Глава восемнадцатая
Некоторым валлийцам повезло. Они укрылись за деревянными стенами Карн-Диффрина, бросив своих товарищей на растерзание волчьей стае и оставшимся в живых уэссексцам.
Бойня продолжалась недолго. Большинство из тех, кого я убил, умерли от удара в спину. На нас с крепостной стены пролился жидкий дождь стрел, однако выпущены они были в панике, да еще и неопытными стрелками, поэтому почти не причинили нам вреда. Сопротивление валлийцев было сломлено. Мы перебили почти всех, кто оставался за воротами крепости, и Сигурд зычно крикнул, приказывая отходить. Прикрываясь щитами, мы отступили от Карн-Диффрина на дальность выстрела из лука, норвежцы и англичане, язычники и христиане, бок о бок, боевые братья.
— Сиськи Фрейи, Ворон! — воскликнул Сигурд, повернулся спиной к валлийской крепости и заключил меня в крепкие медвежьи объятия.
У него за спиной я увидел Свейна Рыжего, Бьорна, Бьярни и остальных скандинавов. Лица, заляпанные чужой кровью, расплывались в улыбках.
— Мне следовало догадаться, что ты непременно затеешь где-нибудь войну! — Ярл махнул в сторону Карн-Диффрина. — Чем тебя так обидели эти дикари?
Бьярни шагнул вперед, похлопал меня по плечу, ноющему от боли, затем обернулся к брату и заявил:
— Кажется, никому не пришло в голову научить этого парня видеть разницу между богатой добычей и навозной кучей.
Норвежцы рассмеялись.
Бьорн снял шлем, залитый кровью, вытер его о пучок травы, ткнул пальцем в сторону возвышенности, расположенной к востоку от крепости, и сказал мне:
— Мы понаблюдали за вами, чтобы убедиться, на чью сторону встать.
— Всегда приятно посмотреть, как умирают англичане, — проворчал Брам.
Я тоже снял шлем, тряхнул волосами и вытер пот со лба.
— Господин Сигурд! — Во рту у меня пересохло, а язык распух. — Как?.. Где вы были?
Он подошел ко мне, прикоснулся к воронову крылу, все еще вплетенному в мои волосы, и улыбнулся. Я ответил ему тем же. Мой ярл пришел за мной!
— Господин, Глум нас увел, — продолжал я. — В ту ночь в лесу…
Сигурд поднял руку, останавливая меня, и снял шлем. По его плечам рассыпались золотистые волосы, слипшиеся от пота.
— Я все знаю, Ворон. Мне известно об измене этого пса. — Сигурд с отвращением сплюнул, словно не мог выговорить имя своего кормчего. — Хочу с гневом спросить Одина, бесстрашного странника, почему не я вспорол брюхо подлому трусу? — оскалившись, продолжал он, тыча копьем в голубое небо.
— Осторожнее, Сигурд, — прошипел старый Асгот, страшный, перепачканный кровью, и предостерегающе поднял палец.
Мне показалось, что Сигурд внял предупреждению.
Он с силой ткнул древком копья в землю и сказал:
— Брам прав. Может, мне следовало не убивать этих валлийцев, а сказать им спасибо. Да, в ту ночь Глум увел тебя и английских щенков. Но не это оказалось самым главным. — Ярл усмехнулся, рассек ладонью воздух и почесал густую бороду. — Я потерял книгу Белого Христа, оказался глупцом, не смог разглядеть алчность, разъевшую сердце Глума. Я гордый человек, Ворон, потому и не верил, что мой кормчий сможет меня предать. Надеюсь, Отец всех вспомнит достойные деяния Глума и отведет ему место в своем зале. — Он сплюнул сгусток крови, и его рот скривился в гримасе. — Тогда я с радостью снесу голову тени предателя.
Только тут я заметил, что одного норвежца нет с нами, огляделся в поисках его угрюмого, сурового лица и спросил:
— А где Флоки Черный?
— Ты все скоро узнаешь, парень, — заверил меня Улаф и кивнул в сторону англичан.
Я все понял. Он не хотел говорить, опасаясь, что кто-то из них понимает по-норвежски.
Пенда и оставшиеся в живых уэссексцы поднимались вверх по склону, чтобы забрать у убитых все ценное до того, как этим займутся норвежцы. Ради их же собственного блага мне хотелось верить, что сделают они это быстро.
— Господин, мы видели в лесу всадников, людей короля Кенвульфа, и думали, что они застигнут вас врасплох, — сказал я, хотя сейчас видел перед собой волчью стаю во всей ее зловещей силе и не мог даже представить себе, что мерсийцы одолели бы моих товарищей. — Был бой? — спросил я, вглядываясь в лица норвежцев и стараясь определить, все ли на месте.
Сигурд хитро усмехнулся и ответил:
— Флоки Черный учуял их вонь, когда они были в ста шагах от наших костров. Так что у нас было время устроить достойную встречу. — Ярл пожал плечами и хохотнул. — Однако в той яме было темнее, чем во влагалище Хель, и кое-кому из выродков удалось уйти. После этого мы затаились, как змеи. Похоже, самому последнему сукиному сыну в Мерсии хотелось прибить к двери своего дома шкуру, содранную с норвежца.
— Нет, парень, настоящего боя не было, — заговорил Улаф, отмахиваясь от слов Сигурда и глядя на мою бринью, кольца которой были забиты черной спекшейся кровью. — Тебе бы это совсем не понравилось.
— Я так рад видеть тебя, Дядя, — сказал я, подошел к нему и заключил в объятия.
Улаф с чувством похлопал меня по спине.
— Я тоже рад видеть тебя, Ворон.
— Я слишком много времени провел среди англичан, — продолжал я.
— Значит, они сделали из тебя христианина? — спросил Бьорн, молитвенно складывая руки и глядя на меня с серьезным выражением, которое напомнило бы мне отца Эгфрита, но только если бы тот был здоровенным бородатым воином, перепачканным кровью.
— Пока еще нет, Бьорн, — рассмеялся я. — Но ты будешь удивлен, друг мой. Далеко не все англичане — жадные до молитвы любители священников. — Я посмотрел на склон холма, где Пенда снимал с трупов валлийцев пряжки, ожерелья, ножи и другие мелкие ценные предметы. — Среди них есть даже более свирепые дикари, чем ты.
Взгляд Бьорна был полон недоверия.
В этот момент со стороны крепостных ворот донесся громкий стук. Норвежцы обернулись и нахлобучили шлемы, готовясь отразить нападение валлийцев. Однако ворота лишь приоткрылись, и что-то упало на твердую, утоптанную землю.
— Похоже, они выплюнули выродка олдермена Эльдреда, — хрипло произнес Брам и с громким хрустом расправил плечи.
— Бьярни, помоги, — сказал я, затем окликнул Пенду.
Втроем мы подбежали к воротам, прикрываясь щитами, но в нас не полетели ни стрелы, ни камни. Судя по всему, валлийцы потеряли вкус к крови. Вероятно, они надеялись, что мы заберем англичанина и уберемся восвояси.
Веохстан не мог стоять. Поэтому мы оттащили его подальше от крепости, куда не могли достать стрелы, и окружили кольцом. Пенда опустился на корточки, плеснул воды ему в рот и на лицо, покрытое ссадинами. Юноша едва дышал, но был жив. Кровь, покрывавшая лицо Пенды, не смогла скрыть радостной улыбки, которую я никак не ожидал увидеть. Слишком уж много уэссексцев отдали свои жизни, покупая свободу сыну Эльдреда.
— Он отличный парень. За такого стоило пролить много крови, — сказал Пенда, продолжая улыбаться.
Веохстан поперхнулся, закашлял, выплюнул глоток воды.
— Если бы олдермен послал больше людей, то мы могли бы вернуть его сына без боя. — Пенда покачал головой. — Эти негодяи вдоволь поразвлеклись с ним, Ворон. Мальчишка не в состоянии сам идти назад в Уэссекс.
Он поднял взгляд на меня. Ощетинившиеся волосы дружинника были покрыты кровью и грязью, на перепачканном лице ярко светились белки глаз. Должно быть, даже норвежцы нашли его вид устрашающим.
— В таком случае, англичанин, дай мальчишке немного отдохнуть.
Сигурд в упор посмотрел на Пенду. Кровь ярла кипела, глаза горели жаждой новой бойни.
— Мы еще позабавимся с этими дикарями, прежде чем возвратимся в Уэссекс.
Пенда посмотрел на крепость. Я проследил за его взглядом и внезапно подумал, что ее деревянные стены вовсе не такие уж и прочные.
— Сегодня ночью мы будем спать в валлийских постелях! — воскликнул Сигурд, и волчья стая ответила ему радостными криками, ибо нам предстояло пролить новую кровь во славу богов.
К полудню с запада подул свежий ветер, очистивший воздух от зловония испражнений и смерти. Солнце согрело мою кожу. Мы готовились выгнать валлийцев из их домов. Сигурд приказал уэссекским воинам собрать к наступлению сумерек как можно больше сухих дров. Им, особенно Пенде, не понравилось, что ими командовали, но Сигурд был настолько уверен в своем замысле, что они повиновались. Да разве у них был выбор? Некоторые норвежцы присоединились к уэссексцам. Остальные стояли перед воротами крепости, держа наготове мечи и щиты на тот случай, если валлийцы вздумают сделать вылазку.
— Ворон, пойдем со мной, — сказал Сигурд, направляясь вдоль восточной стены крепости.
Я схватил оружие и последовал за ним, гадая, что ярл намеревался сделать с дровами. Нечего было и думать о том, чтобы подойти к крепостным стенам достаточно близко и развести под ними костер. Нас смыл бы ливень камней, стрел и валлийской мочи, который обрушился бы на наши головы.
— Как думаешь, бродяга валлиец по-прежнему сидит вон на той сторожевой башне? — спросил Сигурд, указывая на невысокое каменное сооружение, видневшееся на вершине холма, откуда вчера поднимался столб дыма.
Я покачал головой и ответил:
— Его уже давно и след простыл. Лично я не стал бы здесь задерживаться, увидев то, что произошло внизу.
Ярл молча кивнул.
Пока мы поднимались на холм, Сигурд рассказал, как он привел волчью стаю обратно в Уэссекс, после того как они ускользнули от людей короля Кенвульфа. Норвежцы остановились поесть и переночевать в маленькой деревушке. Я не стал уточнять, что там произошло.
— У меня не было никакого желания возвращаться к Эльдреду без книги Белого Христа, Ворон, но ничего другого не оставалось. Это не наша земля. — Сигурд поморщился. — Я надеялся расквитаться с Глумом, понимал, что он побежит с украденной книгой к Эльдреду. Паршивый пес собирался наполнить свой сундук моим серебром.
— Глум умер хорошей смертью, господин, — сказал я и поморщился от боли, потому что все мое тело было покрыто порезами и ссадинами. — Слишком хорошей для такого подлеца.
Сигурд кивнул, но мне показалось, что в глубине души он радовался тому, что Глум умер так, как подобало настоящему скандинаву.
— Англичанин не отдал мне корабли, — продолжал ярл, с кряхтением взбираясь по каменистой осыпи. — Но все же выкашлял нам половину обещанного серебра. — Сперва губы Сигурда тронула усмешка, потом он расхохотался. — Приличная получилась кучка! Ничего подобного я никогда не видел. А ведь это только половина!
— Ну а Флоки? — спросил я.
— Ворон, а как ты сам поступил бы с английским серебром? — спросил Сигурд, втыкая носок сапога в мягкую землю, чтобы получить опору. — Представь себе, что тебя со всех сторон окружают враги и ты собираешься тронуться вслед за кровожадным одноглазым мальчишкой, не умеющим держать меч в ножнах. — Ярл хитро посмотрел на меня, но я промолчал, понимая, что он издевался над моим отношением к Кинетрит. — Итак, парень, как ты поступил бы с такой кучей серебра, на которую можно снарядить целое войско?
Я на мгновение задумался и ответил:
— Закопал бы его.
Сигурд снова улыбнулся, кивнул и продолжил:
— Я убедился в том, что англичане лежат в своих постелях, закопал серебро Эльдреда, глубоко, неподалеку от берега, и оставил Флоки присматривать за ним. Впрочем, тот и сам этому рад.
Должно быть, у меня на лице отразились сомнения, потому что Сигурд остановился, перевел дыхание и посмотрел мне в глаза.
— Флоки — не Глум, — сказал он. — Знаю, у этого вестника смерти отвратительный нрав, но за его преданность можешь не беспокоиться, Ворон. Только не Флоки. Он будет рядом со мной, когда придут черные девы смерти. Такую вот нить сплели норны. Это определено судьбой.
— От Флоки я слышал то же самое, господин, — подтвердил я.
Сигурд продолжил подъем, изогнул брови и заявил:
— Эльдред признался мне, что Веохстан его сын. Я никак не мог этого предположить. Он сказал, что отправил тебя с пятьюдесятью воинами, чтобы ты выкрал парня у валлийцев.
— С пятьюдесятью? — изумился я. — Жадный выродок дал мне всего тридцать человек, из которых лишь десять были настоящими воинами. Однако сражались они хорошо. — Я подумал об Эфе, Сабе, Эни и остальных уэссексцах. — Но корабли он не вернул, господин? Я ведь принес Эльдреду книгу, отдал ему в собственные руки. Вы могли вывести «Змея» и «Лосиный фьорд» в море.
— И бросить тебя здесь, в земле Белого Христа? — спросил Сигурд.
Я пожал плечами.
— Я же тебе говорил, Ворон! Нить жизни Флоки сплетена с моей, а моя — с твоей. — Сигурд снова остановился, на этот раз лоб его был наморщен, а челюсти, скрытые золотистой бородой, стиснулись. — Я всегда приду за тобой, пока в моих жилах течет кровь, — сказал он, и лицо ярла смягчилось. — Клянусь Одином, ты отлично поработал, малыш. Знаешь, все наши беспокоились о тебе. — Сигурд улыбнулся. — Полагаю, даже старик Асгот.
— А Аслак? — спросил я.
— Ты сломал ему нос, Ворон. Норвежцы могут быть тщеславными, словно женщины. — Ярл нахмурился. — Но думаю, Аслак тебя простил.
— Должен был простить, — сказал я. — Асгот вправил ему нос, а мой теперь кривой, как шпангоут.
Я повернулся, показывая Сигурду профиль.
— Ты прав, Ворон. — Ярл усмехнулся, шагнул ко мне, и его лицо вновь стало сосредоточенным. — Хочешь, чтобы я попробовал его выпрямить? — спросил он, изучая мой нос. — Уверен, у меня получится.
Я отшатнулся назад, схватился за рукоятку меча и заявил:
— При всем моем уважении к вам, господин, я лучше сражусь с вами, здесь и сейчас.
Сигурд рассмеялся еще громче.
Как мы и предполагали, сторожевая башня оказалась покинутой. Внутри земля была усыпана рыбными и куриными костями. В очаге, обложенном камнями, дымилась кучка белой золы. У стены была навалена груда сухих березовых веток и зеленого папоротника, чтобы можно было в любой момент испачкать небо желтым дымом. В противоположном углу стоял раздутый бурдюк с элем, но мы не стали его трогать, опасаясь, что содержимое отравили и специально оставили для нас.
— Тощая девчонка была там, — сказал Сигурд.
Он стоял на краю обрыва, глядел на крепость и фигурки людей, собравшихся перед южными воротами.
— Дочка олдермена.
— Кинетрит? — спросил я, чувствуя, как у меня внутри все переворачивается.
— Ага, плоскогрудая дочь Эльдреда. По-моему, она не питает ко мне нежных чувств. — Сигурд прыснул и на мгновение перестал быть похожим на убийцу.
— После всего случившегося едва ли можно ее в этом винить, — заметил я.
— Не вижу, почему девчонка должна на нас дуться. Ты ведь привел ее обратно к отцу, так? — Сигурд свел губы в нитку, пожал плечами и махнул рукой в сторону Карн-Диффрина. — Теперь мы уговорили этих грязных сукиных сынов отдать ее брата. Кинетрит должна быть нам признательна, парень. — Ярл хитро подмигнул. — Пусть она не толще блохи, но я не сомневаюсь в том, что эта особа совсем не такая хрупкая, какой кажется.
Я оскалился, и Сигурд поднял руки.
— Я шучу, Ворон. Ты настроен серьезно, да? Девчонка говорила со мной. Должно быть, она обожгла себе язык, поскольку я дикарь и язычник, но ей очень хотелось, чтобы я отправился следом за тобой и нашел до того, как ты вляпаешься в крупные неприятности.
Я прислонил щит к каменной стене, откупорил бурдюк и понюхал его содержимое.
— Вы оказали мне большую честь, господин, придя за мной.
— Я хочу получить назад свои корабли, — сказал Сигурд. — Мне нужна вторая половина обещанного серебра. Англичанин дал слово, если только оно хоть что-нибудь стоит. — Ярл сплюнул. — Мол, я получу сполна то, что он мне обещал, если отправлюсь за стену короля Оффы и помогу тебе вернуть его драгоценного сыночка. — Сигурд посмотрел на Карн-Диффрин, раскинувшийся под нами. — Мне очень хочется получить деньги за мальчишку, но я скорее поверю собаке, которая пообещает не гоняться за зайцами, чем этому олдермену. Какой человек пошлет сражаться за жизнь своего сына крестьян и чужеземцев? Да еще всего тридцать человек?
— Среди них есть хорошие бойцы, господин, — сказал я, указывая на уэссексцев.
— Эльдред — коварная змея, — презрительно фыркнул Сигурд.
* * *
Я с сожалением опрокинул бурдюк и глядел, как пенящийся эль впитывался в землю. Ярл наклонился, сорвал пучок травы, подбросил его в воздух и наблюдал за тем, как ветер унес прочь легкие былинки.
Я ухмыльнулся, забыл о синяках и порезах, терзавших мое тело, покачал головой и сказал:
— У вас в голове больше хитрых замыслов, чем у самого Локи.
Лишь теперь до меня дошло, что уготовил валлийцам Сигурд.
* * *
Уже смеркалось, когда я подул на пучок сухой травы и веточек, подпитывая искорку, нежно тлеющую внутри. Я подумал было о том, чтобы еще раз чиркнуть кремнем, но тут вспыхнул язычок пламени. Вслед за ним мне в лицо пахнуло желтым дымом, от которого я закашлял.
— Клади его сюда, Ворон, пока ты не спалил свою первую бороду, — сказал Свейн Рыжий и склонился над высокой кучей дров, наваленной на краю обрыва, совсем рядом со сторожевой башней.
Нам потребовалось много времени, чтобы натаскать их на вершину. Я бросил растопку в углубление, заваленное сухим хворостом, и почувствовал, как же сильно устал. Мы со Свейном стояли в стороне и смотрели на медленно разгорающийся костер. Остальные норвежцы в боевом порядке ждали внизу, сверкая шлемами и наконечниками копий в последних слабых лучах угасающего солнца.
— Только Сигурду могло прийти в голову такое, — с восхищением промолвил Свейн и подобрал бурдюк, опорожненный мною.
Когда он обнаружил, что кожаный мешок пуст, на него жалко стало смотреть. Свейн отшвырнул бурдюк, просунул руку в горловину кольчуги, достал из-за пазухи черствую заплесневелую корку, сунул ее в рот и принялся рассеянно жевать.
— Ты думаешь, получится? — спросил я, глядя на то, как под его густой рыжей бородой двигались мощные челюсти.
— Обязательно, парень, — пробормотал Свейн. — Может быть, сюда сбегутся все сукины дети, вскормленные валлийской сиськой. — Он почесал лицо. — Посмотрим.
К счастью, ветер по-прежнему дул с востока. Вскоре костер выплюнул высоко в воздух первые ярко-красные искры, которые полетели вниз, в долину. Они были похожи на светлячков, учившихся летать. Когда солнце скрылось за горизонт, костер уже ревел и шумно трещал. Он излучал такой жар, что нам приходилось подбрасывать новые ветки, держась от него поодаль и прикрывая лица ладонями.
Свейн снял кольчугу и рубаху. Его могучая грудь и крепкие руки, иссеченные шрамами былых ран, сверкали в багровом зареве. Густая рыжая борода и волосы походили на пламя, бросавшее вызов сгущающимся сумеркам. Для меня Свейн был воплощением могучего Тора, истребителя гигантов.
— Получилось! — закричал я, указывая вниз, на крепость.
На одной соломенной крыше вспыхнули маленькие жадные язычки пламени.
Свейн поднял взгляд вверх. В небе висело облако летающих угольков и пепла.
— Похоже на черный снег, — сказал он, подбоченился и проводил взглядом тысячи искорок, слетающих с обрыва.
Большинство из них достигали сухой соломы на крышах валлийских домов безобидными погасшими соринками, но некоторые еще светились, несли с собой остатки огня, породившего их. Именно эти угольки сейчас принимались за работу. Они медленно тлели, а затем вспыхивали ярким пламенем. Валлийцы лихорадочно носились между строениями, поливали водой крыши и плетни, но все их усилия сводила на нет домашняя скотина. Коровы и овцы, напуганные падающими углями, метались во все стороны, поднимая шум, который доносился даже до нас, стоявших на вершине холма и любовавшихся осуществлением коварного замысла Сигурда.
— Разумеется, получилось, — равнодушно заметил Свейн Рыжий, подбрасывая в сердитое пламя последнюю охапку хвороста.
Огненные искры падали на его обнаженные плечи, но он не обращал на них внимания.
— Что ж, парень, пора спускаться вниз и присоединиться к общему веселью. — Он нагнулся, поднял с земли куртку и кольчугу. — Здесь нам больше делать нечего. Я не собираюсь пропустить тот миг, когда из ворот выбегут валлийские сучки с пылающими косами.
— Свейн, может, нам лучше еще какое-то время побыть здесь? — спросил я, вглядываясь в темнеющие холмы. — Наш костер может привлечь сюда людей из всех деревень по эту сторону вала Оффы. Они решат, что в Карн-Диффрин пришла беда.
— Так она и вправду пришла. — Свейн ухмыльнулся.
— Значит, мы не останемся сторожить здесь?
— Нет, — подтвердил Свейн, натягивая тяжелую бринью.
Сначала из горловины показались рыжие волосы, затем — широкое лицо и густая борода.
— Если валлийцы придут сюда, то мы их перебьем, — просто сказал он.
Мы оставили бушующее пламя и стали спускаться вниз, чтобы присоединиться к товарищам, стоявшим перед южными воротами.
Крепость полыхала, поэтому валлийцам не оставалось ничего другого, кроме как выйти за ворота и сразиться с нами. Они бились отчаянно. В боевом строю рядом с воинами стояли старики и подростки. Но все же это была бойня. Во второй раз за этот день сухая трава оросилась кровью убитых.
Валлийский вождь, тот самый воин, который в самом начале встретил нас с Пендой на склоне холма, был взят окровавленным, но живым. После захода солнца старый Асгот сделал с ним то же самое, что и с охотником Гриффином. Душа бедняги с громкими криками унеслась в загробный мир.
Были и другие крики. Вопили женщины, которых использовала для своего наслаждения волчья стая.
У меня все еще тряслись руки, мышцы дрожали в лихорадке боя, когда Свейн притащил мне девушку, маленькую, черноволосую, лет шестнадцати, не больше. Ее глаза наполнял ужас. Я был покрыт черными, зловонными человеческими внутренностями, стоял в темноте, разгоняемой отсветами горящего дерева, и, наверное, ничем не отличался от исчадия ада.
— Вот, Ворон. Ребята пускали слюнки по поводу нее, но я им объяснил, что на эту ночь она станет твоей подушкой, — рассмеялся Свейн. — Ты похож на мешок конского дерьма. Повеселись немного, парень. Отпразднуй свое счастье. Ведь ты еще дышишь, все твои части по-прежнему там, где и должны быть. Когда закончишь, разыщи меня. Мы с тобой напьемся так, что забудем наши собственные имена, хорошо?
Свейн подтолкнул девчонку ко мне, и я молча взял ее за руку. Норвежец кивнул, оскалился, сверкнув зубами, и скрылся в темноте, возвращаясь в ревущий хаос, царящий среди развалин Карн-Диффрина.
У главных ворот крепости стояла небольшая пристройка, крытая соломой, где, наверное, укрывались от непогоды стражники. Я затащил девчонку туда и изнасиловал ее. Сначала она сопротивлялась, не кричала, вообще не издала ни звука, но царапала мне лицо, брыкалась и даже укусила меня за щеку. Я был перепачкан кровью ее соплеменников, и девчонка, наверное, почувствовала ее привкус во рту.
Погружаясь в ее лоно, я ощущал в душе грязь, чувствовал себя хуже самого мерзкого дикого зверя. Но все же отвращение к самому себе, стыд, жгущий сердце, не остановили меня, а наоборот — завели, ослепили, скрыли слезы, залившие лицо бедной девчонки. Закончив, я перекатился на грязную землю и провалился в пустоту. Усталость и ненависть к себе вцепились в меня, увлекли вниз, в зловещую черную пропасть сатаны.
Я бессильно отдался им, а когда очнулся, девушка по-прежнему лежала рядом и дрожала в темноте. Ночь разрывалась пронзительными криками других женщин. Какое-то время мы сидели молча, затем я взял девушку за руку. Возможно, ей было страшно, она боялась меня, но обвила мои пальцы своими. Я не забыл Алвунну из Эбботсенда, с которой один раз лежал в поле, но не смог вспомнить ее лицо. У меня перед глазами стоял образ Кинетрит.
Когда шум в крепости немного утих, я угостил черноволосую девушку копченой ветчиной и сыром, а затем повел в темноту, прочь от Карн-Диффрина. Как только крепость скрылась из вида, я сказал девушке, чтобы она уходила, но она меня не поняла, а может быть, ей было просто некуда идти. Поэтому я достал три серебряные монеты, отобранные у убитого валлийца, и вложил их в ее руку. Я повернулся к ней спиной и не слышал, как она ушла. Через какое-то время я оглянулся, но ее уже не было.
В конце концов, когда норвежцы сполна насладились ими, Сигурд отпустил женщин в ночь. Я гадал, в чрева скольких валлиек упало семя скандинавов. У меня мелькнула мысль, даст ли росток то, что я сам оставил в теле черноволосой девушки. Мне стало плохо от одного лишь воспоминания о том, что я сделал. К тому же рана на голени жгла огнем, хотя и недостаточно сильно для того, чтобы заставить меня забыть о девушке.
Асгот смазал порез отваром трав, затем туго перевязал его полоской грубой ткани, оторванной от платья. Когда он закончил, я остался один в темноте и начал вглядываться в темные холмы. Не появятся ли на них факелы валлийцев? Еще мне было страшно, потому что я не знал, кем стал.
Мы сожгли тела трех норвежцев и двух уэссексцев, погибших от рук валлийцев в последнем бою, а затем вместе с шестерыми оставшимися в живых людьми олдермена перенесли Веохстана в крепость, частокол которой практически не пострадал от огня. Там, в свете догорающих пожаров, мы стали искать еду и эль и в избытке нашли все, что хотели. Победители обожрались свининой и говядиной, а потом повалились на землю рядом с потухшими кострами. Наши бороды был мокрыми от эля, а уши наполнены песнями.
— Будь он язычник или христианин, но воин по-настоящему счастлив только тогда, когда опорожнит свои яйца и наполнит желудок элем! — орал Пенда.
Его слова натыкались друг на друга, а веки смыкались от хмельной тяжести. По крайней мере на несколько часов англичанин забыл о товарищах, павших в бою.
Наверное, Сигурд приказал кому-то дежурить в ночном карауле, но если он так и поступил, то я ничего об этом не знал. Валлийцев нигде не было видно. По-моему, никто из нас не верил в то, что они придут, пока тлеют развалины крепости Карн-Диффрин. Кстати, если души погибших здешних жителей все еще оставались бы среди нас, глухие к зову загробной жизни, то они решили бы, что их убийцы тоже умерли. Таким жестоким было бесчувствие, сразившее нас. Уставшие и пьяные, мы наслаждались тем, что в кои-то веки нас окружали прочные деревянные стены, обеспечивавшие защиту в этой враждебной стране.
На рассвете Веохстан пришел в себя и подкрепился теплой, но высохшей кашей, горшок с которой Пенда нашел в одном из валлийских очагов. Юноше пришлось многое вытерпеть, но теперь он был в безопасности. Скоро его ждало воссоединение с отцом. Мы же должны были подняться на корабли. Я представил себе, как «Змей» и «Лосиный фьорд» низко осядут в воду. Их трюмы заполнит английское серебро, ветер расправит прямоугольные паруса и понесет нас через море.
Мне странно было видеть, как норвежцы и англичане делили добро, награбленное у побежденного врага. В ту ночь я узнал, что иногда насилие и кровопролитие объединяют людей, куют невидимые узы. В жутком кровавом хаосе эти люди забыли о том, что их разделяло, отбросили оковы разной веры и шагнули навстречу друг другу.
Ха! Быть может, сейчас я говорю слова, которых тогда и в помине не было у меня на языке и даже в мыслях. В те времена я был молод, тщеславен и ослеплен кровью. Но разве старики, умудренные опытом, сплошь и рядом не вонзают копье истины, пришедшей с годами, в самое сердце своих воспоминаний? Разве я в далекой юности был одинок в своем желании знать то, что мне известно сейчас?
