Книга: Ярость ацтека
Назад: 68
Дальше: 70

69

Кадис
– Тебе предоставляется еще одна возможность стать мучеником сопротивления, – заявил Касио спустя три дня, когда я уже собирался отплыть в Кадис.
Чтобы не дать врагу наладить надежное сообщение через Пиренеи, Касио постоянно совершал нападения на разных участках дороги между Барселоной и Жероной.
– Ты на личном опыте убедишься в том, что горстка отважных, преданных делу бойцов может нанести урон куда более крупным вражеским силам, – сказал он.
На сей раз мишенью партизан стал важный французский курьер, ехавший под охраной отряда легкой кавалерии. Касио специально устроил так, что в самом подходящем для засады месте, которое просто не могло не броситься французам в глаза, передовой патруль курьерского эскорта заметил его человека. Разведчики поскакали назад к основным силам, и, выслушав их доклад, отряд развернулся и двинулся в противоположном направлении, прямиком туда, где в настоящей засаде засели сто пятьдесят партизан.
– Французы решили, что мы затаились впереди, а дорога позади них безопасна, – пояснил Касио. – Хорошая уловка, и срабатывает всякий раз; главное, не оставлять в живых никого, кто мог бы разнюхать, как мы это проделываем.
Пообщавшись с партизанами, я узнал немало нового о военном деле и, в частности, о тактике. Разумеется, ручное огнестрельное оружие, главный инструмент этой войны, было мне хорошо знакомо, хотя прежде мне больше приходилось использовать пистолеты и охотничьи ружья.
Мое охотничье ружье, к примеру, лучше сработано, чем то, из которого стреляют солдаты, да и бьет точнее. Но в бою оно не столь смертоносно. Французы, равно как и регулярные испанские части, вооружены гладкоствольными кремневыми мушкетами, каждый из которых имеет в длину чуть больше сорока дюймов, весит около двенадцати фунтов и стреляет свинцовыми пулями весом в унцию.
Чтобы зарядить мушкет, солдат должен вынуть из патронташа бумажный патрон с пулей и черным порохом и, держа в зубах свинцовую пулю, насыпать немного пороху на полку, что находится наверху, возле курка, а остальной порох аккуратно высыпать в дуло, вставить пыж, умять порох шомполом, закатить пулю внутрь и забить ее шомполом поглубже. После этого мушкет готов к выстрелу. Солдат жмет на спусковой крючок; сталь высекает из кремня искру; та, попадая на полку, воспламеняет порох, от которого, в свою очередь, вспыхивает порох в дуле. Взрыв пороховых газов выталкивает пулю наружу.
Пуля из мушкета разит на полмили. Правда, меткость в данном случае невелика, но ведь нет нужды попадать птице в глаз, если огонь ведется залпами, по плотным рядам людей. Перезарядка мушкетов – дело долгое, поэтому солдаты выстраиваются шеренгами. Первая, сделав залп, ныряет вниз, чтобы перезарядить оружие, вторая стреляет у них над головами, затем разряжает мушкеты третья, а к тому времени уже снова готова первая. Хорошо вымуштрованная армия способна вести таким образом непрерывный огонь сколь угодно долго. Построение в три шеренги было основным боевым порядком для пехоты и кавалерии. При глубине в две шеренги слишком легко образовывались бреши, а строй глубиной в четыре шеренги и более был довольно неуклюжим и неспособным к маневру.
– Когда огонь ведется залпами из сотен ружей, люди валятся как скошенная трава, ряд за рядом, – говорил Касио. – Но хуже всего смерть не от пули или длинного багинета, а от шомпола.
– Неужели шомполом можно убить?
– В горячке битвы иногда случается, что мушкетер забывает вынуть шомпол из дула, и тот вылетает. В одном сражении французский стрелок не вытащил шомпол, когда нажал на курок, и железный штырь пробил горло моего compañero, товарища, словно багинет. Случалось, правда, что оружие с оставленным в дуле шомполом взрывалось в руках у самого стрелка.
Я отважно сражался бок о бок с партизанами против вооруженных захватчиков, но убийство сдавшихся в плен французов пришлось мне не по душе. Конечно, трудно винить партизан, которых одолевала жажда мести: слишком многие из них лишились по вине французов родных и близких. Эта война с обеих сторон велась без жалости, без снисхождения, без милосердия – как говорится, «не на жизнь, а на смерть». Но это была их война, а не моя. Ибо я больше не считал себя Хуаном де Завала, рожденным в Испании кабальеро. За последнее время мне довелось столько всего пережить, что вопросы происхождения, чистоты крови, религиозных верований меня абсолютно не занимали. Так, спрашивается, с какой стати мне служить интересам короны? Не осталось у меня ни малейшего уважения и к дворянству. Я видел собственными глазами, что простые люди вроде Карлоса или Касио делали для освобождения Испании несравненно больше, чем их король и знать.
Партизаны, с которыми свела меня судьба, искренне верили, что вся мощь наполеоновских легионов никогда не сломит дух народа Испании.
– Мы прогоним французов из своей страны, – заявил Касио, – а потом перейдем горы, сожжем их церкви, изнасилуем их женщин и заберем себе их добро. И это будет только справедливо, не правда ли?
* * *
В Кадис я возвращался героем. Разумеется, французы продолжали усиленно разыскивать человека, который бежал из дворца графини с портфелем генерала и устроил засаду на военный эскорт их курьера, так что мне пришлось две недели отсиживаться в монастыре Монсеррат, на Священной горе близ Барселоны. Монахи приютили меня, хотя понимали, что идут на страшный риск: если бы об их помощи повстанцам стало известно оккупантам, французские пушки сровняли бы их обитель с землей.
Когда суматоха улеглась и опасность ослабла, рыбацкое cуденышко доставило меня назад в Кадис, куда я вернулся настоящим героем. А что, думаете, так просто совладать с двумя коварными искусительницами и жирным генералом, слабоватым по мужской части, и скрыться, похитив целый портфель, набитый секретными приказами самого Наполеона? Однако пуще всякой славы меня согревал кошель, который я прятал рядом со своими «фамильными драгоценностями». Восторги испанцев относительно моего подвига скоро остынут, а вот «королевский выкуп» еще не один год будет обеспечивать меня лучшим вином, вкусной едой и самыми красивыми putas.
Только оказавшись на борту рыбацкого судна, я впервые задумался о том, что буду делать в Кадисе. Конечно, мне хотелось вернуться в колонию. Война между Наполеоном и испанскими повстанцами была слишком опасна для бедного колониального изгнанника. Кадис оставался единственным крупным городом Испании, еще не захваченным французами, да и кто знает, какое новое задание придумает мне полковник Рамирес? В последний раз он не только возложил на меня крайне опасную миссию, но еще вдобавок приказал меня потом убить. Я просто чудом остался в живых.
Правда, Касио уверял, что теперь все изменилось и меня встретят в Кадисе как героя, даруют полное прощение и с почетом отправят в Новую Испанию. Дай-то бог. И я наконец-то воссоединюсь со своей ненаглядной Изабеллой.
Я до сих пор заботливо хранил подаренные ею сапоги.
Все мои иллюзии мигом развеялись, когда я увидел на пристани Кадиса инквизитора Балтара. Неужели этот тип жив? А ведь я думал, что убил его, сбросив вниз головой с балкона Серены. Теперь, когда он, стоя на причале, указал на меня полковнику Рамиресу и взводу солдат, я понял, что хотя святоша и побывал на краю могилы, в лучшую сторону это его явно не изменило.
– Он в сговоре с самим дьяволом, – сказал я Рамиресу. – Или же у него девять жизней, как у кошки.
Балтар громко требовал передать меня в руки палача и немедленно казнить.
Полковник заверил священника, что обойдется со мной, как я того заслуживаю, и объявил, что я арестован. Но затем посадил меня в экипаж и, когда мы остались наедине, подмигнул мне.
– Здесь, в Кадисе, ваши заслуги перед Испанией оценили по достоинству. И не стоит волноваться из-за этого идиота священника. Я просто сделал вид, будто арестовываю вас, потому что иначе он дошел бы со своей кляузой до кардинала. Однако вы как-никак пытались убить служителя церкви – хуже того, служителя инквизиции, – так что, сами понимаете, это делает ваше дальнейшее пребывание в Кадисе затруднительным.
Боюсь, я должен отправить вас обратно в Новую Испанию. Депеша, объявляющая вас героем Войны за независимость, равно как и указ о полном прощении и снятии всех обвинений уже на пути в колонию. Уверен, сойдя на берег в Веракрусе, вы будете встречены со всем почетом, подобающим такому герою.
Рамирес пристально посмотрел на меня и заключил:
– Разумеется, я понимаю, что сами вы предпочти бы остаться здесь и продолжить борьбу против захватчиков.
Я приложил руку к сердцу и поклонился:
– Вне всякого сомнения, полковник.
Назад: 68
Дальше: 70