Глава XXVII
КРАСС
Селевкия, столица Парфянской империи, лето 53 г. до н. э.
Жизнь в круглом загоне, куда заточили Ромула и еще несколько сотен солдат, стала для них чуть ли не привычной. Сделанные из толстых бревен стены тюрьмы, расположенной подле громадной арки городских ворот, были вдвое выше роста Бренна. Люди сидели на убитой до каменной твердости голой земле, народу было столько, что не всегда удавалось вытянуть ноги. Среди пленников ходили разговоры, что и остальных бывших соратников содержат в таких же загонах, разбросанных вокруг Селевкии. Парфяне не собирались позволять римлянам, даже безоружным, собираться слишком уж большими группами.
На фоне новых страданий Карры и кошмарный переход на юг превратились в отдаленные воспоминания. Холодные ночи сменялись изнурительно жаркими днями, все меньше сочувствия оставалось к раненым. Над головами не было никакой крыши. В темноте римские солдаты жались друг к другу, а днем жарились на солнце. Почти всех офицеров куда-то увели, оставили только нескольких самых младших командиров, которых обязали поддерживать порядок.
Тарквиний, похоже, не слишком переживал по поводу будущего. Из остальных никто даже не мог предположить, какая судьба их ожидает. До поры до времени их щадили, но все же казалось, что рано или поздно парфяне всех казнят. Каждый мучился от стыда за то, что тысячи трупов товарищей были брошены гнить в пустыне. По римским обычаям, погибших нужно было провожать с почетом и пышными церемониями. Обычно лишь преступников оставляли без погребения; Ромул без труда мог вспомнить тошнотворный запах, исходивший из ям на восточном склоне Эсквилинского холма. Одни лишь боги ведали, что сейчас представляли собой окрестности Карр.
Пленников кормили очень скудно, только чтобы поддержать жизнь. Всякий раз, когда в ограде появлялись охранники, чтобы поставить еду на землю, там воцарялся хаос. Люди, словно дикие звери, дрались за сухие корки и затхлую воду. Лишь благодаря все возраставшему авторитету Тарквиния его друзья вообще имели возможность есть и пить. Этруск неустанно возился с ранеными, промывал им раны и прикладывал какие-то травки из кожаного кошеля, который он каким-то немыслимым образом сберег от победителей. Ромул постоянно помогал ему в этом. Постепенно уверовавшие в мистическое дарование этруска солдаты зауважали его еще сильнее и даже откладывали для него пищу. Такой человек, как этот гаруспик, надеялись они, способен помочь им выбраться даже из того немыслимого ужаса, в котором они оказались.
Многих раненых постепенно доканывал недостаток воды. Парфяне убирали начинавшие вздуваться трупы, лишь если римляне подносили их к самым воротам. Чтобы уберечь близлежащий город от заразы, стражники устроили огромный костер, который приходилось поддерживать постоянно, — иначе они не смогли бы сжечь столько трупов. По ночам его мятущийся свет озарял осунувшиеся от голода лица. Все вокруг пропиталось смрадом горящей плоти, и от этого людям становилось еще тяжелее.
— Лучше бы эти мерзавцы казнили нас! — вспылил на рассвете двенадцатого дня Ромул. — Еще неделя-другая, и со всеми нами будет то же самое.
На земле лежало полтора десятка умерших легионеров.
— Терпение, — посоветовал Тарквиний. — Я уловил движение воздуха. Скоро мы что-то узнаем.
Ромул неуверенно кивнул. А вот Феликса вид умерших товарищей привел в бешенство.
— Мне бы хоть какое оружие! — воскликнул он и уперся руками в бревна.
Страж заметил поведение низкорослого галла и выразительно погрозил копьем: мол, отойди и успокойся.
— Уймись! — прошипел Бренн. Он-то был согласен ждать столько, сколько сочтет нужным Тарквиний. — Ты же не хочешь кончить как тот легионер.
Раздувшееся на жаре человеческое тело, висевшее на столбе с перекладиной неподалеку от загона, в котором содержали пленных, служило жестоким примером парфянской дисциплины. Двумя днями раньше ветеран шестого легиона, могучий мужчина, плюнул на ногу стражнику. Его сразу же выволокли наружу и распяли на кресте.
Ступни ног и руки ему пробили толстыми железными гвоздями, так что от страшной боли он не мог ни стоять, ни висеть. Тщетно пытаясь выбрать менее мучительное положение, он отчаянно дергался на кресте. Вскоре его воля иссякла, и он начал орать. Жестокое представление продолжалось несколько часов. Потом, решив, что пленники твердо усвоили урок, кто-то из стражников походя, ударом копья, прекратил его страдания. Труп же оставили на кресте в качестве наглядного примера.
Феликс сел на землю.
Копьеносец продолжил свой обход вокруг ограды.
— Мы еще живы, а это значит, что они что-то затевают, — сказал этруск.
— Публичную казнь, — прорычал Феликс. — Галлы поступили бы именно так.
— Только не с простыми солдатами.
Ромула его слова все же не убедили.
— В Риме мы окончили бы жизнь на арене. Неужели эти дикари чем-то лучше наших?
— У них нет ни гладиаторов, ни звериных боев. Мы же не в Италии, — веско произнес Тарквиний. — Слышите?
Гонги и барабаны парфян гремели с самого рассвета. Шум народного ликования почти не смолкал с того дня, когда их пригнали под стены Селевкии, но сегодня звуки были другими. Они становились все громче и казались какими-то зловещими. По мере того как солнце поднималось в ясное голубое небо, жара быстро усиливалась. Обливающиеся потом солдаты начали тревожиться.
Бренн поднялся на ноги и взглянул в ту сторону, где змеились уходящие в город улочки.
— Звуки приближаются.
Шум снаружи ограды делался все громче, а внутри ее, напротив, все притихли. Обмотанные окровавленным тряпьем, грязные, обожженные солнцем бывшие воины шестого легиона поднимались на ноги, а стражники, не обращая на них внимания, о чем-то возбужденно переговаривались.
— Тарквиний, что происходит? — Как и многие другие, Феликс не сомневался в том, что этруску известны намерения и поступки парфян.
К ним сразу же обратилось множество лиц.
Тарквиний задумчиво потер подбородок.
— Они ведь еще не устроили настоящего праздника…
— А что с Крассом? — полюбопытствовал Ромул.
После боя о римском полководце не было ни слуху ни духу. Но никто не сомневался в том, что в предстоящем торжестве ему будет отведена заметная роль.
Этруск собрался было ответить, но тут из арки городских ворот на мощеную площадку перед тюрьмой вышел отряд из пятидесяти необыкновенно высоких воинов. На них были новые кольчуги, начищенные до блеска шлемы, каждый был вооружен тяжелым копьем и круглым щитом. За отрядом следовали несколько десятков парфян, одетых в мантии; эти играли на музыкальных инструментах. Процессия остановилась, но устрашающая музыка продолжала греметь.
Римляне поспешно осеняли себя знаками, отвращающими зло.
— Царская охрана, — пробормотал Тарквиний. — Ород решил нашу судьбу.
— Ты и это знаешь? — Ромул взглянул на этруска, но тот, по своему обыкновению, ответил загадочной улыбкой.
Юноша скрипнул зубами.
— А еще что-нибудь ты видел? — осведомился Бренн.
— Я же не раз говорил тебе: нам предстоит дальний поход на Восток.
Встревоженные предсказанием солдаты, не скрывая испуга, поглядывали на гаруспика.
— В те места, где Александр провел величайшую из армий, какие только видел мир. — За время, проведенное взаперти, Тарквиний рассказал товарищам по несчастью много историй о легендарном походе в неведомое, совершенном греками три столетия тому назад.
У многих лица совсем вытянулись. Ромул же всегда восхищался этими сказаниями. И кровь у него в жилах забурлила от радостных предвкушений.
— Нам надо радоваться, что они зашли так далеко. — Тарквиний похлопал по спрятанному за пазухой кожаному мешочку, где хранились травы и древняя карта, которую он лишь однажды показал друзьям. После того как их взяли в плен, из всех скудных пожитков у него сохранились лишь этот кощель, кольцо с изображением скарабея и литуус. — Ее начертил один из солдат Александра. И в руки ко мне она попала, конечно, не без причины, — шепотом добавил он.
Снаружи донесся громкий голос начальника вновь прибывших воинов, окликнувшего стражей тюрьмы, и Тарквиний умолк. Между тем стражники быстро извлекли откуда-то толстые канаты — те самые, которыми вязали побежденных после битвы. Страх, все эти дни не оставлявший пленников, полностью овладел ими. Когда одну створку ворот наполовину приоткрыли, испуганные причитания легионеров зазвучали громче. Находясь в замкнутом пространстве, они ощущали какое-то подобие безопасности. Что же ждало их теперь?
В сопровождении нескольких крепких воинов, державших копья наготове, командир дворцовой стражи вошел в загон и жестом приказал нескольким ближайшим к нему пленникам выйти. Те повиновались с видимой неохотой. Как только они вышли из ворот, на шеи им накинули веревочные петли. Вскоре перед тюрьмой образовалась длинная цепочка связанных друг с другом людей. А парфяне, отсчитывая одинаковые группы, выгоняли из загородки все новых и новых пленников, которых тут же пристраивали в хвост.
Один из легионеров решил, что с него хватит. Хотя на нем была приметная кираса опциона, парфяне почему-то не увели его восвояси вместе с остальными офицерами. Теперь же, когда стражник указал ему копьем на выход, он шагнул вперед и сильно толкнул его в грудь.
— Что он делает, дурак этакий?! — прошептал Ромул. — Знает ведь, чем это кончится.
Тарквиний пристально взглянул на молодого друга:
— Он сам выбрал свою судьбу. Такое право есть у каждого из нас.
Ромул вспомнил Бассия — его милосердие проявилось в том, что под Каррами он убил двоих наемников, вместо того чтобы бросить их на медленную и мучительную смерть. Возможность самому выбирать свою участь представляла в жизни мощную движущую силу, и он старался постичь свои истинные намерения.
Прозвучал короткий приказ, и стражник быстрым движением вогнал острие копья глубоко в живот римлянина. Тот с криком сложился вдвое, его руки непроизвольно ухватились за древко. Пленники видели, как стражник нагнулся и выхватил короткий тонкий кинжал. Еще двое схватили опциона за руки. Он громко кричал от мучительной боли, а командир стражи обвел выразительным взглядом оставшихся пленников.
Между тем стражник выпрямился и, широко взмахнув рукой, высоко подбросил что-то. Два глазных яблока с болтающимися ниточками нервов упали неподалеку от Ромула, и он невольно отшатнулся, удивившись про себя, что человек мог по своей воле решиться пойти на такие мучения.
Когда офицер указал на выход следующей группе, никто и не подумал сопротивляться. Стараясь ступать бесшумно, Ромул прошел мимо опциона; его голова, будто сама собой, повернулась в сторону корчившегося в судорогах несчастного, прижимавшего руки к окровавленным глазницам. Глухой стон бедняги наполнил его жалостью, и он стиснул кулаки.
— Ни один человек не заслуживает такой участи, — прошептал он.
— Не спеши осуждать других, — отозвался Тарквиний. — Этот опцион мог бы сейчас идти вместе с нами. Но решил поступить по-иному.
— Никто не может решить за человека, какой путь ему выбрать, — мрачным тоном поддержал его галл. В его памяти живо всплыл образ родного дяди, который принял смерть, чтобы спасти жизнь другому. Ему, Бренну.
Ромул по очереди взглянул на своих друзей. Их слова глубоко запали ему в душу.
Когда парфяне построили в цепочку и связали пятьдесят пленников, их командир приказал оставить прочих взаперти. Как и в тот день, когда Красс приносил в жертву быка, права лицезреть происходившее были удостоены немногие. А уж они должны были пересказать все своим товарищам.
Вслед за катафрактариями и музыкантами пленники двинулись к городу. Легионеров сбили в кучку и то и дело подгоняли пинками и ударами тупых концов копий.
Они миновали арку ворот, не уступавшую размерами тем сооружениям, которые Ромул видел в Италии. Однако это оказалось исключением из правила. Улочки с одноэтажными домишками оказались очень узкими. Хижины, сложенные из высушенных на солнце глиняных кирпичей, составляли большинство строений в столице. Попадавшиеся время от времени очень простые по своей архитектуре храмы были повыше. Как и в Риме, дома теснились один к другому, кое-где разделявшие их переулки были засыпаны мусором и всякой прочей дрянью. Ромул не заметил ни акведуков, ни общественных уборных. Город был очень примитивным — парфяне явно не были народом строителей. Они были пустынными кочевниками и воинами.
Лишь арка в стене да строение, являвшееся, по всей видимости, дворцом царя Орода, были бы достойны занять место в Риме. Высокие крепостные стены дворца отделялись от прочих строений города широким ровным пространством. По углам крепости возвышались башни, а вдоль стен между ними расхаживали лучники. Перед коваными металлическими воротами дежурил отряд конных катафрактариев, они глядели на легионеров с совершенно бесстрастными выражениями лиц. Мало кто из римлян мог смотреть на одетых в броню всадников без страха. Тарквиний же, проходя мимо, пристально всмотрелся в то, что находилось за решеткой ворот.
— Не привлекай их внимания! — прошипел Бренн.
— Им до нас дела нет, — безмятежно отозвался этруск и приподнялся на цыпочки. — Просто мне хочется увидеть хотя бы отблеск того золота, за которым так рвался Красс. Мне кажется, что тут все должно просто сверкать от него.
Впрочем, один из катафрактариев все же проявил бдительность: он направил острие копья в сторону Тарквиния и сделал резкое движение, будто протыкал врага.
К великому облегчению Ромула, гаруспик покорно пригнулся и побрел дальше.
Пленники шли по узенькому проходу между давно ожидавшими их толпами. Все обитатели Селевкии жаждали насладиться зрелищем унижения римлян. Пленные брели понурив головы, а в уши им летели возгласы, являвшиеся, несомненно, оскорблениями и издевками. Ромул упорно смотрел под ноги, на ухабистую немощеную дорогу. Единственного взгляда в искаженное злобой смуглое лицо хватило ему с лихвой. Он был уверен, что их ожидало что-то очень плохое, и вовсе ни к чему привлекать к себе излишнее внимание.
В пленников летели комья грязи и камни, оставляя на их телах синяки и кровавые ссадины. На них сыпались гнилые овощи и даже выливалось содержимое ночных горшков. Одетые в лохмотья ребятишки с размазанными по чумазым лицам соплями то и дело выскакивали из толпы, чтобы отвесить пинок кому-нибудь из пленных. Одному из солдат тощая пожилая женщина глубоко разодрала ногтями щеку. Когда же он попытался оттолкнуть ее, ближайший стражник так ударил его по голове, что он потерял сознание. Старая ведьма торжествующе заорала и плюнула на римлянина. Легионеры, находившиеся по соседству с ним, поспешно подхватили товарища и потащили дальше.
Избитых, грязных, униженных донельзя солдат водили по улицам, как им казалось, целую вечность, чтобы все могли порадоваться и позлорадствовать по поводу полного разгрома могучей армии Красса. Наконец они все же вышли на огромную площадь, сходную по величине с римским Марсовым полем. Тут не было уже даже тех крохотных клочков тени, которые отбрасывали лачуги, и стало еще жарче. Когда же римлян погнали к середине этой площади, куда уже не долетали камни и прочие предметы, которыми их закидывали торжествующие жители, и не так были слышны злобные выкрики, мало кто из них осмеливался поднять голову. Стражники прокладывали дорогу пленникам и нещадно колотили каждого, кому хватало глупости преградить им путь.
Возле огромного костра суетилось несколько десятков парфян, без устали подкладывавших в бушующее пламя толстые бревна. Неподалеку от костра возвышался пустой помост. Пинками и толчками растерянных солдат заставили выстроиться перед ним. Они стояли, растянувшись в неровную редкую цепочку, испуганные, не знающие, чего еще им ожидать. Тем временем из других тюрем, разбросанных вокруг города, стали приводить такие же группы пленников. Вскоре там собралось несколько сотен римлян, представлявших десять тысяч пленников.
Ромул решил, что не позволит никому увидеть его испуганным и подавленным. Если его казнят, он гордо встретит смерть. Бренн, в свою очередь, обратил внимание на то, что Тарквиний нисколько не испуган. Поэтому юноша и его наставники сохраняли относительное спокойствие и резко выделялись среди остальных полуголодных, обгоревших на солнце легионеров, ожидавших неминуемой смерти. После страшного разгрома при Каррах они утратили всякую веру в себя и в будущее. Почти все повесили головы, самые слабые содрогались от плохо сдерживаемых рыданий. Для некоторых страх оказался невыносимым — об этом свидетельствовал вдруг прорезавшийся запах мочи.
Крики толпы постепенно стихли. Умолкли даже барабаны и гонги. И стали различимы другие звуки, которые сразу же привлекли внимание пленников. С той стороны, где осталась жестокая толпа, доносились стоны неподдельного, тяжкого страдания.
Вокруг площади возвышались десятки крестов. На каждом из них висело по офицеру римской армии. Их руки были крепко привязаны веревками к перекладинам. Время от времени кто-нибудь из несчастных, пытаясь ослабить нагрузку на отчаянно болевшие руки, опирался на прибитые толстыми гвоздями к столбу ноги. И тут же вновь, с громкими стенаниями, бессильно обвисал от невыносимой боли. Эти ужасные мучения должны были длиться до тех пор, пока жертва не умрет от жажды. Ждать смерти нужно было не один день, и самые кошмарные страдания выпадали на долю тех, кто был сильнее и выносливее.
Толпа вновь принялась орать и хохотать, сразу забыв о тех пленниках, которых увели за пределы ее досягаемости. Камни теперь полетели в распятых. Когда они попадали в цель, раздавались вскрики, еще сильнее распалявшие мучителей. Стражники тыкали беспомощных офицеров копьями и радостно хохотали, когда показывалась кровь. Воздух сотрясали злорадные выкрики. А простые солдаты в ужасе смотрели на происходившее; собственное будущее представлялось каждому в самом черном цвете.
Вдруг Феликс указал пальцем:
— Это же Бассий. Вот бедняга.
Ромул и Бренн уставились на распятого неподалеку от них ветерана. Его глаза были закрыты. Несмотря на страшные мучения, которые испытывал центурион, из его губ не вырывалось ни звука. Никогда еще мужество Бассия не проявлялось столь очевидно.
Бренн схватился за веревку, обмотанную вокруг его шеи.
— Я должен избавить его от страданий!
— Хочешь сам закончить жизнь на кресте? — отозвался Тарквиний.
Ромул выругался. Он подумал о том же. Вот только их наверняка убили бы прежде, чем им удалось бы добраться до Бассия.
— Он недолго протянет, — встрял в разговор Феликс. — Раненые на кресте быстро теряют силы.
— Это римляне научили их распинать людей, — сказал этруск.
Ромул промолчал. Ему было до отвращения стыдно за то, что его соотечественники столь спокойно относились к этой поистине варварской пытке. Хотя рабов и преступников в Италии таким образом казнили довольно часто, он никогда не видел столько распятых сразу. А потом он вспомнил о том, каким образом Красс расправился с уцелевшими после разгрома воинами Спартака. Рим жестокостью ничуть не уступал Парфии.
Бренн сердито сплюнул и приготовился сорвать путы. Снова перед его мысленным взором предстал Коналл, умирающий под ударами гладиусов дюжины легионеров. Нынче нужно было спасти другого достойного и отважного человека. Он уже достаточно настранствовался.
— Тебе решать, Бренн, — раздался голос Тарквиния. — Но перед нами лежит еще очень дальний путь.
Великан повернулся к нему, его глаза были полны страдания.
— Бассий отважный солдат. Он спас всех нас! И не заслуживает такой скотской смерти.
— Тогда помоги ему.
Бренн долго молчал, а потом ответил с глубоким вздохом:
— Ультан предсказывал мне дальнее странствие. И ты тоже.
— Бассий так или иначе умрет, — мягко сказал Тарквиний. — Коналлу и Браку тоже была суждена смерть. И никакие усилия не помогли бы тебе это изменить.
Глаза Бренна широко раскрылись.
— Ты знаешь, что случилось с моей семьей?
Этруск кивнул.
— Я восемь лет не произносил их имен.
— Брак был смелым воином, как и его отец. Но их время все же пришло.
У Ромула волосы на затылке встали дыбом. За все эти годы галл лишь несколько раз мельком упоминал о своем прошлом.
Бренн, казалось, совсем растерялся.
— Наступит день, когда ты понадобишься своим друзьям, — негромко, но очень внятно произнес этруск. — Придет время Бренну подняться и вступить в бой. Когда будет казаться, что у тебя нет никаких шансов.
Он помолчал, а потом добавил:
— Никто не сможет победить в таком бою. Кроме Бренна.
— И это случится далеко отсюда? — требовательно, почти яростно спросил галл.
— На самом краю света.
Бренн нерешительно улыбнулся и медленно отпустил веревку.
— Ультан был могущественным друидом. Такой же и ты, Тарквиний. Боги возьмут нашего центуриона прямиком в Элизиум.
— Не сомневайся в этом.
Ромул хорошо запомнил взгляд, который Тарквиний бросил на галла во время отступления к Каррам. Сейчас многое из увиденного и услышанного прежде сложилось у него воедино, и сердце молодого воина заполнила тревога за Бренна. Но тут он заметил, что Тарквиний разглядывает костер.
— Для чего это?
Этруск указал на широкий железный котел, висевший над самым огнем. Несколько мужчин в кожаных фартуках, обливаясь потом, подкладывали дрова, чтобы пламя горело сильнее. Один из них то и дело наклонялся и помешивал содержимое черпаком на длинной ручке.
— Туда недавно бросили слиток золота.
У Ромула по спине пробежали мурашки.
Вновь забили барабаны, однако на сей раз они вскоре смолкли. Показалась большая плоская повозка, запряженная мулами и окруженная величественными кавалеристами в ярко начищенной броне. По обе стороны шли стражники, переодетые в ликторов. Каждый нес в руках фасции — символ правосудия у римлян. Но в отличие от настоящих фасций, тех, с которыми ходили чиновники в Италии, эти были увешаны кожаными кошельками, а на древки вместо топориков были насажены головы римских офицеров.
— Все это было задумано заранее, — пробормотал Ромул.
— Это пародия на римский триумф, — объяснил этруск. — И насмешка над стремлением Красса к богатству.
И тут солдаты дружно охнули, увидев, что на повозке стоит Красс, крепко привязанный за руки и за шею к деревянной раме. На голове у него красовался лавровый венок, а губы и щеки были обильно раскрашены охрой и белилами. Чтобы довершить унижение, его облачили в пестрые женские одежды, которые к этому моменту были обильно пропитаны испражнениями и испещрены следами от брошенных в римского военачальника гнилых овощей. Красс стоял с закрытыми глазами, со смирением на лице. Его путешествие оказалось очень долгим.
А еще на телеге находились проститутки, которых военачальник взял с собой для высших офицеров. Раздетые догола, с телами, покрытыми синяками и ссадинами, несчастные женщины рыдали и отчаянно цеплялись друг за дружку. На протяжении кампании Ромулу довелось увидеть немало изнасилований. И всякий раз в его памяти с убийственной ясностью возникал Гемелл, с отвратительным сопением и хрипом дергающийся на его матери. Изнасилования были неотъемлемой частью войны, но сейчас Ромул содрогнулся при мысли о том, что пришлось перенести этим женщинам после Карр.
Когда мулы остановились, крики ужаса раздались с новой силой.
Парфянские воины повскакивали на повозку, за волосы втащили проституток на помост и заставили встать на колени. Плач и крики пресекались немилосердными ударами. Женщины умолкли, лишь изредка какая-нибудь из них громко всхлипывала.
Затем на помост поднялся высокий бородатый мужчина в темной мантии и жестом призвал всех к молчанию. Толпа повиновалась, и жрец заговорил мощным низким голосом. Даже не зная языка, можно было уловить в каждом его слове гнев. Речь быстро привела собравшихся парфян в ярость, и они кинулись на пленников. Чтобы остановить их, страже пришлось по-настоящему прибегнуть к силе и даже пустить в дело копья; когда толпа отхлынула, в ней оказалось много раненых.
— Страсти нагнетает, — заметил Бренн. — Теперь можно начинать и настоящее представление.
— Он говорит о том, что случается с теми, кто осмеливается угрожать Парфии, — быстро переводил этруск. — Красс напал на нее. Но могущественные боги помогли разгромить римских захватчиков. А теперь они требуют воздаяния.
Ромул вновь взглянул на помост и поежился. Кампания была проклята с самого начала, и не заметить множества дурных предзнаменований мог лишь дурак. Но Красс проигнорировал все до единого знаки воли богов и в своем неимоверном тщеславии повел на верную гибель много тысяч воинов. И все же Ромулу глубоко претила та ужасная участь, которая, несомненно, ожидала их военачальника. Тем более что он ровным счетом ничего не мог поделать. Молодой солдат заставил себя дышать глубоко и ровно, чтобы успокоиться.
Когда бородатый жрец закончил речь, аудитория поняла, что будет представлять собой ритуал. Воцарившуюся зловещую тишину нарушали только стоны распятых офицеров да избитых проституток.
Взоры всех легионеров были прикованы к Крассу и несчастным женщинам. Зло усмехнувшись, жрец извлек из висевших на поясе ножен длинный кинжал. Шагнув вперед, он остановился позади одной из шлюх и произнес еще несколько слов.
Толпа оглушительно заорала.
Не в силах больше сдерживаться, женщина громко закричала от ужаса и обернулась. Грубым движением жрец тут же развернул ее обратно, лицом к толпе. И ловким движением перерезал ей горло.
Крик оборвался.
Руки и ноги убитой судорожно задергались, а из перерезанной шеи фонтаном хлынула кровь, обильно забрызгав стражников и стоявших впереди солдат. Жрец выпустил свою жертву, а один из стражников пинком сбросил труп с помоста. Римляне разом подались назад, чтобы избежать соприкосновения с изуродованным телом.
Одна за другой так же были убиты остальные женщины. Из тех, кого привезли на телеге, в живых остался один только Красс. Помост был залит кровью, перед ним грудой лежали трупы, но толпа ждала чего-то еще.
Парфия жаждала мести.
— Дикари! — прорычал Бренн.
Ромул думал о Фабиоле. Судя по тому, что ему было известно, она вполне могла оказаться в числе убитых женщин. Его напускное спокойствие как рукой сняло, он весь кипел. Внезапно он понял, что хочет лишь одного — быть свободным. Никого не называть господином. Ни Гемелла, ни Мемора, ни Красса, ни кого-нибудь из парфян. Он взглянул на ближайшего стражника, прикидывая, насколько быстро тот сумеет отреагировать, если на него напасть. Он сможет выбрать свою собственную судьбу.
— Ты еще вернешься в Рим, — прошептал Тарквиний. — Я видел твою судьбу. Она заканчивается не здесь.
Они смотрели друг другу в глаза. Тем временем оглушительный грохот барабанов стих, извещая о завершении ритуала.
«Быть сильным. Как Фабиола. Я выживу».
— Смотри. — Галл указал на помост.
Стражники не стали отвязывать последнего из привезенных пленников, а попросту подняли раму, к которой он был привязан, и перенесли ее вместе с Крассом на помост. Их действия сопровождал удивительно низкий, словно не человеческими усилиями производимый рокот.
Пришло время Крассу расплатиться за содеянное.
Предчувствуя ужасный конец, он дико заорал и принялся брыкаться. Впрочем, веревки, которыми его привязали, оказались толстыми и крепкими, и вскоре Красс с посеревшим от усталости и страха лицом без сил обвис на брусьях. Во время этой тщетной борьбы венок сполз ему на один глаз, и парфянские воины с издевательскими ухмылками показывали на Красса пальцами.
Снова заговорил жрец, обратив гневные тирады против человека, дерзнувшего вторгнуться в Парфию. С его губ брызгала слюна, зрители выли от ярости. Толпа вновь начала напирать на стражников, а те преграждали ей путь скрещенными копьями. Тарквиний переводил сказанное жрецом, но окружавшие его солдаты и без объяснений понимали, что происходило. И мало кто из них сочувствовал Крассу.
Жрец закончил речь и некоторое время ждал, пока воцарится тишина. В конце концов толпа успокоилась.
Пленный полководец поднял голову и увидел перед собой толпу пленников. По одежде он не мог не узнать римских солдат, которые теперь приветствовали его одними лишь оскорблениями.
До Красса, похоже, только сейчас дошло, что его судьба неотвратима. Даже те люди, которыми он командовал столько времени, не придут ему на помощь. И он вновь уронил голову на грудь.
А Ромул продолжал кипеть от гнева. Он с готовностью и даже с удовольствием убил бы Красса в поединке, но превращать казнь в унизительное публичное представление… Такое было противно его натуре. Происходившее по своей жестокости не уступало худшим образцам тех зрелищ, которые устраивали на арене для потехи развращенных римлян. Он взглянул на Бренна и понял, что тот думает о том же.
Лишь Тарквиний, как всегда, казался совершенно спокойным.
Кузнец нагнулся над огнем и запустил в котел черпак на длинной ручке. Когда черпак вынырнул, с его краев стекали большие тяжелые капли расплавленного золота, чудом не попадавшие парфянину на ноги. Держа черпак на вытянутых руках, он направился к помосту.
Толпа завопила, предчувствуя невиданную потеху, и Ромул отвернулся.
Двое стражников задрали Крассу голову и прижали подбородок к перекладине. Свободным концом веревки они привязали голову так, чтобы лицо было обращено вверх. Жрец подошел к пленнику и, разжав его зубы, вставил между челюстями металлическую распорку, обратив к небу его раззявленный зев.
Поняв, что сейчас произойдет, Красс отчаянно закричал. И продолжал орать, пока кузнец поднимался по ступенькам, далеко выставив перед собой ковшик с расплавленным металлом.
Жрец нетерпеливо махнул рукой.
— Золото быстро остывает, — сказал Тарквиний.
Глаза Красса лихорадочно вращались в орбитах, он продолжал дергаться тем яростнее, чем ближе подходил кузнец со своей раскаленной ношей, и массивная рама потрескивала от его рывков.
Черпак повис над его головой.
Под крики восторга бородатый жрец гулким голосом произнес длинный речитатив.
— Он призывает богов принять жертву, — пробормотал Тарквиний. — Она должна символизировать победу над республикой. И показать, что с Парфией шутки плохи.
Кузнец устал держать увесистый черпак, его рука дрогнула. И вдруг из сосуда сорвалась большая капля золота и угодила прямиком в широко раскрытый глаз Красса. Яблоко лопнуло, а воздух сотряс такой вопль мучительной боли, какого Ромул никогда еще не слышал. По щеке плененного военачальника потекла струйка глазной жидкости, смешанной с кровью.
Целый глаз Красса выпучился от боли и немыслимого ужаса. Под ногами у него образовалась лужица мочи.
Жрец закончил молитву и резко взмахнул правой рукой.
Дикий крик вырвался изо рта Красса, когда туда струей жидкого огня полилось золото. С громким журчанием, слышным всем на площади, расплавленный металл лился в разинутый рот, и бывший военачальник умолк навеки. Лишь его тело продолжало биться в мощных конвульсиях от непереносимой боли. От мгновенно сварившейся плоти поднимался легкий парок. Лишь прочность веревок и брусьев, из которых была сделана рама, не позволила Крассу вырваться. В конце концов драгоценный металл достиг сердца и легких, прекратив их работу.
Тело обмякло и бессильно повисло на веревках.
Красс умер.
Парфяне, затаив дыхание следившие за невиданной казнью, впали в форменное безумие. Ничего нельзя было расслышать в буре восторженных криков, звона гонгов и грома барабанов.
Многих римлян от увиденного начало рвать. Кое-кто зажмурил глаза, чтобы не видеть страшного зрелища. Кое-кто вытирал слезы. Ромул поклялся про себя, что должен сбежать, чего бы это ему ни стоило.
Когда толпа немного успокоилась, жрец ткнул пальцем в сторону трупа Красса и крикнул что-то остальным пленникам. Как только прозвучали его слова, вновь воцарилось молчание.
Представление еще не закончилось.
Тарквиний подался вперед:
— Он предлагает нам выбор.
Стоявшие поблизости солдаты навострили уши.
— Что еще за выбор? — громыхнул Бренн.
— По кресту на каждого. — Этруск указал на распятых офицеров. — Или костер — кому что нравится.
— Вот это здорово! — Феликс сплюнул. — Лучше уж погибнуть в драке. — Он ухватился за веревку, петлей охватывавшую его шею.
Многие поддержали его злыми возгласами.
— Есть другой выбор.
Увидев, что Тарквиний переводит его слова, жрец ухмыльнулся и указал острием кинжала на Восток.
Все повернулись к этруску.
— Мы можем вступить в войско Парфии и биться с ее врагами.
— Воевать за них? — недоверчиво переспросил Феликс.
— Хозяин другой, а работа та же, — сказал Бренн. После зрелища ужасной казни он смог быстро успокоиться. — И где же?
— На дальних границах империи.
— На Востоке… — негромко добавил галл.
Тарквиний кивнул.
Ромул воспринял известие так же спокойно, зато остальные легионеры были охвачены страхом.
— А им можно доверять? — С перекошенным лицом Феликс глянул на стражей, коловших копьями труп Красса.
— Выбирай сам, — нахмурился Тарквиний. — Не зря же они оставили нас в живых и в качестве примера показали казнь Красса. — Он обернулся к стоявшим позади и во весь голос прокричал перевод слов жреца.
Тот дал возможность Тарквинию закончить и добавил что-то еще, обращаясь уже только к нему.
— Мы должны решить сейчас же! — выкрикнул этруск. — Кто выбирает смерть на кресте, поднимите правую руку!
Ни одна рука не поднялась.
— Вы хотите умереть так же, как Красс?
Никто не пошевелился.
Тарквиний помолчал. По его лицу крупными каплями катился пот, в остальном же он был спокоен, словно сам предлагал ультиматум.
Ромул нахмурился. Ему показалось, что этруск чересчур спокоен.
— Кто согласен стать парфянским воином?
Наступила мертвая тишина. Утихли даже стоны распятых офицеров. Толпа следила за римлянами затаив дыхание.
Ромул покосился на Бренна.
Галл первым поднял правую руку.
— Это единственный разумный выбор, — сказал он. — Только так мы можем остаться в живых.
«И я встречусь со своим предназначением».
Ромул тоже поднял руку. Почти одновременно с ним это сделал Тарквиний.
Один за другим пленники осознавали свою судьбу и поднимали руки. Вряд ли кто-то мог усомниться, что их товарищи, оставшиеся в загонах вне городской стены, не захотят согласиться с их выбором.
Жрец с довольным видом кивнул.
Десяти тысячам легионеров предстоял поход на Восток.
