Книга: Гибель царей
Назад: ГЛАВА 11
Дальше: ГЛАВА 13

ГЛАВА 12

Выпрямив спину, Сервилия сидела на краю ложа. Брут видел, что она напряжена, но чувствовал, что не следует начинать разговор первым.
Почти не сомкнув ночью глаз, он так и не решил, как надо себя вести. Трижды Марк говорил себе, что не пойдет в дом у подножия Квиринала, и всякий раз убеждался, что это не выход из создавшегося положения. Сколько себя помнил, он всегда мечтал увидеть мать. Брут не испытывал сыновней любви, но готов был принять страдания и истечь кровью за эту женщину.
Когда Марк был ребенком, одиноким мальчиком, брошенным в пугающем мире, он постоянно грезил о том, как за ним придет мама. Потом жена Мария, не имевшая сына, обратила на него всю силу нерастраченной материнской нежности, однако Брут не сумел ответить на ее чувство – мальчик не знал, что его могут любить. Сейчас он смотрел на женщину, сидевшую перед ним, и понимал, что она ему дороже всех на свете, дороже и Тубрука, и даже Юлия.
В комнате стояла звенящая тишина, а Брут не мог оторвать от матери глаз, вбирая в себя весь ее образ целиком, до мельчайших деталей. Он хотел понять, в чем секрет невероятной привлекательности этой женщины, постичь ее, как тайну.
Загорелое тело Сервилии покрывала белоснежная стола; драгоценностей на ней не было. Как и в день первой встречи, волосы женщины свободно падали на плечи. Она двигалась с гибкой грацией; просто смотреть, как она сидит или идет, уже было удовольствием. Походкой Сервилия напоминала дикое животное, леопарда или оленя. Брут решил, что глаза у нее чересчур большие, а подбородок слишком решителен для классической красоты, и все же не мог отвести взгляд, подмечая едва заметные морщинки вокруг рта и в уголках глаз.
– Зачем ты пришел? – спросила женщина, нарушив затянувшееся молчание.
Как много ответов на этот вопрос он обдумал! Всю ночь его воображение проигрывало сцену за сценой: горькие упреки, оскорбления, объятия… Ни одна из них не подходила для реальной ситуации из обыденной жизни.
– Когда я был ребенком, все время старался представить себе, какая ты. Хотел увидеть тебя хотя бы раз… Мне нужно было знать, какое у тебя лицо.
Брут вдруг заметил, что голос его дрожит, и в нем проснулось раздражение. Ему не следует позориться. Он не должен лепетать, как ребенок, перед этой шлюхой.
– Я всегда думала о тебе, Марк, – произнесла Сервилия. – Много раз садилась, чтобы написать тебе письмо, но так ни одного и не отправила…
Мысли в голове Брута смешались. Впервые в жизни он услышал собственное имя из уст матери. И внезапно рассердился. Как ни странно, гнев охладил разгоряченную голову, и он заговорил спокойно:
– Кто был моим отцом?
Женщина перевела взгляд на стену ничем не украшенной комнаты, в которой они сидели.
– Он был хорошим человеком, очень сильным… и высоким, как ты. Я познакомилась с ним за два года до его смерти. Помню, он очень радовался, что у него есть сын. Он дал тебе имя и отнес в храм Марса, чтобы жрецы благословили тебя. В тот же год твой отец заболел и умер еще до наступления зимы. Доктора были бессильны.
Брут почувствовал, что глаза наполняются слезами, и сердито вытер их.
– Я… не могла растить тебя. Я сама еще была ребенком. Оставила тебя другу отца и убежала.
На последней фразе голос женщины сорвался, она поднесла руку к лицу и вытерла слезы платком.
Марк рассматривал ее со странным чувством умиротворения, начиная понимать, что она не в состоянии обидеть его ни словом, ни делом. Гнев исчез, в голове просветлело. У него имелся вопрос, который Брут боялся задать раньше, но сейчас он прозвучал почти естественно:
– Почему ты не навещала меня, пока я рос?
Сервилия долго вытирала глаза и вздыхала, пытаясь унять волнение, потом посмотрела на сына и, стараясь держаться с достоинством, выговорила:
– Не хотела позорить тебя.
Недолгое спокойствие Брута немедленно сменилось бурей эмоций.
– А могла бы… – хрипло прошептал он. – Я слышал, что один человек говорил о тебе. Это было давно, и я старался убедить себя, что он не прав. Значит, верно, что ты…
Он не мог произнести это слово применительно к матери, но она, сверкнув глазами, пришла ему на помощь:
– Что я шлюха? Возможно. Когда-то я была такой, хотя люди достаточно могущественные предпочитают слово «куртизанка» или даже «подруга».
Сервилия подняла брови и скривила губы.
– Я думала, ты станешь стыдиться меня; этого я не смогла бы вынести. Но учти, мне не стыдно! Много лет прошло с тех пор, когда я в последний раз пережила чувство стыда. Я даже не помню, когда это было. Если бы мне дали шанс, я прожила бы жизнь по-другому, хотя нет на земле человека, который не страдал бы этой бесполезной и нелепой мечтой. Теперь же я не собираюсь жить, пряча глаза от ощущения вины! Даже перед тобой.
– Почему ты попросила меня вернуться сегодня? – спросил Брут, внезапно пожалевший о том, что пришел.
– Хотела узнать, мог бы отец гордиться тобой… И могу ли я тобой гордиться! В жизни мною совершено много вещей, достойных сожаления, но в самые трудные времена я утешалась мыслью, что у меня есть сын!
– Ты меня бросила! Не говори, что утешалась сознанием того, что я живу на этом свете. Ты ни разу не пришла посмотреть на меня! Я даже не знал, где ты живешь. Ты могла уехать куда угодно.
Сервилия протянула к нему ладонь, растопырив четыре пальца и поджав большой.
– С тех пор, как ты появился на свет, я переезжала четыре раза. Четырежды я извещала Тубрука, где живу. Он всегда знал, где меня найти.
– Он мне об этом не говорил, – пробормотал Брут.
– Ты его не спрашивал, – ответила Сервилия, опуская руку.
Снова повисло молчание, словно между ними не было сказано ни слова, и тишина опять разделила мать и сына. Брут поймал себя на том, что ищет слова, которые смутят Сервилию и позволят ему с достоинством удалиться. Резкие фразы чередой проносились в голове, пока он не понял, что ведет себя как дурак. Разве он презирает мать, стыдится ее образа жизни, ее прошлого? Он заглянул в свою душу и нашел ответ. Ему совершенно не было стыдно за нее. Отчасти это объяснялось тем, что Брут – центурион и водил легионеров в бой. Если бы он пришел к ней, ничего в жизни не добившись, то мог возненавидеть ее. Но уже не единожды и друзья, и враги в лицо говорили ему, чего он стоит, и Марк не боялся предстать перед матерью.
– Мне все равно, что ты сделала и как жила, – медленно вымолвил он. – Ты – моя мать.
Она захохотала, откинувшись на ложе. Брут снова растерялся. Своим поведением эта странная женщина ставила его в тупик.
– С каким пафосом ты это произнес! – проговорила Сервилия, постанывая от смеха. – И с каким суровым лицом даровал мне прощение… Ты что, совсем не понял меня? О том, как управляется этот город, я знаю больше любого сенатора, одетого в тогу патриция. Денег у меня столько, что я не успею истратить их за всю свою жизнь, и ты даже не подозреваешь, сколько стоит мое слово. Ты прощаешь меня за порочную жизнь?.. Сын, у меня сердце разрывается, когда я вижу, насколько ты молод и неопытен. Ты напоминаешь мне, что и я когда-то была молода.
Сервилия резко прекратила смех. Лицо ее сделалось грустным.
– Ты можешь простить меня только за то, что много лет я не была с тобою рядом. Свое положение я не променяю ни на что на свете, не откажусь и от пути, которым пришла к этому дню, к этому часу! Он незабываем. У тебя нет ни права, ни основания осуждать мою жизнь и то, кем я была и стала.
– Чего же ты ждешь от меня? Я не могу просто пожать плечами и сказать: забудем, что я вырос в одиночестве. Ты была нужна мне. Твоего сына воспитали люди, которым я верил, которых любил, но тебя со мною не было.
Марк поднялся и посмотрел на мать. В его взгляде смешались недоумение и боль.
Сервилия тоже встала.
– Ты уходишь? – спросила она тихо.
Брут беспомощно кивнул.
– Хочешь, я приду снова?..
– Очень хочу, – ответила женщина, коснувшись его руки.
От ее прикосновения у Брута закружилась голова, в глазах защипало.
– Тогда я приду завтра?..
– Завтра, – согласилась она, улыбаясь сквозь слезы.

 

Луций Аурига откашлялся и сердито сплюнул. От воздуха центральной Греции у него всегда першило в горле, особенно в жару. После полудня лучше спать дома в холодке, а не ездить по бескрайним равнинам, продуваемым пыльными ветрами. Не к лицу римлянину являться по зову грека, даже очень знатного, подумал Аурига. Скорее всего, придется снова разбирать какую-нибудь жалобу, будто ему больше нечего делать, как заполнять дни скучными тяжбами.
Заметив греков, Луций поправил тогу. Не стоит показывать, что он недоволен выбором места встречи. В конце концов, им запрещено ездить верхом, а он может сесть на коня и добраться до стен Фарсала до наступления ночи.
Человек, попросивший его о встрече, не спеша шел к Ауриге в сопровождении двух мужчин. Широкие плечи и мощные руки свободно двигались в такт шагам. Грек выглядел свежим, ничуть не уставшим, словно после прогулки в горах, окружавших равнину, и Луций почувствовал легкую зависть. По крайней мере явились без оружия, с удовлетворением подумал он. Митридат далеко не всегда исполнял распоряжения римских властей. Луций наблюдал, как грек шагает по жесткой траве и диким цветам. Местные жители все еще называли Митридата царем, и шел он, как подобает повелителю – с высоко поднятой головой, словно хотел показать, что не покорился Риму.
Луций размышлял о том, как его занесло в эту злополучную страну. Грубые, неотесанные крестьяне ухитрились создать невероятно сложную математику!.. Аурига согласился на должность за пределами Италии только потому, что изучал когда-то труды Евклида и Аристотеля. Именно надежда повстречаться с людьми, подобными этим мыслителям, подвигла его на поездку в Грецию.
Луций вздохнул. Он так и не встретил здесь ни одного Евклида.
Когда Митридат остановился перед небольшим отрядом из восьми легионеров, явившихся с Луцием, лицо его стало серьезным. Обернувшись, он обвел взглядом равнину и холмы, поросшие лесом, глубоко вздохнул, расправив мощную грудь, и закрыл глаза.
– Итак, я приехал, как ты просил, – громко сказал Луций, забыв о том, что должен держаться спокойно и уверенно.
Митридат открыл глаза.
– Ты знаешь, что это за место? – спросил он, обращаясь к римлянину.
Луций отрицательно покачал головой.
– На этом самом месте три года назад вы меня разбили, – сообщил грек. Он поднял мускулистую руку и жестом обвел равнину, на которой они стояли. – Видишь тот холм? Там затаились ваши лучники. Они осыпали нас градом стрел. Мы бросились на них, хотя стрелков защищали вбитые в землю колья и ловушки. Много наших воинов погибло, однако нельзя было оставлять лучников в тылу, понимаешь? Это могло подорвать боевой дух людей.
– Согласен, но… – начал Луций.
Митридат остановил его, подняв широкую ладонь.
– Подожди, – попросил он. – Дайте мне рассказать.
Царь был на голову выше римлянина и выглядел столь внушительно, что молодой офицер невольно подчинился.
Митридат снова поднял руку, указывая в сторону.
– Вон там, на возвышенности, я вступил в битву, располагая лучшими воинами этой страны. Они уничтожили много ваших солдат и уже подняли мечи, чтобы нанести решающий удар. Главная линия римского войска располагалась прямо за твоей спиной, и мы были поражены боевой выучкой легионеров. Какая согласованность маневра! Я насчитал семь видов боевого построения, которые вы использовали в том бою, хотя их наверняка больше. Конечно, квадрат в первую очередь и построение уступами с целью окружения… Или клин – о, это было потрясающе! Увидеть, как он вонзается в массу моих воинов и раскалывает ее! Как римляне искусно пользуются щитами!.. Думаю, спартанцы смогли бы выдержать этот удар, но в тот день их с нами не оказалось, и мы были разбиты.
– Вряд ли спартанцы… – попытался вступить в разговор Луций.
– Вон там стояла моя палатка, шагах в сорока от места, где мы с тобой сейчас стоим. Было очень грязно. Даже странно видеть траву и цветы, вспоминая о той битве. В палатке находились мои дочери и жена.
Митридат улыбнулся, глядя куда-то вдаль.
– Надо было отослать их, но я и не предполагал, что за одну ночь римляне покроют такое расстояние. Когда мы это поняли, легионеры уже шли в атаку. В конце битвы мою жену убили, дочерей вытащили из палатки и закололи. Младшей было четырнадцать. Перед тем как перерезать горло, ей сломали спину.
Луций похолодел. Он чувствовал, как от лица отливает кровь. В словах царя было столько силы, что римлянина словно оттолкнуло назад, поближе к солдатам, под защиту их оружия. Хотя он знал эту историю, невыносимо было слушать, как отец и муж убитых спокойно, не спеша, пересказывает ее ужасные подробности.
Митридат посмотрел на Луция и направил указательный палец в грудь молодого человека.
– Там, где ты стоишь, меня повалили на колени, связанного и избитого. Вокруг стояли легионеры. Я ждал смерти и хотел ее. Я слышал крики моих девочек, знал, что их убивают. Помню, начался дождь, земля совсем раскисла. Говорят, дождь – это слезы богов, слыхал такое выражение? В тот день я понял – это правда…
– Прошу тебя… – прошептал Луций, всем сердцем желая вскочить на коня и поскорее умчаться подальше, чтобы не слышать страшных слов.
Митридат не обратил на него никакого внимания, полностью отдавшись воспоминаниям. Казалось, он вообще забыл о том, что здесь присутствуют римляне.
– Потом я увидел, что подъехал Сулла, одетый в чистую белую тогу. Понимаешь, все вокруг было в крови и грязи, а он… он выглядел так, будто его это не касается. Я никогда не видел такой белой тоги… – Митридат слегка покачал головой. – Он сообщил мне, что приказал казнить убийцу моей жены и моих дочерей. Сулла мог этого не делать, и я не понимал, чего он хочет, пока ваш диктатор не предложил мне выбор: жить, не поднимая оружия, пока живет он, или умереть тут же на месте от его меча. Думаю, я выбрал бы смерть, если бы он не сообщил мне о казни убийц моих девочек. Но Сулла давал мне шанс, и я принял предложение. И хорошо. По крайней мере я смог увидеть сыновей.
Митридат с улыбкой повернулся к двум мужчинам, пришедшим вместе с ним.
– Хока – старший. Фасе, как мне кажется, больше похож на мать.
Луций сделал еще шаг назад, начиная понимать, что происходит.
– Нет! Сулла… Неужели ты…
Аурига задохнулся на полуслове, потому что увидел, как со всех сторон стали появляться вражеские солдаты. Они спускались со склонов холмов, выходили из леса, в котором, по словам Митридата, прятались когда-то римские лучники. К легионерам галопом подскакали конники и взяли их в кольцо. Римляне обнажили мечи. С хмурыми лицами, без паники они ожидали смерти. Десятки стрелков взяли их на прицел.
Луций в полном отчаянии схватил Митридата за руку.
– Все это в прошлом!.. – закричал он беспомощно. – Прошу тебя!
Митридат сильными руками взял офицера за плечи. Лицо его исказилось от гнева.
– Я дал слово не поднимать оружия, пока жив Корнелий Сулла. Теперь я могу отплатить за кровь жены и дочерей, которые спят в земле.
Он завел правую руку за спину и вытащил кинжал. Потом прижал клинок к горлу Луция и быстро полоснул, забрызгавшись кровью.
Через несколько секунд легионеры были изрублены в куски. Они даже не успели оказать сопротивление.
Младший из сыновей задумчиво пнул труп Луция ногой.
– Опасная была игра, мой царь, – сказал Фасе отцу.
Митридат пожал плечами и вытер кровь с лица.
– Над этим местом встанут души наших любимых. Это все, что я мог для них сделать. Теперь подайте мне меч и коня. Наш народ слишком долго спал.
Назад: ГЛАВА 11
Дальше: ГЛАВА 13