ГЛАВА 30
Юлий привел своих людей в казармы Перворожденного за час до рассвета. Как и сказал Брут, сами строения и тренировочные площадки впечатляли, и Цезарь тихонько присвистнул, когда проходил под аркой главных ворот, увидев грамотно размещенных часовых и укрепленные позиции.
Стражники при входе, должно быть, были предупреждены об их появлении, потому что пропустили солдат беспрепятственно. Но как только они оказались внутри и тяжелые ворота закрылись, Юлий обнаружил себя в ловушке, похожей на одну такую же – между стен в Митилене. В каждом строении, выходящем в главный двор, могли быть размещены лучники, от которых не было спасения, единственный узкий проход вел мимо щелей в стенах.
Цезарь пожал плечами и стал наблюдать, как строятся его центурии. Вскоре весь двор был заполнен солдатами, стоявшими в четком каре.
Интересно, сколько еще Брут заставит его ждать? Трудно было предположить подобное после такой длительной разлуки с лучшим другом. Мальчик, которого он знал, уже давно был бы здесь, но мужчина, командовавший остатками Перворожденного, очень изменился за время разлуки – возможно, достаточно для того, чтобы предать забвению прошлое…
Ничем не выказывая нетерпения, Юлий невозмутимо стоял рядом со своими людьми. Ему нужны казармы, а эти, по словам Тубрука, действительно были хороши. Кошелек у Красса достаточно тяжел, чтобы купить самое лучшее, что имелось в городе.
За время ожидания Цезарь решил выкупить у Красса часть казарм. Откровенно говоря, он был согласен с Тубруком, что отношения, которые предлагает богатый сенатор, в будущем могут стать помехой, не важно какими бы дружелюбными они ни казались в настоящем.
Брут вышел из главного здания вместе с Рением. Юлий с интересом посмотрел на перевязанную культю левой руки старого гладиатора, сохранявшего невозмутимое выражение лица. Марк казался рассерженным, надежды Цезаря испарились.
Брут подошел к нему и, резко остановившись, отсалютовал. Юлий ответил без колебаний. На какое-то мгновение он почувствовал боль из-за пропасти, которая возникла между ними, но потом у него сформировалось решение. Он ничем не выдаст своих чувств. Брут не из тех, чей ум он хотел бы использовать или контролировать. Так можно обращаться с врагами, а не с мальчиком, с которым много лет назад ловил воронов.
– Добро пожаловать в казармы Перворожденного, трибун, – сказал Брут.
Цезарь покачал головой, услышав официальный тон, вызвавший у него раздражение, поэтому заговорил с Рением, не обращая внимания на Марка.
– Как приятно тебя видеть, старина. Ты не мог объяснить ему, что эти люди не относятся к Перворожденному?
Рений спокойно посмотрел на трибуна, а потом ответил:
– Сейчас не время для ссор, парень. День набора в этом году уже прошел, лишних людей еще для одного легиона уже не будет. Вам надо прекратить выпячивать грудь друг перед другом и помириться.
Юлий раздраженно фыркнул:
– Бога ради, Брут, что мне теперь делать? Перворожденный не может иметь двух командиров, а мои люди поклялись в верности мне. Я собрал их по глухим деревням и сделал из них легионеров. Ты не можешь ожидать, что я передам своих солдат другому командиру после того, через что нам пришлось вместе пройти.
– Я думал… ты больше других хочешь, чтобы Перворожденный опять набрал силу.
– Как трибун я имею право набирать для тебя солдат. Я пошлю людей по всей стране. Клянусь, мы восстановим Перворожденный. Марию я должен столько же, сколько и ты, если не больше.
Брут пытливо посмотрел Цезарю в глаза, словно оценивая его искренность.
– Но ты собираешься создавать еще и свой легион? Будешь претендовать на то, чтобы в списки было включено еще одно наименование? – напряженным голосом спросил он.
Юлий колебался, а Рений прочистил горло перед тем, как заговорить. Привычка многолетнего послушания заставила их ждать.
Однорукий посмотрел Цезарю в глаза.
– Верность – редкое качество, мальчик, но Марк рисковал для тебя жизнью, когда вернул Перворожденный в списки. Люди вроде Катона выступают сейчас против него. Нет никакого конфликта. Перворожденный – твой легион, неужели ты не понимаешь? Волки могут принести новую клятву и при этом оставаться твоими солдатами.
Юлий смотрел на двух товарищей: это было похоже на взгляд в детство.
Он неохотно покачал головой и проговорил:
– Двух командиров быть не может.
Брут уставился на него.
– Ты хочешь, чтобы я присягнул тебе? И передал командование?..
– Как еще ты сможешь быть моим мечом, Марк? Но я не могу просить тебя отказаться от должности, о которой ты всегда мечтал. Это слишком.
Юлий мягко взял товарища за руку.
– Нет, – пробормотал Брут, внезапно приняв решение. – Это совсем не важно. Мы связаны старыми клятвами, и я всегда говорил, что сразу явлюсь, как только ты меня позовешь. Ты ведь зовешь меня сейчас?
Цезарь глубоко вздохнул, оценив жертву друга и чувствуя, как заколотилось в груди сердце.
– Я зову тебя, – ответил он спокойно.
Брут кивнул.
– Тогда я связываю себя с твоими Волками, и с сегодняшнего дня мы начинаем воссоздание Перворожденного.
Оставив с собой только пять человек, Юлий шел по многолюдным улицам к месту встречи, назначенной Тубруком.
Настроение у него было прекрасное. Дом дяди теперь принадлежит ему, его охраняют двадцать солдат. Что еще важнее, проблема Перворожденного тоже решена. Цезарь молча благодарил Брута и Рения за верность. И все же где-то в глубине души какая-то его часть говорила, что в конечном итоге Юлий манипулирует их любовью к нему так же хладнокровно, как это могло быть с любым врагом. Цезарь говорил себе, что другого выхода нет, но внутренний голос не успокаивался.
Недалеко от дома Мария Юлий легко нашел мастерскую Таббика. Когда он подошел ближе, его переполнило волнение. Цезарь не видел Александрию со дня своей свадьбы и сначала не решился спросить Тубрука, выжила ли она в той ужасной бойне, последовавшей за его уходом из города.
Протянув руку к двери, Юлий заколебался, почувствовав знакомую нервозность, которую всегда ощущал в ее присутствии. Он удивленно покачал головой, узнав это чувство, потом вошел в дом, оставив своих людей снаружи.
Александрия стояла в нескольких шагах от двери. Она повернулась поприветствовать нового посетителя и радостно засмеялась, увидев Цезаря. Это было простое удовольствие от встречи со старым знакомым. Шею девушки охватывало золотое ожерелье. Рядом работал Таббик.
У Юлия защемило сердце, когда он увидел девушку. С золотым украшением она, казалось, приобрела самоуважение и достоинство, которых у нее раньше не было.
– Ты прекрасно выглядишь, – сказал он, закрывая дверь.
– Это потому, что рядом со мной теперь Таббик, – просто сказала Александрия.
Мастер что-то пробормотал, оторвавшись от работы, посмотрел на человека, вошедшего в магазин, и выпрямился.
– Вы покупаете или продаете? – спросил он, снимая с шеи Александрии ожерелье.
Цезарю стало жаль, что он делает это.
– Нет, Таббик. Юлий мой старый друг, – сказала девушка.
Ювелир кивнул.
– Один из тех, кто присматривает за Октавианом?
– У него все хорошо, – сказал Юлий.
Таббик усмехнулся: ему не удалось спрятать довольную улыбку.
– Я рад этому, – сказал он спокойно и ушел куда-то в глубь мастерской вместе с ожерельем, оставив их одних.
– Ты похудел, Юлий. Неужели твоя красавица жена тебя плохо кормит? – простодушно спросила Александрия.
Цезарь засмеялся.
– Я вернулся только пару дней назад и занял старый дом Мария…
Александрия удивленно распахнула глаза.
– Быстро это у тебя получается, – сказала она. – Я думала, там живет советник Суллы.
– Так оно и было. Я обращусь в суд, чтобы официально закрепить за собой дом. Это даст возможность отстоять в городе честное имя Мария.
Улыбка исчезла с лица девушки. Александрия опустила голову и стала теребить фартук, наматывая его на пальцы.
Юлию хотелось подойти к ней, но усилием воли он заставил себя остаться на месте. Его поразило, что он почувствовал влечение к девушке, как только вошел в магазин.
Ты женатый человек, твердо говорил себе Цезарь, и тут же вспыхивал, едва она поднимала на него глаза.
– Итак, зачем ты пришел в нашу скромную маленькую мастерскую? Сомневаюсь, что для того, чтобы повидать меня.
– А почему бы и нет? Я был рад услышать, что ты выжила. Мне сообщили, что Метеллу убили.
Как это всегда бывало, в разговорах с Александрией Юлий начинал что-то мямлить, с трудом подбирая слова, и от этого злился.
Девушка повернулась к нему, сверкнув глазами.
– Я никогда бы не оставила ее, если бы знала, что она собирается сделать. Она стала жертвой – такой же, как и те люди, которых убил на улицах негодяй Сулла. Мне очень жаль, что он быстро умер. Хотелось, чтобы его смерть была долгой и мучительной…
– Я ничего не забыл, хотя в сенате, похоже, не желают вспоминать прошлое, – заметил Цезарь горько.
Они обменялись понимающими взглядами, вспоминая тех, кого потеряли; близость между ними, основанная на общей памяти, оказалась сильнее, чем можно было предположить.
– Ты заставишь их заплатить за все, Юлий? Мне непереносима мысль, что всякие твари продолжают свободно жить. Рим гораздо более грязный город, чем кажется с Форума.
– Я сделаю все, что смогу. Начну с того, что заставлю их почитать Мария, это застрянет кое у кого в горле, – ответил он серьезно.
Александрия опять ему улыбнулась.
– Боги, я так рада тебя видеть. Ко мне словно вернулось прошлое, – сказала она, и Цезарь снова почувствовал смущение.
Появившееся достоинство свободной женщины сделало Александрию почти неузнаваемой, но все-таки он понимал, что может ей доверять просто потому, что она была в его прошлой жизни. Какая-то циничная часть души Юлия подозревала, что он безнадежно наивен. Все изменилось, и Брут достаточно часто упоминал об этом.
– У меня не было возможности поблагодарить тебя за деньги, которые ты передал с Метеллой, – сказала Александрия. – Я купила долю в мастерской. Для меня это очень много значило.
Цезарь отмахнулся от ее благодарности.
– Мне хотелось помочь, – ответил он, переминаясь с ноги на ногу.
– Ты пришел в мастерскую, чтобы посмотреть, как я тут управляюсь?
– Я знаю, лучше было бы сказать, что я пришел повидать тебя по старой дружбе, но так уж случилось… – начал Цезарь.
– Знаю. Ты хотел бы купить какую-нибудь подвеску или красивую брошь для своей жены? Я могу подобрать что-нибудь подходящее к ее глазам.
Жизнерадостность Александрии контрастировала с серьезным настроением Юлия; для застенчивого юноши, которого она когда-то знала, это было нехарактерно.
– Нет, это касается суда и… Я хочу заказать бронзовые щиты в честь Мария. Чтобы на них изобразили его сражения, даже его смерть, когда пал Рим. Короче, мне хотелось бы, чтобы на щитах была рассказана история его жизни.
Александрия провела ладонью по волосам, оставив на них крошечные золотые опилки. При каждом движении они сверкали, и помимо воли Юлию опять захотелось протянуть руку и нежно их смахнуть.
Он постарался сосредоточиться, разозлившись на себя.
Александрия задумалась, потом взяла с полки грифельную доску и восковое стило.
– Они должны быть большими – наверное, фута три в диаметре, чтобы все было хорошо видно на расстоянии…
Девушка начала набрасывать эскиз, прищурив один глаз. Юлий увидел, как она убрала со лба спадавшую прядь волос. Тубрук очень хорошо о ней отзывался, а мнению этого мужчины обычно можно доверять.
– На первом должен быть его портрет. Что ты об этом думаешь?
Александрия повернула доску, и Юлий облегченно вздохнул, увидев знакомое лицо. В его чертах сохранилась сила, которую он помнил, хотя в скупых линиях содержались не более чем отголоски той мощи, что переполняла Мария.
– Это он. Я не подозревал, что ты так рисуешь…
– Таббик хорошо учит. Я могу сделать для тебя щиты, но металл будет очень дорого стоить. Мне хотелось бы заключить с тобой договор, однако речь идет о месяцах работы. Это такой заказ, который сделает мне в городе имя.
– Цена не важна. Я не сомневаюсь, что она будет справедливой, но мне щиты нужны через недели, а не через месяцы. Сенат не станет столько тянуть с судом по поводу утраченного дома Антонида. Я думаю, чем быстрее тебе удастся их сделать, тем лучше.
– Таббик!.. – крикнула девушка.
Из задней комнаты с инструментами в руках вышел что-то бормочущий ювелир. Александрия быстро объяснила ему суть дела. Юлий улыбнулся, увидев, как лицо мастера приняло заинтересованное выражение. В конце концов он кивнул.
– Я смогу наладить нормальную работу мастерской, но придется закончить заказанные броши. – Таббик задумчиво потер подбородок. – Имей в виду, это может увеличить стоимость. Нам придется снять большее помещение и еще большую кузницу. Дай-ка подумать…
Он взял еще одну грифельную доску с полки, и оба стали что-то писать и тихо разговаривать. Все это продолжалось довольно долго, Юлий терпеливо ждал. Наконец они пришли к соглашению.
Александрия повернулась к нему, в ее волосах все так же поблескивали крупинки золота.
– Я берусь за эту работу. Когда у тебя будет пара свободных часов, мы обсудим, какие сцены ты хотел бы увидеть на щитах.
– Ты знаешь, где я живу, – сказал Юлий, – и можешь в любой момент найти меня, если понадобится.
Девушка крутила в руках стило, внезапно почувствовав себя неуютно.
– Я бы предпочла, чтобы ты приходил ко мне, – сказала она, не желая объяснять, как старое поместье проверило ее силы, когда она последний раз проходила через ворота.
Юлий понял то, о чем не хотела говорить девушка.
– Я так и сделаю. Могу даже привести с собой мальчика. Тубрук говорит, он все время вспоминает о тебе и… о Таббике.
– Обязательно. Мы очень по нему скучаем. Его мать приходит в поместье, когда может, но ему, наверное, тяжело жить вдалеке от нее, – ответила Александрия.
– На мальчишку прямо-таки нет никакой управы. Несколько дней назад Тубрук поймал его, когда он скакал по полям на моей лошади.
– Он не бил Октавиана? – слишком поспешно спросила Александрия.
Юлий, улыбаясь, покачал головой:
– Он не смог бы. Хорошо, что не Рений нашел мальчика, хотя как бы он его выпорол с одной рукой, я не знаю. Скажите матери Октавиана, пусть не беспокоится о нем. Он – моей крови, и я присмотрю за ним.
– У него никогда не было отца, Юлий. Мальчик в нем нуждается больше, чем девочка.
Цезарь немного помялся, не желая брать на себя ответственность.
– С Тубруком и Рением он обязательно вырастет хорошим человеком.
– Они не одной с ним крови, Юлий, – возразила девушка, не отрывая от него взгляда, пока он смотрел в сторону.
– Хорошо! Пусть он будет рядом со мной, хотя с тех пор, как я вернулся в город, у меня не было ни минуты покоя. Я за ним присмотрю.
Александрия хитро усмехнулась.
– «Нет лучшего испытания для человеческого таланта, чем вырастить сына», – процитировала она.
Юлий вздохнул.
– Мой отец всегда так говорил, – сказал он.
– Я знаю. И он был прав. У мальчика, бегающего по улицам города, нет будущего. Никакого! Где бы сейчас был Брут, не возьми твоя семья его к себе?
– Я уже согласился, Александрия. У тебя нет необходимости говорить это еще раз.
Неожиданно она подняла руку и коснулась белого шрама, пересекающего лоб Цезаря.
– Дай мне на тебя посмотреть, – сказала девушка, подходя к нему поближе. – Счастье, что ты выжил. Поэтому твой взгляд стал совсем другим?..
Юлий пожал плечами, собираясь прекратить разговор, но потом рассказал и про сражение на «Ястребе», и про ранение в голову, потребовавшего месяцы на выздоровление, и про припадки, случающиеся с ним.
– Все изменилось за время моего отсутствия, – сказал он. – Впрочем, быть может, все осталось прежним, но зато я сам настолько сильно изменился, что просто не вижу этого. Кабера говорит, что припадки могут продолжаться всю мою жизнь – или прекратятся завтра. Никто не может знать.
Цезарь поднял левую руку и уставился на нее, но рука не дрожала.
– Я иногда думаю, что жизнь – не что иное, как боль с моментами радости, – проговорила Александрия. – Ты стал сильнее, чем прежде, Юлий, несмотря на ранение. Я нашла выход: ждать моменты счастья, несмотря на боль, а потом наслаждаться ими, не думая о будущем.
Цезарь опустил руку, внезапно почувствовав стыд за то, что так откровенно рассказывал о своих страхах. Это было не ее и не чье-то еще бремя, а только его. Он – глава семьи, римский трибун и командир Перворожденного. Странно, но он не мог получить то удовольствие, которое хотел, мечту, которая ему однажды уже была дана.
– Ты видишься с… Брутом? – спросил Юлий после паузы.
Девушка отвернулась и стала протирать инструменты на рабочем столе Таббика.
– Мы встречаемся, – ответила она.
– Я не говорил ему, что мы…
Александрия вдруг засмеялась, бросив на него взгляд через плечо:
– Лучше не надо. Между вами и так достаточно конкуренции. Не хватало еще меня.
К своему изумлению, Юлий почувствовал укол ревности. Он постарался отмахнуться от него. Александрия не принадлежит ему сейчас и, кроме нескольких моментов в прошлом, не принадлежала никогда.
– Держи его к себе поближе, Юлий. Рим гораздо опаснее, чем тебе могло показаться.
Цезарь чуть было не усмехнулся при мысли, что выжил именно для того, чтобы вернуться в город, но тот факт, что его жизнь имела для нее значение, остановил его.
– Я буду держать Марка рядом, – пообещал он.
Юлий спрыгнул с лошади, чтобы пройти пешком последние две мили до поместья.
Пока он шагал, намотав поводья на руку, в голове у него роились планы. Со времени возвращения события развивались с необыкновенной скоростью. Получение должности трибуна, захват дома Мария и командование Перворожденным, встреча с Александрией… Октавиан.
Корнелия… Она казалась ему незнакомкой. Цезарь нахмурился, чувствуя, как его буквально убаюкивает топот копыт по пыльной дороге. Память о ней помогала ему в самые трудные моменты плена. Желание вернуться к жене обладало тайной силой, которая преодолела унижения, болезни и боль. И вот теперь, когда он обрел Корнелию, она стала как будто бы другим человеком. Юлий надеялся, что со временем это чувство пройдет, но душа его все еще тосковала по жене, которую он когда-то любил, хотя она была всего в миле от этого места и ждала мужа.
Судебная тяжба нисколько не беспокоила Цезаря. У него было больше шести месяцев однообразного существования в корабельном трюме для того, чтобы придумать и отшлифовать все детали защиты Мария: если бы Антонид не дал ему такого шанса, он выиграл бы дело каким-нибудь другим способом. Юлий не мог смириться с тем, что имя его дяди позорят в городе.
Корнелия подошла к воротам встретить мужа, и он поцеловал ее. И тут ему в голову пришла запоздалая мысль, что между мужем и женой существуют еще кое-какие дела, которыми он пренебрегал две ночи после возвращения. Наверняка близость возродит любовь к Корнелии.
Усталость от путешествия тут же исчезла: Цезарь опять поцеловал жену и на сей раз не спешил оторваться от ее губ. Захваченный своими мыслями, Юлий не почувствовал, что внезапно она напряглась.
Цезарь передал поводья рабу, ожидавшему в сторонке.
– С тобой все хорошо? – прошептал он на ухо жене. Запах ее духов наполнил легкие ароматной прохладой.
Она тихо кивнула.
– Девочка спит?
Корнелия откинула голову назад, чтобы посмотреть на мужа.
– О чем ты думаешь?.. – спросила она, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие.
– Я объясню, если хочешь, – ответил он, снова целуя ее.
У Корнелии была прекрасная светлая кожа.
Они прошли в спальню.
Неожиданно Юлий почувствовал неловкость и пытался скрыть нервозность за поцелуями, между которыми они сбрасывали одежду прямо на пол. В действиях жены было что-то не так, но Цезарь списал это на долгую разлуку. Они очень недолго знали друг друга, поэтому он и не ждал, что их близость произойдет легко.
Юлий гладил жену по шее, легкими движениями касался спины, пока они сидели обнаженные друг перед другом, освещенные единственной лампой, окрашивавшей комнату в золотистый цвет.
Корнелия с трудом переносила его поцелуи: ей хотелось рыдать от горя из-за того, что в ней что-то сломалось. Она никому не говорила о том, что сделал Сулла, даже Клодии. То был позор, который она хотела забыть, прятала в глубине души и надеялась, что когда-нибудь забудет полностью. Женщина отвечала на ласки Юлия, все больше и больше приходившего в возбуждение, но не чувствовала ничего, кроме страха от воспоминаний о последнем визите к диктатору, непрошено ворвавшихся в ее память.
Она вспомнила, как слышала плач дочери из детской колыбели около кровати, когда Сулла навалился на нее, и слезы медленно полились из глаз, потому что его жестокость со страшной силой сейчас ранила ее душу.
– Я не могу, Гай, – сказала Корнелия срывающимся голосом.
– Что с тобой?.. – воскликнул Юлий, шокированный слезами жены.
Корнелия упала на колени перед мужем, и он обнял ее, крепко прижав к себе, пока женщину сотрясали рыдания.
– Тебя кто-нибудь обидел? – прошептал он, и его грудь заполнила ужасающая пустота.
Сначала Корнелия не могла ему ответить, но потом все-таки шепотом заговорила, устало закрыв глаза. Еще не самое страшное, а только начало, ее беременность, бессильный гнев от мысли, что никто в Риме не может остановить Суллу.
Огромная печаль навалилась на Юлия, слезы злости и разочарования выступили на глазах при мысли о том, что ей пришлось пережить. Он постарался взять себя в руки и сильно прикусил губу, чтобы не задавать бессмысленные, глупые вопросы, которые не приведут ни к чему, кроме еще больших страданий. Для Цезаря сейчас ничего не имело значения, он хотел только обнимать жену до тех пор, пока рыдания не затихнут, перейдя в тихие всхлипывания.
– Сулла уже мертв и больше никогда не сможет причинить тебе вред, – прошептал он.
Юлий рассказывал жене, как ее любовь помогла ему сохранить мужество, чтобы не сойти с ума в темном трюме, как горд он был на свадьбе, как много она значила в его жизни… Его слезы высохли одновременно с ее слезами: когда луна на рассвете растаяла в небе, они уснули, но спали друг от друга отдельно.
