Глава семнадцатая

Валлийцы наступали на нас широким фронтом, образовав зловещую черную стену из круглых щитов, обтянутых кожей. Других приличных доспехов у них не было. Шлемы из толстой кожи, а не стальные. Насколько я смог разглядеть, лишь у горстки имелись кольчуги, причем не полноценные бриньи, а лишь отдельные куски металлического плетения, закрепленные на груди и шее.

— Мы порвем этих ублюдков на части, Освин, — прорычал я, занимая место в середине строя.

— Я пускаю слюнки, словно голодная собака, парень, — ответил тот, ударяя копьем о щит. — Мне очень хочется посмотреть, каков ты в деле. — Освин мрачно усмехнулся. — Так что ты уж меня не разочаруй.

Пусть я находился среди христиан, но прошептал молитву храброму Тиру, любящему сражения, могущественному Тору и Одину, потрясающему копьем, прося у них дать мне возможность показать себя достойно и сеять смерть среди валлийцев. Те были еще в двухстах шагах от нас. Теперь я уже мог отчетливо разглядеть их лица, оскаленные в ненависти, зловещий тяжелый, размеренный шаг. Меня охватил страх.

— Эфа, пора посылать стрелы! — крикнул я.

— Негоже проклятому язычнику указывать мне, когда стрелять! — огрызнулся тот.

«Отлично, Эфа, — подумал я и улыбнулся. — Ненависть — это очень хорошо. Она поможет убивать даже тогда, когда тебе в лицо брызнет кровь твоего соседа, ослепляя тебя».

Первая стрела, выпущенная Эфой, взмыла в небо по пологой дуге и впилась в валлийский щит. Выстрел был неплохой. Но прошло совсем немного времени, и теперь не промахнулся бы даже стрелок, не обладающий и половиной мастерства Эфы. Очень уж плотным строем поднималась по склону толпа валлийцев. У меня над головой снова засвистели уэссекские стрелы, среди наших противников появились первые убитые и раненые. Когда до врага оставалось сто шагов, мы нагнулись к грудам камней и начали кидать их, выкрикивая проклятия. Почти все они отлетали от черных щитов, ничем не замедляя продвижение валлийцев, но некоторые все же разбили им носы и раскроили головы.

— Осталось уже совсем недолго, ребята! — воскликнул Пенда. — Держим строй! Поднять щиты!

Теперь уже принялись за дело и валлийские лучники, однако их стрелы втыкались в землю перед нами или без всякого вреда пролетали над головами. Противники кричали и извергали ругательства, словно надеясь потопить в шуме собственный страх. Недавние мельники и крестьяне теперь ревели и скалились не хуже диких зверей, стремясь посеять страх в сердцах врагов, стараясь раствориться в собственной ярости и превратиться в убийц, не чувствующих боли.

Саба бросил камень и попал валлийцу в висок. Торжествующие уэссексцы обрушили град насмешек на врагов, вынужденных обходить своего упавшего товарища.

— Отлично! — взревел Освин. — Дай им еще разок!

Но следующий камень, брошенный Сабой, не долетел до цели, и теперь уже валлийцы разразились презрительным хохотом. Через считаные мгновения наши боевые порядки должны были столкнуться, знаменуя начало настоящего дела.

После того дня я много раз стоял в скьялборге и чувствовал, как у меня растекаются внутренности, а в животе образуется щемящая пустота. Я познал страх и вкусил ужас. Но в тот день меня охватило убийственное спокойствие. Я был бесконечно благодарен этому, потому что воспринял все как знак того, что норны, определяющие судьбы людей, продолжали плести узор моей жизни. Если это так, то я не умру. Сейчас я смеюсь, вспоминая самоуверенность молодости. Юнцы считают себя бессмертными. Они носят тщеславие, дитя гордости, словно кольчугу, наивно полагая, что оно их защитит. Если бы я сейчас встретил себя самого таким, каким был тогда, то одним ударом поверг бы того малолетку на землю, давая ему урок смирения. С другой стороны, я рад, что был самоуверенным, познал восторженное возбуждение, стоя вместе с товарищами на краю жизни в окружении смерти. Я уверен, что в тот день, когда мне довелось сразиться с валлийцами, Один, Отец всех, здорово повеселился. Он хохотал до слез, глядя на мальчишку с красным глазом, который вонзал свое копье во врагов, проливая их скользкую кровь на траву Уэльса. Ведь это так приятно — повеселить богов.

С оглушительным грохотом, подобным шуму волны, разбивающейся о плоскую скалу, наши боевые порядки столкнулись. Противники начали рубить, колоть и тыкать копьями в лица друг другу. Мне в нос ударило зловоние, исходящее от тел врагов. Громкий рев превращался в булькающий визг, когда какое-нибудь лезвие находило незащищенную плоть. Даже сквозь щит я ощущал напор вражеского строя, и мне пришлось отставить правую ногу назад, чтобы устоять на месте.

Со своим первым противником я расправился достаточно просто: несколько раз с силой, хотя и вслепую, ткнул копьем поверх его щита и попал в цель. Валлиец вскрикнул и опустил щит. Я увидел рану на том месте, где у него был глаз. Окровавленная дыра зияла в разорванной плоти. Я снова нанес удар копьем, на этот раз в раскрытый рот, повернул наконечник, чтобы выбить зубы, а затем всадил его дальше в глотку. Ноги валлийца подогнулись, и он упал.

Однако напор на наш строй оказался таким сильным, что мы уже попятились вверх по склону и образовали полумесяц. Наши лучники встали по его краям. Они осыпали стрелами валлийцев, пытающихся нас обойти и ударить в спину. Пока что Эфе и его товарищам удавалось их сдерживать.

Пенда работал длинным мечом, раскалывая щиты и головы в жестоком безжалостном ритме. Освин навалился на вражеский строй всей своей тушей, позволяя товарищам, стоявшим рядом, разить врагов. Он понимал, что нам нельзя отступать далеко, иначе мы вынуждены будем спускаться по противоположному склону холма. Тогда валлийцы насядут на нас сверху, и мы долго не продержимся.

— Убивайте ублюдков! — воскликнул Эни. — Отправляйте их к сатане!

Коротышка сражался, как демон, открыв в себе дар убивать, о существовании которого он даже не подозревал. Его правая рука, сжимающая меч, работала ловко. Короткое лезвие находило лазейку, влетало за щит и разило врага, прежде чем тот успевал его заметить.

— За Уэссекс! — крикнул кто-то другой.

— За Эльдреда! — отозвался третий.

Теперь побоище шло в каком-то жутком ритме. Кровь хлестала ручьями, делая траву скользкой. Воины кряхтели, кричали, давили и умирали. Земля была устлана трупами убитых валлийцев, но мы шаг за шагом отступали назад. Уэссексцы, чьих имен я так и не узнал, падали, сломленные неудержимой приливной волной. Их души торопливо отлетали в загробный мир.

— Слева! Слева! — вдруг заорал Эгрик. — К нам заходят в тыл!

Я пригнулся и осторожно выглянул из-под щита туда, где Эфа, отбросив лук, отчаянно дрался мечом и щитом. На земле лежали два убитых уэссексца. Валлийцы напирали на наше левое крыло, оттесняя его назад. Еще немного, и они ударят нам в спину. Тогда все будет кончено.

— Ворон! — крикнул Пенда, рассекая мечом лицо врага. — Ты сможешь продержаться?

Он выставил свой щит в освободившееся пространство, и его соседи тоже с ревом шагнули вперед. Меня охватил безотчетный ужас. Я видел, что в наших боевых порядках появлялось все больше брешей. Но натиск Пенды вселил в нас мужество. Все уэссексцы рванулись в атаку, стараясь не отстать от своих товарищей.

— Ты сможешь продержаться? — снова крикнул Пенда.

Его глаза обезумели, налились кровью, рот оскалился в хищной гримасе.

Я заморгал, пытаясь смахнуть щиплющий пот, кивнул, шагнул вперед и крикнул:

— Погоним ублюдков к их сучкам!

Пенда покинул строй, увлекая за собой еще одного уэссексца, чтобы отразить натиск врага на левом крыле. Через мгновение он уже рубил направо и налево, прирожденный воин, стремительный, сильный и опытный, к тому же охваченный безумием, — вестник смерти. Однако без Пенды в сердце строя боевой дух уэссексцев оказался надломлен. Под напором валлийцев мы неудержимо пятились назад.

На меня со всех сторон обрушились удары, поскольку хорошие доспехи выдавали во мне знатного воина. Меч отскочил от шлема и ударил меня в плечо, копье, проскочившее под щитами, воткнулось в голень. Я взревел от боли и ярости, выплескивая чистую злость, поднявшуюся на поверхность после того, как она столько времени оставалась на привязи в размеренном ритме боя.

Мы ничем не могли помочь тем своим товарищам, которые падали на землю. Они были мертвы. Нам оставалось только отступать неровной линией, сомкнув щиты и опустив головы. Нас оттеснили к знамени олдермена Эльдреда с бегущим оленем. Я выругался, увидев, как волна валлийцев захлестнула зеленое полотнище.

Эгрик, стоявший рядом со мной, подался вперед и протянул руку, словно надеялся, что знамя само прилетит к нему.

— Не надо, Эгрик, — прорычал я, погружая меч в живот валлийца.

Копье я уже давно потерял. Вдруг мне в лицо ударила горячая кровь. Отсеченная рука Эгрика скрылась среди ног, топчущихся на одном месте. Валлиец с криком обрушил секиру на череп бедняги, и даже сквозь шум боя я услышал жуткий хруст ломающихся костей.

Если вы сейчас спросите меня, как выжить в бою, то я отвечу, что все зависит от ног, от того, смогут ли они унести вас подальше от побоища, чтобы вы могли спокойно трахать свою женщину, растить замечательных детей и мирно жить до преклонных лет. Но если вы вынуждены драться, любите кровопролитие или у вас нет выбора, тогда я скажу, что лучше всего надеть шлем. Не кожаную шапочку вроде той, что в тот день смешалась с мозгами Эгрика у стен Карн-Диффрина, а настоящий шлем, сработанный из прочной стали.

Воин, стоявший справа от меня, упал. Мой щит содрогнулся от страшного удара, рванувшего мышцы левого плеча и разлившегося обжигающей болью по всей руке. С огромным трудом мне удалось удержать щит, но тут на него обрушился новый удар, затем еще один. Я выронил меч, схватил обеими руками щит, от которого отлетали щепки, и попятился назад вместе с остальными уэссексцами. Видит Тир, бог войны, в тот момент с нами все было кончено. Наш строй рассыпался. Началась настоящая бойня.

Я навалился плечом на щит и обрушил железную набойку на врага, затем с диким криком швырнул его ему в лицо и нагнулся, чтобы подобрать меч. Я хотел умереть с клинком в руке, чтобы валькирии отнесли меня в зал Одина. Но валлиец ударил меня в лицо палицей, и я рухнул на землю, ослепленный белыми искрами, пляшущими перед глазами.

— Вставай, парень! — послышался чей-то крик.

Сквозь кровавую пелену я различил Пенду, стоявшего надо мной и бешено рубившего направо и налево. Дружинник разил наповал всех, кто подходил к нему слишком близко. Он потерял шлем, его короткие волосы торчали свирепой щетиной. Пенда насквозь промок от крови.

— Поднимайся на ноги, Ворон! Все будет кончено только тогда, когда я скажу! Ты меня слышишь? Грязный выродок, языческий сын козла! Поднимайся живо!

Вся трава вокруг нас была залита кровью и усеяна телами убитых уэссексцев, но были еще и те, кто оставался в живых. Они сражались каждым вздохом, обжигающим легкие, каждым вопящим от напряжения сухожилием, но не ради славы или Уэссекса. Жизнь — это все, что есть у человека. Он никому не позволит отнять ее, пока у него есть силы сражаться.

Пенда рывком поднял меня на ноги, оскалился и зарычал:

— Дерись, норвежец, или умри здесь. Прямо сейчас. Дерись, черт бы тебя побрал!

Каким-то образом Отец всех, повелевающий гневом, наполнил мои легкие своим дыханием. Я вдруг оказался рядом с Пендой, дико размахивал мечом и не мог ничего разглядеть сквозь кровь, пот и грязь.

— Вот так-то оно лучше, парень! — воскликнул Пенда и вдруг рассмеялся. — Ты мне по душе, мальчик! Мой любимый кровожадный язычник, сын грома! Убивай, как и подобает настоящему языческому сыну козла!

Мне в лицо ударила кровь. Слух наполнился криками, в нос пахнуло зловонием дерьма.

Тут до меня долетел другой звук, донесшийся из другого мира, из загробной жизни. Негромкий, но чистый и прозрачный, он прорезал рев битвы так же легко, как копье пронзает мягкие ткани бедра, выступающего из-под щита.

Валлийцы как один вздрогнули, наполнили воздух пронзительными криками. Внезапно вокруг меня образовалось свободное пространство. Моя голова гудела, все еще забитая белыми искрами. Я заморгал, обернулся на знакомый звук, жадно глотая воздух, и увидел, как валлийцы снова выстраивались в боевой порядок. Неровная масса черных щитов попятилась назад, наступая на изуродованные трупы и кричащих раненых.

Я оглянулся, увидел волшебную картину и зажмурился, уверенный в том, что она бесследно исчезнет, стоит мне открыть глаза. Но она не исчезала. Наоборот, по мере того как я наполнял грудь хриплым дыханием, зрелище становилось все более отчетливым и реальным. Крепнущий ветер трепал красное знамя с черной волчьей головой. Вокруг него были воины в сверкающих кольчугах и шлемах, с круглыми раскрашенными щитами, копьями, мечами и секирами. От их вида кровь стыла в жилах. Валлийцы, наверное, решили, что сами боги войны спустились из Асгарда, чтобы принять участие в кровавом побоище. Но это были не боги, а норвежцы.

Я издал рев, проникнутый торжеством и болью, и рухнул на колени. Пришел Сигурд!

Четыре десятка норвежцев надвигались с востока. Их щиты, составленные внахлест, образовывали стену из дерева и железа, за которой укрывались не мельники и купцы, а опытные бойцы. Они нахлынули смертоносной волной. У них все получилось превосходно. Солнце светило норвежцам в спину. Они прошли по склону холма, перехватывая отступающих валлийцев. Те по-прежнему значительно превосходили северных воинов числом, но не смогли оказать им достойное сопротивление, увидев в холодных голубых глазах чужестранцев свою смерть.

— Это твои дружки, Ворон? — сухим, треснувшим голосом спросил Пенда, рубанул упавшего валлийца по шее и прикончил его.

Он попытался сплюнуть, но у него во рту пересохло.

— Волки Одина, — объяснил я и опять заморгал, прогоняя боль, чтобы лучше видеть побоище, разворачивающееся у подножия холма.

Седобородые старики и дети, пришедшие из Карн-Диффрина посмотреть на нашу смерть, теперь в ужасе бежали обратно к воротам крепости.

— С меня достаточно и одного скандинава, оказавшегося на расстоянии броска камнем, парень, — пробормотал Пенда, наблюдая за тем, как строй норвежцев рассекал беспорядочную толпу валлийцев. — Языческие свиньи умеют убивать, — одобрительно проворчал он. — Главное, чтобы они не повернули против нас. Я устал, как сиськи шлюхи.

Почти все уэссекские ополченцы были убиты. Жирный Эфа лежал на земле, сжимая белыми руками сломанный лук. Рядом с ним валялся труп Кенреда, чуть дальше — Альрика. Ниже по склону их было еще больше, сплетенных в смерти со своими врагами. Мельник Саба, Эни, Худа, Кельмунд, Эгрик и великан Освин. Он мне очень нравился, но теперь его лицо представляло собой изуродованное, кровавое месиво.

Всего погибли двадцать два человека, посланных в бой олдерменом Эльдредом. В живых остались пятеро опытных воинов и три ополченца. Они стояли, оглушенные случившимся, не в силах поверить, что им каким-то образом удалось выкарабкаться из преисподней обратно в мир живых. Их глаза были пустыми, тела дрожали. Пожалуй, не меньше пятидесяти изрубленных валлийцев с вывалившимися внутренностями лежали на поле боя. Над ними уже кружились мухи, вонь стояла ужасная. К этим мертвым скоро должны были присоединиться их соплеменники, которые сейчас сражались у подножия холма с волчьей стаей.

— Так что, Ворон? — спросил Пенда, кивая в сторону побоища. — Мне придется тащить тебя туда за твои красивые волосы? — Он обернулся. — Идем, ребята! Неужели мы позволим язычникам закончить то, что начали сами?

Уэссексцы, оглушенные, насквозь пропитанные кровью, не говоря ни слова, схватили свое оружие, липкое от человеческих внутренностей, и побрели следом за дружинником.

Я с трудом поднялся на ноги, нагнулся и подобрал свой изрубленный щит.

— Пенда! — окликнул я, тыльной стороной дрожащей руки вытирая с лица кровь. — Подождите меня!