На маленьком быстром почтово-пассажирском судне мы пересекли безбрежный океан меньше чем за месяц. Однообразие пути мне скрашивало общество некоей женщины, плывшей к своему мужу, богатому торговцу зерном из Пуэблы. Уверен, проведя месяц в постели со мной, она теперь и смотреть не захочет на других мужчин.

Когда корабль из Кадиса бросил якорь на рейде в Веракрусе, я на сей раз уже не сомневался, что могу сойти на берег, не опасаясь ареста и казни. Жизнь была хороша, я был счастлив, как оно и подобает богачу и герою. Полковник направил вице-королю Новой Испании не только копию указа о полном снятии с меня всех обвинений, но и официальный документ, в котором перечислялись и восхвалялись мои героические подвиги в войне против Наполеона.

Мы встали на якорь в заливе, в виду могучего форта, защищавшего город вот уже почти три столетия и называвшегося крепость Сан-Хуан-де-Улуа. Перед тем как разрешить пассажирам сойти на берег, весельная шлюпка доставила на борт таможенника и фамилиария – мирянина, состоявшего на службе в святой инквизиции. Едва ознакомившись со списком пассажиров, грузов и багажа, они пожелали поговорить со мной.

– Хуан де Завала, вам следует немедленно доложить о своем прибытии губернатору, – сказал служащий таможни.

По веревочному трапу я спустился в шлюпку, команда которой получила приказ доставить меня на пристань. Ухмыляясь, как довольная обезьяна, я смотрел на приближающийся берег, на котором, похоже, уже собралась толпа встречающих. Интересно, какой сюрприз подготовил мне губернатор? Торжественное уличное шествие, прославляющее героя Испании? Возможно, в мою честь будет дан пышный бал, на котором кабальеро станут завидовать моей смелости, а дамы мечтать о моем garrancha. Уж не сам ли вице-король прибыл, чтобы воздать мне честь за службу короне? Неужто и прекрасная Изабелла явится на пристань и бросится в мои объятия?

Едва я поднялся по трапу на причал, как чиновник выступил вперед:

– Хуан де Завала, вы арестованы.

* * *

Ночь я провел в смрадной тюрьме, по сравнению с которой и каталажка в Гуанахуато показалась бы чуть ли не дворцом, а поутру меня повели к его превосходительству губернатору.

Стража отобрала у меня шпагу и кинжал, и, хотя я был разодет в шелка, словно принц, после проведенной в грязной темнице ночи весь мой наряд перепачкался и порядком провонял. Хорошо еще, что большую часть денег я привез не в звонкой монете, а в виде кредитного письма в банк Мехико, которое вдобавок как следует припрятал.

– С какой это стати вы позволяете себе так обращаться с героем Испании? – требовательно вопросил я, едва оказавшись на пороге губернаторского кабинета, решив сразу перейти в наступление. – Вы что, не извещены о моих подвигах и полном прощении былых прегрешений?

Губернатор скривился и брезгливо, словно то было конское яблоко, отодвинул лежавшую на столе бумагу, явно свидетельство о моем прощении.

– Ты мог одурачить власти в Кадисе, но мы-то в колонии знаем, что ты жестокий bandido, хладнокровный убийца.

– Все мои преступления прощены, в том числе и ложные, упомянутые вами.

– Не сметь говорить со мной таким тоном! – возмутился губернатор. – Здесь, в Веракрусе, я представляю высшую власть, и надо мною – только вице-король. А тебе было бы лучше остаться в Испании, где твои преступления неизвестны. Явившись в шелках туда, куда тебя не звали, ты обнаружишь, что рады тебе здесь не больше, чем в былые времена, когда Бруто де Завала вывел тебя на чистую воду, сообщив всем, что его лжеплемянничек является отродьем, lépero. Прими это как предупреждение: мы будем следить за тобой – и светские власти, и архиепископ. Церковь осведомлена о том, что ты еретик. Имей в виду, если вздумаешь взяться за старое, тебя быстро отправят куда надо: или альгвазилы на виселицу, или инквизиторы на костер.

Губернатор повернулся к сержанту, который меня привел, и приказал:

– Верни ему пожитки и гони в шею. Да, и пришли слугу, чтобы проветрил помещение.

Я тщательно проверил свой багаж: все на месте. Отсутствовали лишь шпага и кинжал, что были при мне, когда я сошел на берег. Я спросил сержанта, где они.

– Закон не разрешает вам носить оружие, – ответил тот.

Пока он провожал меня к выходу, я пригляделся к нему. Парень явно был метисом.

– Это потому, что власти считают меня пеоном?

Сержант покосился на меня уголком глаза, но промолчал. Я знал, что попал в точку. Будь я чистокровным испанцем, мне устроили бы самый пышный и грандиозный прием, какой только можно представить. Но я вернулся в мир, где чистота испанской крови ценилась выше чистоты души и прочих достоинств... Собственно говоря, на этом зиждилась вся здешняя политическая и экономическая система.

Одно то, что пеона невесть сколько времени принимали за гачупино и кабальеро, уже представляло собой оскорбление и угрозу для всех носителей шпор в колонии. Так ведь мало того, я вернулся сюда, стяжав славу и почести в самой Испании.

Я громко рассмеялся и вновь обратился к сержанту:

– А что, когда вице-король и губернатор выяснили, что величайший герой колонии – пеон, они, должно быть, обделались от злости большущими зелеными авокадо?

Он старался не встречаться со мной взглядом, но я все равно видел, что парню стоит немалых усилий сохранять беспристрастие.

– Послушай, amigo, – сказал я. – Мне нужно заполучить обратно шпагу и кинжал. Они омыты французской кровью на войне, в которой я, выходит, сражался за то, чтобы эти гачупинос сохранили свою власть. Как мне вернуть оружие?

– Если мне удастся его найти, то возвращение обойдется вам в сто реалов.

Да уж, некоторые люди из всего ухитряются извлекать пользу.

– Понятно. Когда найдешь, тащи прямиком в лучшую в городе гостиницу с самыми милыми сеньоритами.

Несправедливо, а? Герой войны должен тайком выкупать свое же собственное оружие. Конечно, будь губернатор и нотабли Веракруса ацтеками или метисами, они провезли бы меня по городу в триумфальной колеснице, осыпая цветами и золотом. Но вместо этого они отнеслись ко мне как к прокаженному, хотя нет – вряд ли у них так уж чесались бы руки повесить простого lépero.

Когда после полуночи сержант постучался в мою дверь, я еще не спал: лежал на кровати с сигарой и потягивал из горлышка бренди.

– Ваши шпага и кинжал, сеньор.

Он положил оружие в изножье постели. Я швырнул ему кошелек с сотней реалов. Он аккуратно пересчитал их и вернул десять реалов обратно.

– Это еще что? – удивился я.

– Мое вознаграждение от офицера, который забрал ваше оружие. Он сказал, я могу получить одну десятую, за услуги.

– Ты это заслужил.

– Нет, сеньор, я не стану брать деньги. Я не мог выразить свое восхищение в присутствии его высокопревосходительства губернатора, но поверьте: если гачупинос вас боятся, то для людей своего круга вы настоящий герой.

– Прекрасно. Стало быть, я герой для пеонов вроде тебя.

– Я, как и вы, mejicano, а никакой не пеон, – возразил сержант. – А значит, вы – герой мексиканцев. И вам следует этим гордиться!

И с этими словами сержант ушел, оставив меня ломать голову над тем, что он сказал.

Mejicano? Мексиканец? Что это значит? Слово это мне доводилось слышать и раньше, но никогда еще его не произносили с такой гордостью. Чаще всего в колонии так называли жителей самой столицы и прилегающей территории – долины Мешико. Я слышал, как самые разные люди – и креол падре Идальго, и индианка Марина – называли себя americanos, то есть американцами, поскольку родились на Американском континенте. Это слово было весьма популярно в образованных кругах, однако оно относилось в равной степени ко всем обитателям самых разных земель обеих Америк – и Соединенных Штатов, и владений Испании на Карибах, в Перу и Аргентине, и принадлежащей Португалии Бразилии: все, кто там жил, с равным правом могли называть себя американцами.

Слово «Мексика» восходило к индейскому «мешикатль», самоназванию ацтеков; недаром столица Новой Испании, город, построенный после Конкисты на месте Теночтитлана, была названа Мехико. Сержант, однако, имел в виду под «мексиканцами» вовсе не ацтеков, а всех, рожденных в колонии, причем говорил об этом с гордостью. Вне всякого сомнения, заведи я об этом речь с Мариной или с падре Идальго, они бы сказали, что сержант использовал это слово, чтобы выразить идею всеобщего равенства.

Поскольку, как вы знаете, я никогда не был силен в политике, мне оказалось не так-то просто разобраться в заявлении сержанта. В конце концов от всего этого у меня даже разболелась голова, и я трясущимися руками отхлебнул из горлышка бренди. Рассудив, что все не так уж плохо – оружие удалось вернуть, да и спиртного у меня достаточно, – я отворил дверь и зычным голосом потребовал у хозяина гостиницы прислать ко мне шлюху.