Все началось со сплетен, и первую такую сплетню принес мне бывший воин, а теперь уже давно caupo Эвиг. Еще в первый приезд в Рим я велел ему оставаться моим наблюдателем среди простонародья. Эвиг регулярно докладывал мне об их делах, мыслях, настроениях, обо всех происшествиях, даже самых незначительных, чтобы я в свою очередь мог всегда держать Теодориха в курсе дел простых граждан. Однажды, явившись ко мне с очередным докладом, Эвиг вскользь упомянул, что некая caia Мелания, вдова, только что прибывшая в Рим, купила прекрасный старый дом на холме под названием Эсквилин и наняла большое количество мастеровых, чтобы обновить его. Я, помню, тогда порадовался, подумав, что новая горожанка снабдит работой местных жителей, но ничего особенного в этом известии не усмотрел.

Когда спустя несколько недель я вновь услышал о caia Мелании от других своих приятелей, принадлежащих к иному классу общества, — они с почтением и даже с каким-то трепетом говорили о тех суммах, которые она тратила на свое новое жилище — я также не обратил на это внимания. Я вспомнил, что женщина с таким же именем жила некогда в Виндобоне, и даже лениво подумал про себя, уж не та ли это самая персона. Но затем решил, что вряд ли: Мелания — довольно распространенное женское имя.

Впервые эта особа привлекла мое внимание, когда я услышал разговоры о ней на пиру, который давал старый сенатор Симмах. В тот вечер у столов в его триклиниуме возлежало множество знатных гостей — немало других сенаторов и их жен: magister officiorum Теодориха Боэций с супругой, городской префект Рима (в то время им был Либерий), а также примерно еще два десятка самых известных жителей города. Все они, казалось, были гораздо лучше меня осведомлены об этой caia Мелании. Во всяком случае, они отпускали заслуживающие внимания замечания о непомерных расходах этой женщины и строили догадки о том, что за заведение откроется в ее новом доме.

Затем, когда дамы покинули триклиниум и мы остались в чисто мужской компании, сенатор Симмах рассказал присутствующим, что он узнал об этой таинственной женщине. И хотя сам он был пожилым и респектабельным человеком, Симмаху эти разоблачения, очевидно, доставляли удовольствие. (Вообще-то, несмотря на почтенный возраст и высокое положение в обществе, у него до сих пор во дворе стояла небольшая статуя Вакха с огромным вставшим fascinum, мимо которой некоторые из его гостей предпочитали проходить, скромно потупив глаза.)

— Эта женщина, Мелания, — со смаком произнес Симмах, — богатая вдова, прибывшая откуда-то из провинций. Она уже далеко не молода и тратит деньги своего покойного супруга. Caia Мелания приехала к нам, чтобы исполнить свою миссию, призвание, возможно, даже божественное предназначение. Свой роскошный особняк на холме Эсквилин она намеревается сделать самым великолепным — и самым дорогим — домом свиданий, какой только существовал со времен Вавилона.

— Eheu, так эта загадочная женщина всего-навсего lena?! — воскликнул префект Либерий. — Интересно, есть ли у нее соответствующее разрешение?

— Ну, я бы не назвал ее дом lupanar, — ответил Симмах, посмеиваясь. — Это слово сюда не подходит. Точно так же не подошло бы и слово lena для описания вдовы Мелании. Я встречался с ней, это самая обходительная и достойная дама, каких я только видел. Она даже удостоила меня чести и показала свое заведение. Потребовать, чтобы tabularius выдал ей соответствующее разрешение, на мой взгляд, просто немыслимо.

— Все-таки коммерческое заведение… — проворчал Либерий, как всегда обеспокоенный налогами и сборами.

Но Симмах, проигнорировав его замечание, продолжил рассказ:

— Дом вдовы, несмотря на все его богатство, всего лишь маленькая драгоценная шкатулка. Только одного… хм… клиента и принимают там каждую ночь. И больше никого! Причем сначала он имеет беседу в прихожей с самой госпожой Меланией. Она учиняет ему подробный допрос — ее интересуют не только имя, положение в обществе, характер и финансовые возможности мужчины (а берет она и впрямь очень дорого), но также и его вкусы, предпочтения и самые интимные склонности. Она желает узнать даже о его предыдущем опыте общения с женщинами — уважаемыми и не очень.

— Ну и ну! — поразился Боэций. — Какой же, интересно, порядочный мужчина станет обсуждать свою жену или даже своих наложниц со сводницей? И какова же причина таких расспросов?

Симмах подмигнул нам и приложил палец к своему носу.

— Только когда Мелания, так сказать, полностью снимет мерку, только после этого она подает тайный сигнал скрывающемуся поблизости слуге. В этой прихожей повсюду расположены двери. И вот одна из них открывается. На пороге оказывается та самая женщина, о которой мечтал данный конкретный мужчина, которую он вожделел всю свою жизнь. Caia Мелания обещает исполнить самые заветные желания, и я склонен ей верить. Eheu, друзья мои, как бы мне хотелось скинуть лет этак шестьдесят! Вновь стать юношей! Я был бы первым в этой прихожей.

Тут другой сенатор рассмеялся и сказал:

— В любом случае сходи, ты же у нас еще крепкий старый сатир. Возьми с собой своего порочного маленького Вакха, и пусть он займет твое место.

Присутствующие развеселились еще сильнее, принялись добродушно подшучивать и строить догадки — вроде того, где Мелания добывает своих «девушек мечты», — но я не особо обратил на это внимание. За свою жизнь я повидал разные lupanares. Этот, может, и был похож на драгоценную шкатулку, но суть от этого не менялась: всего лишь очередной дом, полный шлюх, а почтенная вдова caia Мелания просто еще одна корыстная старая lena.

Затем Симмах сменил тему беседы, сказав более мрачным тоном:

— Я обеспокоен последними событиями и хочу спросить у вас, друзья мои, совета. Вчера прибыл гонец и привез послание от короля. Теодорих хочет, чтобы я поддержал в Сенате предложенный им закон против произвола ростовщиков.

— Ну и что же беспокоит тебя? — удивился Либерий. — По-моему, так очень нужный и своевременный закон.

— Разумеется, — ответил Симмах. — Что меня беспокоит, так это то, что Теодорих прислал мне уже точно такое же письмо больше месяца тому назад и я уже поддержал этот закон, произнеся длинную речь. Мало того, предложенный закон был поставлен на голосование и прошел большинством голосов почти месяц назад. Можешь спросить хоть у Боэция. Я никак не возьму в толк, почему же Теодорих повторяется?

Наступила тишина. Затем кто-то заметил снисходительно:

— Ну, с возрастом человек может стать забывчивым…

Симмах фыркнул:

— Я старше Теодориха. Однако не забываю надеть тогу, когда выхожу из latrina. И уж наверняка не забыл бы о принятии важного законопроекта.

— Ну… — произнес кто-то еще, тоже снисходительным тоном, — королю приходится держать в голове значительно больше всего, чем нам, сенаторам.

— Это правда, — сказал Боэций, верный соратник короля. — Затянувшаяся болезнь супруги действительно подействовала на разум Теодориха. Король очень расстроен. Я заметил это. И Симмах тоже. Мы делаем все, что можем, чтобы скрыть его слишком серьезные промахи, но иногда Теодорих посылает гонцов, не советуясь с нами. Остается лишь надеяться, что он придет в себя после того, как королева поправится.

— Если Теодорих, даже в его возрасте, лишится брачных отношений, — вставил придворный медик, — то у него может произойти закупорка сосудов из-за сдерживаемых животных страстей. А хорошо известно, что это способно явиться причиной многих серьезных расстройств.

— Тогда, — заявил некий нахальный молодой патриций, — давайте пригласим короля на юг, в Рим. До тех пор пока его Аудофледа не выздоровеет и не будет способна снова исполнять свои обязанности, он может посещать новый lupanar госпожи Мелании. Это должно очистить его каналы.

Несколько молодых людей громко рассмеялись, сочтя шутку забавной, но гости постарше сердито одернули их за непочтительность, и больше уже имени Мелании в тот вечер никто не упоминал.

Однако в последовавшие за этим месяцы я продолжал постоянно слышать об этой женщине то от одного, то от другого из моих друзей и знакомых мужчин. Это были весьма состоятельные люди, примерно моего возраста и положения, обычно не склонные обсуждать свои личные дела. Теперь же они взахлеб рассказывали о тех фантастических женщинах, которыми наслаждались в доме на холме Эсквилин.

— Сероглазая черкешенка, гибкая до невероятности…

— Эфиопка, черная как ночь, но для меня словно взошло солнце…

— Армянка, каждая грудь величиной с ее голову…

— Бледная полянка, восьми лет всего. Поляне хороши только в детском возрасте, потому что, достигнув половой зрелости, они становятся чрезмерно тучными…

— Сарматка, яростная, дикая, ненасытная. Думаю, она раньше наверняка была амазонкой…

Все их восторги были довольно однообразными, однако как-то я услышал кое-что интересное:

— Ходят слухи, что Мелания еще не нашла достойного мужчины для главного своего сокровища. Ну, если не достойного, то, по крайней мере, достаточно богатого, чтобы заплатить за совершенно удивительную девушку. Настоящая редкость, как мне говорили. Все мужчины в Риме жаждут узнать, что же такое прячет госпожа Мелания. Эх, вот бы оказаться тем самым счастливчиком.

Я решил навести справки.

— Красивая юная девственница, сайон Торн, представительница народа, который зовется seres, — доложил мне верный Эвиг, который знал обо всем, что происходило в Риме. — Ее доставили сюда под покровом ночи и с тех пор никому не показывают. Говорят, якобы девушка эта вся бледно-желтого цвета, уж не знаю, можно ли такому верить.

— Я могу в это поверить, — пробормотал я. — Бледно-персикового цвета, если уж быть точным.

Эвиг с интересом воззрился на меня:

— Если ты знаешь о таких вещах, сайон Торн, то, может, именно для тебя и доставили эту девственницу?

Ну, еще давным-давно монахи в аббатстве Святого Дамиана первыми подметили, что любопытство было моим главным пороком.

— Эвиг, — произнес я, — ты знаком с мастеровыми, которые работали в этом доме. Я полагаю, там не слишком много дверей. Постарайся принести мне план особняка.

Так и получилось, что однажды летним вечером я появился в доме на холме Эсквилин. Открывшая дверь хорошенькая служанка проводила меня в прихожую. Помещение это было округлой формы и просторное, мне, старому опытному воину, достаточно было одного взгляда, чтобы все как следует рассмотреть. В центре комнаты стоял стол из розового мрамора, по обеим сторонам от него — такие же мраморные скамьи, больше никакой мебели не было. Caia Мелания полулежала-полусидела на скамье, повернутой к двери, через которую я вошел. В полукруглой стене за ее спиной виднелось еще пять таких дверей, все закрытые. На одном конце мраморного стола стояла изящная хрустальная ваза, полная только что сорванных персиков, все они были крепкие, спелые и безупречной формы, в каплях росы; поверх плодов лежал небольшой нож из червоного золота. На другом конце стола стояла хрустальная чаша поглубже, с водой, в которой, шевеля прозрачными, похожими на вуаль плавниками и хвостами, лениво плавали какие-то маленькие рыбки, тоже персикового цвета.

Очевидно, розовый, или персиковый, был любимым цветом Мелании, во всяком случае, в тот день на ней была парчовая тога такого же оттенка. Как и говорили, хозяйка особняка была уже весьма почтенной матроной, от силы на восемь или десять лет моложе меня. Однако для своего возраста она прекрасно сохранилась — хрупкая, но с прекрасной фигурой, — я представляю, какой красавицей она была в юности. Теперь же безжалостное время дрожащими пальцами небрежно окрасило несколько ее золотистых локонов в серебряный цвет, а ниже щек цвета полупрозрачной слоновой кости тут и там виднелись морщинки. Однако ее голубые глаза были большими и блестящими, а губы — все еще розовыми и не сморщенными. Эта женщина не нуждалась ни в какой косметике, чтобы замаскировать изъяны или приукрасить достоинства.

Caia Мелания сделала короткий приглашающий жест, и я занял место напротив нее, усевшись при этом как можно прямее. Без всяких приветствий, улыбок и церемоний она начала свой допрос. Как меня и предупреждали, вопросов было много, но — хотя ее голос и звучал довольно благожелательно — она задавала их так, словно выполняла какую-то проформу. Это заставило меня заподозрить, что она заранее наводила справки обо всех кандидатах, прежде чем они переступали порог ее дома. Когда я рассказал хозяйке о своих вкусах и склонностях, она осталась все такой же равнодушной. И тут я прервал расспросы, чтобы легкомысленно заметить:

Как я понял, caia Мелания, ты уже сочла, что я не гожусь для самого главного сокровища твоей шкатулки.

Она подняла бровь, немного откинулась назад и холодно взглянула на меня.

— Почему ты так думаешь?

— Ну, я честно ответил на все твои вопросы. Я не притворяюсь, что являюсь знатным благородным патрицием или кем-то в этом роде. Да и к этому моменту ты, должно быть, уже сама догадалась, что я не вхожу также и в число самых известных римских распутников.

— Из этого ты заключил, что недостоин самой лучшей девушки в моем доме?

— Ты здесь хозяйка, caia Мелания. Тебе и решать. Неужели ты сочла меня достойным?

— Взгляни сам — и увидишь.

Она подала какой-то тайный знак, потому что одна из дверей за ней тихо открылась и на пороге появилась девушка-sere. Как я уже обнаружил много лет назад, представительницы этого народа не имеют волос на теле, вот и сейчас наряд из прозрачной пуховой ткани, который был надет на этой девушке, не скрывал ничего подобного. Каждая прекрасная черта ее была беззастенчиво открыта моему восхищению, ясно, что sere как следует постаралась, чтобы ее тело персикового цвета приняло наиболее привлекательную позу.

Я сказал:

— Это и есть та редкость? Главный приз? Жемчужина твоей коллекции? Для меня? Я едва осмеливаюсь надеяться. Нет, правда, я потрясен. — И тут же демонстративно зевнул, дав понять, что на самом деле ничего такого не думаю.

Девушка в дверях выглядела обиженной, а Мелания произнесла ядовитым тоном:

— Что-то не слишком похоже, что ты потрясен.

Я искоса посмотрел на нее и рассудительно заметил:

— Думаю… когда тебе было столько же лет, сколько ей сейчас, то ты, caia Мелания, наверняка была намного красивее.

Хозяйка заведения слегка смутилась, но резко бросила мне:

— Я не торгую собой. А девушка-sere торгует. Неужели ты хочешь сказать, что можешь устоять перед ней?

— Да. Видишь ли, я всегда старался следовать одному из афоризмов поэта Марциала. — Я процитировал: — «Живи так, чтобы, оглядываясь назад, ты снова с удовольствием проживал свою жизнь». Поэтому один раз мне уже довелось получить наслаждение от девушки-sere. Теперь у меня есть мои воспоминания, моя вторая жизнь, так сказать. Полагаю, что тебе лучше приберечь эту девушку для кого-нибудь не такого пресыщенного, не столь искушенного…

Мелания процедила сквозь зубы:

— Ее берегли для одного-единственного мужчины.

— И ты выбрала именно меня? Но почему?

Она выглядела слегка сбитой с толку.

— Я имею в виду… девственность — это настоящее сокровище… Вот ты отказываешься от такой возможности, а какой-нибудь другой мужчина оценит…

Я кивнул:

— Да уж, он и впрямь будет единственным. Ты права. Eheu, чего в нашем мире в изобилии, так это опасностей.

Мелания посмотрела на девушку-sere, которая сперва обиженно надула губки, а затем бросила на меня долгий взгляд, Она, очевидно, решила, что я говорю все это лишь потому, что нервничаю и всячески пытаюсь скрыть свое волнение. Поэтому красотка, сделав над собой усилие, постаралась сдержать свое нетерпение и, чтобы помочь мне расслабиться, сказала:

— Возможно, я слишком тороплю тебя, сайон Торн. — Девушка сделала знак, и дверь за ней закрылась. — Давай просто посидим и поболтаем немного. Вот, раздели со мной один из этих персиков.

Красавица взяла миниатюрный золотой нож, затем вежливо дождалась, когда я выберу персик и протяну его ей. Она осторожно разрезала покрытый росой персик на две части, извлекла косточку и протянула мне половинку плода. Я благоразумно не дотронулся до персика, пока девушка не откусила от своей половинки, что она и сделала с видимым искренним удовольствием. Sere улыбнулась мне с полным ртом и искренне сказала:

— Восхитительно! Это один из тех персиков, которые скорее пьешь, чем ешь.

При этих словах я взял свою половинку. Однако не отправил ее в рот, а поднес к хрустальному сосуду с рыбками и так сильно сдавил персик, что сок с мякотью брызнул прямо в воду. Почти в тот же самый момент несколько рыбок в сосуде заметались в возбуждении, а одна перевернулась кверху брюхом и всплыла на поверхность. Я перевел взгляд с сосуда на Меланию: лицо ее побелело, а глаза широко раскрылись. Вся дрожа, она попыталась встать, но я покачал головой и резко ударил кулаком по столу, подавая сигнал. Все пять дверей позади хозяйки моментально открылись, на каждом пороге стояло по воину из числа тех, что я привел с собой, с мечами наготове. Они ждали от меня дальнейших приказаний, но я сел и стал ждать тоже, пока коварная женщина наконец не заговорила.

— Я была уверена, что тщательно все продумала, — произнесла она, и голос ее при этом слегка дрожал. — Мне казалось, что я все предусмотрела. Не может быть, чтобы ты знал, кто я такая. Я очень старалась не появляться на людях в Риме. А ты, выходит, догадался обо всем еще до того, как переступил порог моего дома. Но каким образом?

— Я прекрасно знаю, чего можно ожидать, вот не всегда только знаю от кого, — сказал я. — Когда-то я сам подстроил такую же ловушку для одного мужчины. Правда, у меня не было такой экзотической и привлекательной приманки — и, признаться, я был не таким терпеливым, как ты, — но в целом замысел был похожим. А еще у меня есть кое-какой опыт по части ядов. Эта девушка venefica. Верно?

Мелания уныло кивнула.

— И если бы я отверг ее, в ход пошло бы вот это, да? — Я взял маленький фруктовый нож. — Одна из сторон лезвия была покрыта ядом, но только одна сторона, так?

Она снова кивнула.

— Как я должен был умереть? В конвульсиях, чтобы ты смогла вволю надо мной посмеяться? Или яд парализовал бы жертву и я лежал бы недвижимый и безъязыкий, так, чтобы ты могла мне рассказать, почему я умираю? Или…

— Нет-нет, — перебила меня Мелания. — Твоя смерть была бы милосердной: мгновенной и безболезненной. Вот как у них. — Она показала на сосуд, в котором теперь уже все рыбки плавали кверху брюхом.

— А если бы я обнял venefica?

— То же самое. Это самый надежный и безболезненный из известных мне ядов. Его получают из колючек морского ежа. Я не собиралась заставлять тебя мучиться. Я лишь собиралась отомстить, да, отомстить за тех, кого ты убил. Но я вовсе не хотела причинять тебе страдания… правда не хотела.

Я вздохнул.

— Вот уже много лет как мне не доводилось кого-нибудь убивать. Почему ты так долго ждала?

— Я не просто ждала. Я была очень занята, посвятив осуществлению своей мести все эти годы. Оказалось довольно легко узнать, кто на самом деле совершил то убийство, но меня не интересовали исполнители. Я хотела выяснить, кто отдал приказ. На это ушло много времени. Затем, когда я узнала, что это был ты, предстояло еще разработать детальный план. Да и добраться до тебя было непросто.

Я издал короткий смешок:

— Представь, я столкнулся с той же самой проблемой, когда расставлял похожую ловушку своему врагу.

— Ты годами разъезжал туда и обратно, и я вынуждена была следовать за тобой. Наконец, когда ты, казалось, осел здесь, в Риме, я решила, что именно этот город и станет тем местом, где я осуществлю свою месть. Словом… много прошло времени. Мне нужна была такая приманка, которая наверняка привлечет тебя, от которой ты уж совершенно точно не сможешь отказаться.

Она грустно улыбнулась.

— Но все провалилось, я недооценила твой огромный опыт. Кстати, а какую женщину ты использовал в качестве приманки в своей ловушке?

— Только себя. У меня больше никого не было.

Мелания бросила на меня недоуменный взгляд, но затем продолжила:

— Итак, четырнадцать лет назад я ухитрилась купить девочку из очень экзотического племени. Мне пришлось долго ее искать, посылать гонцов во все концы земли — можешь себе представить, как долго это продолжалось, сколько было разных сложностей и разочарований. А затем я растила девочку на этом яде, приучала к нему, пропитывала ее им. Иглы ежа содержат яд в очень малых количествах, поэтому мне пришлось создать чуть ли не целую рыболовецкую флотилию, пока я этим занималась. — Она вздохнула. — Однако, как оказалось, все впустую.

Я заметил:

— Мне кажется, в твоей мести нет логики. Ты сама сказала, что тебя не интересуют исполнители. Но ты должна знать, что я отдавал приказ, только когда находился на службе у Теодориха. Почему же ты не стала охотиться на короля?

— Я бы так и сделала, если бы могла пробиться сквозь всех его многочисленных стражников, — призналась она задумчиво. — Это стало бы возможным, если бы я добилась успеха с тобой. Это еще может произойти.

Я повернулся к optio своих меченосцев:

— Ты слышал? Эта особа угрожала королю.

— Я все слышал, сайон Торн. — Он сделал шаг вперед. — Нам убить ее?

Я сделал ему знак попридержать оружие, и вдруг женщина сказала:

— Торн, я бы предпочла смерть темнице.

Что-то в ее интонации показалось мне очень знакомым, и я спросил:

— Скажи, тебя и правда зовут Мелания?

— Нет, меня зовут иначе. Я взяла имя женщины, которую твои воины убили по ошибке вместо меня. Она была сестрой моего мужа.

Я кивнул, догадавшись, кто передо мной. И задал еще один вопрос:

— А что касается того имени, под которым я знал тебя… Скажи, ты когда-нибудь возвращалась к той ледяной реке, чтобы посмотреть, не спустились ли наши имена ниже того места, где я их когда-то вырезал?

— Нет. Я долго ждала, надеясь, что ты когда-нибудь вернешься. А затем я вышла замуж за Алипия, переехала с ним на юг и никогда с тех пор не бывала в Хальштате. Мы с мужем неплохо жили в Триденте. Его предприятие там процветало.

— Я слышал. Ливия, а помнишь, ты как-то сказала, что намереваешься идти в этой жизни своим путем?

— Я так и сделала. Я много трудилась. Я была не просто женой Алипия, этакой прилипалой на киле процветающей галеры супруга. Я работала не меньше и не хуже его. Именно поэтому, кстати, меня и не было дома, когда пришли твои воины, я была в саду на далекой горе, пыталась продать очередной урожай маслин. А вернувшись, обнаружила, что Алипий и Мелания мертвы. Соседи рассказали мне, что моего отца также схватили, возможно собираясь и его предать смерти. Но страшнее всего было, когда мне показали моего дорогого брата в мешке с солью. Сморщенного, высохшего и серого, словно свиной окорок. Это был почти самый ужасный день в моей жизни, если не считать того, когда… — Она запнулась.

Я сказал:

— Алипий пожертвовал своей сестрой в тот день, чтобы спасти тебя. У вас с ним были дети?

Со свойственной ей еще с детства горячностью Ливия спросила:

— А если они тоже умерли? — Я ничего не сказал, поэтому она продолжила: — Нет, детей у нас не было. Иначе не исключено, что я дрогнула бы в своем решении отомстить. А так… у меня никого не осталось. И когда я услышала, что мой отец и другой брат тоже мертвы, это лишь укрепило мое решение. Я знаю, Торн, ты всегда считал их ничтожествами. Может, так оно и есть, но они были единственными родными мне людьми. И теперь я хочу к ним присоединиться. Не могли бы мы поскорее покончить с этим?

— Ты сказала, что тот день, когда ты вернулась в Тридент, был самым худшим в твоей жизни, если не считать… Что же было еще ужаснее, Ливия?

Она помедлила в нерешительности, затем прошептала:

— Самым страшным стал тот день, когда я узнала, что убийца, за которым я охочусь, — это ты. — Она встала и бесстрашно взглянула мне в лицо. — Могу я теперь умереть?

— Зачем же торопиться? Ты проявила милосердие, избрав для меня легкую смерть. В свою очередь, я могу, по крайней мере, сохранить тебе жизнь. Но ты должна понимать, что я не могу даровать свободу столь настойчивому и решительному врагу. Я могу смириться с опасностью, которая угрожает лично мне, но не королю.

Я снова повернулся к optio:

— Собери всех, кто живет в доме: слуг, шлюх — всех, кроме девушки-sere. Ее оставь здесь. Остальных отведешь к префекту Либерию. Пусть распределит их между обычными lupanares. Ему придется по душе такая работа. А это заведение закрывается. И начиная с этого момента держи здесь охрану, днем и ночью.

Optio отсалютовал мне и исчез вместе с остальными воинами.

Ливии я сказал:

— Ты останешься под домашним арестом до конца своих дней. Девушка-sere будет твоей единственной служанкой. Охранники станут регулярно приносить тебе провизию, одежду, книги — все, что угодно. Но ты больше никогда не выйдешь из этого дома, и никому не дозволено будет войти сюда.

— Торн, я же сказала тебе, что предпочла бы смерть тюрьме.

— Едва ли это можно сравнивать с тюремным заключением. Полагаю, ты, в отличие от меня, никогда не бывала в темнице.

— Пожалуйста, Торн, прояви милосердие. Просто дай мне на минутку тот маленький фруктовый нож. Ради нашей былой дружбы…

— Ливия, мы уже далеко не те, что были когда-то. Ну рассуди сама. Мы теперь старики. Однако вот что я тебе скажу. Даже я, за все долгие годы моих странствий, никогда не видел ни одного дома, из которого арестованный не смог бы сбежать.

Она слегка успокоилась:

— Полагаю, ты прав.

— И если ты все-таки сочтешь свою жизнь непереносимой, Ливия, по тем или иным причинам, ну, тогда тебе не понадобится нож. Тебе достаточно будет поцеловать свою служанку.

Она улыбнулась, но невесело:

— Я не целуюсь с женщинами.

Я какое-то время раздумывал над этим, затем произнес:

— Ты ни разу не поцеловала даже меня.

Я обнял Ливию и прижался своими губами к ее губам. Какое-то время она только принимала мой поцелуй, но затем ответила на него таким же сладким поцелуем. Однако уже через мгновение Ливия задрожала и отшатнулась от меня. Ее глаза изучали меня, но ее собственное лицо при этом не выражало ни злости, ни обиды, ни отвращения. На нем было написано разве что смущение, которое медленно сменилось своего рода изумлением. Я ушел, оставив Ливию в этом состоянии.