ГЛАВА 31
Когда солнце всего на несколько пядей поднялось над горизонтом, Тубрук обнаружил Цезаря, прислонившегося к внешней стене поместья, с накинутым на обнаженные плечи одеялом, защищавшим от утренней прохлады.
– Ты плохо выглядишь, – сказал старый гладиатор.
К его удивлению, Юлий не ответил; казалось, молодой человек не заметил приближения управляющего. Его глаза покраснели от бессонной ночи, тело вздрагивало от холодного ветра, но Юлий не обращал на это внимания.
Тубрук увидел на загорелой коже светлые следы шрамов, свидетелей старой боли и сражений.
– Юлий!.. – мягко окликнул он молодого человека.
Ответа не последовало, но Цезарь позволил одеялу свалиться с плеч, и остался только в сандалиях и облегающих штанах, доходящих до середины бедер.
– Мне надо пробежаться, – произнес Юлий, глядя на лес за холмом.
Его голос был таким же холодным, как ветер, и Тубрук обеспокоенно прищурил глаза.
– Я пойду с тобой, парень, если ты немного меня подождешь, – сказал он и вернулся в дом, чтобы стащить с себя тяжелую тунику.
Когда управляющий вернулся, Юлий медленно разминал мышцы ног, и Тубрук присоединился к нему, завязав кожаные шнурки до самого верха икры.
Когда оба были готовы, Юлий двинулся вперед, задав ритм движения.
Тубрук легко пробежал первую милю через лес, довольный, что не отказался от упражнения. Позже, когда в груди стало жечь от усилий, он посмотрел на Юлия. Тот легко несся по извилистой тропинке, грудь его равномерно вздымалась.
Старый гладиатор старался не отставать: сначала бежал плечом к плечу с младшим товарищем, потом стал переходить на все более медленный шаг. Юлий не разговаривал, продолжая бег: по лицу его струился пот, заливая глаза.
После следующей мили они выбежали из прохладной зеленой тени и продолжили путь по периметру поместья. Ноги уже отказывались повиноваться Тубруку; дыхание вырывалось со свистом. Ни один человек его возраста не смог бы так долго выдерживать подобную нагрузку, а по Цезарю нельзя было сказать, что он утомился, поскольку молодой человек или не обращал внимания на усталость, или просто забыл о ней. Он был сосредоточен на своих мыслях и не замечал, что Тубруку тяжело. Старый гладиатор понимал, что важно быть рядом с Юлием, когда тот наконец выдохнется, но вскоре у него перед глазами уже появились красные пятна, а каждый удар сердца отзывался болью, от которой в груди начинал разгораться костер.
Цезарь остановился без предупреждения, опустив руки на колени и тяжело дыша. Тубрук тут же прекратил бег, благодаря богов за передышку. Он мерил тропинку медленными шагами, надеясь, что Юлий не побежит снова, отдохнув несколько минут.
– Ты знаешь, что случилось с Корнелией?.. – неожиданно спросил Юлий.
Тубрук похолодел, силы внезапно покинули его.
– Да, знаю. Мне рассказала Клодия.
Цезарь вдруг выругался, с неистовой яростью сжав кулаки. Лицо его покраснело. Тубрук от неожиданности отступил на пару шагов и сам себе удивился.
Молодой человек ходил взад и вперед, его руки искали в воздухе нечто такое, что он мог бы схватить и убить. Юлий посмотрел на управляющего, и Тубруку пришлось собрать всю волю, чтобы не отвести взгляд.
– Ты обещал, что будешь защищать ее, – прорычал Цезарь, делая шаг навстречу управляющему. – Я доверил тебе ее безопасность!
Повинуясь внезапному порыву, Юлий поднял кулак, но Тубрук не шевельнулся, хотя и не сомневался, что сейчас последует удар.
Однако молодой человек фыркнул и отвернулся.
Старый гладиатор заговорил спокойно, зная кое-что об эмоциях, которые лишили Юлия контроля.
– Когда Клодия мне рассказала, я стал действовать, – ответил он.
Цезарь, казалось, его не слышал.
– Этот негодяй Сулла издевался над ней, Тубрук. Он дотрагивался до нее своими грязными руками, – воскликнул он и разразился рыданиями, потом медленно опустился на траву, закрыв ладонями глаза.
Тубрук наклонился и обнял молодого человека. Юлий не сопротивлялся, продолжая сдавленно рыдать.
– Она думала, что я ее за это возненавижу, ты можешь в это поверить?..
Старый гладиатор не отпускал его, давая пролиться горьким слезам.
Когда же Цезарь наконец успокоился, он отпустил его и, посмотрев в побледневшее лицо, сказал:
– Я убил его, Юлий. Я убил Суллу, когда узнал обо всем.
Цезарь широко раскрыл глаза от изумления, а Тубрук продолжал, чувствуя облегчение от того, что может все наконец-то рассказать:
– Я занял место раба в его кухне и сдобрил пищу аконитом…
Юлий схватил Тубрука за руки.
– Кто-нибудь еще знает?..
– Только Клодия. Я не стал говорить Корнелии, – ответил управляющий, прилагая усилие, чтобы освободить свои запястья.
– Никто? Ты уверен? Тебя не могут опознать?..
В конце концов Тубрук разозлился и с силой разжал пальцы Юлия.
– Все, кто мог меня опознать, мертвы. Мой старый друг, который продал меня в дом Суллы, умер после пыток, так не выдав меня… Теперь, кроме Клодии и нас, никто ничего не знает, клянусь.
Он перехватил тяжелый взгляд Цезаря и медленно, сквозь зубы процедил, догадавшись о его мыслях;
– Ты не тронешь Клодию, Юлий. Даже не думай об этом!..
– Пока она жива, моя жена и дочь в опасности, – ответил молодой человек убежденно.
– И пока я жив. Меня ты тоже убьешь? Имей в виду, если ты только дотронешься до Клодии, я сам приду за тобой!..
Двое мужчин стояли друг против друга, сжав кулаки. Молчание становилось невыносимым, но никто не отводил взгляда. Потом Юлий вздрогнул, и маниакальный блеск пропал из его глаз.
Тубрук продолжал на него смотреть: ему было необходимо, чтобы молодой человек отказался от своего намерения.
Наконец Цезарь заговорил:
– Хорошо, Тубрук. Но если сулланцы когда-нибудь придут к ней или к тебе, связи с моей семьей не должно быть…
– Не надо меня об этом просить! – сердито сказал управляющий. – Я служил твоей семье не один десяток лет. Я люблю Клодию, Юлий, и она любит меня. Мой долг, моя любовь к тебе не пересекаются с возможностью причинить ей вред. Этого не случится. В любом случае я знаю, что от Суллы ко мне нет тропки, да и к тебе тоже. Чтобы доказать это, я готов на все.
Когда Цезарь снова заговорил, в его голосе явно звучала усталость.
– Тогда тебе придется уехать. У меня достаточно денег, чтобы отправить тебя куда-нибудь подальше от Рима. Клодию я освобожу, и ты сможешь взять ее с собой.
Тубрук стиснул челюсти.
– А твоя мать? Кто за ней будет присматривать?
Из молодого человека словно испарилась вся страсть, оставив усталость и пустоту.
– Есть Корнелия, и я могу нанять еще одну сиделку… А что делать? Разве у нас есть выбор? Неужели ты думаешь, что я этого хочу? Ты был рядом со мной всю мою жизнь. Я не могу представить, что мы больше не будем вместе бегать вокруг поместья, но сулланцы до сих пор ищут убийцу, ты знаешь это… О боги! Дочь Помпея!.. – Юлий окаменел от ужаса, так как знак смерти навис над его домом. Хриплым шепотом он проговорил: – Они бьют вслепую. Корнелия уже в опасности!
Больше не произнеся ни слова, Цезарь бросился назад к поместью, срезав путь через узкий мост над ручьем.
Тубрук выругался и побежал за ним, не в силах сократить расстояние из-за усталых ног. Как только Юлий произнес роковые слова, старый гладиатор понял, что он прав, и его тоже охватила паника. Потерять Корнелию после всего, что он сделал, чтобы ее защитить?.. Эта мысль вызывала желание кричать от ярости, и он прибавил скорости, не обращая внимания на боль.
Корнелия спала так же плохо, как и ее муж, и когда двое мужчин вернулись в поместье, она уже была вместе с Клодией и Юлией, обсуждая с няней поездку в город.
Женщина услышала, как Цезарь зовет своих солдат, и поднялась с кушетки: ее нервозность еще более усилилась. Несмотря на моменты нежности, которые он ей подарил, это был не тот человек, что несколько лет назад оставил Рим. Его простодушие исчезло: возможно, причиной тому стали шрамы, о которых он не хочет говорить. Были минуты, когда Корнелии чудилось, что слез больше не осталось, что Сулла отнял их друг у друга.
Когда Цезарь ворвался в комнату, ее глаза широко распахнулись от удивления.
– Что случилось? – спросила Корнелия.
В ответ Юлий нахмурился, глядя на Клодию, так как теперь знал, что она в курсе секрета Тубрука, что увеличивало риск для Корнелии.
Старый гладиатор вошел следом за ним и перехватил взгляд няни; он кивнул, чтобы подтвердить то, о чем она уже догадалась.
Юлий заговорил, чувствуя облегчение от того, что жена оказалась невредима. Пока он бежал домой, то непрерывно думал о том, что вот именно сейчас к Корнелии подкрадываются убийцы.
– Я боюсь, что тебе угрожает опасность со стороны друзей Суллы. Помпей потерял дочь, потому что был близок к Марию. Мне следовало подумать об этом раньше! Эти люди хотят отомстить за смерть диктатора, они преследуют его врагов даже сейчас, надеясь, что в их сети попадет настоящий убийца. Я послал за солдатами из Перворожденного, чтобы защитить тебя, и направил гонцов к Крассу. Он наверняка станет следующей целью… Боги, так ведь и Брут тоже!.. Хотя он, по крайней мере, хорошо защищен.
Цезарь мерил шагами комнату: его грудь все еще высоко вздымалась от пробежки.
– Мне придется использовать хитрость, но этих людей нельзя оставлять в живых. Так или иначе, я должен уничтожить их союз, созданный в память Суллы. Мы не можем жить, постоянно ожидая удара в спину.
Он неожиданно повернулся и указал на управляющего, который все еще обливался потом у дверей:
– Тубрук, я хочу, чтобы ты обеспечивал безопасность моей семьи до тех пор, пока все не закончится. Если я буду в Риме, здесь нужен кто-то, кому я доверяю, чтобы позаботиться о моих женщинах.
Старый гладиатор с достоинством выпрямился. Он не станет упоминать об угрозах, прозвучавших только что, но не спросить, по какой причине молодой хозяин так резко изменил мнение, было выше его сил.
– Ты хочешь, чтобы я остался здесь?.. – произнес Тубрук.
Вопрос был задан очень многозначительным тоном, что заставило Юлия прекратить беготню по комнате.
– Да, я ошибался. Моя мать нуждается в тебе. А мне ты нужен больше, чем всегда. Кому еще я могу доверять?
Тубрук с пониманием кивнул, зная, что разговор на холме больше никогда не повторится. Человек, мечущийся по комнате, как леопард в клетке, был не из тех, кто задерживается на прошлых ошибках.
– А кто мне угрожает? – спросила Корнелия, стараясь преодолеть страх, охвативший ее.
– Ими руководит Катон и его сторонники. Возможно, Антонид. Даже отец Светония может быть членом шайки. Они или сами принимают участие, или знают о деле, – ответил Юлий.
Корнелия при имени Антонида вздрогнула. Юлий выругался, так как новая мысль поразила его:
– Я мог бы убить этого пса Суллы, я имел такую возможность! Он стоял всего в нескольких футах от меня за воротами дома Мария. Если он приложил руку к убийству дочери Помпея, мы недооцениваем его опасность. Боги, как я был слеп!..
– Ты должен встретиться с Помпеем. Он твой союзник, известно ему об этом или нет, – заметил Тубрук.
– И Красс, и твой отец Цинна тоже, – ответил Юлий, поворачиваясь к Корнелии. – Мне надо встретиться с ними со всеми.
Корнелия опять села на кушетку. Цезарь подошел к ней, опустился на одно колено и взял жену за руку.
– Я никому не позволю причинить тебе вред, обещаю. Это место станет крепостью под охраной пятидесяти человек.
Корнелия видела в его глазах желание защитить ее, но не любовь, а только долг мужа по отношению к жене.
Выдавив из себя улыбку, женщина погладила Юлия по щеке, все еще горячей от пробежки.
«Крепостью – или тюрьмой», – пришла ей в голову горькая мысль.
Когда двумя днями позже на дороге, ведущей в Рим, появились всадники, Юлий и Брут в считанные минуты подняли на ноги все поместье. Рений привел пятьдесят человек из казарм Перворожденного, и к тому времени, когда неизвестные приблизились к воротам, для обороны была собрана целая армия.
На каждой стене стояли лучники; Корнелия вместе с остальными женщинами была спрятана в комнатах, которые Цезарь предназначал именно для этой цели. Клодия унесла Юлию вниз без всяких проблем, но много драгоценного времени было потеряно с Аврелией, которая не могла понять, что происходит.
Цезарь стоял один во внутреннем дворе, наблюдая за тем, как Брут и Рений занимают свои позиции. Октавиана отослали вместе с женщинами, несмотря на его яростные протесты. Все было готово, и Юлий удовлетворенно кивнул. Поместье приготовилось к обороне.
Не вынимая из ножен меч, он поднялся по ступенькам на выступ над воротами и смотрел на всадников, остановившихся на некотором расстоянии: те, судя по всему, были весьма впечатлены демонстрацией силы на стенах. Между ними двигалась повозка, запряженная двумя лошадьми, которые, словно почувствовав общее напряжение, сделали несколько шагов и встали. Цезарь молча смотрел, как один из всадников спешился и положил в пыль кусок шелка.
Катон неуклюже выбрался на землю, аккуратно подобрав складки тоги. Дорожная пыль не коснулась их: сенатор без всякого выражения посмотрел в глаза молодому человеку и двинулся к воротам.
Чужаков было слишком мало для открытой атаки, но Юлий не желал, чтобы эти люди хотя бы даже просто находились в непосредственной близости от тех, кого он любит.
Цезарь стиснул челюсти, когда незваные гости вошли в тень ворот. Брут рассказывал ему о сыне Катона, но теперь уже ничего нельзя было изменить. Как и Марку, ему остается только смотреть, что будет дальше.
Тяжелый кулак ударил по перекладине ворот.
– Кто стучится в мой дом? – спросил Юлий, глядя Катону в глаза.
Тот невозмутимо посмотрел наверх, намереваясь исполнить все формальности. Он лучше других знал, какая борьба сейчас происходит в душе Юлия. Сенатору нельзя отказывать.
Солдат, стоявший рядом с Катоном, заговорил достаточно громко, чтобы его голос был слышен в доме:
– Сенатор Катон желает войти в дом по личному делу. Откройте ворота.
Юлий не ответил. Вместо этого он спустился во двор и быстро переговорил с Брутом и Тубруком. Защитникам стен было приказано сойти вниз, спрятаться в помещениях и ждать команды «к оружию». Остальным велели находиться поблизости.
Было довольно странно видеть, как вооруженные люди выводят из конюшен лошадей и чистят их на открытом воздухе, но Юлий не желал рисковать, поэтому открыл ворота сам, думая о том, будет ли пролита кровь в ближайшее время.
Катон прошел в ворота, слегка улыбнувшись при виде такого количества вооруженных людей во дворе.
– Ждешь войны, Цезарь? – спросил он.
– Легион должен тренироваться, сенатор. Я не хочу оказаться застигнутым врасплох, – ответил Юлий.
Он нахмурился, когда люди Катона зашли во двор вместе с сенатором. Цезарю пришлось дать разрешение на это, но он благодарил богов за свою предусмотрительность, когда приказал привести в поместье так много воинов из казарм Перворожденного. Люди Катона будут мертвы уже через секунду, если он отдаст приказ. По лицам чужаков было видно, что они это хорошо понимают. Кроме того, их лошадей тут же увели.
Катон посмотрел на Цезаря.
– Ты теперь командир Перворожденного? Я не припомню, чтобы в сенат от тебя поступала просьба об этом.
Голос сенатора звучал доброжелательно, в нем не было и намека на угрозу, однако Юлий насторожился, зная, что нельзя пропустить ни слова.
– Это еще не было сделано официально, но я уже переговорил с кем следует, – ответил он.
Вежливость требовала, чтобы Цезарь предложил сенатору сесть и поднес освежающие напитки, но он не мог заставить себя притворяться вежливым, зная, что Катон сочтет это маленьким триумфом.
Рений и Брут стояли рядом с Юлием, и Катон переводил взгляд с одного на другого, оставаясь при этом равнодушным.
– Хорошо, Юлий. Мне хотелось бы поговорить с тобой о своем сыне, – сказал он. – Я предлагал за него золото и получил отказ. Сегодня я пришел, чтобы узнать, что ты за него хочешь.
Он поднял голову, и Юлий увидел ясные, глубоко посаженные глаза. Неужели этот человек мог отдать приказ об убийстве дочери Помпея?.. Уменьшится ли опасность, исходящая от него, если он вернет Герминия отцу? Или это будет расценено как слабость, которую Катон использует потом, чтобы превратить его дом в пепел?
– Он принял присягу, сенатор…
– Разве не под воздействием силы? – перебил его Катон. – Я могу привести сюда завтра утром тысячу человек – здоровых рабов из моего имения, – чтобы они стали в ряды Перворожденного.
Неожиданно раздался громовой голос Рения:
– В легионах нет рабов, сенатор. В Перворожденном все – свободные люди!
Катон махнул рукой, давая понять, что считает этот факт не имеющим значения.
– Освободите их после того, как они дадут вашу драгоценную клятву. У меня нет сомнений, что человек вроде тебя всегда найдет выход, Рений. Ты так… изобретателен.
По мере того как сенатор говорил, в выражении его лица все больше и больше проступала злоба, и Юлий понял, что, если пойдет ему навстречу, это приведет в конечном итоге к катастрофе.
– Мой ответ – «нет», сенатор. От клятвы нельзя отказаться.
Катон какое-то время молча смотрел на него.
– Ты не оставляешь мне выбора. Если мой сын должен служить с тобой два года, то я хочу, чтобы он выжил. Мне придется прислать людей. – Он помолчал. – Освобожденных рабов, Рений. Я пришлю их, чтобы они защищали моего сына.
– Когда ты их освободишь, они могут и не захотеть делать то, что от них требуют, – возразил Рений, отвечая сенатору таким же пристальным взглядом.
– Они придут, – повторил Катон. – Несколько человек – таких же беспокойных, как и все вы.
– Они не станут охранять вашего сына, если придут, – сказал Юлий. – Я уже сказал, что не позволю этого.
– То есть ты отказываешь во всем? – спросил Катон задрожавшим от гнева голосом.
Движение во дворе прекратилось: руки солдат потянулись к мечам.
– Если так захотят боги, я верну тебе сына через два года. Это все, – твердо ответил Юлий.
– Учти, Цезарь, если он не выживет… – Катон говорил сквозь стиснутые зубы, больше не притворяясь спокойным. – Лучше прими меры, чтобы он остался цел.
Повернувшись на пятках, сенатор подал знак своим людям открыть ворота, однако их опередили солдаты Перворожденного.
Когда Катон и его люди скрылись из виду, Брут повернулся к Юлию.
– О чем ты думаешь? Сколько из «освобожденных рабов» будут шпионами? Сколько будут убийцами? Ты подумал об этом? Боги, надо найти способ его остановить!..
– Разве ты не хочешь тысячу солдат для Перворожденного? – спросил Юлий.
– Такой ценой? Нет, я скорее отдам Герминия отцу… или возьму золото. Если их будет немного, у нас еще есть возможность присмотреть за ними, но тысяча… Половине Перворожденного мы не сможем доверять. Это просто глупо.
– Ты сам понимаешь, что он прав, – вмешался Рений. – Сотня – и то больше того, что я хотел бы принять.
Цезарь посмотрел на обоих друзей. Их не было рядом, когда он рыскал по побережью в поисках римлян, когда нашел своих ветеранов в Греции.
– Мы сделаем их своими, – сказал он, стараясь не обращать внимания на сомнения.
Проспав до тех пор, пока солнце не поднялось над древним городом, Катон встал с ужасной головной болью, от которой не помогло даже горячее вино. Боль пульсировала в висках, когда он слушал Антонида, едва осмысливая сказанное им.
– Десять тысяч сестерциев – очень высокая плата даже за смерть, Антонид, – сказал сенатор.
Ему доставляло удовольствие видеть капли пота, выступившие на лбу советника, хорошо понимавшего, что, если деньги не будут заплачены, это грозит ему неминуемой смертью. Катон знал, что, заставляя ждать, он причиняет Антониду страдания, но все равно тянул время, постукивая пальцами по краю ложа.
Публичной враждебности от Помпея следовало ожидать, даже если бы убийца не вложил в руки девочки глиняный знак, как ему было приказано сделать. Катон не мог предположить, что сенатор станет действовать с холодным расчетом, но решительно. Он надеялся, что от горя тот будет вести себя неосмотрительно, позволив арестовать себя и исключить из игр в сенате. Вместо этого Помпей проявил самообладание, что говорило о нем как об опасном враге, чего Катон до сих пор не осознавал.
Сенатор вздохнул и потер подбородок. Если его ценят враги – значит, он реальная сила в Риме.
– Я бы отказал тебе в поддержке и финансах, Антонид, если бы речь шла не о судебном деле. Я нанял Руфия Сульпиция в качестве твоего адвоката.
– Я и сам могу выступить против Цезаря, сенатор. Это довольно простое дело, – ответил удивленный советник.
– Нет, я хочу, чтобы этого наглого петушка унизили. Как я смог убедиться, он достаточно молод и безрассуден, так что это будет несложно. Публичное унижение перед судьями и плебеями смоет немного свежего блеска с его должности трибуна. Мы даже можем потребовать смерти за те лишения, которые тебе пришлось перенести.
Катон закрыл глаза и потер лоб, сморщив губы.
– Это цена за моего сына, и он должен ее заплатить. Воспользуйся услугами Сульпиция. В Риме немного более умных людей, чем он. Руфий найдет юристов, которые обнаружат прецеденты… У меня нет сомнения, что этот Цезарь хорошо подготовится. Ты послал свой иск в суд?
– Нет, я ждал назначенного числа. Я отправил просьбу претору, но ответа пока не было.
– Вот поэтому, Антонид, тебе и нужен Сульпиций. Встреться с ним и поручи ему это дело. Он обеспечит рассмотрение через месяц или даже раньше. Это его работа, ты же знаешь. Дом вернется к тебе, за что, я надеюсь, ты будешь мне благодарен и признателен.
– Конечно, сенатор. А деньги?..
– Да-да, – раздраженно ответил Катон. – У тебя будут деньги и для суда, и для… других дел. А теперь дай мне отдохнуть. День предстоит долгий и утомительный.
Даже в своем собственном доме он разговаривал с осторожностью, находя удовольствие в конспирации, которая вынуждала его пользоваться услугами таких людей, как Антонид. Он знал, что многие сенаторы считают его болтуном, который ограничивается словесными перепалками со своими врагами и предпочитает резкий ответ решительным действиям. Убийства были занимательным отступлением от его обычных интриг, сенатор находил их организацию весьма увлекательным делом. Обладать возможностью указать на любого человека и велеть лишить его жизни – острое переживание даже для его пресыщенного вкуса.
Когда Антонид ушел, Катон попросил принести холодную салфетку и накрыл ею лицо.
