Почему-то я думал, что, поскольку Туфа является в Бононии легатом, долго ждать его появления здесь не придется. Но только спустя несколько дней после того, как я отправил Хрута и Эвига на запад, первый из них вернулся обратно, чтобы доставить мне в hospitium маленькую стопку деревянных табличек.

— Прошлой ночью… — сказал он, с трудом переводя дыхание, — факелы подавали сигналы… с северо-запада…

Я тут же принялся расшифровывать послание. Оно начиналось со следующих значков, которые изобразил Хрут: I III. Все понятно: это означало «первый ряд слева, третий факел справа». Стало быть, первая группа алфавита, третья буква в группе, а это указывало на руну «торн». Как и прежде, эта же руна упорно повторялась и здесь: «торн», «торн», «торн», — что, совершенно очевидно, означало «Теодорих». Затем последовало еще девять рун, которые уже не повторялись. У меня получилось: MEDLANPOS. Существовало несколько способов разбить эти руны на отдельные латинские слова, которые римляне, как вы помните, использовали в сокращенном виде. Слегка нахмурившись, я спросил у Хрута:

— Это все?

— Да, госпожа Веледа.

— Ты уверен, что все записал правильно?

— Полагаю, что да, моя госпожа. Я старался, как мог.

Некоторое время я так и этак ломал голову над этим посланием, пытаясь вспомнить все то, что знал о перемещениях Теодориха. В конце концов я решил, что сообщение должно быть разбито на отдельные слова так: «TH MEDLAN POS». Слово Medlan не очень-то походило на латинское, но я предположил, что это должно было в сокращенном виде обозначать «Медиолан», самый крупный город в окрестностях реки Аддуа. Третье слово, похоже, было сокращением от глагола possidere. Я торжествующе усмехнулся: Хрут привез мне хорошие новости. Выходит, Теодорих не был ни разбит, ни остановлен у Аддуи. Он со своей армией повернул на запад от этой реки, чтобы захватить Медиолан — город, который по величине был вторым после Рима во всей Италии. А возможно, мой друг уже сделал это.

Я радостно сказал:

— Ты просто молодец, Хрут. Благодарю тебя и хвалю. — Он, по-видимому, сильно удивился, когда я по-товарищески и совсем не по-женски похлопал его по плечу. — Если такое известие не вытащит Туфу из Равенны, то этот человек, скорее всего, уже мертв. В любом случае поспеши обратно на свой пост. Надеюсь, что ты вскоре сумеешь доставить мне не менее интересные новости.

Должно быть, на выезде из Бононии Хрут встретил своего товарища, который въезжал в город на всем скаку. Примерно часа через два или чуть позже конь Эвига остановился во дворе нашего hospitium. Ворвавшись в мои покои, воин выдохнул:

— Туфа… этим утром… выехал из Равенны…

— Хорошо, хорошо, — пропел я вполголоса. — Я так и думал. Насколько ты опередил его?

Эвиг покачал головой, пытаясь восстановить дыхание:

— Он не приедет… не сюда… Туфа отправился на юг…

И снова совсем не по-женски я сердито бросил:

— Skeit!

Как только Эвигу удалось отдышаться, он пояснил мне:

— Туфа вовсе не проезжал мимо меня, госпожа Веледа. Поскольку я наблюдал только за болотной дорогой, я расспросил местных жителей при помощи жестов и знаков. Мне показалось, что они весьма охотно общаются со мной и рассказывают о том, что делает Туфа.

— Я тоже заметила, — пробормотал я, — что подданные не очень-то защищают своего dux.

— Если верить их рассказам, Туфа покинул Равенну только с одной turma всадников — со своей личной дворцовой охраной, я полагаю. Они очень быстро поскакали к Аримину, чтобы там по Виа Фламиниа отправиться дальше на юг.

— Это основная дорога, ведущая к Риму, — сказал я.

Увы, пока что надежды мои не оправдались, однако поведение моего врага было вполне логичным. После того как Теодорих захватил второй по величине город, Туфе стало ясно, что надо поспешить к столице империи и лично проследить за его защитой. Я продолжил рассуждения вслух:

— Ну, было бы глупо с моей стороны отправиться следом за ним через всю страну. Бонония, конечно, не Рим, но она тоже далеко не ничтожный городишко. Едва ли Туфа сдаст его врагу. Он должен рано или поздно вернуться сюда.

Эвигу я сказал:

— Если ты сумеешь нагнать отряд Туфы и незаметно следовать за ним, не обнаруживая себя, сделай это. Ну а поскольку ты оказался настолько умен, что сумел привлечь на свою сторону местных крестьян, продолжай и дальше общаться с ними. Пошли кого-нибудь из них: я хочу знать, когда Туфа окажется в Риме. Ты же останешься там и будешь наблюдать. Таким образом, ты сможешь мне сообщить, когда он уедет оттуда и куда направится в следующий раз.

Да уж, в любом заговоре, который составляется с целью убийства, главное — добраться до жертвы. В остальном весь мой план по уничтожению Туфы был совсем простым. Однако жертва, хотя и не подозревала о моем присутствии и намерениях, упорно продолжала оставаться вне пределов досягаемости. Признаюсь, это было непростое время — пора разочарования и невыносимого ожидания: я оказался заточенным в Бононии на всю зиму.

Время от времени от какого-нибудь завербованного Эвигой гонца или же из какого-либо местного источника я узнавал, что Туфа все еще находится в походе, но он перемещался туда-сюда по империи, однако, похоже, в Бононию возвращаться не торопился. После того как он некоторое время провел в Риме, римский военачальник направился к городу Капуя, в котором делали бронзу, затем побывал в городе, славившемся своим железом. Из этого я сделал вывод, что у римских оружейников прибавилось работы. Мне также сообщали, что Туфа собирает различные разбросанные по империи части южных римских войск в единое целое. Затем я узнал, что он посетил один из морских портов на западе полуострова — Геную или Никею: похоже, решил доставить в Италию свежие силы — войска римских легионов, располагавшиеся заграницей.

Устав ждать, я уже стал прикидывать, не отправиться ли мне на север, чтобы присоединиться к Теодориху; там я смог бы принести хоть какую-то пользу. Но в начале ноября Хрут Доставил мне в hospitium еще одно перехваченное послание: «TH MEDLAN HIBERN». Я расшифровал это следующим образом: Теодорих разместил свою армию на зиму в захваченном им городе Медиолане.

Считается, будто в Средиземноморье, да и вообще в Италии, зимы не такие суровые, чтобы прекращать на время военные действия. Однако в северных италийских провинциях Апеннины с ноября по апрель препятствуют проникновению большей части теплого средиземноморского воздуха, а те пронизывающие ветра, что спускаются вниз с Альп, значительно более суровые. Так что, хотя зима в Медиолане действительно мягче, чем, скажем, в городе Новы, что стоит на Данувии, осторожный военачальник все-таки предпочтет расквартировать свою армию в гарнизоне, а не в чистом поле. Таким образом, поскольку до весны никаких военных действий не предвиделось, я решил оставаться на месте.

Должен признаться, что хотя, находясь в Бононии, я часто досадовал на вынужденное бездействие, однако нисколько не скучал. Благодаря тем распоряжениям, которые я отдал Книве, у меня хватало развлечений.

А надо вам сказать, что Книва выполнял мой приказ самым прилежным образом. Он постоянно перемещался из одного питейного заведения в другое и повсюду громко расхваливал достойную (если только слово «достойная» уместно в данном случае) госпожу Веледу, которая недавно прибыла в город. Очень скоро мой hospitium стали осаждать мужчины. Разумеется, поначалу являлись в основном грубые и неотесанные мужланы, которые составляют бо́льшую часть завсегдатаев питейных заведений; их я с презрением прогонял прочь.

Затем, поскольку Книва продолжал расхваливать мою красоту и достоинства — и из-за того, что первые отвергнутые поклонники также повсюду распространялись о моей красоте и высокомерной разборчивости, — ко мне начали приходить просители повыше рангом. Но этим я тоже отказывал, пока постепенно меня не стали навещать слуги представителей высшего общества, которых посылали, чтобы упросить меня обратить внимание на их хозяев. Этих я отправлял назад, стараясь держаться более тактично. Титул или принадлежность к благородной фамилии сами по себе еще ничего не значат, говорил я им. Мне нужно хорошенько подумать и оценить достоинства каждого претендента. Пусть сами приходят со мной познакомиться. Слуги отправлялись домой, ломая руки, уверенные, что их побьют, когда они вернутся с таким презрительным ответом к своим хозяевам.

Так продолжалось какое-то время, прежде чем эти вельможи наконец не соблаговолили сами ко мне прийти: такие люди привыкли призывать женщин, подобных мне, мановением пальца или звоном монет. А когда они все-таки решались навестить меня, то делали это под покровом ночи. Однако они приходили. Прежде чем выпал снег, я уже выбирал из самых известных clarissimi и lustrissimi Бононии. К тому времени госпожа Веледа слыла уже столь разборчивой и неприступной, что это сделало ее неотразимо привлекательной. Поэтому, выбрав очередного счастливчика, я требовал от него — и всегда получал — немыслимую плату за малейшую благосклонность, которой я его удостаивал.

Все, чего я хотел, — это чтобы моя известность достигла ушей Туфы и заставила его, когда он все-таки вернется в свой город, страстно возжелать самому увидеть женщину, столь широко прославляемую. Более того, выбирая из толпы кандидатов, которые искали моей благосклонности, я установил очень жесткие требования. Например, некоторые из тех, кто навещал меня, были не только богатыми, но также и молодыми и достаточно красивыми мужчинами, которых вполне можно было возжелать, даже если бы они и не имели денег, и тем не менее я отправлял их прочь. Из толпы своих состоятельных и влиятельных поклонников я обращал внимание только на тех, кто, насколько я мог судить, входил в ближайшее окружение Туфы. Ну а поскольку таких тоже было довольно много, то я мог и из них выбирать тех, кого действительно находил привлекательным.

Кроме того, я настаивал на выполнении одного условия. Как я уже говорил, многие из этих мужчин предпочитали навещать меня под покровом ночи, закутавшись в плащи. Я не удивлюсь, если они даже проскальзывали в hospitium через черный ход. Но они делали так лишь в самую первую встречу, ибо все наши последующие свидания проходили исключительно у них в доме. Местные сановники, возможно, и хотели бы скрывать свои интрижки, но я решил всячески этому препятствовать. Мне хотелось, чтобы Туфа понял, как только он услышит обо мне, что ему придется принять дорогую шлюху в своем собственном дворце. Дабы добиться этого, я наотрез отказывался принимать у себя в hospitium кого бы то ни было. Я с самого начала выдвигал условие: если мужчина хочет поразвлечься со мной, то это будет происходить только под крышей его собственного дома. Некоторые громко протестовали — помимо всего прочего, многие из моих поклонников были женаты, — но только несколько малодушных заявили, что они не могут выполнить это условие, и с сожалением отправились восвояси. Другие, подобно судье Диорио, придумали, как отправить куда-нибудь подальше свое семейство. Третьи открыто принимали меня в своем доме, бросая вызов законным женам и угрожая им расправой. А один, лекарь Корнето, мало того, что принял меня в своем доме в присутствии жены, так еще и нагло предложил ей к нам присоединиться. Даже Креция, достопочтенный епископ Бононии, принял меня при свете дня в своей пресвитерии в соборе Святых Петра и Павла. Он не обращал никакого внимания на возмущение своего управляющего, священников и диаконов, которые, похоже, в душе завидовали епископу.

Кроме того, что мне довелось увидеть великолепные интерьеры многочисленных особняков и дворцов — и даже уникальную кафедральную реликвию, чашу, в которой Понтий Пилат торжественно омывал свои руки, — я обнаружил еще одно преимущество. Человек всегда гораздо свободнее ведет себя в привычной обстановке, чем в самом роскошном публичном доме или в комнате на постоялом дворе. А поскольку эти люди были приближенными Туфы, я таким образом услышал о его перемещениях гораздо больше, чем смог бы узнать в другом случае. Мало того, я слышал также и догадки о том, что он делал в разных местах Италии.

Поскольку мне больше не было нужды в том, чтобы Книва распространялся о достоинствах Веледы по всему городу (и поскольку бедняга уже начал потихоньку спиваться), я приказал ему остановиться и сделать передышку. Затем, когда винные пары полностью вышли из него и он снова стал надежным, я отослал Книву на север, чтобы он присоединился к Теодориху в Медиолане. Я также отправил своему другу сообщение, изложив там все, что мне удалось узнать относительно странствий Туфы, и присовокупив также свои выводы по поводу цели этих поездок. Я не знал, представляла ли эта информация хоть какую-то ценность для Теодориха, но это помогло мне почувствовать, что я все-таки не зря провожу время в Бононии.

Только к началу апреля Хрут привез мне еще одно перехваченное послание, которое представляло собой нечто новое, а не повторение того, что TH все еще находится в MEDLAN. Я заключил, что сообщение на этот раз было очень важным, поскольку оно оказалось первым и единственным за долгое время, которое не начиналось повторением: «торн», «торн», «торн». Однако это было все, что я смог сказать о нем, поскольку расшифровать послание не сумел. Выглядело донесение следующим образом: «VISIGINTCOT». Этот набор букв можно было бы разбить на отдельные слова множеством способов, однако, как я ни пытался, осмысленной фразы не получалось.

Я громко рассуждал вслух:

— Первые буквы… может быть, они относятся к визиготам? Да нет, какая ерунда. Ближайшие визиготы находятся далеко отсюда, в Аквитании. Хм, дай-ка мне подумать. Vis ignota? Visio ignea? Skeit! Вот что, Хрут, внимательно запиши все последующие сигналы и немедленно доставь их мне!

Но и другие послания, которые Хрут регулярно мне привозил, были такими же непонятными: «VISAUGPOS VISNOVPOS». Могло ли сокращение POS означать «захват»? Если так, то захват чего? Затем Хрут доставил мне такое сообщение: «VISINTMEDLAN». Ну, тут речь, так или иначе, шла о городе Медиолане, где все еще стоял Теодорих. Но это было все, что я сумел понять.

Следующая ночь стала одной из тех трех ночей, которые я провел с судьей Диорио. Ублажив любовника как только мог, я лег на спину; на мне не было ничего, кроме моего всегдашнего пояска целомудрия (и ожерелья Венеры, которое нельзя снять). Я произнес игриво:

— Надеюсь, ты порекомендуешь меня своим друзьям?

С удивительной снисходительностью он произнес:

— Зачем? Все мои друзья утверждают, что ты говоришь им те же самые слова. Ты такая ненасытная женщина?

Я по-девичьи задорно хихикнула:

— Есть один мужчина, с кем я еще не встречалась, но мечтаю оказаться с ним в постели. Твой друг Туфа.

— Тебе вскоре представится такая возможность. Я слышал, что dux возвращается в Бононию из своего путешествия на юг.

Разыгрывая из себя тщеславную недалекую женщину, я воскликнул:

— Euax! И все это для того, чтобы встретиться с неприступной Веледой?!

— Не очень-то важничай. Туфа собрал свежие силы в провинциях, которые граничат с варварами. Он ведет войско сюда, чтобы сразиться с твоими сородичами-захватчиками и их новыми союзниками.

Я кокетливо надул губки:

— Вы, мужчины, такие скучные и мыслите буквально. То, что я принадлежу к племени готов, дорогой Диорио, еще не делает меня ближайшей родственницей захватчиков. Между прочим, они совсем не интересуют меня. Я вообще испытываю интерес только к одному мужчине за раз.

— Eheu! — застонал судья, притворившись испуганным. — Так вот оно что: иссушив все мои соки, ты утратила ко мне интерес и переключилась на dux Туфу. Ах ты, вероломная шлюха!

— Как бы не так, иссушила все твои соки, — ответил я игриво. — Так могла бы рассуждать лишь заурядная шлюха. Держу пари, что уж я-то сумею вновь проникнуть в твои глубины… и вызвать фонтан…

После того как я и впрямь все это проделал, и весьма умело, я снова лег на спину, подождал, пока Диорио отдышится и начнет дремать. После этого, притворившись, что тоже вот-вот засну, я мимоходом поинтересовался:

— А о каких это новых союзниках ты говорил? Кто они?

Он пробормотал сквозь сон:

— Визиготы.

— Что за чепуха! В Италии не было никаких визиготов аж со времен набегов Алариха.

— А сейчас появился новый Аларих, — последовал ответ. Затем судья слегка приподнялся на локте и произнес с насмешливой суровостью: — Никогда, моя дорогая, не заявляй человеку моего положения, что он несет чепуху, даже когда он и впрямь это делает. Хотя обо мне этого никак не скажешь: я говорю об Аларихе Втором, короле визиготов, который отправил войска из Аквитании на запад.

— Он здесь? В Италии?

— Ну, сам, я думаю, вряд ли. Но я слышал, что он послал сюда армию. Аларих, похоже, ожидает, что твои сородичи-остроготы добьются успеха в захвате этих земель. И очевидно, он хочет продемонстрировать свою солидарность с ними. Поэтому он и отправил огромное войско из своих земель через Альпы.

В моем мозгу словно бы вспыхнул яркий свет: так вот что означают последние запутанные послания! VISIGINTCOT следует разбить на три слова: VISIG INT COT — «визиготы», глагол intrare и указание на Коттский горный перевал, который находится в Альпах.

— Из того, что я слышал, — продолжал Диорио, — они осадили наш город-крепость Августа-Тавринов на северо-западе, а затем захватили Новарию, другой город на востоке. А знаешь последнюю новость: они присоединились к твоим сородичам-остроготам в Медиолане. Именно это сообщение — а вовсе не твоя широкая известность, дорогая Веледа, — и заставит Туфу побыстрей вернуться сюда, на юг. А теперь я хотел бы поспать.

— Поспать? — высокомерно спросил я. — И это когда твое государство в таком беспорядке? Похоже, ты относишься ко всему слишком легкомысленно.

Он издал ленивый сонный смешок:

— Моя дорогая, я отнюдь не патриот и далеко не герой. Я лиценциат, законник при дворе короля. А это означает, что я защищаю интересы торговцев самого высокого ранга, кем бы они ни были. По мне, хоть чужеземные захватчики, хоть мои земляки-негодяи — лишь бы только хорошо платили. В свое время я защищал неправых и виновных, когда ставки были достаточно высоки, и точно так же я выступал за вознаграждение от имени правых и невиновных. Теперь, во время войны, когда на кону стоит сама жизнь, я приму сторону того, у кого больше шансов на победу, а уж прав он или виноват, мне совершенно неважно. В отличие от Одоакра и Туфы мне нет нужды волноваться и беспокоиться по поводу того, какое имя и цвет кожи будут у следующего правителя Рима. Люди вроде меня всегда и везде выживут.

— Рада это слышать, — сказал я, пытаясь скрыть иронию. После этого я вздохнул и снова надул губки. — Но из-за всех этих треволнений dux Туфа может и не найти времени для такого ничтожества, как я.

Диорио снова усмехнулся:

— Насколько я знаю Туфу…

— Ага, значит, ты все-таки неплохо его знаешь, сам сказал! Ну же, порекомендуешь меня ему? Обещай! Поклянись!

— Клянусь, клянусь! Вне всяких сомнений, все мои друзья сделают то же самое. А теперь, пожалуйста, позволь мне немного поспать, я должен отдохнуть.

Вернувшись в свой hospitium, я обнаружил, что Хрут снова дожидается меня, держа в руках связку деревянных табличек. Заметив, что он взволнован, я заговорил первым:

— Позволь мне догадаться. Римляне впервые подали сигнал с юга. Так?

Он изумленно моргнул:

— Но откуда ты узнала об этом, госпожа Веледа?

— На этот раз новость опередила тебя. Но дай мне взглянуть на таблички: хочу удостовериться, точно ли все, что я слышала, правда.

— Этой ночью работало сразу несколько сигнальщиков, — сказал Хрут, раскладывая таблички по порядку. — И только первое послание пришло с юга. После этого факелы из Равенны передали необычно длинное сообщение. А затем, насколько я смог понять, то же самое сообщение было передано другими сигнальщиками на северо-запад.

— Да, они передают известие всё дальше и дальше, — заметил я и начал расшифровывать значки. Они подтверждали рассказ Диорио. Похоже, Туфа и впрямь скоро вернется в Бононию. Послание из Равенны относилось к находившимся на севере римским войскам, которые, подобно армии Теодориха, были расквартированы там на зиму. Им приказано было держаться, так как генерал Туфа скоро прибудет туда с подкреплением.

— Ну, ничего, надеюсь, что смогу ему помешать, — сказал я себе, а затем обратился к Хруту: — Больше не требуется, чтобы ты сидел в засаде на болотах. С этого времени я хочу, чтобы ты находился рядом со мной. Ты будешь слоняться поблизости от hospitium. Как только ты увидишь, что я куда-то отправилась в сопровождении слуг или стражников, сразу иди в конюшню, которую я тебе показывала. Приведешь оттуда коня Торна, оседланного и с притороченными вьюками, — и своего коня тоже приготовь — и жди меня снаружи, вон там. Мы с маршалом Торном уже совсем скоро исполним свою миссию.

И вот наконец я дождался от Туфы приглашения. Но это была отнюдь не вежливая просьба о моей благосклонности; это был категорический вызов. Двое из его стражников-ругиев пришли за мной, одетые в доспехи и вооруженные до зубов. Тот, кто был выше ростом, грубо сказал:

— Dux Туфа хочет насладиться твоим обществом, госпожа Веледа. И немедленно.

Мне дали время только на то, чтобы я быстренько переоделся. Я облачился в свое самое лучшее платье, тщательно напудрился, накрасился и надушился, надел ожерелье и фибулу, захватил с собой маленький сундучок с благовониями и притираниями, и мы отправились в путь. Всю дорогу стражники не спускали с меня глаз. Оказавшись во дворце, мы долго шли по коридорам: тяжелые двери ненадолго открывались перед нами, а затем почти сразу закрывались. Наконец стражники привели меня в темную комнатку без окон в глубине дворца, там имелась только огромная кровать. Рядом стояла женщина из племени ругиев: примерно моих лет, хорошо одетая, с очень некрасивым лицом, настоящая великанша — она была почти такой же громадной, как и кровать. Стражники втолкнули меня внутрь, отсалютовали незнакомке, а затем встали снаружи возле двери. Женщина тщательно заперла ее, а когда мы остались наедине, рявкнула:

— Давай сюда этот ящик!

Я мягко запротестовал:

— Там ничего нет, только разные невинные женские штучки… чтобы стать еще привлекательней.

— Slaváith! Ты и так уже достаточно красива, иначе бы тебя сюда не позвали! Я должна отобрать у тебя все, что может нанести clarissimus Туфе хоть малейший вред. Дай это сюда!

Великанша принялась рыться в сундучке и наконец издала торжествующий звук, который означал, что ее поиски увенчались успехом.

— Только невинные женские штучки, говоришь? Vái, это же точильный камень! Зачем он тебе?

— Для ногтей, разумеется, для чего же еще?

— Даже маленький камень может служить оружием. А ну-ка, покажи мне твои ногти. — Когда я показал их, женщина разочарованно засопела, обнаружив, что они такие же короткие и притуплённые, как и мужские. — Отлично. Сундучок пока останется у стражников, заберешь на обратном пути. И украшения тоже. Ожерельем можно задушить, а фибулой нанести колотую рану. Сними их.

Я так и сделал. Я вообще протестовал только для виду, а сундучок и украшения захватил с собой лишь для того, чтобы защитники Туфы могли хоть что-то у меня отобрать. Мне хотелось создать у них впечатление ложной безопасности, уверить их в том, что они меня разоружили.

— А теперь, — сказала великанша, — сними свою одежду.

Я, разумеется, ждал этого, но снова принялся протестовать:

— Я делаю это, только когда мне приказывает мужчина.

— Вот и прекрасно. Выполняй приказ dux Туфы.

— А кто ты такая, женщина, чтобы говорить от его имени?

— Я его жена. Раздевайся!

Я поднял брови и пробормотал:

— Весьма необычное занятие для жены.

Однако я исполнил ее приказание. Я начал сверху, и как только снимал какой-нибудь предмет одежды, супруга Туфы тут же принималась внимательно его рассматривать и очень бдительно изучать. Когда я разделся до пояса, она скривила свои толстые губы и презрительно проворчала:

— Ты слишком плоскогруда, на вкус настоящего мужчины. Ничего удивительного, что тебе приходится прибегать к уловкам и поднимать грудь под одеждой. Ладно, можешь снова надеть нагрудник. А теперь раздевайся ниже пояса.

Сняв все до последнего предмета, я снова запротестовал:

— Я даже для мужчин не снимаю свой пояс целомудрия. Великанша грубо усмехнулась:

— О каком целомудрии ты говоришь? Ты самая обычная шлюха! И нечего разыгрывать из себя римлянку, ибо ты такая же римлянка, как и я. Ты что, думаешь, мне доставляет особое удовольствие осматривать одежды проститутки и обследовать эти мерзкие отверстия в твоем теле? Давай сюда пояс и наклонись!

Я произнес язвительно:

— Мне остается утешаться лишь тем, что шлюха все же выше сводни. Не говоря уже о супруге, которая…

— Slaváith! — рявкнула она, и ее широкое лицо побагровело. — Я сказала, сними это! И наклонись!

Я проделал все это одновременно, поэтому великанша не обратила внимания на мои половые органы спереди. Затем я покорно выдержал двойное испытание: она глубоко и весьма бесцеремонно засунула свой толстый палец в оба моих отверстия. Затем жена Туфы не просто вернула мне пояс, она сильно ударила меня им по ягодицам. Опоясав снова свои бедра, я повернулся к великанше и сказал:

— Я, правда, мало что знаю о своднях, но мы, шлюхи, привыкли к тому, чтобы нам как следует платили за…

— Slaváith! Проваливай и лучше не попадайся мне больше на глаза! — И с этими словами великанша ринулась прочь из комнаты.

Я с облегчением вздохнул. Фальшивое оружие и мое язвительное обращение полностью отвлекли внимание бдительной женщины. Она не смогла распознать настоящее оружие.

Снова одевшись, я разлегся на кровати в весьма соблазнительной позе, и как только я это сделал, дверь снова распахнулась и вошел Туфа. Мы мельком виделись в Вероне, но я совершенно не боялся, что он догадается, что сайон Торн и Веледа — это одно и то же лицо. Dux был одет в прекрасную римскую тогу, однако он тут же снял ее, как только вошел в комнату; под ней ничего не было. Я уже знал, что Туфа отличается красотой и мужественностью, и теперь я мог удостовериться, что он и на самом деле был прекрасно сложен. Dux приблизился ко мне, выставив напоказ свой стоящий fascinum. Я улыбнулся, полагая, что он вожделел длительного и сладострастного наслаждения от весьма искусной в таких делах Веледы. Однако он остановился у кровати и довольно грубо вопросил:

— Почему ты до сих пор одета? Немедленно раздевайся! Ты что, думаешь, у меня есть время на всякие глупости? Я занятой человек. Давай приступим к делу.

Я сдержался, как это сделала бы на моем месте любая женщина, и холодным тоном произнес:

— Прости меня, clarissimus. Кажется, мы не поняли друг друга. Я здесь не для того, чтобы вымаливать благосклонность и служить племенной кобылой. Я думала, что ты хочешь насладиться моим искусством.

— Да, да, — нетерпеливо ответил он. — Но у меня сейчас много и всяких других дел. — Он бросил свою тогу на кровать и, подбоченившись, принялся притоптывать ногой, обутой в сандалию. — Ну же, раздевайся!

— Погоди, clarissimus, — произнес я сквозь зубы. — Подумай о том, что это обойдется тебе весьма дорого. И ты, конечно же, захочешь, чтобы я отработала эти деньги.

— Vái, шлюха, ты что, не видишь: я уже готов! Но как мне быть, если ты еще одета? Поспеши и дай мне вставить его!

— Это все, что ты хочешь? — Мое женское негодование было непритворным. — Тогда ступай и найди себе отверстие где-нибудь в стене! Зачем я тебе нужна?

— Slaváith! Все мужчины в моем окружении хвастают, что поимели тебя. Не могу же я от них отставать!

— И это все, чего ты желаешь? — спросил я, из последних сил сдерживая себя в руках. — Я готова сама говорить всем, что ты поимел меня. Таким образом, ты не потеряешь своего драгоценного времени, а я обещаю, что, если меня вдруг спросят…

— Slaváith! — Он погрозил мне огромным кулаком и прорычал: — А ну немедленно закрой свой дерзкий рот, ты, ipsitilla! Снимай эти тряпки и проволоку! И раздвинь ноги! Работай не языком, а другим местом!

Мне не хотелось, чтобы Туфа убил меня прежде, чем я сам сделаю это (я думаю, что на моем месте любая женщина с радостью убила бы его), а потому я подчинился. Но стал раздеваться медленно, дразня Туфу — снимая по одному предмету одежды за раз, начав со спиралевидного нагрудника, который он обозвал проволокой, — и произнес, насколько мог успокаивающе:

— Хочешь ты или нет, clarissimus, но я всегда отрабатываю свои деньги. Позволь доставить тебе неземное удовольствие.

— Прекрати тянуть время, или вовсе не получишь денег. Я согласился заплатить немыслимую цену только потому, что не терплю никаких проволочек — ухаживаний, торговли, споров и прочего. Долг призывает меня в другое место, и у меня очень мало времени.

Я остановился, снова раздевшись до пояса, и произнес с недоверием:

— Перед тобой, clarissimus, самая изысканная и повсюду прославляемая ipsitilla, способная осчастливить мужчину, а ты хочешь только всунуть, вынуть и убраться по делам? Имей в виду: женщин, подобных мне, еще не было в этом городе!

— Акх, оставь свои уловки, которые более пристали рыночной торговке. Я уже сказал, что заплачу твою цену. По мне, так за исключением своей репутации, ты ничем не отличаешься от самой уродливой и грязной кухарки. Снизу все женщины одинаковы. Это всего лишь kunte.

Я произнес с неподдельным изумлением:

— Нет, dux, ты заблуждаешься! У всех женщин там одно и то же, это верно, но настоящий мужчина знает: у двух разных женщин не может быть одинаковых половых органов. И поскольку у женщин есть еще и другие органы, кроме половых, существует огромное количество способов, как получить наслаждение…

— Ты прекратишь болтать или нет? Раздевайся полностью, тебе сказано!

В раздражении я снял с себя все, кроме пояска целомудрия.

— Хорошо. Теперь ложись на кровать и раздвинь ноги! — Он наклонился надо мной, его огромный fascinum чуть ли не пылал.

Я уставился на Туфу в раздумье. Похоже, его жена, эта уродливая великанша, лучше всего выглядела, когда ее ноги были закинуты за голову. Но что же остальные женщины? Неужели никто из них никогда не предлагал Туфе ничего большего? Ну и ну: мой любовник собирался всего лишь «всунуть, вынуть и уйти». Однако меня это никак не устраивало. Для осуществления моего плана требовалось время. Мне нужно было, чтобы он был занят и вплоть до последнего момента не подозревал ни о чем. Только так я смогу приготовить свое смертельное оружие. Поэтому я решительно отодвинул Туфу от себя — он изумился, увидев, насколько я силен, — и сказал грустно:

— Пожалуйста, clarissimus, позволь мне раздвинуть ноги чуть попозже. Твоя бдительная супруга так тщательно меня осматривала и обследовала, что, похоже, слегка повредила мне там. Однако, как я уже говорила тебе, у женщины есть много других соблазнительных местечек, кроме половых органов. Если ты позволишь мне быстро восстановиться, я пока продемонстрирую тебе кое-что весьма интересное.

И, не дав Туфе времени возразить, я принялся за дело. Должно быть, это было ему внове, потому что dux воскликнул потрясенно:

— Это непристойно!

Хотя возражал он как-то вяло и не пытался высвободиться. Поэтому я слегка приподнял голову, лишь для того, чтобы рассмеяться и сказать:

— Ну что ты, это только начало. Непристойности будут позже, clarissimus. — После этого я снова склонился в смиренном поклоне, и через мгновение он уже принялся дергаться и хныкать от удовольствия. Преступного, запретного, но все-таки удовольствия.

По правде говоря, всячески лаская его отчаянно пульсирующий fascinum (особенно если учесть, что Туфа привык к быстрому наслаждению), я рисковал, ибо все могло закончиться раньше времени. Но изумление Туфы по поводу моих «неприличных» действий, очевидно, слегка уменьшило его чувственность. И еще я был очень осторожен, представив, что это мой fascinum подает сигналы о возбуждении моему разуму. Путем такого более чем интимного общения с половым органом любовника я мог время от времени доводить его почти до самого предела, однако тут же уменьшал свои ласки, чтобы не дать семени излиться. Если уж говорить начистоту, я и сам при этом порядком возбудился. Но я изо всех сил сдерживался, ни на секунду не забывая, зачем пришел во дворец.

Руки свои я держал позади Туфы — позади его ног. Полагаю, что ни одна женщина не была бы столь сильной, чтобы это сделать, но я сумел распрямить свой лежавший на полу спиралевидный нагрудник. Действуя исключительно на ощупь, я смог разогнуть прут длиной в руку — он не был прямым, как стрела, но для моей цели подходил. Главное, что прут этот был острым, как стрела, потому что я давно уже заточил его тупой конец при помощи точильного камня.

Удостоверившись, что оружие готово, я позволил Туфе пролить в ответ на мои ласки немного семени. Его fascinum, казалось, вырос еще больше и стал еще тверже — dux, утратив над собой контроль, громко выкрикнул:

— Ну же! Давай! Liufs Guth! Давай!

Я слегка отодвинулся и откинулся на спину, так чтобы любовник взгромоздился на меня. Почти теряя сознание от крайнего возбуждения, он подчинился и заполнил меня своим огромным fascinum. Как только Туфа начал страстно и быстро раскачиваться, вгоняя его все глубже и глубже внутрь меня, я стал ударять руками по его широкой спине, а ногами — по подскакивающим бедрам. Одновременно я делал энергичные движения тазом, словно в неистовстве страсти, и скреб ногтями свободной руки вверх-вниз по спине Туфы. И снова, если быть честным, моя страсть быстро становилась настоящей. Однако я не позволил себе терять контроль над происходящим: так, я царапал любовника ногтями не просто так, но с целью отвлечь внимание Туфы, когда к нему прикоснется острие бронзового прута, который я сжимал в другой руке.

Я лишь выжидал подходящего момента, когда всякий мужчина становится полностью уязвим, беспомощен и безрассуден, этого сладкого мига последних судорог и семяизвержения, когда ничто в целом мире не имеет для мужчины никакого значения. Для Туфы этот момент должен был стать мигом наивысшего торжества, которое он когда-либо ощущал в своей жизни, учитывая, сколь необычным для него способом я подготовил его. Dux сжал меня в крепких объятиях и впился своими губами в мои губы (при этом я почувствовал на своем лице его колючие усы и бороду), он с силой всунул мне в рот свой язык, и я увидел, что его глаза затуманились. После этого Туфа в экстазе откинул назад голову и издал долгий, дикий, улюлюкающий вопль; едва ощутив, как первая пульсирующая струя ударила глубоко внутри меня, я нанес ему в спину удар прутом. Я точно выбрал место, как раз под рукой, под лопаткой, между ребрами, и резко надавил на прут. Затем, перехватывая его руками, словно карабкался на него, я с силой втыкал бронзовый прут в тело Туфы, пока его острие не пробило грудную клетку врага и не уперлось в мою собственную грудь.

В этот самый миг взгляд Туфы наконец снова стал осмысленным, и глаза его уставились на меня в сердитом изумлении, прежде чем остекленеть окончательно. Однако во время этой его короткой агонии произошло еще кое-что. Я и так уже был заполнен до краев его fascinum, но, клянусь, внезапно он стал внутри меня еще больше, толще и длиннее, словно жил отдельной жизнью. И он продолжал, пульсируя, извергаться внутрь меня, хотя все остальные жизненные соки Туфы уже застывали на моей расплющенной голой груди. Я помню, как подумал: «Ну что ж, Туфа умер гораздо более счастливой смертью, чем бедный Фридо».

А затем — я ничем не мог помешать этому, все произошло помимо моей воли — я сам забился в пароксизме страсти. (Разумеется, если хорошенько подумать, это вполне объяснимо после такого неизбежного напряжения и, конечно, было вызвано тем, что я все еще пребывал в возбуждении, которое, увы, объяснялось отнюдь не воспоминаниями о дорогом Фридо, которые столь непрошено пришли мне на ум.) Когда наконец произошел внутренний взрыв, мягкий и сладкий, и мои обильные соки смешались с соками моего поверженного любовника, я издал долгий крик ликования.

Постепенно я успокоился, пришел в себя, отдышался и восстановил силы, ну а все остальное оказалось простым делом. Рана Туфы не слишком сильно кровоточила: я проделал в нем совсем маленькое отверстие. Рана тут же закрылась и из нее перестала течь кровь, как только я вытащил прут. Я выскользнул из-под мертвого тела и, воспользовавшись тогой Туфы, вытер себе грудь от крови, а низ тела — от бледных соков. После того как я снова оделся и опять придал нагруднику его обычную спиралевидную форму — не теряя времени на то, чтобы сделать это аккуратно, — я поспешно нацепил его на себя. Затем я подошел к двери (сделав это осторожно, потому что у меня все еще дрожали ноги) и спокойно шагнул между ожидавшими там стражниками. Приняв перед ними соблазнительно-жеманную позу бесстыдной шлюхи, я беззаботно махнул рукой в сторону без сил распростертого на кровати Туфы.

— Clarissimus dux получил немалое удовольствие, — произнес я и хихикнул. — И теперь он спит. Ну же… — Я протянул к ним руку ладонью вверх.

Стражники тоже улыбнулись мне в ответ, хотя и слегка презрительно; один из них уронил мне в протянутую руку кожаный кошель, в котором зазвенели монеты. А второй отдал мне сундучок с благовониями и притираниями и отобранные у меня украшения. Я неторопливо застегнул ожерелье на шее, приколол фибулу на плечо, а затем, также не торопясь, закрыл дверь в спальню и сказал, распутно улыбаясь:

— Разумеется, dux через некоторое время захочет повторить удовольствие. Вы, смельчаки, знаете, где меня найти, когда ваш хозяин снова возжелает меня. А теперь, если хотите, можете проводить меня…

Они так и сделали, в обратном порядке открывая передо мной множество дверей и ворот, через которые мы незадолго до этого попали во дворец, и уже на улице с ухмылками пожелали мне gods dags. Я не торопясь направился прочь, внешне оставаясь спокойным и собранным, хотя внутри у меня все дрожало от страха: а вдруг жена Туфы или кто-нибудь из домашних слуг осмелится, несмотря на строжайший запрет, заглянуть к нему.

Однако я без всяких задержек и осложнений добрался до конюшни, где Хрут уже дожидался меня с двумя лошадьми. Он уставился на мои взъерошенные волосы, грязные пятна focus и creta на лице, и взгляд его выражал одновременно вопрос, беспокойство и явное неодобрение завзятого моралиста.

Я сказал:

— Дело сделано.

— А где же маршал?

— Мы не будем сейчас его ждать. Я возьму эту лошадь. А ты поезжай, Торн нагонит тебя.

Сайон Торн действительно догнал Хрута, как только я сумел переодеться и вымыть лицо. Конь Хрута двигался легкой рысью, когда Велокс, несшийся галопом, поравнялся с ним и пристроился рядом на Виа Эмилиа. Хрут послал вперед своего скакуна более быстрой иноходью. Так мы и ехали, пока не добрались до западных окрестностей Бононии, где замедлили шаг, и Хрут смог спросить меня:

— А что, госпожа Веледа не поедет с нами на север?

— Нет, она останется — временно скроется среди врагов на тот случай, если Теодориху вдруг снова понадобится ее служба.

— Необычная служба, — заметил Хрут и с удивлением добавил: — Кажется, ее не слишком трогает, чем она занимается по приказу короля. Думаю, госпожа Веледа заслуживает награды за свою доблесть и верность, она очень искусно пользуется тем оружием, что есть у женщины. Однако не хотел бы я оказаться на ее месте. Мы должны благодарить небеса — не так ли, сайон Торн? — за то, что рождены мужчинами, а не презренными женщинами.