Цзиньские конники перешли на галоп, когда их с монголами разделяло не больше девятисот шагов. Еще рано, подумал Хачиун. Он спокойно стоял со своими девятью тысячами воинов, смотрел вперед. Долина не слишком широкая, сразу окружить их не смогут. Люди волновались, и Хачиун чувствовал их тревогу. Раньше никому из монголов не случалось отражать атаку, стоя на земле. Теперь они понимали, каково, должно быть, приходится их врагам. Солнце золотило доспехи цзиньских всадников, готовых смять монгольские ряды, играло на высоко поднятых мечах.

— Помните! — прокричал Хачиун. — Эти люди не встречались с нами в бою и не знают, на что мы способны! Одной стрелой сшибаете всадника, другой — добиваете. Выберите себе цели и по моему сигналу выпускайте первые двадцать стрел.

Хачиун натянул тетиву, ощутил силу правой руки. Долгие годы он тренировал руку, и мускулы окрепли, стали как железо. Левая рука Хачиуна была гораздо слабее — раздетый, он из-за непомерно развитых мышц правого плеча выглядел кривобоким.

Всадники приближались, земля дрожала от ударов копыт. Когда они подъехали на шестьсот шагов, Хачиун окинул взором ряды своих лучников, отважился посмотреть на людей сзади. Все натянули луки, готовясь послать смерть на врага.

Громкие крики цзиньцев наполняли долину, разносились над молчаливыми монголами. Закованные в доспехи всадники держали щиты, прятались от стрел. Хачиун подмечал каждую мелочь, следя за пугающе быстрым продвижением. Цзиньцы приблизились на четыреста шагов, а Хачиун все не отдавал команды стрелять. Триста шагов. Боковым зрением он увидел устремленные на него взгляды. Монголы ждали, когда их темник выпустит первую стрелу.

Двести шагов. Конники мчатся стеной. Хачиун почувствовал укол страха и прорычал:

— Убейте их!

Девять тысяч стрел со свистом рассекли воздух. Атака цзиньцев захлебнулась, словно перед всадниками разверзся глубокий ров. Люди вываливались из седел, лошади падали. Воины из задних рядов на всем скаку врезались в общую свалку. К этому времени Хачиун успел натянуть тетиву во второй раз. Еще один залп стрел встретил нападающих.

Цзиньские всадники уже поняли, что происходит, однако остановить коней не сумели. Первые ряды как подкошенные валились на землю, скакавшие следом попадали под шквал стрел, выпускаемых с такой скоростью, что они сливались в одну темную тучу. Доспехи и щиты спасали от ранений, а вот перепуганных лошадей люди сдержать не могли — и падали под ударами стрел.

Хачиун громко отсчитывал выпущенные стрелы, целясь в незащищенные лица цзиньских воинов. Если лица не было видно, он стрелял в грудь, надеясь, что тяжелый наконечник пробьет кольчугу. Доставая пятнадцатую стрелу, Хачиун почувствовал, как горят натруженные плечи. Всадникам не удалось приблизиться, словно на всем скаку они врезались в стену. Хачиун полез в колчан за очередной стрелой и обнаружил, что первые двадцать он уже использовал.

— Тридцать шагов вместе со мной! — прокричал Хачиун и бросился вперед.

Его люди последовали за ним, на бегу доставая новые связки стрел. Тысячи цзиньцев, которые никак не могли пробраться через трупы, смотрели на лавину монголов. Перепуганные лошади спотыкались об умирающих людей и животных, падали, сбрасывали седоков. Командиры громко приказывали упавшим вновь взобраться в седло, те что-то кричали в ответ, а противник подходил все ближе и ближе.

Хачиун поднял правый кулак, и монголы остановились. Один из сотников с размаху ударил молодого воина. От увесистой затрещины юноша покачнулся.

— Еще раз увижу, что ты попал в лошадь, — убью собственными руками! — пригрозил командир.

Хачиун усмехнулся.

— Следующие двадцать стрел! Цельтесь в людей! — крикнул он. Приказ пронесся по шеренге.

Цзиньцы немного отошли от неожиданной атаки, офицеры с плюмажами на шлемах подгоняли всадников. Хачиун прицелился в одного из них — тот гарцевал, размахивая мечом.

Стрела Хачиуна воткнулась цзиньцу в горло, за ней полетели еще девять тысяч. На коротком расстоянии монголам было легче целиться, и шквал стрел произвел опустошение в рядах конников. Их разрозненное наступление захлебнулось, началась паника. Несколько человек выбрались из кровавой бойни невредимыми, хотя их кольчуги щетинились стрелами. Как ни тяжело было Хачиуну отдавать подобный приказ, он воскликнул:

— Стреляйте по лошадям!

Раздался треск перебитых костей, и животные упали.

Десять тысяч стрел за шестьдесят ударов сердца, без передышки. Самые храбрые из всадников погибли первыми, в живых остались слабые и напуганные, теперь они тщились повернуть к своим. Обезумевшие лошади понесли, смяли задние ряды, в седлах болтались седоки, утыканные стрелами.

Хачиун выпустил сороковую стрелу и подождал, пока его люди закончат атаку. У него болело плечо. Долина, залитая кровью и заваленная телами, казалось, бурлила от агонии бьющихся на снегу людей и животных. Цзиньские офицеры истошно кричали, призывая воинов в бой. Сделать уже ничего было нельзя.

Хачиун бросился вперед, забыв отдать приказ, его люди бежали рядом. Он преодолел двадцать шагов и вопреки здравому смыслу побежал дальше, опьяненный схваткой. Остановился только в ста шагах от сгрудившихся в кучу людей и лошадей, выпустил еще двадцать стрел, словно разрезал узел. Вражеские воины завопили от ужаса, заметив, что монголы вновь натягивают луки. Цзиньцев охватила паника. Не выдержав очередного шквала стрел, они сдались.

Поначалу отступление было медленным, многие пытались выбраться из побоища, но задние шеренги теснили их прямо на монголов, а те методично всаживали стрелы в живые мишени. Командиров перебили почти сразу. Хачиун победно закричал, увидев беспорядочное бегство врагов. Паника охватила даже тех, кто был в дальних рядах, они обезумели от крови.

— Идите медленнее! — крикнул Хачиун, выпуская пятидесятую стрелу.

Ему хотелось броситься в погоню за отступающими цзиньцами и завершить разгром, однако осторожность взяла верх. «Еще не время», — сказал он себе. Подчиняясь приказу, монголы замедлили ход и стали целиться тщательнее. Сотни вражеских воинов упали, сраженные сразу несколькими стрелами. Каждый кочевник выпустил по шестьдесят стрел, колчаны заметно полегчали.

Хачиун замер. Цзиньской кавалерии нанесли сокрушительный удар, многие всадники, отпустив поводья, спасались бегством. Они еще способны перестроиться и дать отпор, подумал Хачиун. Атаки он не боялся, но решил отогнать вражеских воинов к их позициям. Хачиун знал, что нельзя подходить слишком близко. Цзиньцы еще могут переломить ход битвы, если доберутся до его людей. Он оглянулся, увидел улыбающиеся лица соплеменников и рассмеялся в ответ.

— Пойдете со мной? — предложил он.

Монголы отозвались одобрительными возгласами, и Хачиун шагнул вперед, на ходу вытаскивая стрелу из колчана. Он натянул тетиву, однако не стал стрелять, пока не подошел к первым рядам поверженных врагов. Некоторые были еще живы. Монголы подбирали их мечи, совали за кушаки. Конь без седока, мечущийся по полю битвы, едва не сбил Хачиуна с ног. Хачиун хотел было схватить его за поводья, но промахнулся. Убежать животное не успело — два других монгола остановили его почти сразу. Сотни бесхозных лошадей носились вокруг. Хачиун поймал одну, она захрапела и шарахнулась от лучников. Хачиун успокоил ее, погладив по морде. Вдруг заметил, что цзиньские воины начали перегруппировку. Неважно. Он показал, как сражаются его люди с луками в руках. Похоже, пришло время показать, на что они способны верхом.

— Берите мечи — и по коням! — крикнул ханский брат.

Новый приказ прошелестел по рядам воинов. Радостно улыбаясь, монголы прямо по трупам бежали к лошадям, вскакивали в седла. Лошадей хватило всем. Правда, многие животные были напуганы и покрыты кровью бывших владельцев. Хачиун вспрыгнул на коня, поднялся в стременах — посмотреть, что делают враги. Жаль, рядом нет Хасара, подумал он. Брату понравилась бы затея атаковать цзиньцев на их же лошадях. С устрашающим воплем Хачиун ударил коня пятками, посылая в галоп, и пригнулся.

Когда Чингис по трупам добрался до выхода из ущелья, там царило смятение. Цзиньские арбалетчики перебили почти всех пленных, и на земле высились горы железных арбалетных стрел. Все же кое-кому удалось добежать до цзиньских позиций, и теперь несчастные пленные, обезумев от ужаса, окровавленными руками хватали арбалеты, мешая стрелять, цеплялись за сплетенные из прутьев заграждения.

Сотни людей ворвались в первые ряды цзиньских воинов, прокладывая себе путь руками и ногами. Найдя оружие, пленные отчаянно отбивались, пока не падали, сраженные насмерть.

Чингис продвигался вперед под свист арбалетных стрел, пригибаясь к седлу, когда они пролетали слишком близко. Он сделал все, что мог. Впереди ждала огромная цзиньская армия. Хан подъехал к концу ущелья, увидел, что выход не похож на ворота, как он думал раньше, и сплошная каменная стена — только с одной стороны. С другой высилось огромное дерево, от вершины которого тянулись веревки к скале напротив. Стоит цзиньцам опустить его поперек ущелья, и оно разделит монгольское войско на две части, подумал Чингис. Тогда все будет кончено. Лошадь брела по мертвым телам и наконец остановилась перед грудой трупов. Испугавшись, что дерево вот-вот рухнет, Чингис закричал в бессильной ярости. Окликнул воинов впереди, показал на громаду, угрожающую их честолюбивым мечтам. Воины спешились и полезли обрезать веревки.

Чингис вгляделся — и заметил сумятицу в рядах цзиньцев. Там что-то происходило. Чингис даже привстал в стременах. Выжившие пленники пытались пробиться сквозь плетеные заграждения, укрывавшие стрелков, пока те перезаряжали арбалеты. Чингис затаил дыхание, глядя на своих воинов, которые присоединились к измученным пленным. На мечах монголов играли яркие солнечные блики. Цзиньские арбалетчики перестали наконец стрелять, замахали руками. Похоже, у них кончились стрелы. Маленькие, но смертельно опасные железные шипы густо усеяли землю, плотной щетиной торчали из распростертых тел. Еще немного — и монголы пробьют брешь в обороне врага, подумал Чингис. Только бы дерево не перекрыло ущелье. Хан вытащил отцовский меч, и тревога вдруг отступила, словно плотину прорвало. Сзади его люди поднимали мечи и копья, коленями сжимали бока лошадей, заставляя животных перепрыгивать через горы трупов. Остатки плетеных заграждений не выдержали, их отшвырнули в сторону. Чингис проехал под тенью огромного дерева и не смог остановиться — лавина воинов подхватила хана, понесла к императорской армии.

Всадники клином врезались во вражеское войско. Углубляться в ряды противника было опасно: цзиньцы атаковали не только спереди, но и с боков. Чингис без устали кромсал мечом все, что двигалось. Сражаться не на жизнь, а на смерть он мог часами. Вдруг он заметил, что сотни обезумевших от страха цзиньских всадников налетели на собственное войско сзади, сминая ровные ряды. Вокруг мелькали клинки, Чингис отбивался и не мог улучить минуту, чтобы разобраться в происходящем. Только когда еще одна шеренга на скаку ворвалась в самую середину вражеской кавалерии, в лихих наездниках на цзиньских конях хан узнал своих воинов. Почувствовав панику и смятение, Чингис издал хриплый вопль. Сзади его воины продвигались в гущу врагов, методично уничтожая арбалетчиков, уже не представлявших опасности. Тем не менее без поддержки с флангов монголам пришлось бы туго, если бы не лучшие в мире конники, которые неистовствовали среди врагов, сея хаос.

Клинок пропорол горло ханской лошади, струя крови вырвалась из раны, оросила кровью лица воинов, сражающихся рядом. Животное споткнулось, Чингис едва успел спрыгнуть, всем весом упал на двоих цзиньцев и сбил их с ног.

Потеряв возможность следить за ходом сражения, хан продолжил бой на земле. Оставалось надеяться, что все сделано правильно. Его воины выезжали из ущелья, устремлялись в самую середину побоища… Словно бронированный кулак, монгольское войско нанесло цзиньцам сокрушительный удар.

Командующий Чжи Чжун ошеломленно смотрел, как монголы уничтожают передовые отряды его армии. Еще раньше они обратили в бегство цзиньских конников, направив несчастных на собственные позиции. Генерал мог бы удержать их и снова послать в бой, да только проклятые монголы пустились в погоню на украденных лошадях. Дикари владели искусством верховой езды в совершенстве и почти сразу пробили брешь в рядах его воинов, на полном скаку выпуская стрелу за стрелой. Мечники отступили, а потом генерал увидел, что монголы выбрались из ущелья и теснят цзиньцев, как мальчишек.

Генерала не посетила ни одна дельная мысль. Подчиненные ждали его приказов, но все происходило так быстро, что с ним на несколько минут случился столбняк. Еще не все потеряно. Больше половины его войска еще не вступило в сражение, двадцать кавалерийских полков ждут чуть поодаль. Чжи Чжун подозвал своего коня, вскочил в седло.

— Перекройте ущелье! — скомандовал генерал, и посыльные поспешили к передовой.

Его люди выполнят приказ, если еще живы. Лишь бы закрыть врагам дорогу — тогда Чжи Чжун окружит и уничтожит тех, кого занесло в самую гущу императорской армии. Спиленное дерево установили в ущелье по его приказу, на всякий случай. Теперь оно было единственной возможностью выгадать время и перегруппировать войско.

С трудом удерживая испуганную лошадь, Субудай увидел, что Чингис выехал на равнину. Все больше и больше людей прорывались вслед за ханом, и давка в узком ущелье стала понемногу ослабевать. Субудаевы Волчата гикали и улюлюкали, предвкушая встречу с врагом. Всадники теснились так плотно, что почти не могли двигаться, прижатые друг к другу. Некоторых даже развернуло в обратную сторону, и теперь они изо всех сил старались пробиться вперед.

Субудай вдруг заметил, что одна из веревок, привязанных к вершине дерева, натянулась, и поднял взгляд. Цзиньцы пытались свалить дерево, оно угрожающе раскачивалось. Субудай сразу понял: упав, дерево отрежет его от тех, кто успел выбраться из ущелья.

Его люди не замечали опасности, пятками пришпоривали лошадей и весело перекрикивались. Совсем как мальчишки. «Впрочем, они мальчишки и есть», — подумал Субудай. Еще одна веревка вверху натянулась. Субудай выругался. Дерево, конечно, огромное, но, чтобы свалить его, много времени не потребуется.

— Цельтесь вон туда! — вскричал Субудай, первым спуская тетиву.

Его стрела пронзила глотку цзиньцу, который тянул за веревку, он упал, опрокинув двух своих товарищей. Веревка ослабла, но подоспели еще цзиньцы, торопясь выполнить приказ командующего, и дерево закачалось. Волчата ответили шквалом стрел, сразили не один десяток врагов. Поздно. Уцелевшие цзиньские воины столкнули тяжеленный ствол, дерево рухнуло с оглушительным треском. Когда оно упало, Субудай был в двадцати шагах от равнины. Лошадь отпрянула, и ему пришлось изо всех сил натянуть поводья, чтобы сдержать испуганное животное.

Грохот вывел оставшихся в живых пленных из кровавого исступления. Субудай ошеломленно уставился на неожиданное препятствие. В ущелье, битком набитом людьми и лошадьми, на миг воцарилось молчание, разорванное ужасным воплем несчастного воина, которому перебило ноги. Дерево преградило путь на высоте человеческого роста. Ни один конь не смог бы перепрыгнуть его. Тысячи пар глаз невольно обратились к Субудаю, который и сам не знал, что делать.

За импровизированным барьером показались цзиньские пикинеры, и желудок Субудая свело. Шквал стрел отбросил смельчаков, посмевших выглянуть из-за дерева, но пики остались, торчали, словно зубы, по всей длине преграды. Субудай сглотнул пересохшим ртом.

— Топоры! — проревел он. — Несите сюда топоры!

Он не знал, сколько понадобится времени, чтобы разрубить огромный ствол. Одно было ясно: пока монголы не прорвутся на ту сторону, их хан будет в западне.