Глава 15Город братской любви

Поначалу между днем и ночью не было особой разницы: они слились из-за непрекращающегося дождя, причем не моросящего, а настоящего ливня. Небо изменяло цвет с темного на еще более темный. Горячка, в которой пребывал Джек, тоже не способствовала отсчету времени: даже в минуты просветления он не обращал внимания ни на время, ни на то, что проделывали с его телом.

Придя в себя, он обнаружил, что его кисть и запястье в лубке, хотя решительно не помнил, как и когда этот лубок наложили. Очнувшись в другой раз, он увидел лошадиную гриву и чьи-то движущиеся руки. Кажется, кто-то спорил с людьми, настаивавшими, чтобы его сняли с коня и оставили в грязи на обочине дороги, где стонали другие раненые. В том, что этого не произошло, Джек убедился при следующем пробуждении: Ате силой вливал ему в глотку нечто вроде бульона.

Даже не будучи в беспамятстве, Джек не осознавал, а лишь фиксировал происходящее, однако восприятие его было отчетливым, и каждый вычлененный его зрением объект окружал ореол света. Потом приходил сон, занимавший почти все время и погружавший его в полную, кромешную тьму. Тьму, где не было ни звуков, ни образов, а существовало лишь одно ощущение — страшной жары и леденящего холода одновременно.

Наконец движение закончилось. Армия наспех разбила лагерь и устроила привал. Снаружи в палатку (оказалось, что он лежит в палатке) проникали голоса, прислушиваясь к которым Джек пришел к выводу, что находится неподалеку от Саратоги.

Сражение, как принято, именовали по названию ближайшего крупного населенного пункта, хотя на самом деле бой состоялся в десяти милях к югу. Люди приходили, задерживались, уходили, и именно эти посещения постепенно возвращали сознание Джека к реальному миру, помогали снова определить свое место в нем. Ате почти все время находился рядом, а если и исчезал, то скоро возвращался с едой — иногда с гримасой и жидкой кашей, но порой с ухмылкой и свежеподжаренной белкой или даже олениной.

Явившийся как-то раз граф Балкаррас просидел целый час, и, когда он описывал похороны Саймона Фрейзера, состоявшиеся прямо на поле боя, в ночь перед отступлением, по его бледной щеке медленно скатилась единственная слеза. Граф поведал о том, как пушки мятежников поначалу вели огонь прямо по траурному кортежу и комья сметаемой ядрами земли летели в лица застывших в почетном карауле солдат и офицеров. И о том, как, поняв, что эти люди выстроились не для атаки, а для погребения, сменили обстрел траурным салютом. И на фоне этого грома прозвучал панегирик, произносимый капелланом.

Два дня спустя, когда время бодрствования по продолжительности уже превзошло время сна, в палатку заявился гардемарин Эдвард Пеллью, которому, впервые за долгое время, удалось вызвать у Джека смех. Самому Пеллью при этом было не до смеха: он кипел от ярости.

— Понимаешь, Джек, — молодой человек горячился, отчего его корнуоллский акцент делался еще заметнее, — дело даже не в самом факте капитуляции, а в моей причастности к ней. Я командую морской пехотой. Я — старший из присутствующих здесь военно-морских офицеров. Тогда, на военном совете, я так им всем и сказал: мне, мол, понятно, что у армии нет другого выхода, но Королевский Военно-морской флот никогда не сдается. Иными словами, коли уж лоялистам позволили ускользнуть, а из дикарей и вовсе остался один только твой приятель, то почему бы не дать и мне возможность унести ноги с парой десятков моих парней? Но генерал почему-то и слушать меня не захотел.

Балкаррас был первым, кто упомянул о переговорах, а Ате подтвердил факт капитуляции, сопровождая это заявление неодобрительным фырканьем. Сама мысль о том, чтобы Британская армия сдалась колонистам, представлялась невозможной: никогда прежде ничего подобного не случалось. Однако и третий побывавший у койки Джека посетитель подтвердил этот прискорбный факт.

Когда Джек в первый раз поднялся и попытался сделать несколько неверных, как у новорожденного жеребенка, шагов, его остановил голос:

— В кои-то веки моим глазам предстало зрелище, способное их порадовать. Похоже, вы выздоровели, капитан Абсолют.

Джек обернулся, чуть не потерял равновесие и смог устоять, лишь оперевшись о свою палку.

— Генерал... Мне лучше, да. Пуля задела висок, но, к счастью, лишь вскользь. Моя многострадальная голова уцелела.

Бургойн стоял у входа, держась за край парусинового полога. При виде его Джек испытал потрясение: обычно полнокровное и румяное лицо генерала было мертвенно-бледным, и лишь под налитыми кровью глазами залегли темные тени. Снежные волосы его оставались густыми, но выглядели истончившимися и слипшимися. Лишь в одном Бургойн остался верен себе: мундир на нем по-прежнему сидел безукоризненно. Генерал исхудал, так что одежду наверняка пришлось ушивать, и мысль об этом вызвала у Джека улыбку. «Джентльмен Джонни» скорее отправился бы в поход без роты гренадер, чем без своего портного.

— Заходите, сэр, пожалуйста. Может быть, присядете?

Бургойн вошел и покачал головой.

— Боюсь, дорогой Джек, если я сяду, то мне будет уже не встать. Но вот вам сесть необходимо.

Он сделал жест в сторону койки, куда Джек и опустился со вздохом облегчения.

— Мне почти нечего предложить вам, сэр. — Джек обвел взглядом палатку. — Разве что... — Потянувшись, он снял с опорного шеста палатки связку волокнистых полосок. — Вот, сушеное мясо. Не угодно ли?

Бургойн взял одну из полосок и пожевал.

— Оленина, да? Бог свидетель, Абсолют, вас кормят лучше, чем кого-либо в армии. Это, наверное, все ваш Ате?

Джек кивнул.

— А где он? Мне бы хотелось поговорить с этим малым. — Генерал вздохнул. — Последний дикарь, который остался нам верен.

— Могу предположить, что Ате где-то вне лагеря. Добывает что-нибудь в этом роде, — промолвил Джек. — Я передам ему ваши добрые слова. И от его имени прошу вас принять это в подарок. Уверен, ему было бы приятно. — Заметив, что собеседник колеблется, Джек продолжил: — Не стесняйтесь, генерал, нам с ним двоим снеди хватит с избытком. И потом, вы же знаете, что у ирокезов принято делать гостю подарок.

— Ну что ж, не стоит проявлять неучтивость, — ответил Бургойн и, взяв предложенную связку мяса, быстро спрятал ее во вместительный карман мундира. — Так вот, сэр, мне хотелось бы обсудить кое-что важное. Не возражаете, если я все-таки присяду рядом с вами?

Джек подвинулся, и Бургойн тяжело опустился рядом. Было время, когда их совместный вес стал бы для лагерной койки серьезным испытанием на прочность, но теперь она даже не заскрипела.

— Итак, — деловито начал Бургойн, — вы ведь знаете о переговорах?

— Я слышал... кое-что. Значит, это капитуляция?

— Нет! — Бургойн постучал пальцем по колену Джека. — Эту кампанию я, возможно, и проиграл, но, несомненно, выиграл мир. Это конвенция, договор. Мы теперь именуемся «Армия Конвенции» и должны двинуться к Бостону, чтобы погрузиться на британские корабли и отплыть домой. Нами принято обязательство более не участвовать в этой войне, но... По крайней мере, это даст возможность его величеству отправить сюда свежие войска — нам на смену.

— Со стороны мятежников это... великодушно. Мягко говоря.

— Я обхитрил его, Джек, — гордо заявил Бургойн. — Я сказал Гэйтсу, что мы накинемся на него с примкнутыми штыками и лучше погибнем, чем подвергнемся унижению. И он все еще боится подхода Клинтона, тогда как мне прекрасно известно, что он не придет. Вот почему Гэйтс подписал договор и мы получили право отступить с честью.

При всей браваде в речах Бургойн отводил глаза, а Джек, со своей стороны, старался подавить рвавшийся наружу гнев. Капитуляция и есть капитуляция, назови ты ее «конвенцией», «договором» или как угодно еще. Пусть британцы и отступали с честью, но янки-то торжествовали! Он вспомнил о Саймоне Фрейзере, о его самопожертвовании и о тех сотнях, тысячах людей, что пришли сюда из Канады и остались здесь навеки. Вспомнил и ощутил то, чего никогда не испытывал раньше как королевский офицер, — стыд.

К горлу его подступил ком.

— Значит, мы пленные, сэр. Во всяком случае, на некоторое время.

— Да, мы находимся в их руках. Все мы, без исключения. — Генерал умолк и наконец поднял глаза. — То есть все, за исключением троих.

Он подождал, пока до Джека дойдет смысл сказанного, и продолжил:

— Как раз об этом я и хотел бы с вами потолковать. Одно из моих условий состояло в том, что мне было позволено уведомить моих вышестоящих начальников о... разгроме, произошедшем во многом по их вине. Поэтому янки гарантировали безопасный проезд трем моим гонцам с депешами. Один отправится в Бостон и оттуда, самым быстрым фрегатом, в Лондон, к лорду Гермэйну. Другой — в Нью-Йорк, к генералу Клинтону. И еще один — к сэру Уильяму Хоу, нашему командующему в Северной Америке, который добился некоторого успеха против Вашингтона и занял Филадельфию.

Когда Бургойн произносил эти слова, в голосе его невольно проскользнула нотка горечи.

— Я хочу, чтобы этим третьим гонцом стали вы. И отправились в Филадельфию.

У Джека учащенно забилось сердце: предложение генерала означало возможность остаться непричастным к капитуляции, сохранить свободу и продолжить борьбу. Однако солдатская честность заставила его выступить с предостережением.

— Я благодарю вас за оказанную честь и доверие, генерал. Но мое состояние, — Джек махнул рукой, — пока оставляет желать лучшего. Выздоровление может оказаться не столь быстрым, как вам бы хотелось. Насколько срочно требуется доставить генералу Хоу это известие?

— Не сомневаюсь, что он и сам узнает о случившемся не позже чем через неделю, — тихо отозвался Бургойн. — Мятежники будут трубить о своем торжестве повсюду, и здесь, и при европейских дворах. Особенно — в Париже. Французы с самого начала оказывали содействие мятежу и даже не особо скрывали своего участия. Кто знает, что теперь предпримут эти проходимцы?

Он вздохнул.

— Нет, Джек, по правде сказать, вы нужны мне не для того, чтобы рассказать Хоу о поражении. А для... кое-чего другого.

Горячность, с которой он заверял Джека в успехе своих переговоров, исчезла: генерал подался вперед, нервно потер руки, приложил ладонь ко лбу и уставился перед собой еще более потемневшими глазами.

— Есть несколько причин, которые могли бы послужить оправданием моего поражения. К их числу относятся и мои собственные ошибки, хотя решающее значение, разумеется, имело не это. Нет, главной, основной причиной столь прискорбной неудачи явилась подрывная деятельность. Мне до сих пор не дает покоя мысль о том, что кто-то, находясь рядом со мной, все время тайно работал против меня. Как мы уже говорили, где-то среди этой мешанины немцев и лоялистов затесался предатель. Он похитил мои трафареты для дешифровки, он сеял раздоры между моими союзниками, вызнавал мои планы и постоянно информировал о них врагов. Я не говорю о фон Шлабене — мы знаем, что, когда пропал шаблон, его не было в лагере, — хотя я уверен, что он причастен и к этому. Граф вполне может быть тем, кто скрывался под именем «Катон». Но главным во всем этом был кто-то другой...

— "Диомед"?

— Именно так. «Диомед». Кем бы он ни был, он не успокоится на достигнутом и попытается погубить генерала Хоу, как погубил меня.

Генерал снова повернулся к Джеку и, потянувшись, сжал его руку.

— Вы должны найти его. Выявить и выкорчевать, убить его прежде, чем кампания, проводимая генералом Хоу, по вине этого злодея завершится столь же бесславно, как и моя. Возможно, это будет последняя акция, которую я смогу предпринять, чтобы помочь выиграть эту войну. Послать своего лазутчика, чтобы заманить в западню вражеского.

Джек вдруг понял, что страшное чувство, которое он испытал, размышляя о напрасной гибели Саймона Фрейзера, рассеивается, словно с его груди сняли тяжкий груз. Теперь он точно знал, что следует делать, чтобы эта смерть, как и многие другие, не оказалась напрасной.

— Я поеду в Филадельфию, сэр. И клянусь вам, я позабочусь о том, чтобы этот «Диомед» был мертв.

Бургойн на мгновение удержал его взгляд.

— Хорошо, — промолвил он со вздохом. — А я, дружище, собираюсь повысить вас в звании. До полевого майора. Правда, это всего лишь полевое повышение, которое штабные тупицы в Лондоне наверняка аннулируют по окончании войны, чтобы приберечь себе лишний фартинг. Ну да ладно. Через некоторое время капитан Мани прибудет сюда с депешей и толстым дорожным кошельком. Думаю, золота будет достаточно даже для такого мота, как вы.

С мимолетной улыбкой генерал поднялся с койки.

Джек тоже встал.

— Вы возьмете с собой своего дикаря? — полюбопытствовал Бургойн напоследок.

— Если мой «дикарь» согласится, то да. Но у него есть свои дела в этой стране. И нет никаких обязательств передо мной. Наоборот, я по уши в долгу перед этим малым, черт бы его побрал.

У самого полога палатки Бургойн остановился в последний раз.

— Желаю вам всей удачи, какая только может сыскаться в мире, майор Абсолют. Уверен, мы с вами еще увидимся. Хотите, в «Друри-Лейн», а? Там, где начался пролог нашей собственной маленькой пьесы. Вечерок тогда для вас выдался еще тот, верно? Сколько буду жить, я никогда не забуду ваш выход из правой кулисы! Вы едва успели застегнуть брюки! — Он издал смешок. — Но на сей раз постарайтесь не ввязываться ни в какие дуэли, ладно?

Едва упавший за Бургойном полог палатки перестал колыхаться, как полотнище снова откинули — вошел Ате.

— О, ты только что разминулся с генералом. Он хотел тебя увидеть.

— А вот мне его видеть не хочется, — заявил Ате, с пояса которого свисали две белки. — От него пахнет поражением. Это не тот запах, который мне нравится.

Джек ощутил мимолетную досаду, но подавил ее, понимая: в том, что у Бургойна не было выбора, Ате все равно не убедить. Вместо этого он рассказал ирокезу о своем новом задании.

— Ты как, со мной?

— До города я тебя провожу, потому как без меня тебе туда все равно не добраться. Но там не останусь. В земле могавков творятся дурные дела. Я должен вернуться.

— Справедливо, — сказал Джек и посмотрел на свою забинтованную руку. Правую руку, ту, которая орудует клинком. Предупреждение Бургойна насчет дуэлей было напрасным: возможность сразиться на шпагах представится ему очень не скоро. Но вот стрелять из пистолета вполне возможно и левой. В чем, как он надеялся, скоро убедится «Диомед».

— Итак, чем именно вы собираетесь заняться в Филадельфии, э... майор Абсолют?

Майор Паксли сидел за письменным столом, уставив взгляд на посетителя. На его широком крестьянском лице читалось явное беспокойство. Джек понимал это беспокойство и даже отчасти разделял его.

Когда Абсолют в последний раз видел Паксли, этот валлиец был старшим сержантом в драгунской роте Джека. И происходило это в 1767 году, том самом, когда Джек отказался от своей должности в Шестнадцатом полку и в первый раз отправился в Индию.

То, что этот младший командир так быстро продвинулся в чинах, Джека радовало, ибо он знал Паксли как серьезного, добросовестного служаку. Правда, по старшинству они теперь поменялись местами, ибо Паксли являлся полным майором, а не полевым, как Абсолют. И это, разумеется, вызывало у обоих неловкость.

Раздумывая, как ответить, Джек бросил взгляд в конюшенный двор. Взвод солдат седлал лошадей, капрал прохаживался среди них, проверяя амуницию. Хотя саму Филадельфию британцы удерживали прочно, в окрестностях было неспокойно, и выступать в патрулирование следовало хорошо снаряженными.

Паксли проследил взгляд Джека и истолковал его неправильно.

— Я хочу сказать, что, если вы желаете вернуться в полк... это может вызвать некоторые затруднения. Ваше звание дает вам старшинство по отношению к Келли и Крэддоку, которых вы, может быть, помните. Они оба дослужились только до капитанов, но служат долгие годы, и в полку, откровенно говоря, все настолько отлажено...

Он смущенно умолк. С этим малым Джек воевал под началом Бургойна в Испании и Португалии, всегда с ним ладил и не имел ни малейшего желания создавать для него сложности. Равно как и брать на себя обычные обязанности драгунского офицера. Он прибыл сюда по совершенно другим причинам, которые не должны касаться этого честного солдата.

— Сэр, позволите?

Джек постучал по стулу перед столом своей тростью.

— О, разумеется. Пожалуйста.

Джек сел, подался вперед и понизил голос.

— Мне бы отнюдь не хотелось стать причиной разлада в столь образцовом полку. Я вернулся на службу по настоянию генерала Бургойна. Но он хотел, чтобы я состоял при его штабе и помогал ему... в некоторых областях, где, по его мнению, мои специфические навыки могли бы принести наибольшую пользу.

Его собеседник с обеспокоенным видом поерзал на стуле и уточнил:

— Вы имеете в виду... разведку?

— Да, сэр. Вы понимаете, что я не могу вдаваться в...

— Именно! Именно.

Паксли тоже наклонился через стол и, в подражание Джеку, понизил голос:

— Честно говоря, это по вашей части, а никак не по моей. Но что в таком случае требуется от полка?

Вскоре все вопросы были согласованы. Джек будет снова зачислен в Шестнадцатый полк, однако без каких-либо конкретных обязанностей. Забинтованная рука и нездоровая бледность послужат этому достаточным объяснением, тогда как новое звание, пусть всего лишь полевое, обеспечит ему доступ в хорошее общество и свободу передвижения по городу, чего требуют его... особые обязанности.

— Вдаваться в подробности нет никакой нужды, а?

Паксли встал, Джек тоже поднялся.

— Мы, конечно, всегда будем рады видеть вас в офицерской столовой. В любое время, хотя я осмелился бы попросить вас оказать нам честь своим присутствием сегодня вечером. Нам всем не терпится узнать из первых уст о делах бедного генерала Бургойна. Вроде как его снова подвели немцы, да? В общем, вы приглашены. До встречи. Всего доброго! Всего доброго!

Он выпроваживал Джека с явным облегчением от того, что нежданно свалившаяся ему на голову проблема разрешилась ко всеобщему удовлетворению.

— И вот еще что, майор, — промолвил Джек, задержавшись на пороге и указывая на свой изрядно потрепанный и никак не соответствовавший требованиям устава наряд. — Есть ли в городе портной, который мог бы сшить мне драгунский мундир?

Паксли кивнул:

— Конечно, есть. Альфонс с Саранчевой улицы. Прекрасный мастер, хоть и француз. Беда только в том, что он очень занят, потому как шьет также и дамское платье, ведь к нему обращаются многие леди из города. Тут каждый вечер устраивают балы, концерты и прочие чертовы посиделки. — Он совершенно по-солдатски пожал плечами. — Правда, золотишко способно ускорить дело.

— Что ж, оно у меня водится, — произнес Джек, выходя наружу, под прохладные лучи ноябрьского солнца. — Большое спасибо, сэр.

Он отдал честь. Паксли козырнул в ответ, протянул руку, и в его голосе отчетливо зазвучал до сих пор тщательно скрываемый валлийский акцент.

— Чертовски приятно было увидеть вас снова, Джек. Приходите в столовую, ладно? Там у нас по-простому, без церемоний. Можем поболтать, вспомнить старые времена, Испанию, а? Вот было местечко, теплее, чем здесь. Да и тамошние красотки...

Он улыбнулся, постучал пальцем по лбу и закрыл дверь. Джек проводил взглядом бодро выехавший со двора конный патруль и последовал за ним на улицу.

Удаляясь от казарм, Джек подумал, что, по крайней мере, вторая из его официальных встреч прошла лучше, чем первая. Первая имела место накануне, когда по прибытии он представил депеши Бургойна в особняке, реквизированном британской армией для своего штаба. Проверив полномочия генеральского посланца, его без промедления отвели к главнокомандующему. Аудиенция продолжалась ровно столько, сколько того требовали правила учтивости. И ни секундой дольше.

Между тем Джеку довелось повоевать и под началом Хоу. В 1759 году оба они находились в составе головного отряда, штурмовавшего утесы Квебека. Конечно, сэр Хоу, уже тогда бывший полковником, мог и не запомнить молодого, только что прибывшего из Англии лейтенанта Абсолюта. А мог, напротив, запомнить слишком хорошо: всем известно, что Хоу не любит делиться славой. В последующие годы они встречались лишь изредка, от случая к случаю, и всякий раз Хоу ухитрялся «забыть» имя Джека или перепутать его чин.

Ну а на этой аудиенции в Филадельфии генерал не только проделал и то, и другое, но и всем своим поведением (Хоу почти не смотрел на прибывшего и обращал к нему свои замечания в третьем лице) дал понять, что, будучи человеком Бургойна, Джек в его глазах запятнан постыдной капитуляцией. Джек приписал бы это чувству вины — ведь, не двинув свои войска на встречу с Бургойном в Олбани, Хоу немало поспособствовал этому поражению. Однако подумать так означало бы предположить наличие у главнокомандующего совестливости и способности к сопереживанию. На самом деле (если, конечно, считать правдивыми ходившие в городе слухи) единственное, что интересовало генерала по-настоящему, — это возможность как можно скорее вернуться в нежные объятия его любовницы Бетси Лоринг, только что прибывшей из Нью-Йорка.

Как бы то ни было, Джек пробыл в присутствии командующего не дольше пяти минут. Хоу ни о чем его не спрашивал, ибо не нуждался ни в каких докладах. Донесения шпионов, показания дезертиров и хвастливые реляции мятежников доходили до него в огромном количестве, так что он располагал информацией и о ходе сражения у Саратоги, и о содержании подписанного две недели назад соглашения. Доставленные Джеком депеши были, скорее всего, восприняты генералом как обычная попытка неудачливого полководца найти оправдание своему провалу. Генерал велел передать эти документы своему штабному разведчику, — какому-то майору по имени Джон Андре, которого на встрече не было, — дабы тот проанализировал их, составил краткое изложение и присовокупил к нему свое заключение.

Последовали несколько скупых, формальных слов благодарности, и Джек был отпущен. Что, надо заметить, полностью его устраивало.

Штаб Хоу оставался в неведении относительно того, что он не просто раненый офицер, ибо Джек не мог знать, не орудуют ли в этом штабе вражеские агенты. Работа в одиночку предоставляла ему наилучшую возможность для установления личности «Диомеда». Равно как и для осуществления мести — Бургойна и своей собственной.

Филадельфия представляла собой красивый, ухоженный город с широкими аллеями. За пышными деревьями по обеим сторонам этих аллей располагались уютные двухэтажные особняки. Некоторые из них наверняка принадлежали лицам, которые в прошлом году в этом самом городе поставили свои подписи под знаменитой Декларацией независимости колоний. Теперь эти люди, надо полагать, присоединились к армии Вашингтона, тогда как британские офицеры наслаждались уютом их резиденций, услугами их челяди и, зачастую, вниманием их дочерей и жен.

Город, казалось, был полон женщин, прогуливавшихся по улицам, несмотря на холодный ветер, расточавших улыбки британским офицерам, смеющихся и болтающих на каждом углу. Все они как одна, разумеется, утверждали, что являются лоялистками.

Обосновался Джек на Каштановой улице, сняв апартаменты вскладчину с еще двумя офицерами из штаба генерала Хоу. Обходилось это недешево, однако Абсолют после всех перенесенных им испытаний не считал нужным скупиться, тем паче что в силу щедрости Бургойна в этом не было никакой нужды.

Ате, заглянув ненадолго, попенял другу по поводу неоправданных трат и уже на следующий день отбыл, задержавшись лишь для того, чтобы пополнить свои запасы книг. Протаскав всю кампанию с собой толстенный том «Клариссы» Ричардсона, Ате обзавелся пристрастием к сентиментальным романам, что, на взгляд Джека, являлось признаком далеко не лучшего вкуса. Сам Абсолют терпеть не мог романы. Другое дело — пьесы, их можно читать когда угодно!

Однако печалиться его заставляли не литературные пристрастия друга, а тот факт, что он возвращался в долину реки Могавк, где среди ирокезов разгоралась усобица. Братья договорились поддерживать связь, хотя в разделенной войной стране это было непросто. Они также условились о том, что, как бы ни сложились обстоятельства, с началом поры цветения они непременно встретятся в Вишневой долине.

На Саранчевой улице, которая больше походила на бульвар, находилось великое множество больших и малых лавок, харчевен, магазинов и мастерских. Над дверью одной из них красовалась золоченая вывеска с именем владельца: «Альфонс». Полукрона, врученная привратнику в щегольском кафтане и парике, обеспечила Джеку доступ во внутренние покои, а вид серебряной монеты весьма способствовал скорому появлению патрона.

Французский язык Джека удостоился похвалы наравне с его телосложением (явная лесть, учитывая нынешнее состояние Абсолюта). Но наибольшее и вполне искреннее восхищение вызвала готовность визитера расстаться с деньгами.

Столковались на цене, которая повергла бы в шок и лондонского денди, однако Джек понимал, что сможет выполнить поручение генерала, лишь вращаясь в тех же кругах, что и «Диомед». Чтобы собирать, пусть по крупицам, ценные сведения, шпион должен иметь доступ в высшее общество, а стало быть, в это же общество следовало попасть и Джеку. Кроме того, к расходам такого рода Бургойн отнесся бы с полным пониманием: оба они являлись ценителями портновского мастерства, не говоря уж о том, что в ходе долгой кампании Джек основательно пообносился.

Единственная трудность (о которой предупреждал Паксли) заключалась в том, что Джеку новый наряд требовался «еще вчера», и тут миниатюрный француз заартачился.

— Невозможно, мсье. На следующей неделе состоится губернаторский бал, и все дамы города явятся туда в нарядах «от Альфонса».

Он вздохнул с таким видом, будто названный факт был ему в тягость и никоим образом не способствовал тому, что его собственное платье обильно украшало золотое шитье.

— Но я тоже должен присутствовать на этом балу. Не считаете же вы, что я могу явиться туда в таком виде?

Альфонс оглядел платье Джека с плохо скрываемым презрением.

— Может быть, нам удастся приспособить что-то из уже имеющегося...

— Имеющегося? — Джек повысил голос. — Я не могу появиться в свете в обносках! Боюсь, сэр, вы так и не поняли, с кем имеете дело. Этот бал будет дан губернатором в мою честь. Я — лорд Джон Абсолют, герой Саратоги.

Это имя было бессмысленным, да и титул, по правде сказать, значил совсем немного. Джек прекрасно знал, что в Филадельфии, стоит бросить палку на перекрестке, непременно угодишь в трех лордов разом. Но вот мысль о том, что человек, в честь которого устраивается такое празднество и который, соответственно, будет в центре внимания, облачится в его, Альфонса, творения, польстила тщеславию портного и, безусловно, нашла отклик в его душе. Равно как и золотая монета в две гинеи, предложенная Абсолютом в качестве задатка. Альфонс со вздохом мученика положил ее в карман и согласился на все.

Потом лакей доложил портному о прибытии клиентов на назначенную примерку, и тот умчался, пообещав прислать Джеку подручных, чтобы снять мерку.

Вскоре Джека раздели до рубашки и бриджей, и помощники Альфонса (которые таинственным образом достигли почти невозможного, а именно проявили еще большее высокомерие, чем их хозяин) засуетились вокруг него, прикладывая портновскую ленту и записывая данные.

Подали вполне сносный белый портвейн, который Джек с удовольствием тянул маленькими глотками. Он уже давно не чувствовал себя так комфортно, а перспектива помериться силами с достойным противником (каким, безусловно, являлся «Диомед») представлялась весьма увлекательной. Конечно, возложенная на него задача требовала вхождения в роль великосветского щеголя, но для этой роли Джек как раз вполне годился. Или, во всяком случае, будет годиться, когда над ним поработает Альфонс.

Из соседней комнаты донесся смех, лишь слегка приглушенный тонкими стенами. Там находились и мужчины и женщины, и Джек с удовольствием прислушивался к каденциям добродушного подшучивания, хотя воспринимал не столько отдельные слова, сколько общий тон и настрой. Когда же в последний раз он слышал настоящий, непринужденный человеческий смех? В «Друри-Лейн»? Да, совсем в другой жизни. Рассеянно размышляя об этом, Джек продолжал прислушиваться, в то время как портняжки хлопотали вокруг него со своими лентами и линейками.

Потому он уловил кое-что еще. То был рассыпавшийся водопадом непринужденный женский хохоток. Необычайно музыкальный... и очень знакомый. Поняв, что именно он слышит, Джек вскочил и, не обращая внимания на протестующие возгласы подмастерьев, устремился к двери.

Следующая дверь была полуотворенной. Мужской голос присоединился к этому смеху, так что Джек счел возможным войти к леди без стука. Да и о каких церемониях могла идти речь, когда его сердце было готово выскочить из груди! Ускорив шаг, он ворвался в комнату.

Находившиеся внутри люди, видимо, привыкли к постоянному хождению взад-вперед, так что никто даже не поднял головы. Две юные особы на диване тормошили сидевшего между ними изысканно одетого молодого джентльмена. В одной руке он держал блокнот, пытаясь, несмотря на борьбу, сделать набросок с третьей очаровательной леди. Та стояла наискосок от дивана, в то время как мастерицы с булавками в зубах производили примерку. Леди пыталась сохранить неподвижную позу, чему мало способствовал привлекший туда Джека непринужденный смех.

Этой третьей молодой леди была Луиза Риардон.

Она увидела его последней. Одна из молодых девушек взглянула на вошедшего с интересом. Другая, когда ее взгляд поднялся с его ног в одних чулках к шее без галстука, неприязненно поморщилась. Джентльмен встал, отложив блокнот. Джек вобрал глазами эту картину, словно находясь в глубоком сне или в сражении, в один из тех моментов, когда время как бы замедляется. Затем Луиза тоже подняла взгляд, и их глаза встретились.

Ахнув, Луиза неуверенно шагнула вперед. Портнихи разразились негодующими криками: что-то лопнуло, булавки посыпались на пол. Вняв этим восклицаниям, девушка остановилась и попыталась принять прежнюю позу.

Джек, в отличие от нее, мог двигаться свободно, а потому быстро пересек комнату.

Лишь окружавшие девушку мастерицы помешали ему с ходу заключить ее в объятия.

— Джек! Как... Когда?

Ее лицо то краснело, то покрывалось бледностью.

— Луиза...

Углядев просвет между портнихами, Джек метнулся к ней, но она остановила его, выставив руку.

— Джек, осторожнее. Ты загубишь мое платье.

— Плевать мне на платье!

— Джек!

Теперь ее рука указала на джентльмена и двух леди, поднимавшихся с дивана.

— Очередной обожатель, Луиза? — осведомился мужчина насмешливым тоном.

— Старый друг. — Ее голос дрогнул. — Джек, это майор Джон...

Ему, однако, было не до представлений, знакомств и прочих светских церемоний.

— Как вы здесь оказались? Как спаслись? Как, ради всего святого...

— Это длинная история, Джек. Мои добрые друзья...

— Я думал, что вы... в лучшем случае в плену, если не...

— Мертва?

Это слово наконец положило конец ее попыткам представить Джеку остальных участников небольшой компании.

— Я слышала, что вас захватили, но лишь позднее, потому что меня уже отпустили и я не стала медлить из опасения, что они передумают. Мне удалось убедить мятежников в том, что я спасалась бегством, приняв их за грабителей. И лишь по прибытии в Нью-Йорк мне стало известно, что вас объявили шпионом и намерены после допроса... повесить. — Она медленно покачала головой. — О Джек. Я считала вас погибшим. Я оплакивала вас — снова.

Однако и присутствие привлекательного молодого человека, и, главное, тот беззаботный, веселый смех, который привлек Джека сюда, плохо вязались с мыслью о неутешной скорби.

— Да, я вижу, как вам к лицу траур, — заметил он, указывая на переливающуюся розовым юбку и канареечно-желтый лиф.

Удар попал в цель: она покраснела. Но прежде, чем Луиза нашлась с ответом, молодой человек выступил вперед и, пожав Джеку здоровую руку, промолвил:

— Разрешите представиться: майор Джон Андре. А в лице этих молодых леди вы видите двух очаровательных Пегги: мисс Пегги Шиппен и мисс Пегги Чу.

Обе мисс сделали книксен, хихикнули, а потом повернулись и стали перешептываться, не сводя с него глаз.

— А вы, должно быть, тот самый офицер, который сопровождал мисс Риардон в той опасной поездке! Мы все рады видеть, что вы живы, сэр. Нам так много рассказывали о вас. И о вашем знании леса, и о вашей отваге. «Джек то, Джек се». Единственное, чего мы по сию пору не знаем, так это ваша фамилия.

Андре выглядел лет на двадцать пять, то есть по возрасту был ближе к Луизе, чем к Джеку. Невысокий, хрупкий, с тонкими, почти девичьими чертами красивого лица. Ресницам его могли бы позавидовать обе Пегги. Джеку он напомнил Банастра Тарлтона. Однако кукольное лицо Тарлтона портило надменное и злобное выражение, тогда как Андре был исключительно дружелюбен и приветлив. Судя по всему, этот человек любил жизнь во всех ее проявлениях, и жизнь отвечала ему взаимностью.

— Джек Абсолют из Шестнадцатого полка легких драгун.

— Личный полк Бургойна, — пробормотал Андре. — Вы случайно не были с этим благородным человеком при Саратоге?

— Был. Я доставил его депеши сюда, генералу Хоу.

— О, так это вы? Я служу при штабе генерала. Меня не было, когда прибыли эти бумаги.

Ну конечно! Джек понял, где ему довелось слышать это имя. Предполагалось, что именно Джон Андре составит для генерала краткий обзор доставленных Джеком донесений. Андре являлся штабным разведчиком Хоу, так же как сам Абсолют — разведчиком Бургойна. Это позволяло взглянуть на дружелюбие майора несколько по-иному.

Руку Джека Андре держал непринужденно, но неожиданно его пожатие стало крепче.

— Постойте-ка! Джек Абсолют? Уж не тот ли вы самый Джек Абсолют, а? Из «Соперников» Шеридана?

Джек вспыхнул. Дурная слава преследовала его и за океаном.

— Полагаю, сэр, что скорее наоборот, сэр. Этот... э... ирландец воспользовался для своей драмы моим именем и некоторыми... деталями.

— Чудесно! — восхитился Андре. — Знаете, я только что организовал небольшой любительский театр. Представьте меня Филостратом, «ибо как нам скоротать это неспешное время, если не с помощью какого-нибудь развлечения?» — Он рассмеялся так же музыкально, как и Луиза. — Мы называем себя драматической труппой. Здесь и подмостки есть. Небольшая, но вполне приличная сцена. И вы только представьте себе, сэр, на следующей неделе мы открываем сезон... «Соперниками»!

Иисус! Неужели эта пьеса никогда не перестанет преследовать его?

Так и не отпустив руки, Андре продолжил:

— А вы, майор, случайно не выступаете на сцене?

Прежде чем Джек нашелся с ответом, в разговор вмешалась Луиза:

— Еще как выступает! Я сама выступала с ним на корабле, во время плавания. Джек — превосходный артист.

— Надо же, а один из наших актеров оказался неспособен выйти на сцену, — заявил Андре. — Так некстати: схлопотал в ногу пулю, когда был в патруле. Ходить он будет, но выступать в ближайшее время ему не придется. Признаюсь, он поставил меня в затруднительное положение. Я уже подумал было о том, чтобы помимо постановки пьесы взять на себя и его роль, но уж больно она сложна. Ведь ему, сэр, предстояло играть вашего тезку.

Андре добавил вторую свою руку к уже державшей ладонь Джека и, подняв опушенные длинными ресницами глаза, чуть ли не умоляюще произнес:

— Почему бы вам, сэр, не исполнить эту роль?

Предложение показалось Джеку столь возмутительным, что у него перехватило дыхание. А вот Луиза, пока он силился набрать воздуху, восхищенно рассмеялась.

Взгляд Джека метнулся к ней, но тут же вернулся к майору. Освободив руку от пылкого пожатия Андре, Абсолют сухо проговорил:

— С тех пор как этот нахал Шеридан ославил мое имя, все трактирщики, носильщики и горничные Англии не давали мне проходу, встречая криками «Тот самый Джек Абсолют!». Я убрался от них за море, в страну, которую считал благословенно свободной от этой клеветы. И что же? Вы хотите, чтобы я играл самого себя?

Возмущения в этих словах было столько, что дальше некуда, однако майора это, похоже, ничуть не обескуражило.

— Но кто лучше вас сможет защитить вашу же репутацию и донести до нас правду? — возразил он. — К тому же... — И тут Андре бросил быстрый взгляд на Луизу. — Могу заверить вас, что остальной состав труппы так же силен. Например, могли бы вы пожелать лучшего партнера по сцене, чем наша прелестная мисс Риардон?

Ну конечно. Луиза будет играть Лидию, возлюбленную Джека Абсолюта, в эпизоде, состряпанном на основе той случившейся в Бате много лет назад истории. Тогда он, Джек, из-за чертовой девчонки выставил себя полнейшим дураком. Именно эту историю Шеридан украл для своего чертова сюжета. И они хотят, чтобы он играл самого себя! Изображал сценическую любовь к воплощению его юношеской глупости, да еще и в исполнении столь желанной для него женщины! Выставлял напоказ свои чувства перед зрителями, среди которых будут офицеры штаба генерала Британской армии, сливки лоялистского общества и, вне всякого сомнения, все шпионы Филадельфии, включая человека, для устранения которого его сюда и прислали!

— Никогда! — отрезал Джек. — Пусть даже меня сварят заживо в кипятке, разорвут жеребцами или предложат ключ от султанского сераля и тысячу ночей, чтобы наслаждаться его одалисками. Никогда. Никогда. Никогда!