ГЛАВА 32
Суд начался, когда небо на востоке Рима только начало светлеть. Ложный рассвет, который будит рабочих и отправляет спать воров и проституток…
Место на Форуме, выделенное для официальных процедур, с ночи было освещено факелами, а на границе, отделенной шеренгой солдат из городских казарм, собралась большая толпа. По прямому приказу претора, наблюдавшего за ходом процесса, их вызвали, чтобы обеспечить порядок в случае непопулярного вердикта суда, который мог бы спровоцировать толпу на попытку бунта.
Скамьи с обеих сторон были также переполнены, что являлось необычным для такого незначительного дела. Многие люди, которых Цезарь знал по сенату, пришли послушать – это помимо тех, кого он и Антонид пригласили специально. Его семья осталась в поместье за пределами Рима. Корнелию и его дочь защищали воины Перворожденного, и еще Юлий не хотел, чтобы Тубрук находился где-нибудь около Антонида или сенаторов, несмотря на уверенность, что его никто не сможет узнать.
Цезарь взглядом нашел Брута во втором ряду. Тот сидел рядом с женщиной. Та подняла голову, чтобы посмотреть на него. Было что-то беспокоящее в ее холодном оценивающем взгляде. Юлия удивило, как женщине удавалось держаться обособленно от толпы, окружающей ее, словно она сидела отдельно от всех остальных. Через какое-то время незнакомка медленно откинулась на спинку скамьи, все еще не отпуская Юлия взглядом. Ее волосы были распущены, и, прежде чем Цезарь решил, что надо усилием воли прервать безмолвный контакт, женщина подняла руку, чтобы заправить локон, упавший на лицо.
Заставив себя расслабиться и сконцентрироваться, Юлий глубоко вздохнул, потом решил мысленно пройтись по всем пунктам тяжбы. Адвокаты подготовили их в течение нескольких недель после того, как суд принял официальное заявление к рассмотрению. Если дело будет рассматриваться справедливо, у него прекрасные шансы выиграть, но, если же хотя бы одному из трех судей заплатили враги, процесс может превратиться в фарс.
Цезарь оглядел толпу: всем было безразлично, что именно поставлено на карту. Люди пришли развлечься красноречием, приветствовать или освистать удачные или провальные моменты дебатов. Юлий надеялся, что многие пришли из-за слухов, которые по его просьбе распространили юристы, что этот суд – не что иное, как процесс в защиту Мария. Среди толпы было много плебеев, продавцов печеной рыбы и свежего хлеба, получивших немалую прибыль, потому что люди долго и терпеливо ждали, когда явятся судьи и претор.
Цезарь опять посмотрел на щиты, которые Александрия успела закончить, и заметил, что многие люди вытягивают шеи, чтобы тоже их увидеть. Они показывали на них пальцами и переговаривались между собой. Только Александрия, Таббик и он сам знали, что находится под толстым слоем ткани. Юлий почувствовал волнение из-за ответственности, которую они взяли на себя.
За его спиной трое нанятых им юристов еще раз просматривали свои записи, склонив головы и тихо переговариваясь. Нанять Квинта Сцеволу, чтобы тот помог ему подготовиться к суду, стоило Юлию два таланта золота, но в Риме было немного людей с лучшей профессиональной репутацией. Столько денег ушло на то, чтобы уговорить его отказаться от мысли уйти в отставку. Несмотря на суставы, изуродованные артритом, ум, светившийся в глазах с тяжелыми веками, оказался очень острым, как Юлию и говорили. Он наблюдал, как Квинт быстро делает какие-то пометки.
Когда Сцевола, задумавшись, поднял голову, их взгляды встретились.
– Нервничаешь? – спросил Квинт, махнув свитком папируса в сторону толпы.
– Немного, – признался Юлий. – Слишком многое поставлено на карту.
– Помни о цене дома. Ты все время упускаешь этот момент.
– Я помню, Квинт. Мы достаточно об этом говорили, – ответил Цезарь.
Пожилой адвокат все больше нравился ему, хотя Квинта не волновало ничего, кроме законов. Ради шутки в первую неделю подготовки к процессу Юлий спросил, что бы сделал Сцевола, если бы один из его сыновей поджег дом в городе. После продолжительных размышлений тот ответил, что не смог бы вести дело, так как закон запрещает вызывать самого себя в качестве свидетеля.
Квинт с очень серьезным выражением лица вложил в руки клиента записи.
– Не бойся консультироваться со мной. Они попытаются заставить говорить, не подумав. Если почувствуешь, что не хватает аргументов, обратись ко мне, я постараюсь помочь. Помнишь отрывок из «Двенадцати таблиц»?
Юлий поморщился.
– То, что мы выучили еще детьми? Да, помню.
Квинт саркастически усмехнулся.
– Может, стоит повторить, чтобы быть уверенным? – непреклонно заметил он.
Юлий открыл рот, чтобы ответить, однако легкий шум в толпе помешал ему.
– Это… судьи и претор, – прошептал один из помощников Сцеволы. – Опоздали всего на час.
Юлий проследил за его взглядом и увидел группу людей, выходивших из здания сената, где они готовились к суду.
Толпа замолчала, когда четыре человека в сопровождении стражников медленно прошли к месту, где должен был состояться суд. Цезарь внимательно вглядывался в их лица. Претора он не знал. Это был невысокий человек с красным лицом и лысой макушкой. Он шел с опущенной головой, словно читая молитву, потом занял свое место на высокой платформе, специально предназначенной для суда. Юлий видел, как претор кивнул центуриону и подал знак судьям, чтобы те заняли свои места рядом с ним.
Вот эти люди были достаточно знакомы Цезарю, и он вздохнул с облегчением – никто из них не принадлежал к фракциям сената. Больше всего Юлий боялся, что судьи будут из сторонников Катона. Его удивило, когда один из них неожиданно улыбнулся ему.
Народный трибун занял место последним, как самый старший из судей. Толпа радостными криками приветствовала своего представителя, и он поднял руку в ответ. Трибуна звали Сервий Пелла: это все, что Юлий о нем знал. У него были седые волосы и близко посаженные глаза, казавшиеся черными в тусклом свете факелов. Цезарь мельком пожалел, что не успел встретиться с этим человеком на одном из заседаний сената, но он отогнал эту мысль прочь. Если его унизят, он потеряет не только дом, который принадлежал Марию, но и значительную часть своего влияния в сенате и в городе. Он не мог сожалеть о тех усилиях, которые предпринял в процессе подготовки к суду. В конце концов Марий заслуживал большего.
Юлий посмотрел туда, где сидел Катон, и встретился с тяжелым взглядом сенатора. Как всегда, рядом с ним сидели Бибилий и Катал. Возле Светония находился его отец. К их лицам словно приклеились высокомерные, презрительные улыбки. Выражения лиц были настолько похожи, что, даже не зная этих людей, можно было с уверенностью предположить: они родственники.
Цезарь отвернулся, предпочитая не демонстрировать гнев, который горел в его душе после того, что ему рассказала Корнелия. Сторонники Катона в свое время познают страх, когда он сломает все опоры их влияния, одну за другой.
Квинт похлопал Юлия по плечу и сел вместе со своими помощниками. Толпа придвинулась ближе и зашепталась, почувствовав, что процесс вот-вот начнется. Цезарь опять посмотрел на щиты, проверяя, достаточно ли плотна ткань.
Медленно встал претор, разглаживая руками складки тоги. Он жестом приказал погасить факелы, и все присутствующие ждали, пока один за другим их не затушили. Теперь только серый рассвет освещал Форум.
– Высокий суд приступает к работе на девяносто четвертый день консульского года. Давайте выполним формальности. Я прошу всех присутствующих перед лицом богов говорить только правду – под угрозой изгнания из Рима. Если кто-то произнесет слово лжи, ему будет отказано в огне, соли и воде, он будет выслан навечно, без права возвращения, в соответствии с действующим ныне эдиктом.
Претор сделал паузу, посмотрев сначала на Антонида, потом на Юлия. Оба опустили головы, чтобы показать, что все поняли, и претор продолжил. Его резкий голос пронзительно звучал над притихшими рядами.
– Кто является истцом в данном деле?
Антонид выступил вперед.
– Я, претор. Советник Антонид Север Серторий. Я протестую против незаконного захвата своей собственности.
– Кто будет выступать от твоего имени?
– Руфий Сульпиций – мой адвокат, – ответил Антонид.
Его слова вызвали взволнованный шум в толпе, и претору пришлось бросить в ее сторону строгий взгляд.
– Ответчик, выйди вперед, – громко приказал он.
Юлий сошел с платформы, на которой стояли щиты, и встал напротив Антонида.
– Я, Гай Юлий Цезарь, ответчик в этом суде. Я требую права на собственность. За себя буду выступать я сам.
– Есть ли у тебя здесь и сейчас часть собственности, которая послужит символом доказательства?
– Да, претор, – ответил Юлий.
Он повернулся к ряду задрапированных щитов и быстро сдернул покрывало, открыв взору суда один из них. Толпа ахнула, затем последовал одобрительный шепот.
Щит получился как раз таким, как ждал Цезарь. Александрия постаралась на славу, надеясь, что перед судом и сенатом она в один день сделает себе имя.
Щит обрамляла бронзовая чеканка, но все внимание было привлечено к лицу главной фигуры – Мария. Одобрительные крики из толпы раздались громче: люди хотели показать свою симпатию мертвому полководцу.
Антонид что-то яростно прошипел своему адвокату. Тот встал и откашлялся, чтобы обратить на себя внимание суда. Шум становился слишком громким, и претор подал знак центуриону охраны суда. Один из солдат вышел вперед и наполовину вынул из ножен меч – толпа затихла. Руфий – костлявый хищник, одетый в темные одежды, – с усмешкой указал на щиты.
– Достопочтенный претор. Мой клиент настаивает, что это… доказательство не имеет никакого отношения к вопросу о доме. Это нельзя назвать символом, поскольку данное изделие не является частью собственности.
– Я знаю законы, Руфий. Не надо учить меня, – резко ответил претор и повернулся к Юлию. – Ты можешь ответить?
– Это правда, что, пока Антонид незаконно владел домом Мария, такие щиты не висели на стенах, но они были повешены сегодня утром и являются не чем иным, как символом спорной собственности. Я могу представить доказательства, – спокойно сказал Юлий.
Претор кивнул.
– В этом нет необходимости, Цезарь. Я даю согласие на то, чтобы щиты рассматривались в качестве символа оспариваемой собственности.
Он нахмурился, когда из толпы донесся одобрительный шум, и сделал движение, чтобы подать еще один знак стражникам, что сразу утихомирило людей, которым было хорошо известно: лучше не испытывать терпение претора.
– Истец и ответчик, приблизьтесь к символу и завершите церемонию спора, – громко возвестил он.
Антонид вышел вперед с тонким копьем в руке. Юлий поднялся на платформу следом за ним с абсолютно невозмутимым выражением на лице.
Цезарь коснулся своим копьем маленького металлического кольца на щите, потом отступил назад. Антонид проделал то же самое, поджав губы, потому что из толпы послышались насмешки. Потом он повернулся к Юлию спиной и вернулся на свое место рядом с Руфием. Тот стоял, скрестив руки, совершенно спокойный и нисколько не взволнованный происходящим.
– На рассмотрение суда выдвинута спорная собственность. Мы можем начинать, – объявил претор, устраиваясь поудобнее.
Его участие в процедуре было закончено, пока не придет время завершить процесс. Трое судей встали и поклонились ему: один из них откашлялся.
– Адвокат истца выступает первым, – сказал судья Антониду.
Руфий отдал легкий поклон и вышел на три шага вперед, чтобы все хорошо видели его.
– Претор, судьи, сенаторы, – начал он. – Дело простое, хотя наказание, предусмотренное законом, может быть очень суровым. Пять недель назад ответчик привел в город вооруженных солдат для осуществления насилия. Подобное преступление наказывается смертью или ссылкой. Мало того, ответчик использовал своих людей, чтобы ворваться в дом истца, советника Антонида. Последнее наказуется простой поркой, но после смертной казни она может показаться излишней жестокостью.
Он немного помедлил. По скамьям пронеслась волна сдержанного смеха. Стоящая толпа безмолвствовала.
– Грубая сила была применена к слугам и стражникам дома, а когда вернулся хозяин, ему теми же солдатами было запрещено входить в его собственный дом.
Руфий снова сделал паузу.
– Мой клиент не мстительный человек, однако преступления, совершенные против него, многочисленны и очень серьезны. Как его адвокат, я прошу у суда самого сурового наказания. Смерть от меча – единственно возможный ответ на подобное неуважение к римским законам.
С того места, где сидели Катон и его сторонники, раздалось несколько вежливых хлопков. Руфий коротко кивнул в их сторону и сел. Горящие от возбуждения глаза выдавали полное отсутствие спокойствия, на которое он претендовал.
– А теперь очередь ответчика, – объявил судья.
Было непонятно, тронули его слова Руфия или нет.
Юлий вышел вперед, чувствуя, как засосало под ложечкой. Он и раньше знал, что враги могут потребовать смертной казни, но услышать это в суде оказалось нелегким испытанием.
– Претор, судьи, сенаторы, – громко заговорил Цезарь, чтобы было слышно и толпе.
Народу это понравилось, но претор нахмурился. Юлий принял его настрой во внимание. Инстинктивно он чувствовал, что защита чести Мария больше обращена к людям, страдавшим под гнетом Суллы, чем к молчаливым судьям, однако заигрывание с плебсом было опасно тем, что Цезарь мог настроить суд против себя в этом деле. Следует быть осмотрительнее.
– Этому делу гораздо больше, чем пять недель, – начал он. – Оно началось однажды ночью три года назад, когда город оказался на грани гражданской войны. Марий был назначен консулом Рима, и его легион охранял город от атак…
– Я прошу суд заставить ответчика прекратить бессвязное бормотание, – перебил его Руфий, встав со своего места. – Дело касается владения домом, а не исторических фактов.
Судьи посовещались какое-то время, потом один из них встал.
– Не перебивай, Руфий. Ответчик имеет право представить дело так, как он считает правильным, – сказал он.
Адвокат замолчал и сел.
– Спасибо, – произнес Юлий. – Как вам хорошо известно, Марий был моим дядей. Он взял на себя защиту города, когда Сулла отправился в Грецию, чтобы нанести поражение Митридату, с чем он, надо отметить, не справился…
В толпе раздались смешки, но сразу воцарилась тишина, едва претор бросил строгий взгляд в ее сторону. Юлий продолжал:
– Марий был уверен, что Сулла вернется в город с целью присвоения власти. Чтобы это предотвратить, он укрепил стены Рима и подготовил своих людей к отражению нападения. Если бы Сулла подошел к городу, не имея тайных намерений, ему было бы позволено снова занять свой консульский пост, и мир в городе остался бы незыблемым. Вместо этого он послал убийц, напавших на Мария в темноте с целью трусливого убийства. Люди Суллы открыли ворота и позволили своему хозяину войти в Рим. Я думаю, это был первый за триста лет вооруженный захват города…
Цезарь остановился на секунду, чтобы перевести дыхание, и посмотрел на судей, пытаясь определить их реакцию на свои слова, но те сидели неподвижно, ничем не выдавая своих эмоций.
– Мой дядя был убит кинжалом, убит рукой Суллы, и, хотя его легион храбро сражался, солдаты тоже пали от рук захватчиков…
– Это уже слишком! – закричал Руфий, вскакивая с места. – Он чернит имя горячо любимого правителя Рима при полном попустительстве суда! Я должен просить вас наказать его за безрассудство!
Один из судей наклонился к Юлию.
– Ты испытываешь наше терпение, Цезарь. Если дело обернется против тебя, можешь быть уверен, что суд учтет неуважение к себе, когда дойдет до приговора. Ты понимаешь это?
Юлий кивнул, почувствовав, как у него пересохло в горле.
– Да, понимаю. Но слова должны быть сказаны, – ответил он.
Судья пожал плечами.
– Это твоя голова, – пробормотал он.
Цезарь судорожно вздохнул, прежде чем заговорить снова.
– Все остальное вам уже известно. Как победитель, Сулла присвоил себе звание диктатора. Я не буду говорить об этом периоде в истории города…
Судья резко кивнул, а Юлий продолжил:
– Хотя Сулла незаконно захватил Рим, Мария объявили предателем, и его собственность продали с молотка. Дом был выставлен на аукцион и куплен истцом, то есть Антонидом. Легион Мария был разбит, а имена легионеров вычеркнуты из списков сената.
Цезарь замолчал, склонив голову, словно стыдясь такого поступка. Среди сенаторов поднялся легкий шум: они перешептывались, обмениваясь мнениями.
Юлий поднял голову, и его голос разнесся над судом и толпой.
– Мое дело состоит из трех пунктов. Начнем с того, что Перворожденный снова внесен в списки. А если легион себя ничем не запятнал, как можно называть предателем его командира?.. Во-вторых, если Марий был несправедливо наказан, значит, его собственность должна перейти к оставшимся наследникам, то есть ко мне. И последнее: прошу мои действия по возвращению дома, украденного ворами, извинить, их оправданием может послужить несчастная судьба Мария. Большое преступление было совершено, но не мной, а против меня.
Из толпы донеслись одобрительные крики, и стражники опять угрожающе взялись за рукояти мечей.
Судьи посовещались, потом один из них сделал знак Руфию, что он может ответить.
Адвокат встал, тяжело дыша.
– Попытки Цезаря запутать дело бессмысленны, закон ясно видит все факты. Я уверен, что судьям доставил удовольствие экскурс в историю, как и мне самому, но, полагаю, всем понятно, что подобная интерпретация дела окрашена наличием родственных отношений ответчика с небезызвестным лицом… Мне, конечно, доставило бы удовольствие оспорить иллюзию, представленную как факт, но лучше я буду руководствоваться принципами законности и не стану терять время на фантазии ответчика.
Руфий посмотрел на Юлия и дружески улыбнулся ему, чтобы все могли увидеть, что он прощает молодому человеку его глупость.
– На абсолютно законном аукционе, как уже было сказано, мой клиент купил дом. Его имя стоит на всех документах, в том числе и на купчей. Использовать вооруженных солдат, чтобы украсть чужую собственность, – это возвращение к использованию силы в решении споров. У меня нет сомнений, что все заметили касание этого замечательного щита копьями в начале суда. Напоминаю, что символический акт борьбы выглядит именно так. В Риме мы не вынимаем мечи в качестве окончательного аргумента в споре, а предоставляем решение закону.
Адвокат снова улыбнулся.
– Я сочувствую доводам, которые приводил молодой Цезарь, но они не способны пролить ни малейшего света на это дело. Уверен, ему хотелось бы пойти еще дальше и обратиться к истории дома вплоть до закладки фундамента, но в таком раздувании дела нет необходимости. Я могу повторить свои слова насчет самого сурового наказания, хотя и сожалею, что Рим может потерять столь пылкого молодого трибуна…
Весь облик Руфия выражал глубокую печаль по поводу грядущего сурового наказания, когда он занял свое место и заговорил о чем-то с Антонидом, смотревшим на Юлия прищуренными глазами.
Цезарь снова поднялся с места.
– Так как почтенный Руфий ссылается на документы и купчую, я думаю, он принес их в суд для изучения, – сказал он.
Судьи посмотрели на Руфия: тот саркастически усмехнулся.
– Если бы собственность была лошадью или рабом, несомненно, я представил бы вам купчую. К несчастью, это дом, внезапно захваченный вооруженными людьми. Документы остались внутри, и Цезарю это хорошо известно.
Судья, постоянно говоривший за своих коллег, хмуро посмотрел на Юлия.
– Эти документы у тебя? – спросил он.
– Клянусь, у меня их нет, – ответил Юлий. – В доме Мария нет и следа купчей.
Цезарь опять сел. Поскольку прошлой ночью по совету Квинта он сжег все бумаги, его совесть была чиста: не прозвучало ни слова лжи.
– Итак, ни одной из сторон не могут быть представлены никакие документы на собственность? – спокойно продолжил судья.
Юлий покачал головой. Руфий повторил это движение, хотя его лицо сморщилось в гримасе раздражения. Он опять встал и обратился к судье:
– Мой клиент предполагал, что эти важные документы могут исчезнуть до суда, – сказал он с едва скрываемой насмешливой улыбкой, предназначенной Юлию. – Поэтому мы пригласили свидетеля, который присутствовал на аукционе и может подтвердить законность покупки советника Антонида.
Свидетель встал со стула. Цезарь узнал его: это был один из тех, кто сидел рядом с Катоном в здании сената – сутулый, тщедушный человек, постоянно убирающий со лба прядь жидких волос.
– Я, Публий Тенелия, подтверждаю законность сделки.
– Могу я задать вопрос этому человеку? – спросил Юлий и, получив разрешение, вышел вперед.
– Ты присутствовал на аукционе? – задал он вопрос.
– Да. Я был там с начала до конца.
– Ты видел, что купчая была подписана Антонидом?
Человек заколебался, прежде чем ответить.
– Я видел, – сказал он.
Однако глаза у него бегали, и Юлий понял, что Тенелия где-то врет.
– Значит, ты видел документ лишь мельком? – настаивал он.
– Нет, я видел его отчетливо, – более уверенно ответил свидетель.
– Какую сумму заплатил истец?
За спиной мужчины Руфий улыбнулся этой уловке. Она не должна была сработать, потому что свидетеля тщательно подготовили к таким вопросам.
– Тысячу сестерциев, – триумфально ответил мужчина.
Но его улыбка тут же погасла, потому что из толпы неожиданно посыпался град насмешек.
Многие на скамьях повернулись к плебеям и, к своему удивлению, увидели, что пока шел суд, улицы заполнились людьми. Каждый свободный пятачок был занят, и на самом Форуме не осталось места от набившихся зрителей.
Судьи стали переглядываться, а претор поджал в тревоге губы. Наличие такой большой толпы могло спровоцировать беспорядки, и он решил послать гонца в казармы, чтобы оттуда прислали еще солдат.
Когда толпа успокоилась, Юлий продолжил:
– Готовясь к этому делу, я оценил дом, уважаемые судьи. Если бы он продавался сегодня утром, покупателю пришлось бы заплатить около миллиона сестерциев, но уж никак не тысячу. Я прочитаю отрывок из «Двенадцати таблиц», проливающий свет на это дело.
Когда он приготовился процитировать отрывок из древнего манускрипта, Руфий картинно поднял глаза к небу, а свидетель, которого еще не отпустили, стал беспокойно топтаться на месте.
– Собственность не может быть продана, если не проведена оценка, – громко сказал Юлий.
Толпа встретила это заявление с восторгом.
– Тысяча сестерциев за имущество, стоящее миллион? Разве можно это назвать оценкой? Если нет даже купчей, чтобы доказать факт приобретения, то никак нельзя сказать, что сделка была совершена законным путем!..
Руфий медленно поднялся со своего места.
– Цезарь хочет нас убедить, что в «Таблицах» запрещена практически любая торговая сделка… – начал он. В толпе засвистели, и претор послал в казармы еще одного гонца. – Снова хочу повторить, что Цезарь пытается запутать суд бесполезными инсинуациями. Свидетель доказал, что покупка действительно имела место… Сумма не имеет никакого значения. Мой клиент – практичный человек.
Он сел на место, пряча раздражение. Нельзя было позволить, чтобы сделка выглядела обычной наградой Суллы своему приспешнику, хотя Цезарь уже дал это всем понять. Конечно же, в толпе Антонида знали, и на него обратилось немало злых взглядов, от чего он весь съежился.
– Более того, – продолжал Юлий, так как Руфий молчал. – Коль скоро факт заниженной цены дома был подтвержден собственным свидетелем Антонида, я хочу привлечь внимание суда к другому моменту. Если вердикт суда признает меня законным наследником дома, я потребую арендную плату за два года пользования им истцом Антонидом. Обычная цена за поместье такого размера – тридцать тысяч сестерциев, которые я добавляю к своим требованиям. Это деньги, потерянные моей семьей за указанный срок.
– Что?! Как ты смеешь?.. – гневно воскликнул Антонид, вскакивая с места.
Руфий силой усадил его обратно, что-то настойчиво шепча на ухо.
Когда Антонид успокоился, адвокат обратился к судьям:
– Ответчик публично высказывает презрение к оппоненту, уважаемые судьи, провоцируя моего клиента. Дом был пуст, когда истец заключил законную сделку и купил его. Ни о какой арендной плате не может быть и речи!
– Моя семья предпочла держать его пустым, это было их право. Тем не менее деньги могли быть заработаны для меня, но не для арендатора, которого вы представляете, – парировал Юлий.
Судья кашлянул, потом наклонился к двум своим коллегам, чтобы посовещаться.
После минутного обмена мнениями он сказал:
– Дело кажется достаточно ясным. Есть ли у вас еще что сказать, прежде чем мы удалимся на совещание?
Юлий напрягся, но все, что он хотел сообщить, было уже произнесено. Его взгляд остановился на все еще закрытых тканью щитах, однако Цезарь преодолел желание открыть их на обозрение толпе, догадываясь, что судьи сочтут это дешевым представлением.
Юлий не знал, каким будет вердикт: когда же он повернулся к Квинту, тот безучастно пожал плечами.
– У меня все, – сказал Цезарь.
Толпа приветствовала его и осыпала насмешками Руфия, который тоже закончил свое выступление.
Трое судей поднялись с мест, поклонились претору и отправились в здание сената, где они должны были вынести окончательное решение. Дополнительная группа солдат, вызванная из казарм, вооруженная мечами, расчистила им дорогу.
Когда судьи ушли, претор встал и обратился к толпе, напрягая голос, чтобы было слышно всем:
– Когда вернутся судьи, беспорядков быть не должно, каким бы ни оказалось решение. Любые враждебные действия будут быстро и строго наказаны. Вы мирно разойдетесь. Любой, кто ослушается, пожалеет об этом.
Претор сел, не обращая внимания на злобные взгляды, которые бросали на него жители Рима.
Тишина продолжалась не более нескольких секунд, а потом одинокий голос крикнул:
– Марий!..
К нему тут же присоединились те, кто стоял рядом: через несколько мгновений уже вся толпа топала и скандировала имя победителя кимвров и тевтонов, а собравшиеся сенаторы нервно озирались, внезапно осознав, что их отделяет от сборища разбушевавшихся плебеев только лишь жидкая шеренга солдат.
Юлий решил, что настал самый подходящий момент снять покрывала с остальных работ Александрии. Он нашел ее взглядом среди зрителей на скамьях и сдернул покрывало с одного из щитов, увидев взволнованную улыбку девушки.
Толпа взорвалась радостным криком – люди увидели три скрещенные стрелы Перворожденного, любимого легиона Мария. Брут встал и тоже принялся кричать: сидевшие рядом с ним люди последовали его примеру.
Претор резко приказал что-то Юлию, но тот ничего не расслышал сквозь рев неуправляемой толпы.
Цезарь переходил от одного щита к другому, снимая покрывала. С каждым его шагом крики людей становились все громче: тот, кому были видны изображения на щитах, передавал остальным описание в деталях. В неистовом восторге в воздух взметались кулаки. Перед людьми вставали сцены из жизни Мария: сражения в Африке, триумфальное шествие по улицам Рима, гордая поза на городской стене…
Юлий выдержал драматическую паузу и подошел к последнему щиту. Толпа успокоилась, как будто ей был подан условный знак. Последнее покрывало было снято. Оно сияло в утреннем свете гладкой поверхностью: изображения не было.
В полной тишине Цезарь крикнул:
– Граждане Рима, мы оставили последний щит для того, чтобы изобразить сегодняшний день!..
Ответом ему был такой взрыв восторга, что претор вскочил и что-то прокричал стражникам. Пространство между толпой и судом было увеличено с помощью солдат, отогнавших людей назад. Они беспорядочно отступали, выкрикивая оскорбления в адрес Антонида. Снова зазвучало имя Мария; казалось, весь город скандирует имя славного полководца.
Корнелия видела, как в сумеречном свете Тубрук наклонился к Клодии и поцеловал ее. Так нежно, что на это больно было смотреть, но она не могла отвести взгляда.
Женщина пряталась за темным окном, чувствуя себя еще более одинокой, чем обычно. Клодия попросит свободы, сомнений в этом нет, и тогда у нее совсем никого не останется…
Корнелия горько улыбнулась, пытаясь восстановить в памяти моменты нежности, случавшиеся в ее семейной жизни. У них все было по-другому. У Юлия так много энергии, что кажется, будто он может взять весь Рим в свои руки… но только не ради нее. Корнелия помнила слова, которые он произносил, когда еще был жив Марий. Ей приходилось закрывать мужу рот рукой, чтобы не позволить слугам отца услышать, о чем они говорят. Тогда в нем было столько жизнерадостности! Теперь рядом с ней незнакомец.
Раз или два Корнелия внезапно замечала в его глазах былой огонь, когда Цезарь смотрел на нее, но он тут же угасал, как только она успевала это понять. Бывало, женщина собирала все свое мужество, чтобы потребовать от мужа любви, чтобы разбить лед, появившийся между ними. Ей хотелось этого, она желала Юлия, но каждый раз воспоминание о похотливых руках Суллы принимало решение за нее, и Корнелия продолжала спать одна, мучимая ночными кошмарами.
Сулла мертв, говорила она себе, но видела перед собой лицо диктатора, и иногда ей казалось, что дуновение ветра приносило его запах. Ужас заставлял несчастную заворачиваться в одеяло, чтобы отгородиться от остального мира.
Тубрук обнял Клодию, и она положила голову ему на плечо, что-то шепча на ухо. Время от времени Корнелия слышала ее приглушенный смех и завидовала им. Она не сможет отказать Клодии, если та попросит свободы, хотя мысль о том, что жена Цезаря превратится в соломенную вдову, пока муж добивается побед над врагами и занимается своим легионом, была невыносима.
Корнелия видела раньше этих отвратительных матрон с нянями для их детей и рабами, которые работают по дому. Они проводили время, покупая дорогие ткани или организовывая различные общества в своем кругу, который Клодия всегда высмеивала. Как эти двое могут ее пожалеть, если думают только о собственном будущем счастливом браке?
Корнелия сердито вытерла глаза. Ей слишком мало лет, чтобы горевать, сказала она себе. Если понадобится год, чтобы выздороветь, значит, она будет ждать. Хотя Юлий и изменился в плену, все равно это тот самый молодой человек, которого она знала. Тот, кто рисковал жизнью из-за гнева ее отца и все равно приходил к ней в комнату по скользкой крыше. Если она сможет сохранить того человека в памяти, значит, сумеет опять поговорить с ним, и он вспомнит ту девушку, которую когда-то любил. Возможно, беседа не перерастет в ссору, и они не оставят друг друга в одиночестве…
Во внутреннем дворе мелькнула тень, и Корнелия подняла голову, чтобы посмотреть, кто бы это мог быть. Возможно, один из солдат, осуществляющий обход территории, подумала женщина, но тут же невольно улыбнулась. Это оказался Октавиан, подсматривающий за влюбленными. Если она его окликнет, будет нарушен момент уединения Тубрука и Клодии. Оставалось надеяться, что у Октавиана хватит здравого смысла не подходить к ним слишком близко.
Юлий тоже вырос внутри этих стен и однажды был так же очарован любовью, как Октавиан.
Корнелия наблюдала, как мальчик крадется вдоль водосточного желоба, глядя на Тубрука. Пара опять поцеловалась: старый солдат нагнулся к земле и, усмехаясь, стал что-то там искать. Когда Тубрук нашел, что хотел, Корнелия увидела, как он отвел назад руку, а потом сильным движением бросил камешек туда, где прятался Октавиан.
– Иди спать, – сказал он мальчику.
Корнелия улыбнулась и отошла от окна, решив воспользоваться дельным советом.
– Двери сената открываются!.. – услышал Юлий голос Квинта.
Он повернулся и увидел выходящих из здания судей.
– Довольно быстро управились, – заметил один из помощников.
Адвокат кивнул.
– Быстро – не значит хорошо, особенно в делах, касающихся собственности, – пробормотал он зловеще.
Цезарь похолодел от внезапного предчувствия. Все ли он сделал правильно? Если решение будет принято не в его пользу, а судьи согласятся с предложением вынести самый суровый приговор, он будет мертв еще до заката. Юлий слышал звук их шагов, словно они отмеряли последние мгновения его жизни. Он почувствовал, как по спине под тогой заструился холодный пот.
Вместе со всеми присутствующими Цезарь встал. Солдаты, сопровождавшие судей от здания сената, заняли свои места во второй линии охранения между судом и толпой, не снимая рук с рукоятей мечей.
У Юлия защемило сердце. Если они ждали беспорядков, значит, судьи предупредили их о своем вердикте…
Трое судей с достоинством прошли к своим местам. Цезарь отчаянно пытался поймать их взгляды и догадаться, что его ждет. Но ему это не удалось. Толпа молчала: напряжение возрастало с каждой секундой.
Судья, который на протяжении всей процедуры говорил от имени остальных, с суровым выражением лица заговорил.
– Вот наш вердикт, Рим, – провозгласил он. – Мы искали правду и говорим от имени закона…
Юлий затаил дыхание. Воцарившаяся тишина казалась почти болезненной после криков и смеха, заполнявших Форум до этого момента.
– Я решаю в пользу истца Антонида, – произнес первый судья, вжимая голову в плечи.
Толпа заревела от гнева, но тут же все стихло, когда поднялся второй.
– Я также решаю в пользу Антонида. – сказал он, и его голос утонул в реве возмущенной толпы.
У Юлия закружилась голова.
Трибун встал и посмотрел на толпу, на бронзовые щиты с изображением Мария, потом перевел взгляд на Юлия.
– Как трибун я имею право наложить вето на решения моих коллег. Мне не так легко это сделать, и я очень внимательно изучил все аргументы «за» и «против». – Он сделал паузу, чтобы еще больше подчеркнуть важность момента. – Сегодня я объявляю вето. Решение суда – в пользу Цезаря, – возвестил трибун.
Толпа обезумела от восторга, и имя Мария зазвучало с новой силой.
Юлий обмяк на своем стуле, вытирая со лба пот.
– Все отлично, парень, – улыбнулся ему Квинт. – Здесь много людей, которые теперь будут знать твое имя, словно ты занимаешь высокий пост… Мне доставила удовольствие твоя идея со щитами. Показуха, конечно, но людям понравилось. Прими мои поздравления.
Цезарь медленно выдохнул, все еще чувствуя головокружение: он только что был в непосредственной близости от катастрофы.
Когда Юлий пересекал Форум, чтобы подойти к тому месту, где сидел Антонид, у него дрожали ноги. Достаточно громко, чтобы его слышали судьи и толпа, он сказал, грубо схватив «пса Суллы» за тогу:
– Я требую у тебя мои тридцать тысяч сестерциев!
Тот застыл на месте от бессильной ярости, разыскивая взглядом Катона. Юлий тоже повернулся, не разжимая руки. Он видел, как Катон встретился с советником взглядом и медленно покачал головой. Антонид казался ошеломленным неожиданным поворотом событий.
– У меня нет денег, – пробормотал он.
Подошел Руфий:
– Обычно на выплату такого большого долга дается тридцать дней.
Юлий холодно улыбнулся.
– Нет, я получу деньги сейчас, или должник будет связан и продан как раб.
Антонид яростно пытался освободиться, но ему никак не удавалось разорвать хватку Цезаря.
– Катон, ты не можешь им позволить увести меня!.. – закричал он, когда сенатор повернулся к нему спиной, собираясь покинуть Форум.
Помпей тоже находился среди толпы, с явным интересом наблюдая за этой сценой. Антонид сохранил достаточно здравого смысла, чтобы вовремя прикрыть рот и не выкрикнуть правду о смерти его дочери, потому что понимал: либо Катон, либо Помпей, либо сами убийцы лишат его жизни после такого откровения.
Брут встал и подошел к Цезарю. В руках у него была веревка.
– Свяжи его, Марк, но не сильно. Я хочу получить за него как можно больше на невольничьем рынке, – жестко сказал Юлий, на мгновение дав волю злости и презрению.
Брут очень быстро выполнил распоряжение, засунув жертве в рот кляп, чтобы приглушить вопли. Судьи безучастно смотрели на происходящее, зная, что все делается в рамках закона, хотя те, кто принял сторону Антонида, стояли с покрасневшими от негодования физиономиями.
Когда работа была сделана, Руфий привлек внимание Юлия, коснувшись его руки.
– Ты хорошо говорил, Цезарь, но Квинт слишком стар, чтобы в будущем быть твоим адвокатом. Я надеюсь, ты запомнишь мое имя, если тебе понадобится когда-нибудь человек, знающий законы…
Юлий пристально посмотрел на него:
– Вряд ли я забуду тебя.
Когда Антонида связали, претор объявил процесс закрытым, и толпа опять возликовала. Хотя Катон ушел первым, все остальные сенаторы чувствовали себя очень неуютно в присутствии такого большого количества народа, который они представляли.
Юлий и Брут поволокли упирающегося Антонида, бросив его на платформу, где размещались щиты.
Александрия обошла мнущихся на месте сенаторов, чтобы добраться до Цезаря; ее глаза сияли.
– Отличная работа. На мгновение мне показалось, что ты проиграешь.
– Мне тоже. Я должен благодарить трибуна, ведь он спас мне жизнь.
Брут фыркнул:
– Он представляет интересы плебса, если ты помнишь. Они разорвали бы его на части, проголосуй он, как остальные, против тебя. Боги!.. Посмотри на них!
Марк помахал рукой жителям Рима, которые подошли совсем близко, чтобы посмотреть на Юлия.
– Встань рядом со щитами и благодари народ за поддержку, – радостно сказала Александрия.
Что бы теперь ни случилось, она знала, что будет востребована и сможет получать хорошие деньги от богатых римлян.
Толпа приветствовала Цезаря. На щеках Юлия от удовольствия выступил румянец, когда его имя произносилось вместе с именем Мария.
Он поднял руку, салютуя людям и понимая, что слова Квинта были правдой. Имя Цезаря запечатлелось в умах жителей Рима. Кто знает, к чему это в конце концов приведет?..
Встало солнце, осветив Форум и бронзовые щиты, созданные Александрией. Они засверкали, и Юлий улыбнулся, надеясь, что Марий тоже их видит, где бы он ни был.