волен уйти. Мы оба знаем, что это никак не возможно. Равно как не могу и сказать… — брови ирландца выразительно выгнулись в сторону потолка, — …надолго ли тебе придется здесь задержаться. Зато обещаю, что тебе, пусть и в заточении, не придется сидеть на воде и хлебе. Разумеется, я не в праве тратить золото якобитов на твое содержание, но будет только справедливо, если часть тех монет, которые ты сам мне вручил, швырнув в меня плащ, пойдет на обеспечение тебя некоторым комфортом. Что же касается прочего, то, если ты подпишешь эту бумагу…

Из кармана появился листок, который был развернут и положен рядом с пером и чернильницей.

— Что это? Мое признание? Я не подписал никакого признания для Тернвилля, и черт меня возьми, если я подпишу его для тебя!

Рыжий Хью покачал головой и жестом указал на бумагу.

— Прочти.

Джек пробежал текст глазами.

«Я, Джек Абсолют, настоящим отказываюсь от прав на все причитающиеся мне призовые выплаты, связанные с захватом корабля “Робуста” славным экипажем “Нежной Элизы”, и без всяких условий и оговорок передаю упомянутые права Хью Патрику Фиргалу Макклуни с Брод-стрит, Бристоль. Это заявление сделано мною в здравом уме и твердой памяти без всякого принуждения в благодарность за услуги, оказанные мне вышеназванным Хью Макклуни, эсквайром».

Он поднял глаза.

— Никакого принуждения?

— Никакого, — пожал плечами ирландец. — Ты остаешься здесь пленником, Джек, а уж будут тебя содержать за мой счет, который пополнится благодаря твоей подписи, или нет, — выбирать тебе самому. Только имей в виду, это далеко не худшее место заточения. Заверяю тебя, бывают гораздо хуже.

— Не сомневаюсь, что ты это знаешь, — буркнул Джек, окуная перо в чернильницу и подписывая документ.

У него не было выбора. Он побывал в английской темнице, которая была сущей дырой, и подозревал, что итальянская может оказаться гораздо хуже.

Рыжий Хью наклонился вперед с одобрительной ухмылкой.

— А теперь поставь дату… Вон там. Замечательно! Ты не пожалеешь об этом. — Он подул начернила, помахал документом в воздухе. — Кто знает, когда я попаду в Бристоль, но…

Джек поболтал содержимое своего кубка, осушил его и поставил на стол.

— Так ты не можешь сказать, сколько времени я здесь пробуду?

— Увы, душа моя, не могу. Кто знает, куда меня на сей раз забросит?

— Обратно в Англию, чтобы убить короля?

— Ох уж нет… Думаю, что нет. В тот раз, узнав о его предстоящем визите в Бат, я поддался порыву. И напрасно. Толку все равно было бы мало: убьешь одного ганноверца, всегда под рукой окажется другой, чтобы взгромоздить на английский трон свою толстую тевтонскую задницу. — Его глаза устремились куда-то вдаль. — Знаешь, я всегда мечтал совершить что-нибудь такое, что не только потрясло бы трон, но и помогло бы окончательному свержению тирании. Что-нибудь… впечатляющее! — Взгляд ирландца вернулся к Джеку. — Конечно, у меня есть несколько соображений на сей счет, которые пора бы начать приводить в исполнение. Но не бойся, душа моя, каждые два-три года я непременно бываю в Риме.

Джек, не сдержавшись, охнул.

— Ты что, собираешься держать меня здесь три года?

— Это не такой долгий срок для твоих лет. Конечно, разве я сам не провел столько же времени в плену у турок? И, скажу тебе, в куда худших условиях. — Хью положил ладонь на руку Джека. — А здесь? Ты подумай! Разве твое золото не обеспечит тебе хороший стол и вино? Разве охране не даны указания доставлять тебе… все, что ты пожелаешь? — Он подмигнул. — Я предупредил их о твоих аппетитах, мой мальчик. Славные чистые девушки будут предоставляться по первому требованию… и будут меняться с той же частотой, что и постельное белье.

— Нет уж, благодарю, — процедил Джек с холодной злобой. — Чем-чем, а шлюхами я сыт по горло.

— Ну, это ты зря, Джек, — поморщился Хью. — Ты ошибаешься на ее счет. Она…

Джек покачал головой. Его гнев, до сих пор сдерживаемый, излился наружу.

— Она твоя собственная кузина, — прошипел в ярости он. — Как же ты мог? Неужели ты совсем потерял остатки чести, подтащив человека, который, по твоим словам, был твоим другом, к корыту, из которого хлебал сам?

Рыжий Хью вскинул глаза, и Джек понял, что задел его за живое. Во взгляде ирландца смешались и гнев, и боль. Он заговорил лишь тогда, когда совладал со всем этим:

— Я скажу тебе кое-что о моей кузине, Джек Абсолют. Она делает то, что делает, ради цели, столь великой, что ты даже не можешь себе этого и представить…

— Ради вашего дела? — язвительно осведомился Джек. — Что же это за дело, которое может превратить девушку в шлюху, а тебя в сводника?

Ему показалось, что ирландец сейчас кинется на него, поскольку тот вспыхнул и схватился за эфес шпаги. Джек, не имевший никакого оружия, понимал, что силы их не равны, но подсознательно все равно хотел схватки, а потому оттолкнул стол, чтобы освободить пространство.

Но ирландец и на сей раз не поддался гневу. Он сделал несколько глубоких вздохов, снял руку с эфеса и встал.

— В какой-то степени я способен понять твои чувства, потому что и сам приходил в безумную ярость из-за войн и убийств, ревности и измен.

На миг Хью прикрыл глаза рукой, и у Джека даже возникло искушение броситься на него, но ирландец уже убрал ладонь и продолжил:

— Однажды в очень отчаянном состоянии я вернулся на родину и повстречался там с красотой и добротой, каких не видел годами. — Он поежился. — Я злоупотребил этой добротой, взял то, на что не имел никакого права. Это мой грех, какой священники отпустить мне не властны. Искупить его могу лишь я сам. Найдя свой собственный к тому путь. — Голос его упал до шепота. — Так или иначе, заверяю тебя, что ты в своих муках не одинок. Добро пожаловать в мои круги ада.

Рыжий Хью повернулся к двери, и Джек подумал, что сейчас он уйдет и на том все закончится. Однако ирландец остановился и обернулся:

— Хочешь, я расскажу тебе кое-что еще, Джек Абсолют, перед тем как уйду? О моей кузине? И Бате?

Джек кивнул.

— Так вот, тогда я действительно составил против тебя своего рода заговор с ее участием, но к политике это не имело никакого отношения. Мой замысел состоял в том, чтобы искупить свою вину перед ней и устроить ее счастье. Найти ей достойного мужа, располагающего какими-то средствами. Да, достопочтенный Джек, деньги тут имели значение, и немалое: ведь я не мог дать ей приданого, но пожениться вы должны были по любви. И все же, — покачал он головой, — там, в Бате, я вовсе не приказывал ей соблазнять тебя. И она не рассказывала ни мне, ни кому бы то ни было о свидании, которое ты назначил ей, передав в церкви записку. Можно даже сказать, что она поступилась возложенными на нее обязательствами. Тебе следует знать, если тебя и предали, то не она и не ее чувство к тебе.

Потом он ушел. Его шаги удалились вниз по ступеням, дверь затворилась, лязгнул засов.

Джек остался наедине со своими мыслями, а спустя какое-то время и слезами.

Прошли три дня, прежде чем безнадежное отчаяние стало ослабевать, уступая место злости. Еще три ушли на пополнение более чем скудного запаса итальянских слов. Наконец, почувствовав себя готовым, он обратился к неразговорчивому охраннику, принесшему ему ужин, с просьбой.

Паренек его лет вроде бы немного понимал по-английски, но уразуметь сказанное на смеси двух языков так и не смог. Однако предположил, что молодому человеку понадобились те услуги, о каких говорил Рыжий Хью.

— Женщина? — спросил он, плотоядно улыбаясь. — II Signor хочет женщину, si?

— Женщину нет, — ответил Джек. — Мужчину.

Охранник удивился, потом пожал плечами.

— Uomo?Vabene.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Нет-нет! Signor, нет… Мне нужно… Э-э… — Джек подошел поближе, подыскивая слова. — II Maestro… di spada. — Он изобразил фехтовальный выпад.

— Для упражнений, да?

Джек сделал глубокий вдох и помахал руками.

— Exercismo, si?

Малый понял.

— Ah, Capito. Exercismo! Con il Spaddacino. Si!

Он повернулся, чтобы уйти, но Джек остановил его.

— Е ragaz zo, — сказал он, — очень… molto importante… il Maestro sinistra. Левша, понимаешь? Capiche? Sinistra.

Парень кивнул, уловив суть просьбы и не желая вникать в остальное.

— Ah, si,si, capito!

«Вот и прекрасно, — подумал Джек, когда дверь закрылась. — Ибо мастеров фехтования много, но мне нужен левша».