ГЛАВА 11
Брут стоял на перекрестке у подножия Квиринала. Мимо текла суетливая римская толпа. Он встал очень рано, осмотрел доспехи, мысленно поблагодарил Тубрука за приготовленную чистую тунику. Понимая, что это лишнее, все-таки протер маслом каждую деталь доспехов и отполировал металл до блеска. Брут чувствовал, что среди горожан, одетых в темное, он смотрится вызывающе, но привычный вес брони придавал уверенности, словно мог защитить не только от оружия.
В Бронзовом Кулаке был свой оружейник, и он считался лучшим в легионе, как и всё в элитной центурии. Поножь на правой ноге была изготовлена так искусно, что повторяла рельеф мускулатуры. На ней с помощью кислоты мастер вытравил узор из переплетенных колец. За эту поножь Бруту пришлось выложить месячное жалованье.
Под металлом текли струйки пота, и он нагнулся, пытаясь почесать зудящую кожу. Бесполезно, надо снимать поножь, а Бруту было не до того. Он не стал закреплять плюмаж в навершие шлема, ведь предстояло явиться не на парад, а в дом, где живет его мать.
Дом этот выглядел так, что Брут просто остолбенел в недоумении. Он ожидал увидеть четырех-или пятиэтажное здание, а в нем – комнату, небольшую, но чистую. А перед молодым человеком возвышался шикарный особняк с фасадом из темного мрамора, похожий на дворец.
Основная часть здания была отодвинута от пыли и запахов улицы в глубь парка; к ней вела мощеная дорожка, начинавшаяся от высоких ворот. Брут подумал, что дом Мария был, пожалуй, больше, но наверняка утверждать это не смог бы.
Тубрук назвал ему только адрес, ничего не объясняя, однако Марк видел, что квартал богатый – большую часть толпы составляли слуги и рабы, тащившие носилки или покупки, сделанные по распоряжению хозяев. Он рассчитывал, что мать поразится, когда узнает, что сын ее стал центурионом. Увидев особняк, молодой человек понял: его владелица способна встретить даже офицера, как простого солдата, и заколебался.
Он уже подумывал о возвращении в поместье Юлиев. Конечно, Рений и Тубрук не станут подшучивать над неудачной попыткой. Но ведь он мечтал об этом еще в Греции!.. Просто стыдно пугаться одного вида роскошного здания.
Глубоко вздохнув, Брут еще раз осмотрел себя. Все в порядке. Ремни доспеха застегнуты, нигде ни единого пятнышка. Надо идти.
Молодой римлянин шагнул вперед, и толпа перед ним расступилась. Рассмотрев створки ворот, он снова вспомнил дом Мария на другом конце города. До двери оставалось несколько шагов, когда она неожиданно отворилась, и на пороге появился раб, согнувшийся в поклоне. Жестом он пригласил Брута войти.
– Сюда, господин, – сказал невольник, заперев ворота и указывая на дверь особняка. За ней открылся узкий коридор. Раб пошел первым, Брут с бьющимся сердцем – за ним.
Его ждали?..
Скоро они оказались в роскошной зале. Ничего подобного Марк раньше не видел. Потолок поддерживали мраморные колонны с позолоченными капителями и основаниями. Вдоль стен стояли белые статуи, а в центре помещения расположился бассейн, вокруг которого были установлены ложа. В воде, почти не шевеля плавниками, сонно двигались крупные рыбы. Доспехи в этой богато убранной зале выглядели нелепо, и Брут пожалел, что не снял поножь и не почесал хорошенько ногу перед тем, как войти.
Раб исчез, и он остался в одиночестве и полной тишине. Только вода тихо плескалась в бассейне: это почему-то раздражало Брута. Помедлив несколько секунд, он снял шлем и провел ладонью по влажным волосам.
Вдруг он ощутил движение воздуха – за его спиной открылась дверь. Обернувшись, Брут замер. В залу вошла красивая женщина и направилась прямо к нему. Она была разрисована как кукла. Брут подумал, что они с ней, похоже, ровесники. Женщина куталась в незнакомую ему прозрачную ткань, сквозь которую ясно различались груди с торчащими сосками. Кожа женщины была совершенно белой, шею охватывала тяжелая золотая цепь.
– Садись, – пригласила она. – Устраивайся поудобнее.
Незнакомка опустилась на ложе и вытянула ноги, обнажив их настолько откровенно, что к щекам Брута прилила кровь. Он присел рядом с ней, стараясь собраться с мыслями и вспомнить, зачем пришел сюда.
– Я тебе нравлюсь? – томно спросила незнакомка.
– Ты прекрасна, но я ищу… одну женщину, которую знал когда-то.
Она надула губки, и Бруту нестерпимо захотелось поцеловать ее, схватить в объятия и не отпускать. При мысли об этом у него закружилась голова. И внезапно молодой человек осознал, что воздух в зале пропитан неким ароматом, который лишает его воли.
Тем временем чаровница протянула руку и положила ее на обнаженную ногу Брута чуть выше колена. Он вздрогнул, и в этот момент в голове у него прояснилось.
Стремительным движением Марк встал с ложа.
– Ты ждешь от меня платы?..
Женщина смутилась и сразу показалась гораздо более молодой, чем вначале.
– Я занимаюсь этим не по любви, – ответила она неожиданно резко.
– Сервилия здесь? Она не откажется видеть меня.
Девушка развалилась на ложе и, отбросив всякую учтивость, заявила:
– Она не выходит к центурионам. Чтобы увидеть ее, требуется быть по меньшей мере консулом.
Брут смотрел на девушку, выпучив глаза. Потом внезапно закричал:
– Сервилия! Где ты?..
За первой дверью, через которую он пришел, Брут услышал топот бегущих людей, поэтому быстро открыл вторую и юркнул в нее под издевательский хохот девушки.
Он оказался в длинном коридоре; прямо перед ним стоял раб с подносом, на котором были расставлены амфоры и кубки.
– Сюда нельзя!.. – заверещал невольник, но Брут отшвырнул его, и поднос с амфорами полетел на каменный пол.
В конце коридора он увидел две плечистые фигуры, быстро двигающиеся ему навстречу. В руках у мужчин были дубинки.
– Что, малость перебрал? – ухмыльнулся один, подойдя на несколько шагов ближе.
Привычным движением Брут обнажил гладий. Сверкнуло лезвие, украшенное, как и поножь, узором из свивающихся колец. Охранники растерялись и замерли на месте.
– Сервилия!.. – завопил Брут что есть мочи, наставив меч на мужчин. Они достали кинжалы из ножен на поясах и медленно двинулись вперед.
– Ах ты, жук навозный! Глянь, как распетушился!.. – сказал один, поигрывая кинжалом. – Думаешь, сюда можно прийти и творить, что вздумается? Раньше я офицеров не резал, а теперь посмотрю, какого цвета у них потроха!..
В глазах Брута разгоралось бешенство, однако он не бросился в атаку. Вместо этого он неожиданно рявкнул, словно на смотре легиона:
– Смирно! Стоять и слушать, грязные ублюдки! Если вы немедленно не спрячете оружие, вас повесят!
Охранники рефлекторно опустили руки и уставились на Брута. Тот решительно шагнул к ним.
– Почему в вашем возрасте вы оставили легион и охраняете шлюх? Дезертиры?
– Нет… господин. Мы служили в Перворожденных.
Брут едва сдержал возглас удивления и радости.
– Под началом Мария? – требовательно спросил он.
Старший кивнул. Теперь стражники стояли по стойке «смирно», и Брут прощупывал их взглядом с головы до пят, как на смотру.
– Будь у меня время, я показал бы вам письмо, которое он послал мне в Грецию; я находился там со своей центурией. Когда он поднимался по ступеням сената, чтобы потребовать триумфа, я шел рядом с ним. Не позорьте его память.
Охранники потупились от стыда. Брут позволил паузе затянуться.
– Так вот, у меня дело к женщине, которую зовут Сервилия. Можете привести ее ко мне или меня к ней, но пока я здесь, вы будете действовать как солдаты, понятно?
Мужчины кивнули, и тут распахнулась дверь в конце коридора. Раздался женский голос:
– Отойдите, чтобы я могла рассмотреть его.
Охранники не двинулись с места – глаза их были прикованы к лицу молодого центуриона. Плечи напряглись, но ни один не шевельнулся.
– Это она? – спокойно спросил Брут.
Тот, что был постарше, взмок от напряжения.
– Она – хозяйка дома, – сообщил он.
– Тогда исполняйте ее распоряжение.
Охранники молча шагнули в стороны и встали у стен. Брут увидел женщину, целившуюся в него из лука.
– Ты – Сервилия? – спросил он, отметив, что руки, удерживавшие стрелу на натянутой тетиве, слегка дрожат.
– Ты выкрикивал мое имя, как уличный торговец рыбой. Это мой дом.
– Я не собираюсь причинять тебе вред, – спокойно сказал Брут. – И на твоем месте опустил бы лук, чтобы нечаянно не выстрелить.
Сервилия посмотрела на охранников и, видимо, успокоилась. Она ослабила тетиву, хотя держала лук наготове. Наверное, на нее раньше уже нападали солдаты, подумал Брут.
Эта женщина не имела ничего общего с той, которая вышла к Марку в роскошной зале со статуями. Как и он сам, она была высокой и худощавой. Длинные черные волосы свободно спадали на плечи, кожу покрывал ровный загар, лицо было скорее некрасивым, почти отталкивающим, но большой рот и темные глаза обладали той чувственностью, которая сводит мужчин с ума. Руки, державшие лук, были крупными и сильными, а запястья охватывали золотые браслеты, позвякивающие при каждом движении.
Глаза Брута подметили каждую черточку в облике этой женщины, и он почувствовал боль в груди – в лице ее угадывалось его отражение.
– Ты меня не знаешь, – ровным голосом произнес он.
– Да что ты говоришь? – с издевкой заметила Сервилия, подходя ближе. – Ты ворвался в мой дом, размахиваешь оружием… Тебя следует высечь, и не надейся, что столь жалкий чин спасет от наказания.
Брут подумал, что она прекрасно выглядит. Такое смелое поведение у женщин он видел только раз, в храме Весты. Девственные весталки вели себя совершенно свободно, а по отношению к мужчинам даже вызывающе. Они знали, что смерть грозит любому наглецу, который осмелится хотя бы прикоснуться к их одежде.
Брут смотрел на мать и сознавал, что в нем просыпаются отнюдь не сыновние чувства. Кровь прилила к щекам; Сервилия заметила это и понимающе улыбнулась, показав ослепительно белые зубы.
– Я думал, ты выглядишь старше, – пробормотал Брут.
В глазах женщины появилось раздражение.
– Я выгляжу на свои годы. Ты все еще не сказал, как тебя зовут.
Брут спрятал меч в ножны. Еще вчера он мечтал прийти к матери и назвать себя, увидеть ее растерянность, расширенные от потрясения глаза, беспомощно обвисшие руки. Ему хотелось, чтобы мать восхитилась его достижениями, ростом, силой и красотой. Все это бессмысленно. Он оказался хотя и в роскошном, но публичном доме. И его мать – шлюха. Некогда Брут краем уха слышал, как об этом говорил отец Юлия. Выходит, правда… Что ж, теперь ему безразлично, что она подумает о сыне.
– Меня зовут Марк. Я твой сын, – сказал он, пожав плечами.
Женщина замерла и стала похожа на одну из статуй, которые Брут видел в зале. Несколько долгих мгновений мать и сын смотрели друг на друга. Потом глаза Сервилии наполнились слезами, она швырнула лук на пол, повернулась, пробежала по коридору и с такой силой захлопнула за собой дверь, что стены задрожали.
Охранники, открыв рот, смотрели на Брута.
– Это правда, господин? – спросил старший. Брут кивнул, и охранник покачал головой. – Мы не знали.
– Я же вам не говорил. Слушай, я сейчас уйду. Никто не выстрелит мне в спину?
– Нет. Здесь всего двое стражей – я и этот парень. Обычно ей не требуется защита.
Брут повернулся, собираясь уйти, и охранник заговорил снова:
– Сулла вычеркнул наш легион из списков сената. Нам пришлось соглашаться на любую работу.
Посмотрев на него, молодой центурион сказал:
– Я теперь знаю, где вас найти. Если вы мне понадобитесь, за вами придут.
Отставной солдат протянул руку, и Брут пожал ее так, как это делают легионеры.
Покидая особняк, он снова прошел через залу с бассейном и обрадовался, увидев, что она пуста. Брут задержался, чтобы забрать шлем и плеснуть воды на лицо и шею. Но это почти не помогло – на душе было гадко, отчаянно хотелось побыть в одиночестве и обдумать все, что случилось с ним в доме матери. Мысль о том, что придется пройти через переполненный народом город, раздражала его, но надо было отправляться в поместье. Другого дома у Брута не было.
У ворот его догнала рабыня. Услышав быстрые шаги бегущего человека, он положил ладонь на рукоять меча и, повернувшись, увидел молодую невольницу. Тяжело дыша, она стояла перед центурионом, а Брут равнодушно наблюдал, как вздымается ее упругая грудь. Еще одна красотка. Видимо, в доме их полно.
– Госпожа сказала, чтобы ты вернулся сюда завтра утром. Она хочет видеть тебя.
Внезапно Брут почувствовал радость и облегчение, словно огромный камень свалился с плеч.
– Я приду, – ответил он.
Дорога тянулась вдоль берега моря, повторяя его контуры, и уже ясно было, что до следующей деревни они в этот день не дойдут.
Быстрее всего римляне продвигались вперед, когда шли по следам крупных животных, но зачастую они уводили от берега, а Юлий не хотел терять море из виду, чтобы не заблудиться в незнакомой местности. Когда отряду приходилось оставлять звериные тропы, начиналась тяжелая, изнурительная борьба с зарослями колючего кустарника. Переплетающиеся корявые ветви щетинились красными шипами – красными настолько, словно они уже попробовали человеческой крови. В воздухе висела мошкара, от которой не было спасения. С каждой потревоженной ветки слетала целая туча маленьких безжалостных кровопийц.
Пока солдаты готовили лагерь для ночевки, Юлий размышлял о римских поселениях на побережье Африки. Они изолированы друг от друга. Что это – часть некоего плана, целью которого является намеренное разобщение здешних обитателей, или же стремление обеспечить жизненное пространство для развития в будущем? Юлию хотелось думать, что сенат имел в виду именно последнее. Он знал, что солдаты готовы идти и ночью, стоило ему только приказать. Но офицеры с «Ястреба» в условиях Африки не обладали выносливостью уроженцев здешних мест. В воздухе разносились крики и визг неизвестных римлянам животных; офицеры вскакивали, руки их тянулись к мечам, а рекруты спокойно спали, как ни в чем не бывало.
Юлий приказал Пелите назначить часовых, подбирая пары из новобранцев и тех, кто пережил плен у пиратов. Он прекрасно понимал, что долгий путь по чужой для римлян земле дает рекрутам возможность дезертировать. Оружия не хватало, и в течение дня новобранцы несли только поклажу, включавшую продукты питания, воду и ручную кладь, но часовым на стоянках выдавались мечи. Пару раз Цезарь замечал, как рекруты с горящими глазами рассматривали клинки, оказавшиеся у них в руках. Наверное, так скупец смотрит на нечаянно попавшее к нему сокровище, подумал тогда Юлий. Хотелось думать, что молодые сердца объяты трепетом перед славой предков, а не желанием стянуть дорогую вещь и убежать.
Организация питания оказалась делом непростым. Офицеры с «Ястреба» не могли допустить, чтобы съестное для них добывали подчиненные. Это стало бы нарушением в системе подчинения, которую установил Юлий. Он был убежден: тот, кто дает пищу, является хозяином, и чины здесь ни при чем. Сия простая истина старше самого Рима.
Юлий благодарил богов за то, что в отряде был Пелита. Он выслеживал и ловил мелких животных с такой сноровкой, словно охотился в лесах родной Италии, а не на чужбине. Даже рекруты удивились, когда Пелита, отлучившись на несколько часов, вернулся с хорошей добычей – четырьмя зайцами. Каждый вечер требовалось накормить пятнадцать здоровых мужчин, поэтому успех охоты становился жизненно важным вопросом. Благодаря Пелите не было деления на тех, кто может добыть пропитание, и тех, кто вынужден ждать, когда их накормят.
Юлий наблюдал, как его друг обрезает пласты мяса с боков пойманного сегодня молодого поросенка. Пелита метко бросил камень, когда поросенок выскочил из кустов на тропу, собираясь пуститься наутек, и перебил животному ноги. Матери-свиньи они не видели, хотя из кустов доносились визг и призывное хрюканье. Юлий надеялся, что она подойдет ближе, тогда римлян ждал бы настоящий пир, а не кусок мяса на человека. На офицерах с «Ястреба» не было ни жиринки, и еще не скоро они оправятся от лишений плена и наберут вес… Он знал, что и сам выглядит не лучшим образом. В зеркало Юлий не смотрелся очень давно. Интересно, насколько изменилось его лицо? В худшую сторону или в лучшую? Обрадуется ли Корнелия, когда снова увидит мужа, или будет поражена мрачным взглядом и явными признаками пережитого заточения?
Юлий улыбнулся и глубоко вздохнул. Он останется прежним, что бы там ни случилось с его лицом.
Светоний с подозрением наблюдал за улыбающимся Цезарем. Ему всегда казалось, что тот посмеивается над ним. Действительно, иногда Юлия так и подмывало подначить молодого офицера, но он сдерживал себя. Цезарь понимал, чего боится Светоний. Тот ожидал, что Юлий воспользуется своим теперешним авторитетом, чтобы отомстить за старые обиды. Подобную роскошь Цезарь позволить себе не мог. Слишком много сил он отдал, чтобы сплотить отряд, скрепить его внутренними связями. Юлий знал, что должен стать вождем, стоящим выше мелочных обид, таким, как Марий. Подобные предводители сделаны из другого материала, они не опускаются до нелепых ссор.
Цезарь коротко кивнул Светонию и перевел взгляд на остальных.
Гадитик и Пракс обходили лагерь, обозначая периметр ветками – ничего другого под рукой не было. Юлий слушал, как они объясняют рекрутам обязанности часового, и ностальгически улыбался.
– Сколько раз часовой окликает чужого? – спрашивал Пракс у Цирона.
– Один раз, господин. Чужаки должны предупредить о своем приближении, после чего я приказываю: подойди и назовись.
– А если они не предупредят? – весело поинтересовался Пракс.
– Я разбужу кого-нибудь еще, мы подпустим их поближе и отрубим незваным гостям головы.
– Молодец. Запомни: шея и пах. Ударишь в другое место, и у врага останется достаточно сил, чтобы захватить тебя с собой на тот свет. Шея и пах – надежнее всего.
Цирон ухмыльнулся. Как сухой песок, он впитывал каждую каплю информации, получаемую от Пракса. Этот верзила нравился Юлию. Он хотел стать легионером, узнать и полюбить то, что знал и любил его отец. А Пракс обнаружил, что с удовольствием учит тому, что сам постиг за десятилетия службы Риму на суше и на море. Дайте срок, и эти сосунки утрут нос любому. Они станут настоящими легионерами, будут сыпать теми же характерными словечками и выражениями.
Тем временем Юлий старался улечься поудобнее. Тяжелые мысли и воспоминания ворочались в голове. Могли ли они выстоять, когда все товарищи пали, а враги с оглушительными криками пошли в последнюю атаку? Верил ли хоть один, что победа еще возможна? Римляне сами не ожидали, что способны сражаться с такой дикой яростью. Откуда она берется? Человек может прожить целую жизнь, избегая любых конфликтов, а однажды отдать жизнь за тех, кого любит.
Юлий закрыл глаза.
Похоже, ответ кроется именно здесь. Не многие любят Рим – он слишком огромен, слишком безличен. Легионеры, которых знавал Юлий, никогда не думали о городе на семи холмах, населенном свободными гражданами. Они сражались за своего полководца, свой легион, просто за свою центурию и товарищей. Когда люди стоят в бою плечом к плечу, они не могут оставить друг друга и побежать. Это позор.
Пронзительно закричав, Светоний вдруг вскочил на ноги и принялся лупить себя ладонями.
– Помогите! Здесь что-то на земле!
Юлий вскочил и, обнажив меч, вместе с остальными приблизился к костру. Краем глаза Цезарь с удовлетворением отметил, что Цирон остался на посту.
В отсветах костра они рассмотрели черную колонну невероятно крупных муравьев, которая текла по освещенному костром участку и исчезала в темноте. Светоний бесновался и рвал с себя одежду.
– Они сожрут меня! – визжал он.
Пелита шагнул к молодому офицеру, чтобы помочь. Как только его нога оказалась вблизи колонны муравьев, от нее отделился ручеек и мгновенно облепил ступню.
– О боги, уберите их! – закричал Пелита.
В лагере начался хаос. Новобранцы вели себя гораздо спокойнее, чем офицеры с «Ястреба». Муравьи кусали глубоко, словно крысы, а когда солдаты пытались оторвать насекомых, в плоти оставались головы с острыми жвалами, сведенными спазмом агонии. Пальцами извлечь их было невозможно, и тело Светония вскоре покрылось черными горошинами, а руки – кровью.
Юлий позвал Цирона, и тот своими мощными пальцами спокойно обобрал муравьиные головы с двух римлян.
– Они все еще на мне! Можешь их вытащить? – умолял Светоний.
Он стоял почти голый и трясся от ужаса, а Цирон неторопливо удалял с его тела последние головки насекомых.
– Жвала извлекают ножом. Разжать невозможно. Местные племена используют их, чтобы закрывать раны. Как швами, – спокойно рассказывал Цирон.
– Что это за твари? – спросил Юлий.
– Солдаты леса. Охраняют колонну на марше. Мой отец говорил, что они похожи на разъезды римлян. Если стоишь в стороне, они не нападут, а окажешься на их пути – запрыгаешь, как Светоний.
Пелита мстительно посматривал на колонну, все еще марширующую по лагерю.
– Их можно сжечь, – заметил он.
Цирон отрицательно покачал головой.
– Колонна бесконечна. Лучше убраться отсюда подальше.
– Ты прав, – согласился Цезарь. – Светоний, одевайся и будь готов к переходу. Своими ранами займетесь на новом месте.
– О, как больно! – простонал Светоний.
Цирон взглянул на офицера, и Юлию стало стыдно за Светония, который не боится выказать малодушия перед рекрутом.
– Шевелись, или я сам брошу тебя муравьям на съедение, – велел он.
Угроза оказала действие.
Еще до того, как луна высоко поднялась в небо, разбили новый лагерь. Цирон и еще двое новобранцев заступили на стражу. Утром все встанут вялыми и недовольными от недосыпа.
В голове у Юлия слабо пульсировало, словно эхом отдавалось жужжание и гудение насекомых, вьющихся в воздухе. Всякий раз, как он начинал засыпать, на открытые участки кожи садился какой-нибудь кровопийца. Цезарь давил насекомое, однако на его месте появлялись новые, совершенно не давая уснуть. Из одежды он соорудил подушку, тряпкой закрыл лицо и подумал о чистом небе Италии. На мгновение перед ним всплыло лицо Корнелии. Юлий улыбнулся. И уже в следующий момент крепко спал.
Покрытые зудящими волдырями от укусов насекомых, с ввалившимися от усталости глазами, к полудню нового дня римляне вышли к следующему селению, которое располагалось в миле от берега. Юлий повел людей на главную площадь, зорко глядя по сторонам и подмечая все, что считал важным.
Вновь его поразило отсутствие всяческих оборонительных сооружений. Старые солдаты, получившие землю в чужих краях, должны были, по мнению Цезаря, опасаться нападения. Деньги у них, разумеется, водились – усадьбы невелики, но местные жители наверняка торгуют с туземцами.
Среди римлян, собравшихся встретить отряд, Юлий заметил немало черных лиц. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем римская кровь растворится в африканской и появятся поколения, начисто забывшие далеких предков и их обычаи? Земля станет прежней, такой, какой была до появления выходцев из Италии, и даже рассказы у лагерных костров о далеком прошлом мало-помалу начнут считать небылицами. Вряд ли здесь помнят о величественной империи Карфагена, размышлял Юлий, а ведь именно из портов, расположенных некогда на этом побережье, тысячи кораблей отправлялись в плавания, чтобы изучать и покорять дальние страны.
Такие мысли тревожили и пугали; Цезарь, спохватившись, отбросил их и взял себя в руки. Если он хочет уйти из селения с новыми рекрутами, именно на этом следует сосредоточить свое внимание.
По приказу Юлия отряд выстроился в две шеренги. Солдаты с серьезными лицами замерли по стойке «смирно». Не считая Юлия, только восемь воинов имели при себе мечи, и лишь трое были облачены в доспехи. Тунику Светония покрывали пятна крови: он непрерывно почесывал муравьиные укусы, испятнавшие его тело. Большинство офицеров с «Ястреба» изнемогали от палящего солнца и кровососущих насекомых, но рекруты чувствовали себя вполне удовлетворительно.
Команда Юлия больше походила на шайку бандитов или пиратов, чем на римских легионеров. Цезарь заметил, что кое-кто из селян раздражен и показывает на солдат пальцами, сердито ворча. Мясник, державший лавку на площади, прекратил разделывать тушу и вышел из-за прилавка, не вытерев измазанных кровью рук, всем видом показывая, что не прочь подраться. Юлий рассматривал толпу, стараясь угадать, кто здесь старший. И в самой глухой деревне должен быть вожак.
Но вот от дальних домов показались пятеро мужчин. Они направлялись к отряду. Четверо были вооружены: трое – топорами на длинных деревянных рукоятях, один – источенным до размеров кинжала старинным гладием.
Пятый мужчина, седовласый и худой как палка, спокойно шел впереди. Юлий подумал, что ему за шестьдесят, и по выправке сразу угадал в нем бывалого воина.
Когда тот заговорил, римляне удивились – они услышали беглую латынь родного города.
– Мое имя Парракис. Это мирная деревня. Что вам здесь нужно?
Он обращался к Юлию и, как было видно, совсем не испытывал страха. После слов вожака Цезарь отказался от своего первоначального намерения запугать и, если понадобится, избить его. Возможно, эти люди и имеют какие-то дела с пиратами, однако платы от них не получают. Дома крепкие, люди одеты чисто, но все же очень скромно. Никаких внешних признаков богатства не наблюдается.
– Мы – солдаты Рима, раньше служили на галере «Ястреб». Нас захватил пират по имени Цельс, потом за выкуп отпустил на свободу. Мы хотим набрать команду и поймать его. Это римское поселение. Я рассчитывало на вашу помощь.
Брови Парракиса поползли вверх.
– Что ж, здесь вы помощи не получите. Я не был в Италии более двадцати лет. Мы никому ничего не должны. Если у вас есть серебро, можете купить еды. Затем уходите.
Юлий шагнул ближе к Парракису и отметил, как напряглись сопровождавшие его вооруженные мужчины, до этого момента хранившие невозмутимость.
– Эти земли отдали легионерам, а не пиратам. Но побережье просто кишит ими, и вы обязаны нам помочь!
Парракис рассмеялся.
– Обязаны?.. Мы обязаны лишь самим себе. Повторяю, Риму до нас дела нет. Мы мирно живем и честно трудимся, а если появляются пираты, продаем им наши товары. Полагаю, ты хочешь набрать войско? Здесь ты рекрутов не найдешь. Мы земледельцы, и воевать нам незачем.
– Не все, кто пришел со мной, служили на галере. Есть новобранцы из селений к западу от вашей деревни. Мне требуются люди, которых можно обучить и сделать солдатами. Мужчины, не желающие, подобно тебе, прозябать и прятаться в деревушке.
Лицо Парракиса побагровело от гнева.
– Прятаться? Мы обрабатываем землю, сражаемся с сорняками и вредителями, чтобы прокормить родных. Первые из нас пришли сюда, отслужив свое в легионах, доблестно отвоевав в чужедальних краях, получив наконец награду от сената – землю и покой. И ты смеешь говорить, что мы прячемся? Будь я помоложе, лично сошелся бы с тобой на мечах, ты, наглый сын шлюхи!
Юлий пожалел, что не осуществил свой изначальный план. Он понимал, что теряет инициативу, и уже открыл рот, чтобы возразить оппоненту. Однако его опередил один из мужчин, вооруженных топорами.
– Я хотел бы пойти с ними.
Старик вытаращил на соседа глаза. Челюсть его отвисла, в уголках губ собрались сгустки белой слюны.
– Пойти, чтобы тебя убили? Ты об этом подумал?
Мужчина с топором скривил рот, не обращая внимания на реакцию Парракиса.
– Ты всегда говорил, что это были лучшие годы твоей жизни, – спокойно напомнил он. – Когда вы со стариками напиваетесь, то без умолку рассуждаете о тех золотых днях. А у меня есть только возможность гнуть спину в поле от зари до зари. О чем я стану вспоминать, когда состарюсь? Что расскажу людям? Какое удовольствие зарезать свинью на праздник? Как сломал зуб о камень, оказавшийся в испеченном мною хлебе?
Прежде чем остолбеневший Парракис смог ответить, вмешался Юлий:
– Пожалуйста, оповестите жителей деревни. Я предпочитаю добровольцев – таких, как этот.
Гнев Парракиса испарился, и он внезапно сник.
– Эх, молодежь, – вздохнул он, похоже, смирившись. – Все ищете развлечений. Я тоже был когда-то таким.
Старик повернулся к мужчине с топором.
– Ты хорошо подумал, парень?
– У тебя остаются Дени и Кам, они будут работать в усадьбе. Я тебе не нужен. Хочу увидеть Рим, – ответил молодой человек.
– Ладно, сынок. Но то, что я сказал, правда. Жить и работать здесь – не позор.
– Я знаю, отец. Я к вам вернусь.
– Конечно вернешься, мальчик. Здесь твой дом.
В этом селении нашлось восемь рекрутов-добровольцев. Юлий взял шестерых, отказав двоим по малолетству, хотя один из них вымазал сажей подбородок, надеясь, что это сойдет за признаки пробивающейся щетины. Двое новобранцев принесли луки. Можно было сказать, что начало экипажу корабля, который отправится ловить Цельса, положено.
На следующий день на рассвете отряд выступил в направлении берега.
Юлий старался унять распиравшую его радость и думать только о том, что еще необходимо команде. Золото, чтобы нанять корабль, еще двадцать человек и тридцать мечей, запас продуктов, чтобы добраться до крупного порта…
Один из лучников споткнулся и упал. Вся колонна вынуждена была остановиться. Юлий вздохнул. Чтобы сделать из них настоящих легионеров, потребуется года три, не меньше.