29
Видения пятилетней давности проходили перед глазами брата Тимона. Он лежал на кровати, откинувшись к стене, повернув голову так, чтобы прохладный камень охлаждал горящую щеку, и тяжело дышал. Глаза его сверкали, белки покраснели.
Он вернул в ящичек трубку и флакон, спрятал все и снова лег поперек кровати.
Вскоре его захлестнуло другое, еще более страшное видение. Он вспомнил, почему так обожгло память произнесенное недавно Лайвли имя Паджет.
Тимон закрыл глаза, чувствуя, как накатывает воспоминание. Он комкал одеяло, но не мог отогнать того, что вставало перед мысленным взором. Первыми возникли прозрачные струи ночного дождя. А вот и он сам уже идет по улице Саутверка, где жил некий старик. Улица словно выступила из окружающего воздуха, Тимон шел мимо стен темных домов. Насколько он знал, названия у нее не было.
Он подошел к покосившейся темной двери, изъеденной червями. Постучать не успел — ему открыла женщина. Передник на ней повторял цвет дождя, морщинистое лицо было тусклым от грязи, глаза превратились в щелки. Мятый чепец прикрывал макушку. Руки загрубели и покраснели от работы. При виде Тимона она поморщилась, как от боли.
— Чего? — грубо спросила женщина.
— Я хотел бы повидать Роберта Паджета, с вашего позволения.
Он уже знал, что жители Лондона непривычны к вежливому обращению, и использовал их изумление к своей выгоде.
— Ни к чему это, — заявила женщина как ни в чем не бывало. — Если у него и остались деньги, они мои, слышите вы? Он задолжал мне за три месяца.
Она попыталась захлопнуть дверь перед носом у Тимона.
— Мне не нужны его деньги. Я хотел только спросить его…
— Да и нет у него денег, — твердила она.
— Вот видите, как хорошо, что я пришел не за деньгами.
Она застыла в дверях, медленно соображая. Из-под поношенного чепца торчали жирные волосы. Один глаз косил чуть в сторону.
— Пожалуй, можете войти, — проворчала она, отступая в дом. — Наверх по лестнице, первая дверь.
— Благодарю вас, — кивнул Тимон и постарался побыстрее протиснуться мимо. Ее дыхание пахло падалью, дней десять пролежавшей на солнце.
— Смотрите, не долго, — крикнула она вслед. — Ему нужно отдохнуть и приниматься за работу. Чтобы отработать мои деньги!
Тимон взлетел вверх по черной лестнице.
— Я его не задержу, — отозвался он уже от двери Паджета.
Знай он, что окажется за дверью, вряд ли решился бы войти.
Дверь со скрипом отворилась.
В комнате было темно — ни одной свечи. Темно, как в склепе.
Запах отбросил Тимона назад, словно удар кулаком в грудь. Здесь воняло болезнью, кислым элем, дешевым табаком, переполненным ночным горшком и страхом, от которого перехватывало сердце. Тимон закрыл ладонью рот и нос.
— Кто здесь? — Голос мало напоминал человеческий. Так могло бы ворчать умирающее животное.
— Роберт Паджет? — спросил Тимон, вглядываясь в ту сторону, откуда прозвучал голос, но не перешагивая порога.
— Закройте дверь, — каркнул Паджет. — Сквозит.
Тимон боялся подумать, во что превратит эту комнату полная темнота и отсутствие последней струйки воздуха.
— Кто вы? — устало спросил Паджет.
Услышав шорох простыней, Тимон попытался разглядеть кровать. Глаза немного привыкли к темноте, и он уже видел грузную тушу, ворочавшуюся на железной раме кровати в нескольких футах слева от него.
— Можно зажечь свечу?
— Нет у меня свечей. — Паджет вздохнул.
— И не будет! — крикнули из коридора.
Тимон резко развернулся.
Хозяйка беззвучно, как призрак, последовала за ним наверх. Ее голос гвоздем впивался в череп.
— Не будет тебе свечей, пока не заплатишь! — победоносно закончила она.
— Я заплачу за свечи, — поспешно вставил Тимон, копаясь в кошельке. — Вот вам фартинг, принесите несколько штук и кружку эля для мастера Паджета.
Она приняла деньги, постояла, соображая, что происходит, безнадежно махнула рукой и скрылась.
— Вы купили мне свечи и эль? — чуть бодрее заговорил Паджет.
— Да.
— Вы не представляете, — по-детски пожаловался старик, — какие долгие здесь ночи без единого огонька.
Тимон содрогнулся. Он слишком хорошо знал, как это бывает.
— Так какое у вас ко мне дело? — фыркнул Паджет. — Миссис Исам наверняка сказала, что денег у меня нет.
— Здесь можно куда-нибудь сесть? Стул?
— Нет, — отрезал Паджет. — Только моя кровать.
Миссис Исам появилась на верхней ступеньке с тремя свечами в одной руке и кружкой эля в другой. Деньги, как видно, придали ей проворства. Она прошла мимо Тимона, словно не замечая его, и сунула эль Паджету.
Он взял кружку и жадно припал к ней. Только тогда женщина повернулась к Тимону.
— Вот, — сказала она, подавая ему свечи. — Огниво на подоконнике. Я вернусь, если вы не уйдете через полчаса.
— Уйду, — заверил ее Тимон.
Она боком протиснулась мимо него и ушла вниз.
— Замечательная женщина, — съязвил старик и прикончил эль. — Господи, как же меня измучила жажда! Горел, как в лихорадке.
— Мастер Паджет, — негромко заговорил Тимон, — я — посланник его святейшества папы Климента Восьмого.
— Миссис Исам, — с неожиданной для столь ветхого тела силой взревел старик. — Вы впустили в дом католика!
— Заткнись, — взвизгнули в ответ откуда-то снизу.
Тимон пробрался к еле видному в слабом свете подоконнику, ощупью нашел огниво и зажег свечу. Огниво он сунул в карман.
Комната осветилась, и Тимон тут же пожалел об этом. Рядом с кроватью Паджета изливали через край свое содержимое три ночных горшка — единственные предметы обстановки.
Тряпье, на котором лежал старик, было грязным и рваным, в пятнах крови и нечистот. Груда вонючей ветоши прикрывала его ноги. Деревянные ножки кровати растрескались, и все сооружение с минуты на минуту угрожало рухнуть.
Из этого логова на Тимона скалилось лицо живого мертвеца. Кожа желтая, пористая и прыщавая. Глаза обведены красным, белков не видно. Не более десятка прядей седых волос, свалявшихся на багровой лысине. Под запекшимися губами виднелись серые зубы и почерневший язык.
Каждый вдох был для него подвигом Геркулеса; тусклый огонек свечи резал ему глаза. Все же старик нашел в себе силы сесть прямо и со злобным вызовом уставиться на Тимона.
— У вас находится документ, который вам не принадлежит, — сказал тот, приблизившись на шаг или два. — Хуже того, вы написали о нем памфлет.
— Я написал тысячу памфлетов! — взвизгнул Паджет.
— Но не таких. Вы незаконно приобрели документ и процитировали его. Документ начинается так: «Я блудница и святая…»
— Нет, — вырвалось у Паджета. — Он начинается: «Я первая и последняя. Я почитаемая и презираемая», а уж потом: «Я блудница и святая».
— Для кого вы купили этот документ? — спросил Тимон, пропустив мимо ушей поправку Паджета.
— Какое мне счастье привалило! — Паджет закашлялся. — Подойдите-ка сюда. — Он забарахтался в простынях, пытаясь стащить их с себя.
Тимон не двинулся с места.
— Идите-идите, — поманил его желтой отекшей рукой старик. — Я хочу помочиться на вас, а так далеко мне не достать. В моих глазах вы похожи на сточную канаву.
Тимон улыбнулся.
— Нет? — прохрипел Паджет. — Тогда навалите в отхожую яму и убирайтесь. Сами видите, как я нуждаюсь в деньгах. Полюбуйтесь на мой ночной горшок.
Тимон уже насмотрелся.
— Содержимое этих горшков для человечества полезнее всего, что мог бы сказать мне папа, — ласково, словно уговаривая внучка, проговорил Паджет.
Приступ кашля снова сотряс его тело. Изо рта вылетела ржавая мокрота. Оловянная кружка выпала из руки, скатилась с кровати и зазвенела об пол между двух горшков.
— Смотрите на меня хорошенько, вы, как вас там. Не зажигайте больше свечей, пусть останутся на потом. Но запомните меня. Вас это тоже ждет. Я — ваше будущее, рябое и разбухшее от невылившейся мочи, умирающее от жажды и безденежья. Жена меня бросила, девка сбежала с моими деньгами, мои дети шарахаются при виде меня. Таков удел человеческий.
Выплеснув желчь, старик совсем обессилел. Закрыл глаза и почти сразу захрапел. Из уголка его рта стекала жидкость цвета яичного желтка.
Тимон постоял, размышляя, в каком порядке действовать. Ему дали совершенно точное поручение, но этот человек никогда не скажет, где и как он раздобыл тайную рукопись. Пора переходить к следующей части задания.
Со свечой в руках Тимон обшарил комнату и отыскал прогнивший кожаный кошель. В нем, как он и ожидал, оказались листы бумаги, среди них — документ, за которым его послали.
Оставалось сжечь документ и убить его нынешнего владельца.
Он провел в этой адской комнате долгие минуты. Читал и перечитывал рукопись, пока не запомнил ее дословно. Текст был достаточно коротким, чтобы обойтись без колеса. И таким прекрасным, что ложился в память без усилий. Кажется, это было откровение Марии Магдалины, но эту мысль Тимон отложил в дальние тайники памяти.
К тому времени, как он закончил, храп Паджета напоминал раскаты грома. Тимон в три широких шага оказался у кровати, достал кинжал и перерезал старику глотку от уха до уха. Паджет не издал ни звука. Смерть наступила сразу. Густая бурая кровь вытекала из раны, как сок из гнилого граната. Эта рана стала первой из сотен смертельных ран, нанесенных Тимоном.
Он бросил запретную рукопись на грудь Паджету и поджег ее свечой. Потом поднес пламя к волосам мертвеца, к ночной рубахе и вонючим простыням. Огонь разгорался неохотно, но все же разгорался и уже опалял кожу.
Тимон вставил свечу в покрытую старческими пятнами руку Паджета и мгновенно оказался у входной двери.
Выйдя на улицу, он свернул к реке и впервые за четверть часа вдохнул полной грудью. Холодный воздух иголочками колол горло, и это было прекрасно.
Его преследовало странное чувство: как будто он разыграл сцену собственной смерти в театре без зрителей. Верно ли Паджет предсказал ему судьбу? Неужели и человек, называющий себя братом Тимоном, закончит жизнь столь же ужасно?
Вопрос неотступно вертелся в голове, словно назойливая муха.
Зачем убивать человека, который все равно не прожил бы и недели? Зачем сжигать документ? Что в этом документе было таким опасным для папы, чтобы посылать Тимона в Лондон с поручением убить человека и сжечь святое откровение?
Впрочем, все вопросы вскоре растворились в удовлетворении от хорошо проделанной работы.
«Мое первое убийство, — размышлял Тимон, выбираясь из грязных переулков на главные улицы. — Не так трудно, как мне представлялось. Убивать легко, если знаешь, что служишь орудием Господа».
