Может, настоящему воину и не пристали такие чувства, но должен задним числом признаться, что после любого сражения, в котором мне доводилось участвовать, мое женское начало давало о себе знать: я испытывал глубокую печаль и непритворную скорбь по всем павшим.

В тот день, однако, на том поле близ Бононии я пережил также и другие чувства. Во-первых, почти что материнскую печаль. Хотя у меня самого детей никогда не было и быть не могло, я по-матерински оплакивал Фридериха, хотя бы потому, что знал: его настоящая мать едва ли сделает что-либо подобное. Пока я стоял и смотрел на его оскверненное тело, я, казалось, слышал слова, которые когда-то сказал одной по-настоящему любящей матери: «Смотри, этот ребенок умер… и твое собственное сердце пронзил меч». Но одновременно с этим я также скорбел по Фридериху чисто по-мужски, как это может делать старший брат. Я вспомнил, как вместе с мальчиком Фридо путешествовал на остров Гуталанд. Как я обучал знанию леса живого, смышленого подростка. Как познакомил подросшего Фридо с его первой женщиной. И теперь, к собственному стыду, вспомнив об этом случае, я распознал в себе еще одно чувство, причем очень сильное и эгоистичное. То было гнетущее сожаление о том, что не я был той первой его женщиной, и вообще я ни разу не оказался среди тех женщин, которые могли доставить наслаждение молодому красивому королю и сами при этом получить наслаждение. Я понимал, что упустил свой шанс, больше такой возможности мне уже не представится…

Но вдобавок среди сумятицы этих не совсем возвышенных переживаний во мне поднимало голову еще одно чувство, делавшее честь как мужчине, так и женщине, — то была холодная решимость хищника отплатить за совершенное здесь жестокое преступление.

И тут я заметил, что на поле помимо погибших воинов есть и другие, живые люди. Собравшиеся здесь местные крестьяне с весьма недовольным видом копали огромные ямы для братских могил, они ворчали, ругались и что-то бормотали насчет того, что не нанимались убирать мертвецов. Стоявший с краю крестьянин, заметив мое к ним внимание, вскинул на плечо мотыгу, подошел поближе и заговорил:

— Ты небось удивляешься, друг, почему мы ругаемся, когда должны бы радоваться. Если не считать многочисленных ублюдков, которыми наш господин награждает наших дочерей, это единственный дар, который мы когда-либо от него получали. Причем дар весьма щедрый, ибо мертвечина — прекрасное удобрение для полей.

— Какой господин? — уточнил я. — Король Одоакр?

Крестьянин покачал головой:

— Clarissimus Туфа. Magister militum армии Одоакра. Он ведь вдобавок еще и наместник провинции Фламиния и легат города Бононии.

Я кивнул в сторону поля:

— И это римский вождь устроил такую резню?

— Римский? Nullo modo. Туфа не римлянин, всего лишь sus barbaricus. Свинья-варвар в раскрашенной тоге. Вот ты, похоже, путешественник. Очень надеюсь, что ты не путешествуешь с женой или дочерью. Ибо у dux Туфы два любимых развлечения — жестоко убивать людей и лишать невинности девственниц. Ну, еще он с удовольствием обесчестит матрону.

Я снова показал на поле:

— Интересно, почему Туфа такой жестокий?

Старик пожал плечами и повторил:

— Sus barbaricus. — Затем принялся объяснять, показывая поочередно то туда, то сюда. — Одоакр и Туфа провели здесь свои колонны рысью, а мы, местные жители, собрались, чтобы выкрикивать «Io triumphe!», как нам всегда приказывают делать в таких случаях. Кажется, Одоакр где-то одержал победу, потому что этих бесчисленных пленников волокли за лошадьми. Затем неожиданно вон оттуда показались еще всадники, что-то закричали на своем варварском языке. Схватка оказалась недолгой. Нападающих было слишком мало, и они быстро погибли. Вон там лежит один из них. — Он показал на центуриона Бруньо. — После того как улеглась вся эта суматоха, Туфа отдал приказ убить также и пленников. Ну а затем велел нам «убрать все это, прежде чем покойники начнут вонять», а сам со своей армией отправился дальше. Мы занимаемся этой тяжелой работой уже третий день и очень устали. К счастью, погода стоит ясная и прохладная.

Старик подождал, не скажу ли я чего-нибудь в ответ, но я молчал и думал. Бруньо проявил отвагу, но самопожертвование его оказалось абсолютно бесполезным. Туфа, скорее всего, догадался о том, что на его армию не будет совершено настоящее нападение, прежде чем он достигнет убежища в Равенне. Поэтому заложники больше не были ему нужны. Я скорбно вздохнул. Если бы не безрассудное вмешательство центуриона, то Фридериха и его ругиев, похоже, тащили бы за собой до самой Равенны. Возможно, их поместили бы в темницу, били, а может, даже пытали, но они остались бы живы. Акх, а может, и нет. Туфа вполне мог убить их перед городскими воротами. Так что не стоит винить во всем Бруньо, тем более что за свою прискорбную ошибку он расплатился собственной жизнью.

— Как ты и сам видишь, — продолжил могильщик, — мы получили только удобрение для нашего поля. Этих пленников, кем бы они ни были, уже ограбили легионеры. Все забрали: оружие, доспехи, — в общем, все, что есть ценного. Так что нам поживиться нечем. Только навозным мухам раздолье.

Поскольку крестьянин, говоря о пленниках, добавил «кем бы они ни были», было очевидно, что он не знает о том, что провинция Италия уже захвачена нами, остроготами, и нашими союзниками. Скорее всего, учитывая, сколько различных войн произошло за всю историю на этом клочке земли, местные жители уже вполне привыкли к постоянным потрясениям и их совершенно не волнует, кто и с кем воюет. В любом случае могильщик не принял меня за чужеземца, своего врага: возможно, из-за того, что я обратился к нему на латыни. Я тоже отнесся к нему весьма доброжелательно, потому что было очевидно: этот крестьянин отнюдь не горячий поклонник своего dux Туфы.

(Мне было немного странно слышать, что обычный крестьянин так складно и правильно говорит, но я напомнил себе, что нахожусь в самом сердце Римской империи. Даже сельские жители здесь были более грамотными, чем городское население на окраинах империи. Впоследствии я также узнал, что местные уроженцы являлись потомками кельтов. Они отличались бледной кожей, были выше, чем их сородичи, которых мы встретили в землях венедов, и, без сомнения, в силу близости к Риму, они лучше говорили на латыни.)

Решив как можно больше разузнать у разговорчивого могильщика, я сказал:

— Я так понимаю, что твой sus barbaricus Туфа повел свою армию в Равенну. Эта дорога приведет меня туда?

Он наклонил голову и спросил меня насмешливо:

— Ты хочешь взглянуть на зверя?

— Может, я просто хочу поблагодарить его от лица навозных мух за столь щедрый подарок.

Крестьянин хихикнул и пояснил:

— Виа Эмилиа ведет к морскому порту Аримин на Адриатике. Однако, — он махнул рукой на запад, — в нескольких милях отсюда есть заброшенная дорога, которая уходит налево и ведет через болота к Равенне. Думаешь, за все те годы, что прошли с тех пор, как Равенна стала столичным городом, кто-нибудь из правителей проложил приличную римскую дорогу? Как бы не так! Никто не хочет, чтобы появилась возможность легко добраться до его тайного убежища.

— А еще какой-нибудь путь есть?

— Есть. Обменяй своего прекрасного коня на лодку, и ты сможешь добраться до Равенны со стороны моря. Единственная дорога, которая ведет с севера на юг, проходит вдоль побережья, но она тоже не слишком удобна. Ею пользуются преимущественно погонщики мулов, которые везут соль с Альп, чтобы в Равенне погрузить ее на корабли.

— Отлично, — сказал я. — Я отправлюсь через болота.

— Тогда будь осторожен. Когда Одоакр у себя в резиденции, Равенна окружена стражниками и часовыми. У тебя наверняка спросят пароль. Хотя гораздо чаще при виде незваных гостей сразу стреляют.

— Ради навозных мух, — беззаботно бросил я, — придется рискнуть.

— Тебе нет нужды это делать, если все, чего ты хочешь, — это передать благодарность от мух их благодетелю. Одоакр часто торчит в Равенне месяцами, но обязанности Туфы как военачальника заставляют того постоянно путешествовать. Еще, как я уже сказал, он легат Бононии. Тебе надо только Дождаться его во дворце, рано или поздно он появится в своей резиденции. Разумеется, тебе будет не просто увидеться с dux — и уж конечно, тебя грубо допросят, разденут и тщательно обыщут. Ты не первый, кто надумал поблагодарить clarissimus Туфу. Многие до тебя хотели это сделать.

Наша беседа была прервана грубыми криками: приятели старого могильщика требовали, чтобы он прекратил увиливать и немедленно принимался за работу. Он пробормотал богохульство, отсалютовал мне своей мотыгой и сказал весело:

— В любом случае, незнакомец, окажи нам любезность и забери с собой несколько навозных мух. Vale, viator.

После этого он направился помогать остальным: те как раз сваливали останки Фридериха и шести или семи его воинов-ругиев в простую могилу.

Хотя дорога через болото была вся сплошь в ямах и колдобинах, я был рад и ей. Я ехал по этой дороге во тьме глубокой ночью, она постоянно извивалась, но все-таки мы с Велоксом избегали зыбучих песков и других подобных им опасностей, которых полно в этой болотистой местности. Я проехал уже примерно двенадцать миль и абсолютно не представлял, далеко ли еще до Равенны: я не видел ее огней, а на небе не было облаков, которые могли бы отразить хоть какой-нибудь свет. Я медленно шел и вел за собой Велокса, двигаясь как можно тише и стараясь под безоблачным, усыпанным звездами небом выглядеть как можно незаметней.

Я отлично понял, насколько хорошо была защищена Равенна. Любой вражеской армии, которая попыталась бы приблизиться к городу по этой извилистой единственной дороге, пришлось бы двигаться очень медленно, конный авангард не превышал бы четырех или пяти всадников, а это, считай, все равно что ничего. И ни вся армия, ни одиночные разведчики не смогли бы незаметно подобраться вплотную к городу — ни днем ни ночью, если только ползком. Местность вокруг была такой же плоской, как и дорога, ее покрывали только осока, камыши и какой-то чахлый кустарник. Я уж не говорю про то, что почва тут представляла собой грязь, трясину, липкий ил и жижу, так что если вражеские воины все-таки предприняли бы попытку пробраться через нее, то мигом все до одного стали бы прекрасными мишенями, подобно водяным крысам. Я еще не видел Равенну с прибрежной стороны, но пришел к выводу, что на штурм с суши нечего было и надеяться, если только не навести огромного количества наплавных мостов, достаточных для того, чтобы вся армия пересекла их одновременно. Можно, конечно, натренировать болотных птиц, но этот вариант представлялся мне еще более нелепым и абсурдным, чем первый.

Я знал, что дальше продвигаться ночью опасно — запросто можно напороться на какого-нибудь часового. Я остановился и стал прикидывать, что лучше: привязать Велокса к кочке и отправиться дальше одному или же просто остановиться обоим и дождаться рассвета. Пока я раздумывал об этом, все решилось само собой. На некотором расстоянии впереди — не знаю, как далеко, — зажегся огонь, причем настолько неожиданно, что сначала я принял его за призрачные болотные огоньки. Однако затем огонь разделился на девять отчетливых точек, а те в свою очередь распались на две группы: пять слева, четыре справа. Я понял, что это факелы, которые используются в полибианской сигнальной системе.

К моему удивлению, римляне не сразу начали передавать сообщение: факелы лишь покачивались вверх-вниз. После недолгого замешательства я догадался оглянуться и посмотреть назад. Там, опять же не скажу точно, на каком расстоянии, появилась такая же линия из девяти огней. Я понял, что далеко к северо-западу от этих болот какие-то римские легионеры или разведчики — а возможно, и простые римские граждане — приготовились наладить сообщение с войсками в Равенне. Эта западная линия факелов все-таки начала передавать свое сообщение, и я невольно восхитился полибианской системой. Подумать только, эти новости могли поступить откуда-то из внешнего мира, пройти через эстафету таких же огней и быстро добраться до Одоакра или Туфы, которые находились внутри своего убежища. А здорово, что и я тоже смогу их прочесть.

Однако затем случилось кое-что, поставившее меня в тупик. Не будет преувеличением сказать, что я испытал настоящее потрясение, когда внешние огни стали двигаться: сначала поднялся факел в левом ряду, третий справа, что означало, если только Одоакр не сменил свою систему, третью букву в старом руническом алфавите. Огни продолжали передавать эту букву снова и снова, словно для того, чтобы подчеркнуть ее важность, и эта третья буква рунического алфавита называлась «торн». Я был изумлен и напуган. Ну скажите, как такое могло произойти? Неужели римляне заметили мое осторожное продвижение по болотам? Так или иначе, в Равенну передавали срочное сообщение о том, что приближается маршал Теодориха.

Но уже в следующее мгновение я посмеялся над собой. Это надо же быть таким самонадеянным! Я явно переоценил свою значимость. Факельщики перестали передавать «торн», немного подождали, а затем передали еще несколько букв: ansus, dags, úrus и снова ansus — A, D, U, A, — и я понял, что имелось в виду. При такой системе приходилось ограничиваться абсолютным минимумом слов и даже по возможности сокращать их. Поэтому второе D в слове ADUA решили убрать. Руна «торн», которую я по ошибке принял за свое имя, означала всего лишь первую букву другого имени — Теодорих. Нетрудно догадаться, что в послании речь шла о Теодорихе и реке Addua. Однако сообщение состояло из еще одного слова или его части — руны winja, eis, nauths и kaun: V, I, N и C. После этого факелы снова начали перемещаться вверх-вниз, а затем внезапно погасли.

Я вновь стоял в темноте, которая теперь показалась мне еще более густой, чем прежде, и размышлял. Послание отправлено и получено — TH ADUA VINC — удивительно лаконичное, но, вне всякого сомнения, совершенно понятное для получателя, чего обо мне никак не скажешь. Я ведь не располагал всей информацией. Теодорих недавно побывал или все еще находился на реке Аддуа, где располагалась также и вторая римская армия Одоакра; это было ясно. И VINC в сообщении могло быть сокращением слова vincere, «завоевать». Но попробуй догадайся, не зная, как обстоят сейчас дела, что именно имеется в виду. То ли Теодорих одерживает победу, то ли терпит поражение, а может, с ним скоро произойдет одно или другое.

Ну, подумал я, в любом случае такое сообщение должно выманить Туфу из Равенны, причем довольно скоро. Одоакр мог еще некоторое время скрываться там, но его главный военачальник, столкнувшись с угрозой захвата, едва ли мог себе это позволить. Итак, решил я, подожду, когда появится Туфа. Прав был старый могильщик: Бонония — самое подходящее место для того, чтобы затаиться и ждать. Я повернулся и повел Велокса обратно на Виа Эмилиа, честно признаюсь, вздохнув от облегчения, что мне нет нужды пытаться проникнуть в Равенну каким-нибудь тайным способом.

Медленно и все еще очень осторожно двигаясь в ночи, я был вынужден откровенно сказать себе, что, собираясь подстеречь Туфу, я на самом деле нарушаю приказ короля и преступаю границы своих полномочий. Теодорих велел мне всего лишь разузнать обстановку и доложить, что здесь происходит, а не становиться снова его лазутчиком в тылу врага; таким образом, мне надо было немедленно скакать на север, чтобы отыскать его и присоединиться к армии. Я мог бы добраться до Аддуи всего за два дня, а место маршала в битве — рядом с его королем. Мне также следовало вспомнить былой опыт: ведь в прошлый раз, решив воздать по заслугам другой sus barbaricus, по имени Страбон, я не стал лично осуществлять месть. Даже если я теперь добьюсь успеха и отомщу коварному Туфе, как он того заслуживает, Теодорих вряд ли поблагодарит меня за это. Ведь Туфа как-никак был виновен в гибели не простых пленных, но стал убийцей короля. А потому и покарать такого человека должен был не кто-нибудь, а сам король. Более того Туфа, нарушив слово, нанес страшное оскорбление лично Теодориху. В общем, как ни крути, а право отомстить все-таки принадлежало не мне, а Теодориху.

Однако я рассудил так. Пусть даже мой суверен выкажет неудовольствие, я не могу поступить иначе. Фридерих был моим другом, моим подопечным, моим младшим братом. И между прочим (хотя сам Теодорих мог этого и не знать), его собственная дочь, принцесса Тиудигото, надеялась, что когда-нибудь этот юноша станет ее супругом. Поэтому я не отступлю. Я отомщу за юного короля и его воинов, убитых столь подло и коварно. Я сделаю это во имя всего того, чего лишили всех нас, — меня, Теодориха, Тиудигото, народ ругиев…

Погрузившись в размышления, я буквально напоролся на какое-то острие, которое довольно болезненно уперлось мне в живот. Я так увлекся составлением планов мести, что не придал значения ржанию Велокса, который пытался предупредить хозяина, и не заметил, как какая-то пригнувшаяся темная фигура внезапно появилась из темноты, пока не наткнулся прямо на копье и не услышал грубый голос, который зловеще произнес:

— Я знаю тебя, сайон Торн.

«Иисусе, — подумал я, — похоже, римляне все-таки заметили, как я приехал сюда! Хотя нет — этот человек говорил на старом наречии. Я, должно быть, снова ошибся». И тут, к моему еще большему замешательству, незнакомец вдруг потребовал:

— Говори правду, маршал, или я выпущу тебе кишки. Ты человек Одоакра, niu?

— Ничего подобного, — произнес я, решив говорить правду, чего бы это мне ни стоило. — Наоборот, я здесь для того, чтобы убить одного из его людей.

Противник, вопреки ожиданиям, не пронзил меня копьем, однако и не убрал его. Я добавил:

— Я человек Теодориха и приехал сюда по его приказанию. — Немного помолчав, я сказал: — Копьеносец, ты узнал меня в темноте. Узнаю ли я тебя при свете?

Он наконец отодвинул в сторону острие копья и выпрямился, но так и остался темным пятном во мраке ночи. Он вздохнул и ответил:

— Меня зовут Тулум. У тебя не было причин запомнить меня, сайон Торн. Я signifer бывшего третьего отряда бывшей конной центурии Бруньо. Теодорих отправил нас из Конкордии на юг разведать обстановку. Когда мы прибыли в Бононию, я оказался одним из тех, кого Бруньо поставил наблюдателями неподалеку от города.

— Акх! — воскликнул я, догадавшись. — Так тебе удалось избежать бойни.

Тулум снова вздохнул и с явным сожалением сказал:

— По прошествии какого-то времени, поскольку ничего достойного внимания вокруг не происходило, я отправился в город, чтобы, как обычно, доложить обо всем центуриону. Его там не было, а горожане рассказали мне, что римляне стремительно миновали город, таща за собой множество пленных чужеземцев. Когда я наконец выяснил, куда уехал Бруньо, и нагнал его в поле к востоку от города… ну, ты знаешь, что я там нашел.

— Полагаю, именно там ты меня и выследил?

— Да. А теперь постарайся взглянуть на все моими глазами. Из всех чужеземцев в живых остался только один, который наблюдал за похоронами и при этом совершенно спокойно беседовал с одним из местных могильщиков. Сайон Торн, я не стану извиняться за то, что у меня зародились темные мысли.

— Тебе нет нужды извиняться, signifer Тулум. Там действительно было в избытке предателей.

— Когда ты направился в Равенну, как до этого сделали римские колонны, я подумал, что мои подозрения подтвердились: ты давно и тайно состоишь в сговоре с врагом. Я последовал за тобой на безопасном расстоянии. Я шел следом всю ночь, стараясь не отставать, пока мы не зашли так далеко в болота, что я подумал: нас в любой момент может окружить городская стража. Я подозревал, что тебя римляне встретят с радостью а вот меня нет. Поэтому я решил, что надо побыстрее убить предателя. — Он издал грустный смешок, в котором слышалось разочарование. — Что ж, теперь я могу признаться. Когда ты остановился вон там — в то время, когда загорелись эти факелы, — если бы ты снова двинулся вперед, сделал хоть один шаг в сторону Равенны, я тут же пронзил бы тебя копьем. Однако затем ты повернулся и двинулся обратно. Это заставило меня засомневаться. Я решил дать тебе возможность объясниться. И рад, что так поступил.

— И я тоже, от всего сердца. Thags izvis, Тулум. Пошли, скоро уже рассветет. Нам надо поскорее добраться до главной дороги. Много событий произошло с тех пор, как ты отправился на юг. Полагаю, ты вздохнешь с облегчением, узнав, что по крайней мере еще один из воинов вашей центурии остался жив. Бруньо отправил к Теодориху с донесением optio по имени Витигис. Когда я услышал от него, что стряслось, то сразу отправился сюда. Однако, по-моему, сам Витигис не очень-то рад, что остался в живых.

— Могу поверить в это. Я знаю Витигиса.

— Теперь расскажи мне, сколько еще воинов кроме тебя Бруньо оставил недалеко от Бононии? И где они сейчас? Присоединились к Бруньо или нет?

— Точно не скажу. Я знаю, что центурион назначил еще троих, прежде чем дошла очередь до меня. А вот живы ли они…

— Надеюсь, твои товарищи до сих пор находятся на своих постах или где-то рядом, где их можно отыскать. У меня есть для них задание.

Мы отправились к тому месту, где Тулум оставил свою лошадь, привязанную к одному из камней мостовой. Ночь выдалась лунной, поэтому я смог разглядеть, что signifer младше меня, высокий, крепко сбитый; он был одет в кожаные доспехи конника. Знаете, почему я не заметил Тулума в темноте? Он вымазал свою светлую кожу и типично остроготскую бороду болотной грязью. Взяв под уздцы своих лошадей, мы пошли дальше, и я поведал Тулуму обо всем, что произошло за время его отъезда из Конкордии. А напоследок рассказал о том, какое сообщение римляне пытались передать при помощи факелов.

— Признаюсь тебе, Тулум, здесь, этой ночью я поклялся самому себе отомстить коварному Туфе за предательство и жестокость.

— Я прекрасно понимаю тебя, сайон Торн. Скажи, чем я могу помочь?

— У меня есть план. Я отправлюсь в Бононию, где на время исчезну без следа. Ты объедешь город вокруг. Отыщи всех наблюдателей из вашей бывшей центурии, кого сможешь, и прикажи им докладывать мне обо всем. После этого сам срочно отправляйся на север. Доложишь Эрдвику в Вероне — или кому-нибудь из других военачальников, если встретишь их раньше, — обо всем, что здесь произошло и происходит. Удостоверься, что известия достигнут ушей Теодориха: он обязательно должен узнать, почему я не вернулся. Мне может понадобиться много времени, чтобы подобраться поближе к Туфе и убить его. А как только доставишь сообщение, ну… ты уже пропустил бо́льшую часть войны, Тулум. Так что скорее присоединяйся к сражающимся при Аддуе, или где там теперь идут бои.

— С радостью, сайон Торн. Но скажи, если ты в Бононии на время исчезнешь, каким образом эти люди смогут тебе обо всем докладывать?

— Не сомневайся, у сайона Торна найдется достойная замена. Я помню, что видел на центральной рыночной площади фонтан. Это шумное, оживленное место, поэтому чужеземцы не привлекут там особого внимания. Пусть воины снимут и спрячут свои доспехи и оружие. Одевшись как простые горожане, они должны слоняться рядом с фонтаном — день за днем, если понадобится, — пока к ним не обратится женщина.

— Женщина?

— Да, они должны уважать ее и подчиняться ей, словно она является таким же маршалом, как и я. Удостоверься, что твои товарищи запомнили ее имя. Она представится Веледой.

Снова прибыв в Бононию, я снял стойло в конюшне и оставил там Велокса, а вместе с ним и бо́льшую часть вещей, которые привез из Вероны, включая и меч. Я взял с собой лишь самое необходимое, в том числе и два предмета одежды Веледы, которые уложил на всякий случай. Во-первых, украшенную стеклярусом набедренную повязку, которую, будучи Веледой, я всегда носил, чтобы скрыть свой мужской орган; римлянки вообще отличаются скромностью и всячески это подчеркивают. А во-вторых, витой бронзовый нагрудник из Хальштата, который я иногда надевал, чтобы сделать грудь больше и привлекательней.

В лавках вокруг рыночной площади я купил — «для своей супруги» — римскую тогу, reticulum и сандалии. Затем я незаметно скрылся в укромной, малолюдной улочке и быстро переоделся. Свою мужскую одежду и башмаки я просто оставил там, они могли пригодиться какому-нибудь нищему. После этого я отыскал дешевую таверну для приезжих торговцев и снял там комнату — «на время, пока не появится мой супруг и не присоединится ко мне», заверил я caupo, поскольку тот не очень-то охотно принял женщину, путешествующую в одиночку. В течение следующих трех или четырех дней я купил наряды подороже, все отменного качества, немного дорогих благовоний и притираний, а также несколько поистине хороших украшений из коринфской меди. Затем, тщательно одевшись и прихорошившись, я покинул эту жалкую таверну и отправился в самый богатый hospitium. Как я и ожидал, хозяин не стал привередничать и охотно сдал весьма дорогие покои столь красивой, обходительной и явно состоятельной путешественнице.

Итак, Торн на некоторое время бесследно исчез. Настало время Веледы выслеживать жертву. Я решился на это, потому что вспомнил предупреждение старого могильщика. По его словам, до меня уже не раз предпринимались попытки покуситься на особу или жизнь легата Бононии, поэтому теперь его охрана проявляла небывалую бдительность. Всех, кто приближался к dux, тщательно обыскивали. Это означало, что мне надо изобрести такое смертельное оружие, которое было бы невозможно обнаружить. У меня были кое-какие мысли на этот счет, но подобным оружием могла воспользоваться только женщина и лишь в определенный момент: в тот самый, когда, я хорошо знал это из личного опыта, как мужчины, так и женщины — любой человек особенно уязвим и беспомощен. Но чтобы довести Туфу до такого состояния, мне сначала надо было с ним познакомиться, причем сделать это таким образом, чтобы он ни в коем случае не заподозрил, что инициатива исходила от меня.

Итак, я снова отправился на рыночную площадь. Остановившись у прилавка, на котором продавались точильные камни (я даже купил один из них — «для того, чтобы подпиливать ногти», как я объяснил смущенному, но восхищенному моей красотой купцу), я изучал шумную разношерстную толпу. В процветающем римском городе вроде Бононии можно было увидеть людей почти всех национальностей, а я, разумеется, не знал в лицо всех воинов Теодориха. Однако почти все на рыночной площади были заняты своими делами. Поэтому я без особого труда вычислил человека, который со скучающим видом слонялся рядом с центральным фонтаном. Я подождал, чтобы удостовериться, что за нами не наблюдают. Затем неторопливо подошел к нему и потихоньку спросил:

— Это signifer Тулум послал тебя сюда?

Он тут же резко выпрямился, приняв боевую стойку, и гаркнул:

— Так точно, госпожа Веледа!

Несколько человек, из тех, что прогуливались рядом, с интересом уставились на нас. Я сдержал улыбку и пробормотал:

— Не надо так кричать. Успокойся. Пусть нас принимают за старых друзей, которые случайно встретились. Давай-ка присядем возле фонтана.

Он подчинился, но при этом остался напряженным. Я спросил:

— Скольких из вас отыскал Тулум?

— Троих, моя госпожа. Сам signifer теперь направился на север. Нас троих оставили здесь, чтобы дождаться тебя: как было приказано, мы по очереди прогуливаемся у этого фонтана.

— Позови остальных.

Этих троих всадников звали Эвиг, Книва и Хрут. Если они и сочли странным, что должны подчиняться приказам женщины, то ничем не показали этого. Их прекрасная военная выправка сразу бросалась в глаза, так что мне приходилось постоянно шепотом напоминать им, чтобы они расслабились.

— Насколько нам удалось установить, — сказал Эвиг, — мы и Тулум — единственные из всей центурии Бруньо, кто выжил. Тулум сказал нам, что вы с сайоном Торном здесь для того, чтобы отомстить за наших павших товарищей и убить жестокого генерала Туфу. Госпожа Веледа, мы готовы — нет, мы просто горим желанием — помочь и сделаем все, что ты прикажешь.

— Давайте пройдемся и поговорим, — предложил я, потому что возле фонтана мы явно привлекали внимание. Все проходившие мимо женщины бросали на меня завистливые взгляды: еще бы, меня сопровождали трое таких орлов.

— Мы должны убить презренного генерала Туфу, — сказал я, ведя воинов в сторону hospitium. — А он в настоящий момент находится в Равенне, это примерно в сорока милях отсюда на восток. Но Туфа должен со временем вернуться обратно, дабы исполнять свои обязанности легата, поэтому именно здесь я и стану поджидать его. — Все трое с изумлением посмотрели на меня, поэтому я поспешно добавил: — Я и сайон Торн, я хочу сказать. Однако Торну придется тщательно скрываться, пока не наступит время нанести удар. Вон то здание — запомните его хорошенько: это hospitium, в котором я живу, и туда вы будете являться, чтобы докладывать мне обо всем. А теперь вот что еще. В этом городе говорят на множестве языков, включая и наш собственный, но, разумеется, наиболее употребительна все-таки латынь. Вы хорошо ею владеете?

Книва сказал, что понимает латынь довольно прилично, да и изъясняется на ней тоже неплохо. Двое его товарищей лишь отрицательно покачали головами.

— Тогда, Книва, ты станешь помогать мне здесь в Бононии, а вы, Хрут и Эвиг, будете вести наблюдение снаружи. Эвиг, я хочу, чтобы ты взял лошадь и отправился на восток по Виа Эмилиа, к развилке дорог, одна из которых ведет в Равенну. Постарайся, чтобы тебя не заметили. Ты укроешься где-нибудь неподалеку и станешь следить за тем, не покинет ли Туфа Равенну, а как только это произойдет, немедленно поскачешь сюда, чтобы сообщить мне. Надеюсь, что ты вскоре доложишь мне, что Туфа едет сюда. Если же он вдруг отправится в другое место, я тоже хочу об этом знать. Понял? Тогда ступай! Habái ita swe!

Эвиг хотел было мне отсалютовать, но, увидев, что я нахмурился, опустил руку и пробормотал:

— Слушаюсь, моя госпожа. — С этими словами он удалился.

Я повернулся к Хруту:

— Я хочу, чтобы ты тоже отправился в том же направлении, но ты будешь наблюдать большей частью по ночам. Римляне сообщают в Равенну о ходе военных действий при помощи специальных сигналов факелов. Ты будешь перехватывать для меня эти донесения.

Я был абсолютно уверен, что простой всадник не умеет читать и писать и вряд ли знает цифры, а потому не стал объяснять Хруту всю сложность полибианской системы. Я просто сказал ему, каким образом, всякий раз, когда он заметит огни, следует делать отметки на листе или дощечке.

— Если ты сумеешь записать последовательность огней, — сказал я, — я смогу затем расшифровать эти пометки.

Хрут посмотрел на меня с каким-то благоговейным трепетом, но поклялся, что сделает все точно. Я продолжил:

— И еще я хочу, чтобы каждое послание, записанное таким образом, немедленно попадало ко мне. Это может означать, что тебе придется ездить туда и обратно почти каждый день, да и еще ночи напролет наблюдать. Но ты должен это сделать. Habái ita swe!

— А что будет поручено мне, госпожа Веледа? — спросил Книва, после того как Хрут ушел.

— А тебе в ближайшее время придется постоянно пьянствовать.

Книва изумленно моргнул:

— Моя госпожа?

— Я хочу, чтобы ты ходил по Бононии, пил в каждой таверне, винной лавке и на всех постоялых дворах — и угощал других. Вот кошель с серебром, так что денег на это тебе хватит. На обоих языках, латыни и нашем старом наречии, ты должен всем рассказывать, что накануне провел всю ночь в самых изысканных и безумных любовных наслаждениях, какие только можно себе представить.

Книва выглядел потрясенным.

— Но… Моя госпожа?

— Ты будешь изображать в стельку пьяного и станешь громко похваляться на обоих языках, что провел ночь с самой красивой, сладкой, изобретательной и необузданной шлюхой. Скажешь, что она якобы только-только прибыла в Бононию, что берет она страшно дорого и очень разборчива. Однако красота того стоит — в искусстве любви ей просто нет равных.

Вид у Книвы был нерешительный.

— Но… А вдруг меня спросят, как ее зовут?

— Госпожа Веледа, разумеется. И не забудь каждый раз обязательно упомянуть, в котором именно hospitium можно найти эту госпожу Веледу.

Книва застыл, словно громом пораженный.

— Но, моя госпожа! Тебя станут осаждать и домогаться все мужчины в Бононии!

— Ничего, главное, чтобы в их числе оказался тот, который нам нужен. Смотри, Книва. — Я показал ему. — Вон там находится дворец и praesidium легата Туфы. Видишь, сколько вооруженных до зубов стражников его охраняют: они стоят чуть ли не плечом к плечу. Мне надо каким-то образом попасть внутрь, только так я смогу убить — я имею в виду, только так я смогу помочь сайону Торну совершить убийство. Негодяй Туфа славится своим распутством. Я хочу, чтобы он прослышал о моих талантах в постели, только тогда он пригласит меня во дворец.

— Но, моя госпожа! — Книва буквально задохнулся, а затем горячо запротестовал: — Ты хочешь ради этого торговать собой? Ты… на самом деле?..

— Не принимай все так близко к сердцу! Просто распространи слухи, что я делаю это для избранного круга и за умопомрачительные деньги. Заверяю тебя, Книва, люди всегда готовы поверить сплетням о трезвеннике, который тайком пьет, и с такой же готовностью поверят, что самая благочестивая и спокойная женщина на самом деле — развратница. Требуется только искусно распустить слухи. Ступай, Книва, и расскажи об этом повсюду.