Глава 16Репетиция

— "Ну, если она это выдержит, то, значит, в мою игру вмешался сам дьявол".

Джек ждал, устремив взгляд в пустоту.

Ничего.

На первой репетиции после этой строки все покатились со смеху. Но с тех пор прошло несколько недель, и никто даже не хихикал.

Может быть, он неудачно произнес реплику? Надо ли делать так, чтобы строка говорила сама за себя? Или ее необходимо подчеркивать, выделять, чтобы подтолкнуть публику к смеху? «Говорите, пожалуйста, роль легко и без запинки», — просил Гамлет.

Но Гамлет никогда не играл в Филадельфии в промозглую ноябрьскую ночь!

Джек выдохнул и увидел, как пар из его рта поплыл над свечами. Поежившись, он стал думать о том, что его воистину согревало. Перед тем как произнести эту фразу, герой (по пьесе) целовал свою Лидию. И Лидия (то есть Луиза) до сих пор пребывала в его объятиях.

Не из-за поцелуя ли он произносит злополучную строку неудачно? Три раза они играли эту сцену, три раза целовались, и каждый раз поцелуй оказывался не таким, как раньше. Первый, в день их встречи у Альфонса, был страстным — во всяком случае, с его стороны. А вот Луиза быстро прервала объятия, возможно смущаясь перед другими актерами. Во второй раз, два дня спустя, страстной была она, тогда как его не отпускало напряжение.

А этот, третий? Джек взглянул на Луизу, которая как раз распрямлялась в его объятиях, набирая дыхание для своей следующей реплики. Да, именно поэтому Джек и произнес остроту своего персонажа так скучно. Этот третий поцелуй был холодным. Предназначавшимся только для сцены.

— "О, теперь я решила бежать с ним на край света! Но мои несчастья еще не кончены", — продекламировала Луиза, приложив руку ко лбу.

Вышли остальные актеры — «отец Джека» и «тетушка Лидии», то есть инженерный полковник и его жена. Оба были склонны делать излишний упор на комических аспектах своих ролей.

Скоро сцена завершилась, и Джек с Луизой удалились в кулисы. Она поспешила в уборную, чтобы переодеться для следующего действия, оставив своего партнера в одиночестве — размышлять о поцелуях.

Эти три не принесших удовлетворения поцелуя были самыми интимными моментами их общения за все время пребывания Джека в Филадельфии. Холодность Луизы, которую он уловил почти с первого момента их встречи, не только не растаяла, но, к его недоумению, только усилилась. Можно подумать, что этому способствовал снег, обильно выпадавший в городе каждую ночь.

И как ни странно, репетиции представляли для них единственную возможность быть вместе. Они занимали не так уж много времени. В остальные часы Луиза ухаживала за больной матерью, перевезенной из Нью-Йорка и по-прежнему прикованной к постели, или предавалась круговерти светской жизни.

Джек в своем великолепном мундире тоже блистал на балах, концертах и приемах, где среди светских джентльменов и дам наверняка скрывался и тот, за кем он охотился. «Диомед». Или некто, кто сможет вывести Джека на «Диомеда», а не исключено, что и на «Катона».

Джек вращался в обществе, беседовал, расспрашивал, и, хотя до сих пор не обнаружил ничего, кроме туманных слухов, его желание отомстить ничуть не ослабело со времени расставания с генералом.

В глубине души Джек сознавал, что действует не вполне бескорыстно, ибо тщательное выполнение шпионских обязанностей позволяло ему чаще видеться с Луизой. В особняках, где давались все эти балы, имелось множество укромных уголков. Конечно, рассуждал Джек, можно было бы увлечь Луизу в один из них, чтобы оказаться наедине и, на худой конец, попытаться поговорить откровенно.

В лесу, сидя ночами у походного костра, они, казалось, понимали друг друга без слов, и теперь ему остро недоставало этой близости. Их разговоры в Филадельфии сводились в общем к обмену репликами из пьесы Шеридана на сцене да скомканными фразами, которыми актеры перебрасывались в кулисах.

На балах и приемах Джек не упускал Луизу из виду" ища возможности объясниться, но она никогда не оставалась одна. Вечно Луиза находилась в обществе неизменных двух Пегги или в центре маленького кружка восхищенных офицеров, среди которых и наружностью, и пленяющими манерами выделялся Джон Андре.

Каждую ночь Джек возвращался к себе один и долго не мог заснуть, размышляя о странной перемене в поведении девушки. Возможно ли, чтобы те сильные чувства, которые она питала к нему, рассеялись за время не столь уж долгой разлуки? И не в том ли дело, что теперь объектом таких же чувств стал другой?

Сейчас Джек всматривался в затемненный зрительный зал. Их режиссер находился там. Зная, что до следующего выхода есть немного времени, Джек решил подойти к нему. Одной из причин, по которой Абсолют согласился сыграть в «Соперниках» самого себя, был Джон Андре. У кого еще можно разжиться сведениями относительно шпионской сети и обретавшихся в Филадельфии двойных агентов, как не у штабного разведчика генерала Хоу?

Джек даже обдумывал, не открыться ли Андре, но осторожность удержала его от такого шага. Существовала вероятность того, что «Диомед» внедрился в окружение Хоу так же глубоко, как в окружение Бургойна, и Джек опасался, что молодой офицер спугнет агента. Кроме того, сам Андре, при всей своей неизменной любезности, особо не откровенничал.

За неделю намеков и мягкого зондирования Джеку удалось лишь подтвердить то, о чем он догадывался и раньше: да, шпионы в Филадельфии есть, и как только пьеса будет поставлена, майор всецело посвятит себя выявлению и отлову оных. По правде сказать, для офицера разведки Андре был слишком беззаботен. Мятежники почти каждый день нападали на городские окраины, а английские патрули попадали в засады с такой регулярностью, как будто маршруты их следования были заранее известны противнику. И тем не менее Андре не проявлял по этому поводу ни малейшей озабоченности и выказывал искренний интерес лишь к лондонской театральной жизни.

Джек интересовал Андре прежде всего как человек, который был дружен с Шериданом, — а Джон Андре восхищался Шериданом. Все, что касалось войны, его, похоже, ничуть не занимало. Из всех ролей Джека Абсолюта Андре был любопытен только к тем, которые тот играл на сцене.

Этот вялый и апатичный молодой человек оживлялся, лишь когда обращался к Луизе. Неужели Джек был единственным, кто замечал, как загорались глаза Андре, когда он смотрел на нее, как подавался он к ней, когда они разговаривали?

Джек решительно направился в зрительный зал. Его соперник сидел ближе к задним рядам, его блокнот, как всегда, лежал рядом с ним. Надо полагать, листки были заполнены едкими замечаниями в адрес исполнителей, в том числе (Джек подумал об этом, нервно покосившись на каракули) и в его адрес.

Присев рядом с майором, Абсолют стал наблюдать за разворачивающимся действием: на сцене должен был появиться ирландец, сэр Люциус О'Триггер. И как обычно, он не появился.

— Генри, — обратился Андре к полковнику, — не сочтите за труд, прочитайте за Люциуса, чтобы остальные могли повторить свои реплики.

Со сцены зазвучал ужасающе фальшивый ирландский акцент. Андре обернулся к Джеку и, увидев выражение его лица, сказал:

— Я вас понимаю, дорогой друг. Но он обязательно будет здесь.

— Когда?

Актер, предназначавшийся на роль сэра Люциуса, после первой же репетиции неожиданно расхотел играть. Однако Андре не стал готовить нового. Он решил дождаться прибытия офицера, исполнявшего, как удалось выяснить, эту же роль в Нью-Йорке. («Увы, Джек, — заметил по сему поводу Андре, — похоже, наша постановка „Соперников“ не станет первой в стране». ) Артиста-любителя ожидали со дня на день, но он все никак не приезжал.

— Завтра.

— Но у нас же вечером спектакль.

— Джек, не переживайте. Он знает роль наизусть, так что прогон я проведу за час.

— А дуэль?

По ходу пьесы ее героям, Джеку и сэру Люциусу, предстояло скрестить шпаги из-за Лидии. При далеко не восторженном отношении к лицедейству Джек — даже при том, что ему предстояло сражаться левой рукой, — почти с нетерпением предвкушал сценическую дуэль. Большинство театральных поединков производили на него ужасающее впечатление, и от вида Меркуцио и Тибальдов, неуклюже машущих шпагами, словно палками, его мутило. Поэтому Джек тщательно подготовил для своей дуэли несколько зрелищных приемов.

— Простите, Джек. Я знаю, чего бы вам хотелось, но нам все равно придется следовать тексту пьесы. Вы только скрестите клинки, а остальные тут же вас разнимут.

Разочарованный, Джек поднялся и зашагал назад, на сцену. Приближался его следующий выход.

«И зачем я дал уговорить себя на это?» — подумал он. И тут его взору предстала истинная причина его собственной глупости. Причина, стоявшая в кулисах в новом сценическом наряде. Это платье имело особенно глубокий вырез, и она не преминула припудрить грудь, хотя ее чары не нуждались в том, чтобы их приукрашивали.

«Интересно, — задумался Джек, — для кого она так старается?»

Луиза слегка подалась вперед с веселым блеском в глазах. Младший лейтенант Энтони Гервей, исполнявший роль Акра, нашептывал ей какой-то комплимент.

Как только юный офицер покинул Луизу, чтобы выйти на сцену, Джек поспешил к девушке. Он подошел сзади, и она не заметила его приближения, поскольку смотрела в сторону подмостков.

— Можем мы встретиться сегодня вечером? — шепотом спросил он.

— Ой, Джек! — Она обернулась, встрепенувшись. — Что ты сказал?

Он продолжал говорить очень тихо:

— Сегодня вечером, Луиза. Приходи ко мне. Офицеры, с которыми я живу, будут в патруле. Мы...

Он заколебался.

Луиза вспыхнула.

— О Джек! Ты ведь знаешь, я бы с удовольствием. Но Джон назначил дополнительную репетицию, для меня и «Джулии».

Она указала на Пегги Чу, которая беззвучно проговаривала текст, стоя в кулисе напротив.

— А потом он угостит нас поздним ужином. — Луиза отвела взгляд в сторону и добавила: — Ты мог бы присоединиться к нам.

Она развернула веер и обмахнула чуть раскрасневшееся лицо. Джек так и не понял, скрывалось ли в этом излишне театральном жесте нечто большее, нежели простое равнодушие.

Джек почувствовал, как жар приливает к его щекам.

— Я не хотел бы мешать, мадам, — сказал он и слегка поклонился, но она уже направилась на сцену.

Ему как-то раз довелось присутствовать на одном подобном ужине. Но... обе Пегги, Андре да и некоторые из его товарищей-офицеров — все они были чертовски молоды! Мужчины, можно сказать, не нюхали пороху, а выросшие в тепличных условиях девицы не знали настоящей жизни.

В той компании Джека приняли радушно и уважительно. С воодушевлением пили за его здоровье. Он держался непринужденно, но со своей раненой рукой, лихорадочной бледностью и все еще отражавшейся на лице памятью о недавних испытаниях чувствовал себя старым волкодавом, которому позволили полежать у костра с резвящимися щенятами.

Говорил Джек мало, а вот пил слишком много... Особенно когда снова подметил обмен взглядами между Луизой и Джоном Андре. Конечно, флиртовала она, как это принято в обществе, со всеми без разбору. И все же Джеку казалось, что красивый молодой майор был удостоен особого внимания и с ним ветреная красавица переглядывается чаще и дольше, чем с кем-либо другим.

Сейчас, когда Джек провожал ее взглядом из кулис, сердце его билось учащенно, щеки пылали, мыслями же он возвращался в лес, в то время, которое они провели вдвоем. Каждую ночь он ложился рядом с ней у костра и свято держал слово, данное отцу Луизы. Ему вспомнился один из «титулов», полученных тогда от нее в награду.

— Глупец, — пробормотал он. — Чертов глупец!

Репетиция закончилась, и актеры, выслушав замечания и пожелания, разошлись.

Джек больше не разговаривал с Луизой, да и особого желания не имел. Он видел, как ей помогли одеться: плащ накинули поверх того самого платья с глубоким вырезом, которое было на ней при исполнении последней сцены. Надо полагать, этот сценический наряд вполне подходил и для позднего ужина.

Джек ушел, ни с кем не попрощавшись. Пребывая в некоторой растерянности, он остановился под аркой напротив театра. Возобновился снегопад, грозя превратить город в один сплошной сугроб. Пронизывающий ветер швырял колючие хлопья в лица прохожих, с трудом пробиравшихся по заметенным улицам. Нахлобучив треуголку и запахнув поплотнее шинель, Джек задумался над тем, куда же податься.

Возможность заглянуть в офицерский клуб Шестнадцатого полка имелась всегда: Джек уже провел там несколько приятных вечеров в непритязательных застольных беседах с боевыми товарищами, людьми, знакомыми ему по другим войнам и другой жизни. В конце концов, перспектива хорошо поужинать и посидеть за стаканом-другим грога в славной компании показалась ему не столь уж плохой, и Джек совсем было собрался покинуть свое ненадежное укрытие, когда дверь театра распахнулась снова, выпустив на улицу Энтони Гервея, Пегги Чу, Джона Андре и Луизу Риардон.

Непроизвольно, не успев даже задуматься о том, что делает, Джек пропустил их вперед ярдов на пятьдесят и пошел следом.

Ему неоднократно доводилось выслеживать людей на многолюдных городских улицах, и он знал, как оставаться незамеченным. Но в данном случае особой нужды в подобных предосторожностях не было: те, за кем он следил, вели себя крайне беззаботно и были полностью поглощены собой. Джек следовал за ними сначала по самой оживленной улице, а потом по извилистым боковым проулкам.

Не приходилось сомневаться в том, что веселая компания направлялась туда, где жил майор. Он снимал квартиру далеко не в столь фешенебельном районе, как Джек, ибо Андре, хотя и происходил из родовитой семьи, не располагал значительными средствами. Квартиру над пекарней майор делил еще с шестью офицерами и, как в шутку рассказывал знакомым, мог экономить на дровах, ибо жар печей первого этажа обогревал и его комнату.

Вскоре четверо молодых людей добрались до нужного дома и скрылись за дверью. Оглядевшись, Джон приметил напротив дешевую шумную таверну с выходившим на улицу закопченным окном. Устроившись там, Джек сможет вести наблюдение с удобствами, в тепле и с выпивкой. Поэтому он направился туда.

Заведение было низкопробным, рассчитанным не на офицеров, а на нижних чинов, но загулявшиеся, хмельные посетители не обратили на щегольской наряд Джека ни малейшего внимания. Все они глазели на одетого в цивильное платье скрипача, наяривавшего зажигательную джигу с пылом, превосходящим умение. Несколько пар пустились в пляс.

Взяв большую кружку подогретого рома, Джек протолкнулся к окну. Угловое место было занято капралом из полка шотландских горцев, державшим на колене разбитного вида уличную леди с оспинами на лице. Когда Джек распахнул свой плащ настолько, чтобы стал виден офицерский воротник, она задиристо вскинула подбородок, но капрал стащил ее с колена и со словами: «Не дурри, пдругга, пойдм лучше попляшем», — увлек ее подальше. Джек слегка улыбнулся, вспомнив Ангуса Мак-Тавиша и его неразборчивый говор. Потом он протер участок оконного стекла, расстегнул шинель и приготовился ждать.

Прошел час. Какие-то люди заходили в дом напротив, но ни один не вышел. Джек допил свой ром и, несмотря на неожиданно возникшее желание напиться до чертиков, велел девице-подавальщице принести пинту пива.

Та, похоже, была не прочь услужить Джеку больше, чем на четыре пенса, которые он ей сунул. Несмотря на неопрятный фартук и чумазую мордашку, девчонка была совсем недурна. И все же Джек в тот вечер мог думать лишь об одной женщине. Он намеревался ждать, сколько потребуется, хотя не очень хорошо представлял себе, чего именно он ждет и что будет делать потом.

Джек успел наполовину опустошить кружку кисловатого напитка (неужели, черт побери, в этой стране никогда не научатся варить приличный эль?), когда под звон отбивавшего полночь церковного колокола на пороге дома напротив показалась Луиза. С ней вышел Энтони Гервей, тогда как провожавший гостей Джон Андре, несмотря на непогоду, появился в дверном проеме в одной лишь рубахе и жилете.

«Она уходит от него, — подумал Джек, — и этот молодой человек намерен проводить ее до дома. Ну что ж, я пойду за ними и выясню, чем закончится для нее этот вечер».

Уже накидывая плащ, Джек увидел, как Андре закрыл дверь, а Луиза под руку с молодым офицером двинулась по улице. Однако когда Джек заканчивал застегивать последнюю пуговицу и потянулся за шляпой, он приметил, что парочка остановилась на углу темной аллеи, в пятидесяти ярдах от пекарни, под деревянными ставнями скобяной лавки. Гервей поцеловал Луизе затянутую в перчатку руку, после чего повернулся, прошел мимо дома в обратном направлении и свернул за угол.

Как только молодой офицер пропал из виду, из темной аллеи появился кто-то другой. То был мужчина в черном плаще с капюшоном, надвинутым так низко, что виден был один подбородок. Он взял Луизу за руку, и они вдвоем поспешили дальше.

Джек рванулся к выходу из таверны, кляня себя, как последнего идиота. Конечно же, мисс Риардон, как девушка, заботящаяся о своей репутации, не могла остаться с Андре на его офицерской квартире! (Несомненно, человек в черном плаще — это сам Андре... ) И вот теперь они направлялись вовсе не туда, где Луиза жила со своей матушкой, а в другое, тайное место, которое любовники считают совершенно надежным.

Джек и без того зашел довольно далеко и теперь поневоле задумался о том, до каких пределов готов двигаться дальше. Положим, он проследит за ними туда, куда они идут. И что потом?

Дуэль? Иными словами, он окажется в той самой заслуживающей презрения роли, которую во время его поединка исполнял Тарлтон. Может, убить их обоих, а потом броситься на собственный клинок?

Но парочка удалялась, и он, так и не успев принять никакого решения, торопливо последовал за ними в лабиринт плохо освещенных, грязных улочек, уводивших его в глубь одного из самых бедных кварталов Филадельфии. Довольно скоро эти переулки вывели его к заданию, в которое они вошли. К зданию с вывеской «Чистые комнаты внаем — один шиллинг и шесть пенсов». Лишь когда в одной из этих «чистых комнат» зажегся свет и за окном задернули отнюдь не чистую штору, на ум Джеку пришла одна деталь, подсказавшая, что же делать дальше. В тот же миг Джек повернулся спиной к занавешенному окну и зашагал почти тем же путем, каким пришел. Почти, но не совсем. Ибо теперь его путь лежал к ее дому.

Ему следовало выяснить, до какой же степени он глуп. И такая возможность имелась, ведь, как он только что вспомнил, Луиза вела дневник.

Она поселилась неподалеку от театра, в небольшом, но уютном особнячке бежавшего мятежника, на тихой, застроенной похожими домами улочке. Как-то вечером Джек вместе с компанией провожал ее до этого дома. Насколько ему было известно, внутрь она никогда никого не приглашала. Истерическая натура ее матушки, усугубленная тяжкой болезнью, не позволяла девушке принимать гостей у себя. Луиза говорила, что при матушке состояла Нэнси, ее горничная, отпущенная из-под Саратоги, в помощь которой она наняла двоих слуг из местных. Эти, однако, имели в городе собственное жилье и на ночь уходили туда.

«Итак, — рассудил Джек, — в доме нет никого, кроме больной женщины и служанки. По случаю позднего времени обе должны бы уже находиться в своих постелях».

Толстый слой недавно выпавшего снега позволил ему дважды обойти вокруг дома, не производя никакого шума. Пространство перед зданием освещал лишь фонарь, зажженный над парадным входом, видимо, на случай позднего возвращения хозяйки. Впрочем, полная луна, проглядывая в просветы между облаками, давала достаточно света. Даже более чем достаточно: будь здесь чуточку потемнее, Джека это устроило бы даже больше.

На задней стороне дома он обнаружил нависающий уступ, благодаря которому дверь и окна нижнего этажа тонули в тени. Владельцы особняка, как это часто бывает, не стали тратиться на стекла для задней двери, и ее покрытие составляли деревянные панели. Одна из них, судя по всему, была заменена совсем недавно и еще не успела отсыреть.

Достав складной нож, Джек расшатал доску под гвоздями, и через несколько минут панель отошла. Запустив руку внутрь, он мысленно благословил небрежность служанки, оставившей ключ торчать в замке с внутренней стороны. Он сумел дотянуться не только до этого ключа, но и до обоих засовов, нижнего и верхнего.

Внутри было еще темнее, а Джек не имел ни малейшего желания ковылять в потемках, натыкаясь на предметы обстановки. Выскользнув наружу, он снял висевший над входом масляный фонарь и вернулся в дом. На кухне (при свете фонаря сразу стало ясно, что через заднюю дверь он попал на кухню) Джек снял шляпу и перчатки, засунул их в карманы и осторожно отворил дверь в комнаты.

В доме царила тишина. Ее нарушало лишь поскрипывание старой древесины да тиканье ходиков. С полуночи не прошло еще и получаса, и можно было рассчитывать, что Луиза и Андре будут... заниматься своими делами еще некоторое время.

Джек заскользил по коридору.

«Эта девушка стоит того, чтобы проводить с ней время», — с горечью подумал он.

Гнев придал ему дерзости. Возле каждой из выходивших в коридор дверей он останавливался и прислушивался, но не услышал никаких звуков, которые свидетельствовали бы о том, что за этими дверьми кто-то находится. Тогда Джек решился осмотреть все помещения, одно за другим.

Его взору последовательно предстали ватерклозет, мило убранная столовая, гостиная и комната с шезлонгом и стульями, расставленными словно для вечеринки. Имелся там и письменный стол, но все его ящики были не заперты и пусты, если не считать игральных карт и старых газет. Ему не оставалось ничего другого, как подняться по лестнице на второй этаж, где должны были спать обитатели дома.

Наверху обнаружились еще три двери. Как и внизу, Джек замер у первой и, ничего не услышав, осторожно повернул ручку. За дверью находилась кладовка с одеялами и какой-то утварью. Вторая дверь открылась в маленькую спальню, обстановку которой составляли лишь кровать и шкаф. В ящиках нашлись фартуки, чепцы и прочие предметы одежды горничной. Джек явно попал в комнату служанки, но самой Нэнси в ней не оказалось.

Благословив солдата, увлекшего горничную на свидание, Джек двинулся к третьей двери — двери комнаты, которую, по его предположению, Луиза делила со своей матерью. Конечно, у него не было ни малейшего желания пугать беспомощную старую леди. Однако Луиза рассказывала, что эта особа принимает на ночь капли опиумной настойки и спит до позднего утра беспробудным сном. А ему ведь только и надо, что проскользнуть внутрь, найти дневник и убраться...

Дверь скрипнула, заставив его вздрогнуть. Тем не менее Джек распахнул ее и осветил комнату лампой.

Никого. Там никого не было. Нэнси, перед тем как уйти и предаться удовольствиям, выполнила свою работу: приготовленная ко сну кровать дожидалась хозяйки, за каминной решеткой горел крохотный огонек. Но в самой комнате не имелось никаких признаков больной старушки.

Времени гадать, что бы это значило, у Джека не было. Прикрыв за собой дверь, он принялся за обыск. Сокровище, которому доверяют столь интимные мысли, не могло не быть спрятано, поэтому он почти две минуты рылся в укромнейших уголках, пока не обнаружил дневник там, где ему и пристало находиться, — на письменном столе, рядом со стопкой промокательной бумаги, между чернильницей и подставкой для металлического пера.

Выглядел этот дневник несколько необычно, ибо имел мягкую на ощупь пухлую обложку, словно между картонным переплетом и обтягивавшей его зеленой тканью было что-то вложено. Золоченая застежка закрывалась на крохотный замочек, ключика в котором хозяйка не оставила.

Джек повертел тетрадь, не решаясь сломать застежку. Теперь, когда дневник оказался у него руках, страстный порыв Джека угас. Что, в конце концов, может содержать маленькая тетрадка? Свидетельство того, что чувства, которые Луиза испытывала к нему, растаяли и место Джека в ее сердце занял другой? А может, что никаких чувств и вовсе не было и все случившееся между ними являлось не более чем заурядным флиртом?

С последней мыслью к нему вернулся гнев, а с гневом — решимость. Замок не оказал ни малейшего сопротивления.

Почерк Луизы был твердым, слова ложились на плотную кремовую бумагу с легким наклоном, некоторые буквы выписывались с завитушками. Бумага — дорогая, самого высокого качества, однако Луиза ее не экономила, оставляя между строк большие пробелы, такие, что между ними вполне поместилась бы еще одна строка.

От внешнего вида дневника Джек обратился к содержанию. Записи велись не каждый день, но когда делались, то весьма скрупулезно. Начало относилось ко времени их прибытия в Квебек и первого расставания, когда он находился в отряде Сент-Легера, а Луиза сопутствовала Бургойну в его походе.

Внимание Джека привлекла запись, следовавшая за подробным описанием местности, по которой они двигались, выступив на юг из Тикондероги.

Насколько давно знакома Луиза с Андре? Она называла его старым другом. Вполне возможно, что они познакомились в Нью-Йорке, еще до ее отъезда в Англию. Скорее всего, так оно и было, ибо со времени ее возвращения майор находился при штабе генерала Хоу. Однако будь Луиза верна старой любви к Андре, на борту корабля она едва ли повела бы себя по отношению к Джеку столь... поощрительно.

Он полистал дальше и наткнулся на страницу, где почерк не был таким аккуратным, да и тон тоже.

Последнее слово было зачеркнуто, а следующая запись представляла собой детальное описание званого обеда — с подробнейшими сведениями о каждом подававшемся к столу блюде. Но это «умер, умер, у...»! Может быть, она получила ошибочное известие о гибели Андре? Или же речь шла еще об одном возлюбленном, имя которого ему только предстояло обнаружить?

Новая мысль заставила Джека остановиться. До сих пор неразумная страсть заставляла его видеть все лишь с одной стороны, тогда как опыт учил подходить к любому вопросу всесторонне, учитывая все возможности. А что, если ревность ввергла его в заблуждение и он вкладывает в прочитанное ложный смысл? Такая возможность оставалась до тех пор, пока в тексте не будет напрямую упомянуто имя его счастливого соперника.

Он торопливо листал страницы, выискивая нужную дату.

Осада форта Сэндвикс была снята 23 августа. В тот же день Джек был искусан змеей, спасен Мак-Тавишем и захвачен Арнольдом. По прошествии двух недель он вернулся к Бургойну. Это случилось вечером 19 сентября...

Джек уставился на свое имя, боясь поверить собственным глазам. Как он посмел пробраться тайком в комнату любимой им и любящей — во всяком случае, любившей его — женщины! Как он решился осквернить эту любовь, позволив себе без спросу заглянуть в столь интимный дневник! Может ли быть прощение подобной низости?

Но тут перед его мысленным взором вновь предстала грязная занавеска, задвигавшаяся за окном низкопробной гостиницы.

Не удержавшись, он снова принялся быстро листать страницы. К их лесному путешествию относилась лишь одна запись. Загадочная, короткая:

Записи из Филадельфии начались ближе к концу тетради. Скоро ей придется покупать новую. Может быть, с этого он и начнет попытку вымолить себе прощение: сначала покается в своем безрассудстве, а потом перевернет все лавки города, чтобы найти тетрадку еще толще этой?

Однако другая запись понравилась ему гораздо меньше.

Там на странице было пятно: расплывшиеся чернила.

О каком «ответе» речь? Выходит, она любила его, искренне оплакала, когда сочла погибшим, но потом перенесла привязанность на кого-то другого? Ревность всколыхнулась в нем с новой силой.

Однако мог ли Джек винить ее? Луиза молода, а ведь идет война. И если кто-то погибает в сражении, это еще не значит, что жизнь прекращается и для остальных. Известие о смерти Джека вызвало у мисс Риардон искреннюю, неподдельную скорбь. И если она потом утешилась... Но коль скоро ее чувство и вправду было столь сильным, так не удастся ли вновь раздуть тлеющий уголек и запалить костер? Почему не попробовать, что бы там ни было у них с Андре в эту ночь!

Джек снова поднес страницу к свету, чтобы вглядеться в след упавшей слезы, и тут, как раз внутри размытого пятна, увидел нечто странное. Он повернул тетрадь, чтобы свет падал под другим углом, и неприметное изображение исчезло. Вернул в прежнее положение, и... да, оно появилось снова. В центре расплывшейся слезы угадывалась цифра "2". Только она, едва заметная, ничего вроде бы не значащая, однако Джек не мог оторвать от нее глаз...

Цифра была написана невидимыми чернилами.

Он не мог заставить себя сосредоточиться на том, что это может означать. Наверное, своего рода игра. В конце концов, многие стремятся сохранить свои тайны как можно надежнее. Так почему бы Луизе не делать в дневнике еще и особые, секретные записи?

Так или иначе, Джеку были известны различные способы прочтения подобных записей, и он начал с самого простого: поднес тетрадь к каминной решетке. Буквы не проступили, следовательно, использовался не лимонный сок и не молоко. Тот факт, что цифра, пусть и слабо, проступила на месте падения слезы, означал, что какой-то компонент из состава слез — может быть, соль — обладает свойствами проявителя.

Припомнив собственный опыт работы с невидимыми чернилами, Джек решил, что ответ едва ли может оказаться настолько простым. Для тайнописи наверняка использовалось сложное химическое вещество. Чтобы попытаться прочесть текст, ему требовались реактивы. Только вот где раздобыть химикалии в такое время? Ходики внизу только что отзвонили час ночи, и Луиза, возможно, уже направляется домой.

Джек огляделся по сторонам. Обстановка в спальне была самая обычная. На прикроватном столике стоял пустой тазик, рядом с ним — полный воды кувшин. Из-под кровати выглядывал краешек ночного горшка, прикрытого сползшим покрывалом. Джек подумал, что на кухне можно поискать щелок или...

Его взгляд упал на ночной горшок, и мысли тотчас обратились к мочевому пузырю, а заодно к пиву и рому, выпитым за сегодняшний вечер. За мыслями последовало действие. Джек расстегнул брюки, наклонился и наполнил сосуд почти до половины, после чего поставил его на письменный стол рядом с дневником.

Ругая себя последними словами и все равно не в силах остановиться, он оторвал уголок страницы. Великолепное качество бумаги теперь наводило на мысль о чем-то большем, нежели простое стремление к роскоши: невидимые чернила лучше всего проявляются именно на самой дорогой пергаментной бумаге.

Джек действовал осторожно: смешивая в тазике в разных пропорциях содержимое горшка с водой, он наносил жидкость на бумагу кисточкой для ресниц, которую нашел на туалетном столике. После каждой неудачи попытка повторялась с раствором измененной концентрации.

На пятый раз в широких промежутках между написанными строками (теперь стало ясно, что их оставили такими намеренно) начали проступать цифры и буквы. Убедившись, что состав подобран правильно, Джек приготовил столько «проявителя», сколько, по его мнению, могло понадобиться, уселся за стол и взялся за дело.

Тайные записи имелись не на каждой странице, но там, где они были сделаны, следом за каждым мазком кисточки по «чистой» бумаге появлялись синие строки, настолько убористые, насколько размашистыми были видимые фразы.

Тайные записи велись при помощи шифра — того самого, который Джек разгадал еще на борту «Ариадны». Утруждаться с расшифровкой он не стал: с первой же страницы стало ясно, что текст содержит сведения, касавшиеся численности расквартированных в городе полков, их боевого духа и настроений среди видных лоялистов. Например, кого из них можно подкупить, шантажировать, улестить, совратить. Знакомства с одной лишь этой страницей было достаточно, чтобы убедиться: состояние армии генерала Хоу отражено в тетради весьма полно.

Откинувшись назад, Джек потер глаза. Ему по-прежнему трудно было в это поверить. Закрыв тетрадь, он надавил пальцем на губчатую обложку и, по наитию, резанул по ней острием складного ножа. Натянутая ткань на месте пореза разошлась, и, запустив под нее пальцы, Джек действительно обнаружил нечто между переплетом и обшивкой. Зацепив пальцами краешек, он осторожно вытащил, положил на стол и разгладил кусочек ткани. Шифровальный трафарет в форме графина, «потерянный» по дороге в Саратогу.

Увидев его, Джек издал стон. Тот шаблон, который он изготовил из носового платка, действительно обладал формой, схожей с подлинником, но отличался одной важной деталью. Он не имел того, что можно было бы назвать откидной крышкой «графина». В этой «крышке» наличествовала прорезь, видимо предназначенная для того, чтобы разграничить разные части послания.

Капитан Мани сделал в свое время несколько абсолютно точных копий того письма, и сейчас одна из них вместе с некоторыми другими бумагами находилась у Джека в кармане. Торопливо достав письмо, Джек развернул его, положил рядом с дневником и наложил шелковый трафарет. Ему приятно было узнать, что, во всяком случае, основная часть послания была прочитана им правильно. Но, поняв, что именно оказалось упущенным, он ощутил укол боли.

"Дорогой Куз.

Видел ли ты в последнее время этого падлица Уилла Пайпера? Он задолжал мне 5 фунтов, и его гнусные попытки скрыться от меня дастойны призрения. Намерен я тапереча, с тваего пазваления, двигаться вперед, потому как получил в мануфактуре Гудзона партию мундирного сукна. Пошью камзолы, и в форты, на продажу. Передай наилушие пажилания маей нивесте Мардж. Я увижусь с ней недели через две-три, но мине кажитца, что это будет две или три тысящи.

Ваш любящий кузен,

Т. Родс".

Джек с горечью смотрел на последние прочитанные с помощью настоящего трафарета слова «но... две или три тысячи». Клинтон информировал Бургойна о том, что выступит к фортам с незначительными силами, а это в корне меняло дело. Он советовал Бургойну отступить, не взяв на себя ответственности приказать ему сделать это.

Яростно скомкав бумагу в шарик, Джек запустил им в угол комнаты. Это предательство стоило Бургойну потери его армии и еще может стоить Англии проигранной войны. Столько бед — и всего лишь из-за вырезанного особым образом кусочка шелка! И совершил это агент по кличке «Диомед».

Джек поднял трафарет, намотал на пальцы, смял и сунул в жилетный карман. Он сохранит его для генерала. Когда поведение Бургойна будет обсуждаться на военном трибунале — капитуляция армии безусловно потребует такового, — похищенный шифровальный шаблон явится доказательством того, что причиной поражения стала коварная измена.

Позади него скрипнула дверь спальни. Шагов на лестнице Джек не слышал, но теперь уловил, как кто-то тихонько вошел в комнату.

— "Диомед", — прошептал Джек, не оборачиваясь, но зная, что явился шпион, погубивший армию Бургойна и теперь намеревавшийся проделать то же самое с Хоу.

— Привет, Джек.

Он наконец обернулся. Обернулся на голос стоявшей в проеме девушки.

Одной затянутой в перчатку рукой она опиралась о дверную раму, а в другой держала пистолет.