Мы прекрасно развлекались на протяжении нескольких дней, которые провели в Аквилее. С тех пор как я покинул Виндобону, я ни разу не останавливался в городе, где бы простые жители говорили на латыни. Однако, поскольку в жилах этих невысоких и коренастых сероглазых людей текло больше кельтской, нежели романской крови, они говорили на латыни довольно забавно, заменяя звуки «д», «г» и «б» звуками «з», «к» и «ф». Так, они угрюмо приветствовали Теодориха, именуя его Теозориком, и было очень забавно слушать, как они ругали его и всех нас, ибо вместо «варвары-готы» у них получалось «фарфары-коты».

Не приходится удивляться, что местные жители бранили нас, ибо Аквилея, понятное дело, уже устала от того, что ее постоянно захватывали. Это происходило на памяти почти каждого поколения — сначала визиготы Алариха, затем гунны Аттилы, а теперь вот мы. И люди не слишком успокоились, когда Теодорих потребовал от них всего лишь столько провизии и товаров, сколько было необходимо для нашей армии. Помня, что это его будущая собственность, король запретил нашим войскам распутничать и буйствовать в городе или же разграблять его с целью наживы. Однако воины все-таки попользовались в Аквилее на дармовщинку женщинами, девицами и даже несколькими мальчиками. Порядочным горожанам подобное было не по душе, а уж владельцам местных lupanar и женщинам-noctiluca это наверняка понравилось еще меньше, ибо они лишились привычной платы.

Однако не все известные и почтенные горожане питали к нам отвращение. Лентин, navarchus Адриатической флотилии, человек среднего возраста, но по-юношески порывистый, например, пришел с пристани Градо, чтобы переговорить с Теодорихом. Он презрительно отзывался об Одоакре (и, будучи урожденным венецианцем, произносил его имя на местный манер).

— У меня нет причины любить короля Озоакра, — сказал Лентин. — Я видел, как его армия самым непристойным образом бежала через наш город, и не собираюсь хранить верность монарху, который столь поспешно и в панике удирает. Однако это вовсе не означает, Теозорик, что я подобострастно отдам тебе свои корабли, которые стоят здесь и у города Альтина. Если твои люди собираются подняться на борт или захватить их, то я отведу суда в море. С другой стороны, как только твоя победа над Озоакром будет бесспорна и тебя благословит император Зенон, я тут же признаю тебя своим военачальником и адриатический флот станет твоим.

— Разумно, — одобрил Теодорих. — От души надеюсь, что мне придется сражаться против Одоакра только на суше. Мне не понадобятся войска на море. Я рассчитываю, что к тому времени, когда я захочу ими воспользоваться, уже стану твоим королем и меня признают все. Тогда-то я буду очень рад, если ты присягнешь мне на верность, navarchus Лентин, но обещаю тебе, что сначала я твою верность заслужу.

Или другой пример. Хотя почти все женщины Аквилеи кипели от праведного негодования по отношению к нам, захватчикам, по крайней мере две из них, хорошенькие и предназначенные для Теодориха и юного Фридериха, не испытывали никакого неудовольствия от того, что стали временными возлюбленными настоящих королей, пусть даже и захватчиков. За то короткое время, что эти две красотки были «королевами», они добровольно рассказали нам немало интересного и полезного вроде: «Если вы двинетесь дальше по Виа Постумиа, то обнаружите в двенадцати милях отсюда город Конкорзию. (Как вы понимаете, имелась в виду Конкордия.) Когда-то там размещался гарнизон и находились мастерские, где делали оружие для римской армии. Затем гунны уничтожили Конкорзию, и она превратилась в руины, но все равно осталась важным перекрестком дорог. А если пройти еще к юго-западу, там опять есть хорошие римские дороги…»

Таким образом, когда наша армия наконец-то выступила из Аквилеи и мы добрались до руин Конкордии, Теодорих отправил вперед конницу, сказав центуриону, который командовал ею:

— Центурион Бруньо, та дорога, что идет влево, — это ответвление от Виа Эмилиа. Мы все сейчас направимся в Верону, однако ты со своими людьми поедешь вон той дорогой. Мне достоверно известно, что где-то там вы встретитесь с вражеским войском. Дорога проходит через две реки — Атес и Падус, до города Бонония, где соединяется с главной Виа Эмилиа. Ты расставишь своих людей вокруг города и вдоль этой дороги в обоих направлениях, чтобы перекрыть все возможные кружные пути. Если Одоакр попытается связаться с Римом или Равенной, желая запросить дополнительные войска или какую-нибудь другую помощь, его гонцы из Вероны, чтобы добраться до места назначения, должны будут отправиться по Виа Эмилиа. Я хочу, чтобы всех гонцов обязательно перехватывали, а послания спешно доставляли мне. Habái ita swe.

Пройдя сотню римских миль на запад от Конкордии, наша армия подошла к Вероне. Это был очень древний и красивый город, которому до этого времени везло: войны и армии чужеземцев его не слишком разрушили. Хотя Аларих Визиготский не единожды подходил к нему вплотную, он всегда размещал свои войска в окрестностях Вероны, не желая разграблять город. Позднее гунны Аттилы, которые буйствовали по всей Венеции, тоже останавливались неподалеку отсюда, но до самого города не добрались. Так что вплоть до нашего появления Верона не подвергалась осаде со времен самого Константина, то есть примерно целых два столетия. И теперь горожане были не слишком-то готовы пережить новую осаду.

Вообще-то, если говорить честно, Верона была не только окружена прочной стеной, но также защищена с двух сторон и рекой Атес, бурной и быстрой, а в каждой из высоких стен имелись всего лишь одни ворота для входа. Однако прежние римские императоры, восхищенные красотой Вероны, решили, что и снаружи она должна быть так же красива, как и внутри. Уж не знаю, на что раньше походил вход в город — возможно, это были всего лишь неприступные ворота с массивными башнями и торцами для мостов, — но императоры заменили их изящными триумфальными арками, отделанными резьбой и украшениями. Хотя арки эти и были каменными и достаточно прочными, сии декоративные монументы оказались абсолютно не приспособлены для того, чтобы на них повесили неприступные двери на шарнирах. Модное платье — это, увы, не прочные доспехи.

Все трое ворот были уязвимы, но Теодорих приказал нам осадить только одни, те, что выходили на берег реки. Наши баллисты и onagri были нацелены прямо на них, а лучники принялись обстреливать защитников, расположившихся по всей стене, дождем стрел. Помните, как раньше в Андаутонии Теодорих оставил врагам лазейку для побега? Так и теперь он не стал осаждать остальные двое ворот Вероны (выходившие на два моста через Атес), дабы люди Одоакра смогли воспользоваться ими, когда поймут, что шансов на победу у них не осталось. Он отправил к этим мостам только один немногочисленный turma конников, чтобы они поторопили беглецов, как только те решатся на побег. А еще, поскольку Теодорих сам высоко ценил этот древний и красивый город, он приказал воспользоваться снарядами без огня — и посылать их только по воротам, а не бить по стенам и зданиям, — а наши лучники стреляли исключительно обычными стрелами.

После двухдневного обстрела валунами створки ворот превратились в щепки, и тогда мы принесли тяжелый таран. Под прикрытием поднятых щитов наши самые сильные воины поднимали и ударяли им, пока таран не пробил оставшееся дерево и железо. Наши передовые отряды копейщиков и меченосцев стояли поблизости. Одоакр и его генерал Туфа понимали, что городские ворота нельзя считать серьезным препятствием, а потому приготовились к единственному, что им оставалось, — к побегу. Поскольку у защитников на стенах имелся достаточный запас стрел, пик и булыжников, они обрушили все это вниз в таком количестве и с такой скоростью, что стена почти скрылась у нас из виду, как во время очень сильной грозы. У римских воинов были еще и многочисленные котлы с кипящей смолой, так что на нас со стены хлынул настоящий поток жидкого огня. Когда хоть капля его попадала на тех, кто находился внизу, она тут же прилипала к несчастным и загоралась.

Судьба двух десятков наших воинов, которые первыми бросились к воротам, была незавидна: их проткнули насквозь, закололи или сожгли; многие были убиты, еще больше народу покалечили. Однако любой опытный воин знает, что такое оружие защиты — это последнее отчаянное средство, способное задержать лишь передовой отряд противника. Как только стало совершенно ясно, что наши воины все равно переберутся через стену и встретятся со второй линией римской обороны, копейщики и меченосцы мигом перекрыли городские улицы.

Теодорих вместе со своим другом королем Фридерихом и старшими офицерами, включая и меня, все еще находился на некотором расстоянии от места сражения: там, откуда он мог лучше всего осуществлять командование. Мы увидели, как один из наших всадников галопом обогнул городскую стену, прискакав от других ворот. Он объявил, что и те и другие ворота уже открылись изнутри и из них хлынул поток убегающих легионеров.

— Но среди них нет воинов, — сказал посланец. — Только горожане. Им было позволено убежать, чтобы спастись.

Теодорих что-то проворчал и сделал воину знак снова отправляться на свое место, а затем обратился к нам:

— Похоже, Одоакр собирается сражаться за каждую улицу и каждый дом. Это будет нам стоить огромного числа убитых и раненых. Королю не подобает вести войну таким способом.

Ибба пробормотал:

— Это все равно как шлюха, которая расставляет ноги, чтобы ею попользовались, но в то же время отчаянно царапается и кусается.

— Во время прошлых войн Одоакр вел себя достойно, — вставил Эрдвик. — От возраста у него, должно быть, высохли мозги.

— Меня удивляет, — сказал Фридерих, — что генерал Туфа согласился сражаться таким способом. Он ведь кроме всего прочего еще и ругий.

— Поскольку горожан там не осталось, — заметил Питца, — почему бы нам просто не перекрыть ворота и не запереть римскую армию внутри Вероны. Мы спокойно можем отправиться дальше своей дорогой, победив их без всякого кровопролития. По прошествии времени они все умрут там от голода.

Теодорих покачал головой:

— Ну уж нет, мне не по душе просто похоронить Одоакра. Я должен дать понять всем римлянам — и Зенону, — что я разбил его наголову. — Он поднял щит — так делали простые пехотинцы, когда приносили клятву, — а затем добавил: — Ну что же, друзья мои, если Одоакр и Туфа желают сражаться за каждый дюйм земли, да будет так.

Так оно и вышло. Спешившись, мы все — короли, старщйе офицеры и рядовые — сражались за каждый уголок города, а надо вам сказать, что в Вероне великое множество открытых площадей. Бои шли также среди аркад огромного городского амфитеатра, выше и ниже рядов для зрителей, которые окружали арену. Затем мы стали сражаться там, где места поменьше — на городских улицах, и копья пришлось сменить на мечи. И наконец многим из нас пришлось достать кинжалы, ибо схватки уже происходили на маленьких, тесных улочках, в атриумах общественных зданий и даже прямо в комнатах частных домов — тут уж развернуться совсем негде. Легионерам Одоакра такой бой украдкой, возможно, был так же противен, как и нам, но они, не обращая на это внимания, сражались доблестно и мужественно. Если бы наши «змеиные» мечи — тонкие, острые, не ломающиеся и не гнущиеся — по своему качеству не превосходили короткие гладиусы римлян, мы, возможно, и не смогли бы их победить. А так мы теснили врагов все дальше и дальше, очищали одну улицу за другой, оставляя позади множество убитых воинов, как своих, так и вражеских. Подчинившись приказу Теодориха, мы не уничтожали здания в Вероне, но весь город был буквально залит кровью.

Когда мы сражались в Вероне за каждый дом, я выяснил кое-что интересное: узнал, почему винтовые лестницы во всех зданиях всегда расположены одинаково — так, чтобы они закручивались вправо. Это делается для того, чтобы центральный столб мешал размахнуться правой рукой, в которой зажат меч, незваному гостю, если тот попытается пробиться вверх по лестнице. В то же время у защитника, который сражается наверху, вполне достаточно места, чтобы замахнуться мечом. Именно из-за этой особенности конструкции я и получил от противника рану (мне полоснули мечом по левой руке), не слишком серьезную, но довольно глубокую, из которой потоком хлынула кровь, так что мне пришлось обратиться за помощью к лекарю. Я утешился тем, что теперь у меня на каждой руке по шраму; этот новый шрам на левой руке, так сказать, уравновешивал старый шрам на правой: помните, как много лет тому назад Теодорих лечил меня от укуса змеи.

Не знаю, как далеко в городе продвинулись наши к тому времени, когда лекарь перевязал мне рану. Я поспешил обратно в гущу сражения, согнув руку и размышляя о том, смогу ли удерживать ею щит. Я подошел к маленькой площади, на которой яростно сражалось множество людей, плечом к плечу, тогда как немало воинов уже либо лежали неподвижно, либо корчились на камнях мостовой. Только я приготовился вступить в сражение, как на дальнем конце площади появились еще двое: безоружные и с поднятыми над головой руками. Они громко закричали, пытаясь перекрыть шум сражения. Одного из этой пары, кричавшего звонким голосом, я узнал: это был юный Фридерих; более низкий голос принадлежал какому-то крупному воину в одежде римлянина. Оба они призывали:

— Перемирие! Indutiae! Gawaírthi!

Сражающиеся воины, услышав призыв, подчинились и опустили оружие. Фридерих приказал своим людям срочно разыскать Теодориха и привести его на площадь. После этого молодой король приблизился ко мне и сказал:

— Акх, рад тебя видеть, сайон Торн! Ты ранен? Не сильно, я надеюсь? Позволь мне представить тебе моего собрата ругия. Это Туфа, magister militum.

Римский генерал что-то проворчал в знак приветствия, и я тоже последовал его примеру. Стоило лишь распространиться известию о перемирии, как сражение вокруг нас стихло, Фридерих с гордостью сообщил мне, как «собрат ругий» разыскал его и предложил на время прекратить военные действия. Я рассмотрел этого человека. Туфа был одет в изящные доспехи, соответствующие его высокому положению, и носил их с достоинством. Хотя он был примерно нашим с Теодорихом ровесником (лет тридцати пяти или около того), у него была рыжеватая борода, гораздо пышнее тех, которыми могли похвастаться более пожилые наши командиры, что показалось мне вопиющим нарушением дисциплины или пренебрежением к обычаям, царившим в римской армии. Очевидно, пренебрежение все-таки было более точным словом, потому что, когда Теодорих присоединился к нам, Туфа с кислым видом отрекся от всего, что связывало его с римской армией.

— Заметив в гуще сражения короля ругиев, — сказал он, кивнув в сторону Фридериха, — я предложил ему объявить перемирие, для того чтобы побеседовать с тобой, король Теодорих. — До этого Туфа говорил на латыни, но теперь, желая показать свое родство, заговорил на наречии ругиев, на старом языке: — Я пришел не для того, чтобы сдаться, вернее, не просто сдаться, а чтобы принести тебе клятву верности, и очень надеюсь, что и ты ответишь мне тем же.

— Или же, выражаясь не столь высокопарно, — сухо заметил Теодорих, — ты покинул свой высокий пост и собственных людей.

— Кое-кто из моих людей решил последовать за мной. Но их мало: это всего лишь моя личная дворцовая охрана — ругии, которые, как и я, будут с радостью сражаться под командованием нашего короля Фридериха. Остальная армия осталась верна римскому королю Одоакру.

— Почему же ты, magister militum римской армии, вдруг решился на измену?

— Vái? Оглянись вокруг! — с отвращением воскликнул Туфа. — Разве это битва?! Сражение в углах и щелях! Я за Рим, да, и я бы тоже защищал его, но только не таким способом! Эти деяния на совести Одоакра, точно так же, как и постыдное отступление от Изонцо. Ты, по крайней мере, сражался храбро, открыто, наступая. Повторяю еще раз: я за Рим. Вот почему, поскольку я ожидаю, что ты станешь защищать его как настоящий мужчина и воин, когда это придется делать, я хочу быть вместе с тобой.

— Довольно, твои мотивы мне ясны. А вот что касается меня… Зачем мне нужен союзник вроде тебя?

— Ну, во-первых, я могу открыть тебе кое-что полезное. Например, сообщить, что Одоакр уже ускользнул от тебя, сбежал отсюда. Когда горожанам позволили покинуть Верону через прибрежные ворота, он незаметно ускользнул вместе с ними, прикинувшись простым стариком. И теперь, в это самое время, пока твои воины сражаются на здешних улицах (выходит, что они сражаются всего лишь с брошенным арьергардом вражеской армии), бо́льшая часть войск Одоакра уже устремилась к тем воротам.

Теодорих невозмутимо заметил:

— Мне уже сообщил об этом гонец. Ты не поведал мне ничего нового. Я, кстати, специально оставил лазейку. В этом нет ничего особенного.

— Разумеется. Только настоящий воин воспользовался бы лазейкой лишь после полного и окончательного поражения. Вот ты, например, никогда бы не поступил так. Одоакр безжалостно бросил множество убитых и раненых, так что теперь его армия сможет перемещаться с хорошей скоростью. Он повел ее остатки, чтобы встретиться с еще одним войском неподалеку отсюда. Верона была ловушкой, которую он приготовил для тебя, Теодорих. То, что ты собирался сделать с ним, Одоакр сделал с тобой. Мне было приказано задержать тебя, заманить в ловушку, пока он не вернется с войском, достаточным для того, чтобы запереть тебя здесь.

Мои приятели маршал Соа и генерал Эрдвик теперь тоже присоединились к нам — вне всякого сомнения, они пришли сюда слегка встревоженные, выяснить, почему так внезапно прекратилась битва. Оба они с интересом прислушивались к словам римского военачальника.

— Ну и что дальше, Туфа? — спросил Теодорих, все еще прохладным тоном. — Теперь, когда ты раскрыл этот коварный план, почему бы мне просто не отблагодарить тебя ударом меча вместо братских объятий?

— Мой братский совет может тебе пригодиться, — продолжил Туфа. — Я полагаю, Теодорих, тебе больше нет смысла сражаться за Верону. Город и так уже твой. Так пусть же те, кто сейчас находится за его стенами, там и остаются, так твое войско будет более подвижным. Сомневаюсь, что ты такой же безжалостный, как Одоакр. Поэтому, пока ты задержишься здесь, чтобы оказать помощь раненым и похоронить убитых, я предлагаю не размещать твоих людей внутри города. Оставь их в лагере, на открытом месте рядом с Вероной. Наблюдатели Одоакра, увидев это, доложат ему, что тебя не так просто заманить в ловушку. Он откажется от своего плана, и ты избежишь опасности…

— Достаточно! — резко бросил Теодорих. — Я не из тех, кто пытается избегать опасностей. Я предпочитаю сам создавать их для врагов.

— Ну конечно. Именно об этом я и толкую. Позволь мне отправиться и лично заняться этим.

— Тебе? — фыркнул Теодорих.

— Я знаю, куда скорее всего отправится Одоакр. Я смогу перехватить его прежде…

— Акх, преследовать Одоакра совсем не трудно. Его уже преследует моя конница, которая к этому времени наверняка крушит неприятельские фланги.

— Так-то оно так, но от этого он не станет двигаться медленней. У тебя нет возможности переместить свою армию так быстро, чтобы настичь Одоакра, прежде чем он сделает одну из двух вещей. Он стремится добраться до реки, которая называется Аддуа, это на запад отсюда, там его ждет еще одна армия, которую он готов бросить против тебя. Однако, когда Одоакр поймет, что его преступный план не удался, он может вместо этого отправиться на юг, к Равенне. Если он туда попадет, ты не сможешь выбить его оттуда до самого Судного дня. Ибо этот город, расположенный посреди болот, невозможно окружить, взять штурмом или подвергнуть осаде. Поэтому я прошу позволить мне, Теодорих, немедля догнать Одоакра, прежде чем он доберется в одно из двух этих мест.

— Тебе? — снова спросил Теодорих. — Тебе и твоим дворцовым стражникам?

— И еще стольким твоим людям, скольких ты сможешь мне доверить. Помимо тех всадников, которые преследуют Одоакра, мне нужен подвижный боевой отряд — не слишком большой и легкоуправляемый, но достаточный для того, чтобы одержать победу в стычке, когда она завяжется. Я вовсе не надеюсь разбить всю отступающую армию, однако заставлю ее задержаться и защищаться. Итак, Теодорих, просто доверь мне часть твоей конницы. Или поезжай сам, если ты…

— Нет, позволь лучше мне! — в крайнем возбуждении встрял юный Фридерих. — Там, за стенами, находятся мои конники-ругии, которые, как и их кони, застоялись без дела. Теодорих, позволь мне и Туфе и всем ругиям вместе отправиться за Одоакром!

Видя, что Теодорих призадумался, Эрдвик пришел к нему на помощь:

— Представь, как будет потрясен Одоакр, когда его бывший генерал и чуть ли не все ругии внезапно повернут против него.

— Он может совсем потерять присутствие духа, — добавил Фридерих с энтузиазмом. — Представь: вдруг он тут же поднимет руки и сдастся?

— Ничего такого я не обещаю, — заметил Туфа, — но почему бы не попытаться, Теодорих? Ну подумай сам: что ты теряешь, отправляя нас?

— Вот что я вам скажу, — пробасил молчавший до этого старый Соа. — Одно несомненно: чем дольше мы обсуждаем это, тем дальше уходит Одоакр.

— Ты прав, — ответил Теодорих. — Вы все правы. Ладно, Фридерих, ступай и возьми десять отрядов своих конников. Отправляйся вместе с ним, Туфа, проводи его и помни, что пока я еще испытываю тебя в качестве союзника. В этом набеге твой король Фридерих является также и твоим командиром. И постоянно присылайте ко мне гонцов, чтобы я знал, как идут дела. Habái ita swe!

Туфа, подобно Фридериху, отсалютовал ему на готский, а не на римский манер, после чего они оба побежали к воротам, через которые мы вошли в город.

Я сказал Теодориху:

— Не так давно ты сам говорил о том, что неплохо бы склонить Туфу на свою сторону. Что же тебя теперь смущает?

— Видишь ли, Торн, сказать можно все, что угодно. Посмотрим, докажет ли он свою преданность делом, как собирается. Хотя даже потом — и Туфа должен это знать — предателю никогда не станут полностью доверять и еще меньше его будут уважать. А теперь давайте, мои маршалы, восстановим порядок в этом прекрасном городе. Пусть его жители поскорее вернутся обратно и снова наладят здесь жизнь. Верона слишком красивое место, чтобы надолго оставаться в хаосе.

Спустя годы я слышал восторженные отзывы путешественников о так называемом «розовом блеске» Вероны: очень многие строения, скульптуры и украшения здесь были сделаны из камня, кирпича или плитки теплого розоватого, красноватого и рыжеватого цветов. Если Верона и была столь удивительного оттенка уже в то время, когда я сражался там, признаюсь, я был слишком занят, чтобы восторгаться ее красотой. Однако мне не дает покоя мысль: скорее всего, столь восхваляемый «розовый блеск» возник потому, что во время той битвы Верона была просто-напросто залита кровью. Сражение шло в стольких укромных уголках, уютных местечках и пристанищах, что не сразу стало видно, какая там была кровавая резня. Однако когда мы начали считать и подбирать павших, то обнаружили, что их набралось около четырех тысяч с римской стороны, да и наши потери составляют примерно столько же. Трудно сказать, насколько после этого ослабли войска Одоакра. Но, подсчитав все потери, которые мы сами понесли на пути до Вероны, мы выяснили, что от армии, которая выступила из Новы, осталось всего лишь две трети.

Однако так или иначе, но мы все-таки захватили Верону. И теперь могли поздравить себя с тем, что медленно, но верно прокладывали дорогу в глубь родины римлян, пройдя теперь уже добрую треть раскинувшегося вширь Италийского полуострова. Однако, увы, это сражение — как и все сражения до настоящего времени — на самом деле не принесло особого результата, потому что в итоге мы так и не свергли Одоакра, не вынудили его просить о мире, не смогли сделать так, чтобы местное население увидело в нас не захватчиков, а освободителей. Взяли мы Верону или нет, боюсь, это никоим образом не повлияло на общий ход событий.

Из-за внезапно объявленного перемирия далеко не все из оставшихся в городе легионеров были мертвы или искалечены, и мы взяли в плен примерно около трех тысяч человек. Хотя они и были по вполне понятной причине обижены на Одоакра за то, что тот бросил их на верную смерть, — наверняка многие из них предпочли бы плену достойную гибель в бою, — никто из них тем не менее не последовал примеру Туфы и не попросился к нам на службу. Теодорих, естественно, не позволил бы им оставить при себе оружие и свободно уйти, даже при условии fides data. Но, памятуя о том, что эти люди, подобно остальным римским легионерам, возможно, когда-нибудь станут его подданными, Теодорих приказал отнестись к ним с уважением: обращаться с пленными учтиво и щедро кормить. Это наложило дополнительное бремя на наших и без того утомленных воинов, которые уже занимались разнообразной рутинной работой: разбивали лагерь, помогали раненым, хоронили убитых и приводили улицы города в порядок. Работы было так много, что лично меня совершенно не удивляет, что никого из наших генералов не встревожило отсутствие известий от Фридериха и Туфы.

Лишь Теодорих заметил это и проворчал:

— За четыре дня они не прислали ни одного гонца. Неужели этот молодой самоуверенный павлин собирается держать меня в неведении только потому, что вырвался из-под надзора старших и решил поиграть в самостоятельность?

Я ответил:

— Не могу поверить, что этот парень способен не подчиниться приказу. Но вполне может быть, что наш юнец надеется совершить какой-нибудь выдающийся подвиг.

— Я предпочитаю не зависеть от его капризов, — проворчал Теодорих. — Отправь гонцов на запад и юг, чтобы они отыскали Фридериха и немедленно доставили сюда.

Однако прежде, чем я успел выполнить приказ короля, с юга к нам все-таки прибыл гонец. Он притащился на взмыленной лошади, остановился у шатра со штандартом Теодориха и чуть не упал от усталости, когда спешивался. Однако этот гонец не принадлежал к тем десяти turma, которые отправились с Фридерихом. Гонец прибыл из центурии, которую Теодорих отправил из Конкордии следить за Виа Эмилиа.

— Наилучшие пожелания от центуриона Бруньо, король Теодорих, — выдохнул он. — Ты просил сообщить о том, куда Одоакр отправил гонцов, в Равенну или Рим. Я прибыл доложить, что он вообще никого не отправлял. Более того, Одоакр сам движется в Равенну — быстрым маршем — со своим генералом Туфой во главе того, что весьма напоминает полноценную армию. Мало того, они тащат за своими лошадьми наших закованных в кандалы пленных.

— Одоакр и Туфа? — произнес Теодорих сквозь стиснутые зубы. — А кого же из наших людей они взяли в плен?

— Ну, я видел короля Фридериха и две или три сотни его ругиев, все они в крови. Центурион Бруньо догадался, что ты, должно быть, потерпел здесь серьезное поражение, потеряв очень много…

— Помолчи! — рявкнул Теодорих, побелев от ярости. — Мне нанесли ужасное оскорбление! Не говоря уж о том, что обманули самым подлым образом. Доложи, что вы увидели и что сделали.

— Jawaíla! — Гонец резко выпрямился и сказал: — Колонны Одоакра появились с запада от Бононии и быстро проследовали через этот город на юго-запад. Ты не отдал никаких приказов на этот случай, но центурион Бруньо решил напасть на них с теми людьми, которые у него были. Он надеялся нанести врагу хоть какой-то ущерб, хотя и знал, что нападение на войска Одоакра повлечет за собой смерть или плен. Только потому, что он приказал, я повернул и поскакал к тебе с этим известием. Лучше бы я остался и…

— Разумеется, разумеется. Что-нибудь еще?

— Поскольку Одоакр движется быстрым маршем, но не повернул на юг от Бононии, где проходит самая короткая дорога к Риму, очевидно, что он не собирается туда. Наши разведчики еще раньше разузнали, что по Виа Эмилиа можно добраться как до Равенны, так и до Аримина, но центурион Бруньо предположил, что первое все-таки более вероятно. Это все, что я могу сказать тебе, король Теодорих, кроме того, что мой командир и мои товарищи почти наверняка все…

— Да-да. И тебе жаль, что ты не с ними. Как твое имя, юноша?

— Витигис, optio второго отряда конной центурии Бруньо, к твоим услугам, король Теодо…

— А теперь, optio Витигис, ступай и скажи генералу Иббе, чтобы он подготовил всю свою конницу к сражению, мы выступаем немедленно. Передай ему также, что я велел определить тебя в один из его передовых отрядов. Так что, возможно, твое желание погибнуть геройской смертью скоро исполнится.

Молодой человек отсалютовал Теодориху и зашагал прочь, а мой друг мрачно пробормотал:

— Возможно, скоро это случится со всеми нами, nolens volens. А чего еще ожидать, если кампанию возглавляет глупец вроде меня. Но скажи, как вероломному Туфе удалось с такой легкостью обмануть меня?

Я заметил:

— Мне лично тоже показалось, что он говорит искренне.

— Vái! Помнишь, Эрдвик как-то назвал Одоакра безмозглым стариком? Как же тогда следует назвать меня самого? Я, должно быть, стал совсем слабоумным, если позволил себя обмануть.

— Ну хватит, — сказал я. — Теодорих, ты не похож на себя! Сколько я тебя знаю, ты гораздо чаще впадал из-за неудач в ярость, нежели предавался унынию. Не надо себя казнить!

— Я и впрямь больше зол на себя, чем на Туфу. А ведь кое в чем он не соврал: насчет того, что Одоакр подготовил мне ловушку. Только она, оказывается, была не в городе, а поджидала нас в пути. — Он усмехнулся, отнюдь не весело. — А ведь я своими руками погубил Фридериха! Единственное, что хотел Одоакр, так это вцепиться в меня зубами и увериться в том, что он может ехать куда захочет, захватив достаточное количество заложников, которые стали бы ему щитом. И кого я послушно отправил ему? Не только десять отрядов верных мне союзников, но вдобавок еще и их законного короля!

Я попытался утешить друга:

— У тебя в заложниках есть в десять раз больше легионеров Одоакра. Римская армия всегда честно соблюдала законы цивилизованного ведения войны, а ведь один из них гласит, что можно внести выкуп или обменяться пленными. Гонец, между прочим, сообщил, что Фридерих до сих пор жив.

— Надеюсь, что это так. Одоакр не слишком-то беспокоился о своих собственных людях, которых бросил здесь. Он, может, и император Рима, но ни он, ни Туфа не являются римлянами по рождению, а потому не считают нужным соблюдать законы, основанные на чести и человечности. Как только они поймут, что счастливо ускользнули от преследования и нам их теперь не догнать, заложники мигом станут для них всего лишь обузой.

— Это верно, — ответил я взволнованно. — Едва ли мы можем ждать от Одоакра гонцов. Теодорих, прошу тебя, разреши мне отправиться туда самому и выяснить судьбу заложников.

— А ты можешь ехать, Торн? Ты же ранен.

— Я ранен легко. Это всего лишь царапина. Она не помещает мне держать поводья или меч.

— Тогда поезжай немедленно. Ты можешь взять еще десять turma, если хочешь. Оставшиеся ругии наверняка захотят отомстить за своего молодого короля.

— Еще не время. Лучше я отправлюсь один. Но чтобы знать, где тебя искать в будущем, позволь спросить: а каковы твои дальнейшие намерения?

— В этом нет тайны, — мрачно ответил Теодорих. — Я собираюсь поднять себе настроение, совершив несколько убийств. — И добавил с явной насмешкой в свой собственный адрес: — Я собираюсь довериться в дальнейшем сказкам Туфы.

— Как понимать твои слова, король?

— Помнишь, он говорил еще об одной римской армии, которая стоит лагерем у реки Аддуи, и это похоже на правду. Полагаю, Одоакр ждет, что я отправлюсь за ним в погоню, пылая гневом и слепо устремившись в Равенну. И вот тогда-то он призовет на помощь эту армию (возможно, прибегнув к своей полибианской сигнальной системе), которая и подберется ко мне с тыла.

Я кивнул:

— Чтобы зажать тебя в клещи.

— Вместо этого, как только конница Иббы будет готова, я совершу быстрый бросок на запад, к той армии, что ждет у реки Аддуи. От души надеюсь, что смогу разбить ее, захватив врасплох. Я оставлю здесь Питцу, Эрдвика и наших пехотинцев, чтобы удерживать Верону, на случай если поблизости обнаружатся римляне.

Желая подбодрить друга, я усмехнулся и сказал:

— Лучше мне поскорее отправиться в путь, а то ты выиграешь войну еще до того, как я успею вернуться. — После чего отсалютовал ему и ушел.

Теодорих облачился в боевые доспехи, но я оставил свои в лагере: «змеиный» меч и поясной кинжал и все остальное, что могло бы указать на то, что я воин и острогот. Я был одет как простой путешественник, а на луке седла у меня висели праща и старый короткий римский меч. Я не торопясь повел Велокса по мосту через реку Атес: камни были слишком твердыми для его копыт. Оказавшись на другой стороне, я направил коня на покрытую дерном обочину Виа Постумиа и галопом поскакал на юг.

Не знаю, обращали ли вы когда-нибудь внимание на то, что человеческое тело почти полностью состоит из выпуклостей и округлых форм, тогда как вогнутостей у нас совсем немного. Ладонь руки, свод стопы, подмышечная впадина — что еще? Наверное, именно поэтому таким отвратительным, даже тошнотворным зрелищем — в силу своей ненормальности и противоестественности — представляется нам искалеченный человек: тело все во вмятинах и впадинах, искажающих то, что должно быть мягкой округлостью туловища или конечностей.

Ярким безоблачным октябрьским днем в нескольких милях от Бононии, на жнивье недавно убранного поля рядом с Виа Эмилиа, я с ужасом и тоской разглядывал усеивавшую его груду — двести с лишним трупов. Большинство людей были заколоты или зарублены одним ударом. Собственно говоря, одного-единственного отверстия (если знаешь, куда бить) вполне достаточно, чтобы лишить человека жизни. Но воины Одоакра очень торопились, а потому убийцам пришлось действовать в спешке. Поэтому кое-кто из погибших, в том числе центурион Бруньо и юный король Фридерих, и был убит столь небрежно — кожа и плоть несчастных были сорваны и висели в виде лохмотьев, — что их тела были буквально выдолблены и изрыты ямами и воронками, подобно той ужасной почве под названием карст, по которой мы с ним когда-то вместе проезжали.