Книга: Первый человек в Риме
Назад: ГОД ПЯТЫЙ (106 Г. ДО Р. X.) КОНСУЛЬСТВО КВИНТА СЕРВИЛИЯ ЦЕПИОНА И ГАЯ АТИЛИЯ СЕРРАНА
Дальше: ГОД СЕДЬМОЙ (104 Г. ДО P. X.) КОНСУЛЬСТВО ГАЯ МАРИЯ (II) И ГАЯ ФЛАВИЯ ФИМБРИИ ГОД ВОСЬМОЙ (103 Г. ДО Р. X.) КОНСУЛЬСТВО ГАЯ МАРИЯ (III) И ЛУЦИЯ АВРЕЛИЯ ОРЕСТА ГОД ДЕВЯТЫЙ (102 Г. ДО P. X.) КОНСУЛЬСТВО ГАЯ МАРИЯ (IV) И КВИНТА ЛУТАЦИЯ КАТУЛА ЦЕЗАРЯ
ГОД ШЕСТОЙ (105 Г. ДО P. X.)
КОНСУЛЬСТВО ПУБЛИЯ РУТИЛИЯ РУФА И ГНЕЯ МАЛЛИЯ МАКСИМА
Югурта еще не стал изгнанником в собственной стране, хотя, кажется, именно к этому дело и шло: наиболее плотно населенные восточные части Нумидии беспрекословно признали владычество римлян. Столица Нумидии, город Цирта, располагалась в самом центре страны, и Марий решил, что благоразумнее остаться на зиму там, а не в Утике. Жители Цирты никогда не проявляли особой любви к своему драчливому царю. Но Марий знал, что, побежденный и униженный, Югурта может, как это ни парадоксально, снискать симпатии своих подданных. Сулла уехал, чтобы из Утики управлять римской провинцией Африка, а Авл Манлий оставил службу и получил разрешение вернуться домой. Манлий забрал с собой в Рим обоих сыновей Гая Юлия Цезаря. Они не хотели покидать Африку, но письмо Рутилия встревожило Мария, и он почувствовал, что будет разумнее вернуть Цезарю его сыновей.
В январе нового года нерешительный владыка Мавретании Бокх наконец решился. Несмотря на кровные и брачные узы, связывавшие его с Югуртой, он изъявил готовность присоединиться к Риму, если Рим снизойдет до этого. Бокх поехал из Иола в Икозий, где двумя месяцами раньше беседовал с Суллой и хворающим Манлием, и оттуда отправил небольшое посольство — договориться с самим Гаем Марием.
К несчастью, он никак не ожидал, что Марий на зиму покинет Утику. Посланники Бокха отправились именно туда, пройдя севернее Цирты, — и таким образом разминулись с Гаем Марием.
Посольство состояло из пяти знатных и достойных доверия человек. В их числе находились младший брат царя Богуд и один из его сыновей. Но воинов для охраны этих посланников Бокх не дал. В этом был определенный смысл. Не желая портить отношений с Марием, Бокх опасался демонстрировать какую-либо военную силу. От послов требовалось только одно — не попасть на зуб к Югурте.
В результате посольство царя Мавретании выглядело группой преуспевающих торговцев, едущих домой с недурной прибылью от успешной сезонной торговли. Подобная группа, естественно, не могла не привлечь самого пристального внимания разбойников, которые бесчинствовали по всей стране, пользуясь бессилием нумидийского царя. За рекой Убус, к югу от Гиппона Регийского, на посольство было совершено разбойное нападение. Послов и даже рабов и слуг раздели почти догола.
Лучшие головы из числа римлян в Африке состояли при Марии, так что Сулле достались куда менее сообразительные помощники. Поэтому он взял за правило самолично интересоваться всем, что происходит у ворот правительственного дворца. И вот по счастливой случайности Сулла увидел толпу путников-оборванцев, безуспешно пытающихся пройти мимо тупоголовой охраны.
— Нам необходимо увидеть Гая Мария! — твердил принц Богуд, стараясь быть убедительным. — Нас направил к нему сам царь Мавретании Бокх, уверяю!
Сулла подошел поближе, пригляделся, послушал.
— Впусти их, идиот, — велел он стражнику и взял Богуду под руку, чтобы поддержать его, — посол сбил себе ноги. — Объяснения подождут, царевич, — молвил Сулла. — Сейчас — ванна, чистая одежда, еда и отдых.
Несколько часов спустя римлянин внимательно выслушал рассказ Богуда.
— Мы добирались сюда дольше, чем предполагали, — сказал Богуд. — Боюсь, мой царственный брат будет в отчаянии. Могу ли я наконец увидеть Гая Мария?
— Гай Марий в Цирте, — ответил Сулла. — Расскажи мне, чего хочет твой царь, я сам свяжусь с Циртой. Так получится быстрее.
— Мы — кровные родственники царя, который просит Гая Мария отправить нас в Рим. Там мы принесем Сенату просьбу нашего владыки вновь считать его клиентом великого Рима.
— Понятно. — Сулла встал. — Устраивайся здесь удобнее, Богуд, и со спокойным сердцем жди. Я немедленно сообщу обо всем Гаю Марию. Ответ придет через несколько дней.
Спустя четыре дня в Утику действительно пришло письмо, в котором говорилось:
Отлично, превосходно, замечательно! Все это могло бы оказаться чрезвычайно кстати, Луций Корнелий. Я, однако, должен быть осмотрителен. Новый старший консул, Публий Рутилий Руф, сообщает мне, что наш дражайший Метелл Нумидийский повсюду трезвонит о том, что собирается обвинить меня в вымогательстве и коррупции во время моей службы в провинции. Так что нельзя давать ему в руки такое оружие в борьбе против нас. Пусть сам стряпает какие угодно факты — за мной не числится ни вымогательства, ни коррупции.Итак, вот что я хочу от тебя. Я приму принца Богуда в Цирте. Пусть посольство едет сюда. Но пока ты его еще не отослал, собери всех римских сенаторов, казначея, официального представителя Сената и народа Рима со всей Римской Африки. Вместе с ними отправляйся в Цирту. Я же представлю Богуда этим почтенным римлянам — пусть они будут беспристрастными свидетелями того, что переговоры велись честно.
Сулла со смехом отложил письмо.
— Превосходно сделано, Гай Марий! — сказал он и тотчас обременил всех чиновников своей администрации поручением разыскать знатных и уважаемых римлян по всей провинции.
Поскольку Рим особое внимание уделял поставкам зерна, Африканскую провинцию — житницу Республики — любили навещать наиболее рьяные члены Сената. Особенно — в начале года, когда морской путь благодаря северным ветрам становился безопаснее. Сезон дождей их не слишком пугал. Ведь дождь лил далеко не каждый день, зато погода в промежутке между ливнями была куда приятнее, нежели зимой в Италии, — да и климат здесь был здоровее.
Сулле удалось собрать двух таких рьяных сенаторов и двух землевладельцев (в том числе — крупнейшего из них, Марка Целия Руфа), старшего хранителя казны, приехавшего на зимний отдых, и одного римского богатея, который производил крупные закупки зерна и в Утике был проездом.
Прежде чем принять мавретанских послов, Марий созвал знатных римлян.
— Хочу объяснить вам ситуацию. После беседы с царевичем и его спутниками нам следует прийти к единому решению — как быть с царем Бокхом. Пусть каждый из вас изложит свое мнение письменно. Тогда в Риме увидят, что я не превысил своей власти, — так сказал Марий двум сенаторам, двум землевладельцам, одному казначею, одному квестору и одному правителю провинции.
Исход встречи был в точности таким, как хотел Марий: он красноречиво изложил свои доводы и был поддержан квестором Суллой. «Мирное соглашение с Бокхом необходимо», — заключили знатные римляне. И сошлись на том, что троих посланцев Мавретании следует отправить в Рим в сопровождении казначея Гнея Октавия Рузона. Двое других пусть возвращаются обратно к Бокху, чтобы доложить царю о благожелательном отношении Рима.
Гней Октавий Рузон опекал Богуда и двух его двоюродных братьев на пути в Рим, куда они прибыли в начале марта и были немедленно выслушаны на специальном заседании Сената. Собрались в храме Беллоны. Беллона была древней, исконно римской богиней войны. Намного старше Марса. Ее храм служил местом заседаний Сената, когда речь шла об объявлении войны.
Консул Публий Рутилий Руф огласил вердикт Сената при широко открытых дверях, чтобы собравшиеся снаружи могли его услышать.
— Передайте царю Бокху, — так сказал Рутилий Руф, — что Сенат и народ Рима помнят все: и нанесенное им оскорбление, и старые дружеские узы. Нам ясно, что царь Бокх искренне раскаивается в своем проступке. Было бы несправедливо с нашей стороны не простить его. Итак, царь Мавретании Бокх прощен Сенатом и народом Рима! Однако Сенат и народ Рима требуют, чтобы царь Бокх отплатил нам добром за добро. Мы не ставим никаких определенных условий. Какой будет эта дружеская услуга, пусть царь Бокх решает сам. И когда он со всей очевидностью проявит добрую волю, Сенат и народ Рима будут счастливы заключить с ним договор о мире и сотрудничестве.
Бокх ответил в конце марта. Сам он предпочел остаться в Икозии. Гай Марий, рассудил он, может вести переговоры и на расстоянии — через Богуда. А чтобы защититься от Югурты, боязливый Бокх ввел в Икозий новую армию и, как смог, укрепил маленький порт.
Богуд же отправился к Гаю Марию в Цирту.
— Мой царственный брат просит Гая Мария сказать ему, какую услугу можем мы оказать Риму.
Произнеся это, Богуд опустился на колени.
— Встань, встань! — раздраженно сказал Марий. — Я тебе не царь! Я проконсул Сената и народа Рима! Не надо пресмыкаться передо мной. Это унижает меня даже больше, чем тебя.
Смущенный Богуд поднялся.
— Гай Марий! Помоги нам! — вскричал он. — Скажи прямо, чего хочет от нас Сенат?
— Я бы помог вам, если бы… — начал Марий и замолчал, пристально изучая свои ногти.
— Так отправь одного из своих приближенных, чтобы он поговорил с царем с глазу на глаз. Возможно, в личной беседе они быстрее придут к согласию.
— Хорошо. В таком случае Луций Корнелий Сулла поедет к вашему царю. При условии, что место встречи будет отстоять от Цирты не дальше, чем Икозий.
— Самое главное, разумеется, — выторгуй у них голову Югурты, — напутствовал Марий Суллу, когда квестор готовился в путь. — Ах, многое бы я отдал, чтобы оказаться на твоем месте, Луций Корнелий! Но не могу. Остается только одно: послать к ним такого человека, как ты.
Сулла в ответ безмолвно ухмыльнулся.
— А если сможешь, привези мне самого Югурту! — добавил Марий. — Это было бы лучше всего.
Итак, в середине мая Сулла выступил из Рузикады в сопровождении когорты легионеров, когорты легковооруженных всадников-самнитов, личного эскорта, состоящего из балеарцев, и эскадрона конников под командованием лигурийца Публия Вагенния.
На протяжении всего пути до Икозия Сулла нервничал, хотя на море чувствовал себя превосходно и даже успел проникнуться симпатией к мореплаванию. Экспедиция обещала быть удачной. И очень важной лично для него. Он верил в это так, словно кто-то ему напророчествовал удачу. Как ни странно, Сулла совершенно не стремился встретиться и поговорить с предсказательницей Марфой Сириянкой, хотя Гай Марий частенько предлагал ему это и даже пробовал настаивать. Отказывался Сулла вовсе не из-за того, что не был склонен к предрассудкам. Как всякий истинный римлянин, Луций Корнелий Сулла был преисполнен суеверий. Он просто-напросто боялся. Хоть Луций Корнелий Сулла, патриций и сенатор, и старался внушить всем и каждому, а паче всего самому себе, что его ждет славное будущее, он слишком многое знал о собственных слабостях, чтобы встречаться с предсказательницей по примеру Мария.
Что-то сулило ему туманное будущее? Сулла явственно ощущал надвигающуюся беду. Греческие философы постоянно диспутировали о природе зла. Находились такие, которые утверждали, будто зла не существует вовсе. Но Сулла слишком хорошо изведал: зло есть. Оно вполне реально.
С залива открывался чудесный вид на город. В период зимних дождей множество потоков устремлялось к заливу с гор, и на затопленном побережье с десяток островов плавали, как корабли. Кипарисы были похожи на мачты и паруса. «Прекрасное место!» — подумал Сулла.
На берегу близ города их ждала тысяча берберских всадников, снаряженных по-нумидийски: без седел и упряжи, без доспехов, лишь с копьями, длинными мечами и щитами.
— Смотри! — сказал Богуд, когда они с Суллой сошли на берег. — Царь прислал своего любимого сына встречать тебя, Луций Корнелий.
— Как его зовут?
— Волюкс.
К ним приблизился юноша, вооруженный так же, как его воины; однако лошадь его была оседлана. Сулле понравились открытое рукопожатие и спокойные манеры царевича Волюкса. Такого юношу стоило любить. Но где же сам царь Бокх? Наметанным глазом посланец Мария пытался обнаружить владыку Мавретании по многочисленной свите.
— Луций Корнелий! Мой отец уехал на юг, в горы, — объяснил царевич. Они остановились на берегу, где Сулла мог наблюдать выгрузку своих войск и снаряжения.
Сулла вздрогнул от неожиданности.
— В договоре между царем Бокхом и Гаем Марием такого не было, — молвил он. — Встреча должна быть личной.
— Знаю, — смущенно отозвался Волюкс. — Но дело в том, что царь Югурта совсем близко.
Сулла похолодел:
— Это что — ловушка, царевич?
— Нет, нет! — запротестовал молодой человек. — Клянусь тебе всеми твоими богами, Луций Корнелий, это не ловушка! Но Югурта — опасен… Он наслышан о планах моего отца. Югурта двинулся сюда с небольшим отрядом гетулов. Сил этих не хватит, чтобы напасть на нас. Зато мы можем напасть на него. Отец решил покинуть взморье, чтобы обмануть Югурту. И Югурта поверил. Он ничего не знает о прибытии римлян, мы в этом уверены. Очень хорошо, что вы прибыли морем.
— Югурта быстро пронюхает, что я здесь, — мрачно сказал Сулла, думая о своем отрядике в пятьсот человек.
— Будем надеяться на лучшее, — проговорил Волюкс. — Три дня назад я вывел тысячу своих воинов из лагеря отца — будто бы для учений. А привел их сюда. Мы не объявляли войну Нумидии. Поэтому у Югурты мало поводов нападать на нас. Вместо открытых военных действий он предпочтет побольше разузнать о наших намерениях. Клянусь, он остался на юге, возле нашего лагеря. Его лазутчикам не подобраться к Икозию, пока мои воины охраняют эту область.
Сулла скептически посмотрел на юношу, но ничего не сказал. Их было маловато, этих мавров. Беспокоила его и затянувшаяся разгрузка судов. Закончат ли завтра?
— Где конкретно находится Югурта? — спросил он наконец.
— В тридцати милях от моря, в маленькой долине среди гор, к югу отсюда. Как раз между Икозием и лагерем отца, — ответил Волюкс.
— И как же мне попасть к твоему отцу, избежав стычки с Югуртой?
— Я могу провести тебя в обход — так, что он и не узнает. В самом деле, Луций Корнелий! Отец доверяет мне, доверься и ты. — Волюкс подумал немного и добавил: — Думаю, будет лучше, если ты оставишь своих людей здесь. Чем меньше нас будет, тем легче проскользнуть незамеченными.
— Почему я должен тебе доверять, царевич? Я не знаю тебя. Да и Богуда, и твоего отца — тоже. Вдруг ты нарушишь слово и предашь меня Югурте? Я — прекрасная добыча! Попади я в плен — трудно придется Гаю Марию, сам знаешь.
Богуд ничего не сказал, только помрачнел, но юный Волюкс и не думал сдаваться.
— Так дай мне задание, которое докажет, что мне и моему отцу — нам можно доверять! — вскричал он.
Сулла поразмыслил над услышанным — и продемонстрировал свой знаменитый волчий оскал.
— Хорошо, — сказал он. — Ведите же меня. Чего мне терять?
Он посмотрел на мавра, его странные светлые глаза вспыхнули под полями соломенной шляпы, как два драгоценных камня. Смешной головной убор, какого никогда не носят римские солдаты. Что ж, тем вернее запомнят здешние жители необычного героя в забавной шляпе и долго еще будут рассказывать у костров и очагов о его деяниях.
«Я должен ввериться судьбе, — подумал Сулла. — Она ни разу еще не обманула моих надежд. Это — проверка. Испытание моих сил. Способ доказать им всем — от царя Бокха и его сына до того могущественного человека, который остался в Цирте, — что я равен им… нет, выше их! Фортуна не посмеет играть со мной в прятки. Вперед! Такова моя участь. Делай, что делаешь, Сулла. Верши свою судьбу. Постарайся».
— Нынче, как только стемнеет, — обратился он к Волюксу, — ты и я да совсем небольшой конный отряд отправимся в лагерь твоего отца. Мои люди останутся здесь. Если Югурта и обнаружит их — пусть думает, что римляне закрепились в Икозии и твой отец придет сюда, чтобы встретиться с нами.
— Но этой ночью не будет луны, — испуганно сказал Волюкс.
— Знаю, — ехидно улыбнулся Сулла. — Это испытание, царевич. Нам будут светить лишь звезды. При их свете ты и проведешь меня прямо через лагерь Югурты.
Богуд выкатил глаза.
— Но это же безумие! — воскликнул он.
Волюкс, напротив, осмелел:
— Да, это заманчиво!
— Ну как, ты хорошо меня понял? — повторил Сулла. — Прямо через лагерь Югурты! Нас не заметят и не услышат — если будем скользить, как тени. Если все пройдет удачно, я буду знать, что могу доверять тебе, а также твоему отцу царю.
— Я принимаю твой вызов, — торжественно возвестил Волюкс.
— Оба вы спятили, — заключил Богуд безнадежно.
Сулла решил оставить Богуда в Икозий, сомневаясь, что этому члену царской семьи можно доверять. Придержали царского брата вполне вежливо, однако на всякий случай приставили к нему двух военных трибунов, которым было приказано не спускать с него глаз.
Волюкс подобрал четырех лошадей — лучших в Икозий, а Сулла подготовил своего мула, с некоторых пор твердо уверовав, что скромняга мул гораздо надежнее большого боевого коня. Прихватил он и свою замечательную шляпу, хотя ночью в ней не было нужды. Небольшой дерзкий отряд состоял из Суллы, Волюкса и трех знатных мавров. Сулла распорядился ехать без седел и уздечек.
— Никакого металла — чтобы звон его не выдал нас, — согласился Волюкс. — Ты прав.
Однако для себя Сулла тщательно выбрал простое седло.
— Оно, конечно, может скрипеть. Но если я упаду — наделаю больше шума, — пояснил он.
Все пятеро окунулись в черноту безлунной ночи. Звезды указывали им путь, и не было ветра, чтобы поднять тучи пыли и скрыть бледный их свет в песчаной мгле. Неподкованные лошади шаркали, а не цокали по каменистой дороге, пересекавшей чередующиеся овраги и холмы вокруг залива.
— Следует благодарить судьбу за то, что ни одна из лошадей не хромает, — сказал Волюкс, когда его конь споткнулся.
— Где я — там и судьба, — не удержался Сулла.
— Не разговаривайте, — напомнил им один из их спутников. — В такую безветренную ночь голоса разносятся на много миль.
Так они ехали в тишине и мраке. Яркий отблеск затухающих костров над небольшим водоемом, у которого расположился Югурта, указал им местонахождение нумидийского лагеря.
Пятеро ночных всадников спешились. Волюкс отстранил Суллу и принялся за работу. Сулла со стороны не без интереса наблюдал, как мавры надевают на ноги лошадям специальные башмаки. Обычно такую «конскую обувь» с деревянной подошвой использовали на рыхлой земле, чтобы сохранить нежные копыта. Эта же обувка была изготовлена из толстого войлока. Ее закрепляли, обернув вокруг копыта мягкие кожаные завязки с металлическими крючками.
Каждый вел свою лошадь в поводу, пока она не привыкла идти обутой. На последней полумиле перед лагерем Югурты Волюкс остановил отряд. Наверняка перед лагерем были выставлены часовые, но всадники пока что никого не увидели. Обученный на римский лад, Югурта разбил свой лагерь в подражание легионному. Но нумидийцам, в отличие от римлян, никогда не хватало терпения и основательности, чтобы доводить начатое до конца.
Югурта хорошо знал, что Марий и его армия находятся далеко — в Цирте, а у Бокха недостанет сил, чтобы напасть на него. Потому нумидийский царь и не побеспокоился о том, чтобы возвести настоящие укрепления. Только насыпал невысокий земляной вал по всему периметру лагеря. Кони запросто могли его перемахнуть, не ломая ног. Сулла подумал, что это сделано скорее ради того, чтобы не разбежались животные, нежели для защиты людей от врага. Будь Югурта настоящим римлянином, лагерь оброс бы целой сетью рвов, ощетинился частоколами.
Пятеро всадников подъехали к стене и перепрыгнули ее в двухстах шагах от главных ворот. Внутри лагеря они передвигались очень осторожно, тесно прижимаясь к стенам. Свежевскопанная рыхлая земля скрадывала звуки. Лазутчики видели часовых, но те смотрели в другую сторону и не слышали, как пятеро пробираются по широкой дороге от ворот до ворот. Сулла, Волюкс и три знатных мавра проехали с полмили по проходу между шатрами, снова свернули к стене, вдоль нее пробрались к воротам и, убедившись, что стража далеко, проскользнули за ограду. Спустя еще милю они сняли с лошадей башмаки.
— Прошли! — прошептал Волюкс, победно оскалив зубы. — Теперь ты мне доверяешь, Луций Корнелий?
— Доверяю, Волюкс, — хищно улыбнулся Сулла в ответ.
Они ехали шагом, оберегая своих неподкованных лошадей, и на рассвете обнаружили стоянку берберов. Четырех уставших лошадей Волюкс предложил обменять на свежих. Берберы согласились дать лошадь и взамен мула: это животное для них было заморской новинкой. Пять свежих лошадей скакали весь день без передышки. Уже стемнело, когда они добрались наконец до лагеря царя Бокха. Здесь Сулла остановил коня и спешился.
— Не то чтобы я не доверял тебе, царевич, — сказал он. — Пойми меня правильно. Ты — сын царя. Ты здесь у себя дома. Я же чужак. Как знать, чем здесь меня встретят. Так что я лучше подожду тебя здесь. Устроюсь поудобней, полежу и отдохну, а ты повидайся с отцом и переговори с ним. Убедись, что все хорошо, и уж тогда возвращайся за мной.
— Я бы на твоем месте здесь не ложился, — заметил Волюкс дружески.
— Почему же?
— Скорпионы.
Волосы у Суллы встали дыбом. Он едва сдержался, чтобы не отпрыгнуть в сторону. Но в последнее мгновение сдержался и решил показать, что римлянину пауки и скорпионы не страшны. С равнодушным лицом Сулла повернулся к Волюксу:
— Ну, не так уж и страшно. После Югурты со скорпионами я как-нибудь уживусь.
— Верю, — сказал царевич. В душе он уже начинал преклоняться перед Суллой.
Сулла разлегся на мягком песке, вырыл себе ямку, сделал холмик в изголовье, мысленно попросил у Фортуны защиты от скорпионов и прикрыл глаза… Вернувшись спустя четыре часа, Волюкс обнаружил, что Сулла спит как убитый, и вполне мог убить его. Но Луцию Корнелию по-настоящему везло в эти дни: Волюкс оказался настоящим другом.
Ночь была холодной, и Сулла совсем замерз.
— Ползать по песку как лазутчик — разве это профессия для юноши? — пошутил он, протягивая Волюксу руку, чтобы тот помог ему подняться. И только потом различил за спиной царевича неясную фигуру.
— Все в порядке, Луций Корнелий. Это — друг моего отца. Его зовут Дабар, — быстро проговорил Волюкс.
— Еще один двоюродный брат твоего отца?
— Нет. Дабар — двоюродный брат Югурты. Как и Югурта, рожден от берберийки. Он хочет попытать счастья с нами — ведь Югурта предпочитает быть единственным царским отпрыском в Нумидии!
Втроем осушили бутыль крепкого и сладкого неразбавленного вина. Сулла выпил свою долю не отрываясь и почувствовал, как усталость, боль, холод — все растворяется в волшебном тепле. Затем последовали медовые печенья, кусок приправленного козьего мяса и еще одна бутыль вина. Лучшего, показалось Сулле, он в жизни не пробовал.
— О, мне полегчало! — молвил он, разминая мышцы. — Какие новости?
— Чутье тебя не обмануло, Луций Корнелий, — начал Волюкс. — Югурта первым успел прибыть к моему отцу.
— Меня предали?
— Нет, нет! Положение нисколько не изменилось. Пусть объяснит Дабар — он был при этом.
— Кажется, Югурта прослышал о посланцах от Гая Мария, — сказал Дабар. — Он послал одного из своих приближенных, Аспара, к моему царю, чтобы вызнать, о чем совещаются царь Мавретании и римляне.
— Понятно. Каковы наши планы?
— Завтра царевич Волюкс сопроводит вас к царю. Вы сделаете вид, будто только что вместе приехали из Икозия. Аспар, к счастью, не видел сегодня царевича. Скажи моему царю, что приехали вы по прихоти Гая Мария, а вовсе не по приглашению царя Бокха. Попроси царя отпасть от Югурты. Мой царь ответит уклончиво. Он прикажет тебе расположиться поблизости и подождать десять дней, дабы он мог обдумать предложения римлян. Ты отправишься в лагерь и будешь ждать там. Однако царь встретится с тобой завтра ночью в другом месте, где вы сможете поговорить без опаски. — Дабар пронзительно посмотрел на Суллу. — Тебя это устраивает?
— Вполне, — ответил Сулла, зевнув. — Единственная проблема — где мне переночевать и вымыться? Я воняю, как лошадь. И по мне ползает всякая нечисть.
— Волюкс подготовил для тебя удобную стоянку недалеко.
— Так ведите же меня туда — и поскорее! — И Сулла поднялся.
На следующий день у Суллы состоялся нелепый разговор с Бокхом. Нетрудно было догадаться, кто из присутствующих — шпион Югурты. Аспар стоял слева от великолепного трона Бокха, и никто не отважился встать с ним рядом.
— Что мне делать, Луций Корнелий? — откровенно взмолился Бокх на второй, тайной, встрече — ночью, встретившись с Суллой в лесах между своим лагерем и стоянкой римлянина.
— Оказать услугу Риму, вот что.
— Скажи, какой услуги хочет Рим, и я все сделаю! Золото, драгоценности? Земля? Воины? Конница? Зерно? Только назови! Ты — римлянин. Ты должен хорошо понимать, что означает это загадочное послание вашего Сената. Клянусь, я не понимаю! — Бокх затрясся от страха.
— Все, что ты перечислил, Рим может взять и сам, царь Бокх, — презрительно ответил Сулла.
— Так что же? Скажите мне, что?
— Думаю, ты должен был сам это уяснить, царь Бокх. Жаль, что не догадался. И я отлично понимаю — почему. Югурта! Сенат хочет, чтобы ты подарил Риму Югурту. Мирно и полюбовно. Слишком много крови пролилось уже в Африке, слишком много сожжено селений, слишком много земель запущено. И пока Югурта по-прежнему остается в силе, разорение страны не прекратится. Разорение Нумидии беспокоит нас. Разорение Мавретании — тоже. Так что отдай мне Югурту, царь, и я буду доволен.
— Ты хочешь, чтобы я предал своего зятя, отца моих внуков, кровного родственника по Масиниссе?
— Вот именно.
Бокх зарыдал:
— Но я не могу! Луций Корнелий, я не могу так поступить! Мы — такие же берберы, как и пунийцы, нас связывает закон кочевого народа. Выходит, не выслужить мне доброго союза с Римом! Кто я буду отныне? Предатель мужа собственной дочери? Невозможно, невозможно!
— Нет ничего невозможного, — холодно ответил Сулла.
— Мой народ никогда не простит меня!
— Рим тебя тоже не простит. Выбирай, что хуже.
— Не могу! — зарыдал Бокх. Настоящие слезы лились по его щекам, сверкали в тщательно завитой бороде. — Пожалуйста, Луций Корнелий! Я не могу!
Сулла с презрением отвернулся.
— Значит, не будет и договора с Римом, — сказал он.
Так изо дня в день — восемь дней кряду — продолжался этот фарс. Аспар и Дабар разъезжали с записками туда-сюда между маленькой стоянкой Суллы и царским шатром — и все без толку. Сулла и Бокх, храня тайну, общались только по ночам.
Сулла обнаружил, что ему нравится ощущение власти, которое давало ему звание посланца Рима. Ему нравилось демонстрировать непреклонность, подтачивавшую — капля за каплей — волю мавретанского царя. Он, не бывший царем, повелевал царям. Быть римлянином — значит обладать реальной властью. Это волновало и радовало.
На восьмую ночь Бокх снова вызвал Суллу на тайное место их встреч.
— Хорошо, Луций Корнелий, я согласен, — сказал царь с красными от слез глазами.
— Отлично! — отрывисто похвалил Сулла.
— Но как это сделать?
— Проще не бывает. Ты посылаешь Аспара к Югурте с предложением выдать меня ему.
— Он мне не поверит. — В голосе Бокха прозвучало отчаяние.
— Поверит! Увидишь, он поверит.
— Но ты всего лишь квестор!
Сулла засмеялся:
— Хочешь сказать, что римский квестор ниже нумидийского царя?
— А разве это не так?
— Позволь кое-что объяснить тебе, царь, — мягко произнес Сулла. — Я — римский квестор при особе Гая Мария. И это действительно не высшая должность. Однако я еще и патриций. Я — Корнелий. Моя семья дала Риму Сципиона Африканского и Сципиона Эмилиана. Мой род древней и знатней, чем твой или Югурты. Если бы Римом правили цари, они, возможно, были бы из семьи Корнелиев. И еще — я свояк Гая Мария. Что еще следует тебе знать, чтобы ты понял — я прав?
— Югурта… Он это знает? — прошептал царь.
— Все он знает, — сказал Сулла, сел и стал ждать.
— Хорошо, Луций Корнелий. Будет так, как ты требуешь. Я пошлю Аспара к Югурте и предложу выдать тебя. — Надменность шелухой осыпалась с царя. — Однако скажи мне точно, как следует поступать. Изложи свой план в деталях.
— Ты попросишь Югурту прийти сюда послезавтра ночью. Дай ему обещание, что он получит римского квестора Луция Корнелия Суллу, тепленьким и связанным. Сообщишь, что квестор в своем лагере один и пытается убедить тебя стать союзником Гая Мария. Он знает, что это рано или поздно должно было случиться, — Аспар уже известил его. Он также знает, что на сотню миль вокруг нет римских солдат. Значит, Югурта не потащит за собой свое войско. Ему и не снилась такая добыча. — Сулла притворился, что не видит, как дрожит Бокх. — Ни тебя, ни твоей армии Югурта не страшится. Боится он только одного Гая Мария. Он придет. Он поверит каждому слову Аспара.
— Но что будет, когда Югурта не вернется в свой лагерь? — спросил Бокх, содрогаясь всем телом.
Сулла оскалился радостно и зло:
— Придется тебе, едва Югурта попадет в мои руки, сняться и как можно быстрее уходить в Тингис.
— И тебе не понадобится мое войско, чтобы схватить Югурту? У меня не найдется людей, чтобы помочь довезти его до Икозия! И лагерь его — на пути туда…
— Понадобятся мне только хорошие цепи да шесть быстрых коней.
Сулла был заранее готов к трудностям. Сомнения не одолевали его. Он был уверен в том, что прославится, захватив Югурту! Поручение Гая Мария будет выполнено исключительно благодаря доблести, уму и инициативе Луция Корнелия Суллы. Гай Марий предоставил ему возможность отличиться. Сам Марий не стремится уже к славе — он и без того уверен в своем будущем величии. Значит, он не станет приписывать себе заслуги Суллы и не утаит от Рима историю пленения Югурты. Личная слава жизненно необходима патрицию, чтобы сделаться впоследствии консулом. Ведь патриций не может стать народным трибуном. Этот путь к карьере для знати закрыт. Приходится искать другие пути к сердцам выборщиков. Имя Югурты многое значит для Рима. Пусть же Рим узнает, как неутомимый Луций Корнелий Сулла одной рукой управился с неукротимым нумидийцем!
Отправляясь на встречу с Бокхом, Сулла был уверен в себе, бодр и настроен идти до конца.
— Югурта ждет не дождется увидеть вас в цепях, — сообщил ему Бокх. — Он удивился, когда услышал, что римляне надеялись склонить его сдаться. Югурта наказал мне взять побольше людей, чтобы схватить тебя, Луций Корнелий.
— Хорошо, — коротко бросил Сулла.
Когда Бокх явился с Суллой и с мощной конницей, Югурта ожидал их в сопровождении кучки придворных, среди которых был и Аспар. Подгоняя лошадь, Сулла обогнал Бокха и пустился рысью к Югурте, затем спешился и сделал всем понятный жест дружелюбия:
— Царь Югурта!
Югурта посмотрел на протянутую руку и покинул коня, чтобы ответить тем же.
— Луций Корнелий!
Пока они пожимали друг другу руки, конница тихо взяла их в кольцо. И Югурту тут же схватили. Без кровопролития, как и наказывал Гай Марий. Придворных его тоже одолели без крови. Югурту едва повалили на землю — так яростно он сопротивлялся. Поднялся он уже в оковах.
Глаза его, как заметил Сулла при свете факела, были очень светлы для темнокожего. Был он крепок и здоров не по возрасту. Только ранние морщины старили нумидийского царя — выглядел он намного старше Гая Мария.
— Положите его на гнедую лошадь, — приказал Сулла людям Бокха и самолично проследил, как защелкнулись замки на наручниках и специальном седле, затем проверил подпругу, подергал защелки. Поводья гнедой он привязал к своему седлу: вздумай Югурта пинать свою лошадь, Сулла может ее придержать. Четырех запасных лошадей привязали к седлу Югурты. Наконец, для полной безопасности, Югурту приковали цепью к самому Сулле.
За все это время Сулла ни словом не перекинулся с маврами. Молча пришпорил он лошадь и помчался. Лошадь Югурты покорно поскакала за ним. Поводья и цепь то и дело натягивались. Запасные лошади пошли следом. Вскоре кавалькада исчезла из виду.
Бокх плакал. Волюкс и Дабар беспомощно смотрели на него.
— Отец, позволь мне пуститься за ним! — взмолился Волюкс. — Он не может ехать быстро с такой обузою — я догоню его!
— Слишком поздно, — молвил безутешный мавретанский владыка. Слуга подал царю платок. Бокх вытер глаза и нос. — Он не дастся тебе. Мы беспомощные дети по сравнению с Луцием Корнелием Суллой. Он — римлянин, патриций, квестор. Нет, сын мой, не в наших руках отныне судьба бедного Югурты. Нам надлежит думать о Мавретании. Самое время отправиться домой в любимый наш Тингис. Наверное, берега Внутреннего моря — не для нас.
Молча и без остановок Сулла отмахал около мили. Он ликовал: Югурта захвачен! Удалось!
О, даже если он разделит славу с Гаем Марием, историю пленения Югурты будут долгие годы пересказывать матери детям. Прыжок юного Марка Курция в пропасть, разверзшуюся на Форуме, героизм Горация Коклеса, оборонявшего Деревянный Мост от Ларса Порсенны, круг, очерченный у ног сирийского царя Гаем Попилием Ленатом, убийство Луцием Юнием Брутом своих любимых сыновей, убийство Спурия Маллия претендентом на царский трон Гаем Сервилием Ахалой — и пленение Югурты Луцием Корнелием Суллой! Какие волнующие подробности ждали юных слушателей! Один только ночной рейд сквозь лагерь Югурты чего стоит… Но Сулла был не настолько романтик и фантазер, чтобы долго упиваться этими мечтами. Пора было спешиться и переменить коня под Югуртой. Сулла отвязал одного из четверки запасных.
— Вижу я, — сказал Югурта, наблюдая за ним, — что нам предстоит пройти еще сотню миль. Как ты переложишь меня с одного коня на другого? — Он засмеялся. — Моя конница схватит тебя, Луций Корнелий!
— Посмотрим, — ответил Сулла, подхлестывая навьюченного коня.
Вместо того чтобы двигаться на север, к морю, он повернул на восток и прошел десять миль через небольшую долину. Стояла безветренная летняя ночь, путь освещала луна. Сулла поднялся в горы, держа в темноте курс на скопище гигантских скал, поросших редким лесом.
— Должно быть, это здесь! — радостно провозгласил Сулла и пронзительно свистнул. Его лигурийская конница высыпала из-за валунов. Каждый всадник вел двух запасных лошадей.
— Они ждали меня, Югурта, — объяснил Сулла. — Царь Бокх думал, что я прибыл к нему совершенно один. Но, как видишь, это далеко не так. Позади себя я оставил Публия Вагенния и отослал его за подмогой.
Сулла теперь скакал налегке — пленника приковали к Публию Вагеннию. Вскоре они уже мчались на северо-восток, обходя лагерь Югурты далеко стороной.
— Об одном я жалею, царь Югурта, — сказал Публий Вагенний. — Не покажешь ты мне теперь, где можно поживиться улитками в окрестностях Цирты. Да и вообще в Нумидии…
К концу июня война в Африке завершилась. На некоторое время Югурту поместили в подходящем месте в Утике. Там же содержались два его сына — чтобы составили компанию отцу, пока формируется новый двор Нумидии и идет дележ хлебных местечек при новом правительстве. Царь Бокх заключил с Сенатом договор о дружбе и сотрудничестве, а царевич Гауда сделался наконец царем несколько поуменьшившейся Нумидии. Именно Бокх — с разрешения Рима — и прибрал к рукам территории, ранее подвластные Югурте.
А когда подоспел небольшой флот, Марий посадил царя Югурту и двух его сыновей на один из кораблей и отправил в Рим. Нумидия больше не угрожала римским владениям.
С пленниками отбыл и Квинт Серторий, решивший поучаствовать в войне с германцами в Заальпийской Галлии. За разрешением он обратился к Марию.
— Я человек военный, Гай Марий, — сказал серьезный молодой воин. — В Африке война закончена. Рекомендуй меня своему другу Публию Рутилию Руфу, пусть возьмет меня на службу в Галлии.
— Ступай. Благодарю тебя и благословляю, Квинт Серторий, — сказал Марий с любовью. — И передай от меня поклон своей матери.
Лицо Сертория посветлело:
— Непременно передам, Гай Марий!
— Помни, юный Серторий, — напутствовал Марий, провожая его на корабль, — ты еще понадобишься мне. Береги себя в бою. Рим удостоил тебя за храбрость и умелые действия золотым венцом, фалерами и браслетами. Редкая награда в твоем возрасте. Не спеши сложить голову. Ты нужен Риму живой, а не мертвый.
— Я останусь в живых, Гай Марий, — пообещал Серторий.
— И не отправляйся на войну сразу, — напомнил Марий, — Побудь сперва с матерью.
— Хорошо, Гай Марий.
Когда юноша отплыл, Сулла иронически посмотрел на своего начальника:
— Тебя ли я вижу, суровый Гай Марий? Кудахчешь над парнем, как старая наседка, снесшая единственное яйцо.
Марий фыркнул:
— Ерунда! Он мой родственник. И я люблю его.
— Еще бы! — осклабился Сулла.
Марий засмеялся:
— Попробуй, Луций Корнелий, представить себе, что ты любишь юного Сертория, как я!
— Представляю! Уж я бы не кудахтал, Гай Марий.
— Ах ты, член засранный! — ответствовал Марий.
На том разговор и закончился.
* * *
Рутилия, единственная сестра Публия Рутилия Руфа, побывала замужем дважды — и оба раза за братьями Котта. Первым ее мужем был Луций Аврелий Котта, избранный консулом вместе с Метеллом Далматиком, Великим Понтификом, четырнадцать лет назад, в тот самый год, когда народный трибун Гай Марий бросил вызов Великому Понтифику Метеллу Далматику.
Рутилия попала к Луцию Аврелию Котте юной девушкой, в то время как он уже был один раз женат и имел девятилетнего сына, названного, как и он, Луцием. Поженились они через год после того, как случилось восстание во Фрегеллах. А в первый год трибуната Гая Гракха у них родилась дочь, Аврелия. Сынишка Луция Котты был счастлив получить маленькую сестричку, поскольку очень полюбил свою мачеху Рутилию.
Когда Аврелии исполнилось пять лет, ее отец, Луций Аврелий Котта, внезапно умер — спустя лишь день после окончания его консульских полномочий. Для большего удобства двадцатичетырехлетняя вдова осталась в доме младшего брата Луция — Марка, не имевшего тогда жены. Случилось так, что они полюбили друг друга, и, с позволения отца и брата, Рутилия вышла замуж за своего деверя — через одиннадцать месяцев после смерти Луция Котты. Вместе с ней под защиту Марка попали ее приемный сын Луций Младший и ее дочь Аврелия. Семья быстро увеличивалась. Менее чем через год Рутилия родила Марку сына — Гая; еще через год — Марка Младшего. Последний сын, тоже Луций, появился на свет спустя семь лет.
Аврелия оставалась единственной девочкой среди многочисленных отпрысков Рутилии. Положение ее было весьма занятным. Младшие ее братья одновременно приходились ей кузенами — ведь ее отец был их дядей. Многие путались в родственных связях этой семьи, особенно если за объяснения брались дети.
— Она — моя двоюродная сестра, — говорил Гай Котта, показывая на Аврелию.
— Он — мой брат, — возражала Аврелия, указывая на Гая Котту.
— Он — мой брат, — мог сказать Гай Котта, указав на Марка Котту.
— Она — моя сестра, — утверждал в свою очередь Марк Котта, указывая на Аврелию.
— Он — мой двоюродный брат, — могла Аврелия представить Марка Котту.
Так иной раз продолжалось часами. Редко кто разбирался в семейной путанице. Но сложные кровные узы не волновали всерьез никого из ребятишек, искренне любивших друг друга, Рутилию и ее мужа Котту, который тоже обожал их всех.
Род Аврелиев был одним из самых благородных, а Аврелии Котты, пожалуй, дольше других занимали места в Сенате и чаще прочих становились консулами. Они были богаты благодаря правильно вложенным средствам, колоссальным земельным владениям — и предусмотрительно заключенным бракам. Аврелии Котты могли позволить себе иметь много сыновей, не беспокоясь об их будущем, да и дочерей наделяли изрядным приданым.
Словом, под крышей Марка Аврелия Котты и его жены Рутилий собрались завидные женихи и невеста — красавцы как на подбор. И прекрасней всех — Аврелия.
— Безупречна! — таков был вердикт любящего роскошь Луция Лициния Красса Оратора, одного из самых настойчивых соискателей ее руки.
— Восхитительна! — так выразил свои впечатления Квинт Муций Сцевола — лучший друг и родич Красса Оратора, тоже пополнивший собою список соискателей.
— Вдохновляюща! — признал Марк Ливий Друз.
— Елена Троянская! — описывал ее Гней Домиций Агенобарб Младший, добивавшийся ее руки вместе с прочими.
Да, каждый в Риме хотел жениться на племяннице Руфа. Те немногие из претендентов, которые уже имели жен, всерьез подумывали о разводе. Развестись было просто, а приданое Аврелиев столь велико, что будущему мужу красавицы не стоило беспокоиться о потере приданого предыдущей жены.
— Я действительно чувствую себя как царь Тиндарей, когда цари вереницей шли к нему просить руки Елены, — признался Марк Аврелий Котта жене.
— Только ему-то Одиссей помог с ними разобраться, — смеялась в ответ Рутилия.
— Ну ладно, я и сам разберусь, без Одиссея! Будь что будет! Отдам ее тому, кто не добивается ее руки.
— Точно как Тиндарей, — кивнула Рутилия.
Вскоре явился и «хитроумный Одиссей» с предложением о том, как лучше разрешить проблему. Марк Котта пригласил на ужин Публия Рутилия Руфа. Когда молодежь ушла спать, разговор, как всегда, перекинулся на выбор жениха для Аврелии. Рутилий Руф слушал с интересом и предложил свое решение. Он, впрочем, не стал говорить сестре и шурину, что решение это подсказано ему только что полученным коротким письмом Гая Мария.
— Ничего сложного, Марк Аврелий, — заявил Рутилий Руф.
— Если так, то я весь внимание, — сказал Марк Котта. — Просвети меня, Улисс!
Рутилий Руф улыбнулся.
— Нет, я не могу в песне и танце рассказать об этом, подобно Улиссу, — сказал он. — Рим наших дней, увы, не Древняя Греция. Мы не можем заколоть лошадь, разрезать ее на четыре части и заставить всех поклонников Аврелии дать над ней клятву верности тебе.
— Особенно до того, как они узнают, кого из них мы осчастливим! — улыбнулся Котта. — Ах, что за романтики были эти древние греки! Нам же, боюсь, придется иметь дело с группой алчных и мелочных римлян.
— Именно, — кивнул Рутилий Руф.
— Прошу, брат, помоги же нам! — горячо попросила Рутилия.
— Я же сказал, дорогая Рутилия, что ответ прост. Позвольте девочке самой выбрать себе мужа.
Котта с женой были поражены.
— Ты уверен, что это мудро? — спросил Котта.
— Если мудрость не дает вам ответа — гоните ее прочь, — посоветовал Рутилий Руф. — Вам нет необходимости искать для нее богача. Нет нужды и бояться печально известных охотников за удачей — таких в списке ее женихов не водится. Маловероятно, что к гнездам Аврелиев, Юлиев или Корнелиев слетятся за добычей низкосортные аферисты. К тому же дочь ваша здраво мыслит, не сентиментальна и, само собой, не охоча до приключений. Она не бросит тени на вас. Кто угодно, только не она.
— Ты прав, — кивнул Котта. — Не думаю, что найдется на свете мужчина, способный вскружить Аврелии голову.
На следующий день Котта и Рутилия вызвали Аврелию в гостиную ее матери, чтобы рассказать ей о принятом решении.
Она пришла, не волнуясь, ступая спокойным, ровным шагом. Сильные ноги, прямая спина, плечи отведены назад, голова вскинута. Возможно, фигуре ее не хватало непринужденности, зато одевалась девушка с исключительным изяществом, не прибегая к помощи высоких пробковых каблуков и драгоценностей. Ее прекрасные волосы — длинные, каштановые — были собраны в тугой узел на затылке. Нежная молочно-белая кожа не ведала грима. Прямой и тонкий, словно у скульптуры Праксителя, нос не выдавал присутствия в ее роду кельтов. Сочные, темно-красные, изящно очерченные губы словно манили к лобзаниям. Подбородок с ямочкой, бледный лоб — высокий и широкий… и фиалковые глаза в оправе из длинных и тонких ресниц, над которыми, подобно черным аркам, поднимались тонкие брови.
Часто на мужских вечеринках заходили споры (редкая обходилась без того, чтобы среди гостей не оказалось двух-трех из многочисленных ее поклонников) о том, в чем же состоит знаменитая привлекательность Аврелии. Одни говорили — в ее умных и бесстрастных глазах. Другие находили особое очарование в замечательной чистоте ее кожи. Иные вспоминали о совершенстве всех черт лица. Немногие страстно шептали о губах, подбородке с ямочкой, о плавных линиях рук и ног.
— Ни то, ни другое, а все вместе, — ворчал Луций Лициний Красс Оратор. — Дураки! Она весталка на выданье — она Диана, не Венера! Недостижимость — вот в чем тайна.
— Нет, это ее фиалковые глаза! — сказал младший сын принцепса Скавра, тоже Марк, как и его отец. — Это пурпур, знак благородства! А сама она — живое, дышащее знамение!
Но когда «живое, дышащее знамение» вошла в гостиную матери, как всегда невозмутимая и безупречная, она вовсе не принесла с собой атмосферу высокой драмы. Вообще-то говоря, характер Аврелии не поощрял излишней патетики.
— Садись, дочь, — сказала Рутилия с улыбкой.
Аврелия села и сложила руки на коленях.
— Мы хотим поговорить с тобой о твоем замужестве, — сказал Котта и откашлялся, желая, чтобы она каким-нибудь вопросом помогла ему выбрать верный тон.
Но дочь просто смотрела на него с некоторым интересом — и не более.
— Что ты об этом думаешь? — спросила Рутилия.
Аврелия пожала плечами:
— Надеюсь, вы выберете кого-нибудь, кто придется мне по душе.
— Мы тоже на это надеемся, — заверил ее Котта.
— А кто тебе не по душе? — спросила Рутилия.
— Например, Гней Домиций Агенобарб Младший.
Котта счел, что она права.
— А еще кто? — спросил он.
— Марк Эмилий Скавр Младший.
— Ах, как жаль! — воскликнула Рутилия. — А мне кажется, что он очень мил.
— Это правда, он мил, — согласилась Аврелия. — Но робок.
Котта даже не попытался скрыть усмешку:
— Чем тебе плох робкий муж, Аврелия? Ведь ты могла бы командовать им!
— Хорошая жена не заправляет в доме, как центурион.
— Ладно, со Скавром покончено. Аврелия свое слово сказала. Есть еще нежелательные кандидатуры?
— Луций Лициний.
— А этот почему?
Она поджала губы:
— Толстый.
— Некрасивый, да?
— Это указывает на отсутствие самодисциплины, отец.
Иногда Аврелия называла Котту отцом, иногда — дядей, но всегда к месту. Когда во время беседы видно было, что он выступает в роли отца, она обращалась к нему как к отцу.
— Ты права, так оно и есть, — признал Котта.
Рутилия попробовала зайти с другой стороны:
— А кого ты бы предпочла?
— Честное слово, мама, у меня никого на примете нет. Я буду вполне счастлива, если выбор сделаете вы с отцом.
— Чего же ты ждешь от брака? — спросил Котта.
— Мужа, подходящего мне по положению, любящего… и нескольких прекрасных детей.
— Детский ответ! — разочарованно заметил Котта. — Будь взрослее, Аврелия.
Рутилия весело взглянула на мужа:
— Скажи же ей, Марк Аврелий, скажи!
Котта откашлялся.
— Хорошо, Аврелия. Ты ставишь нас в трудное положение. На сегодня я имею тридцать семь официальных просьб о твоей руке. Ни одного из твоих поклонников, преисполненных надежд, нельзя с ходу отвергнуть как совершенно недостойных. Некоторые из них занимают положение гораздо выше нашего, некоторые намного богаче нас, а иные опережают нас и в том, и в другом. Понимаешь ли ты, в чем заключается трудность? Выбрав тебе мужа — одного из многих, — мы превратим отвергнутых в злостных своих недругов. Нам с матерью нет дела до них, но твоим братьям эти враги могут значительно осложнить жизнь — впоследствии. Я уверен, это ты понимаешь.
— Понимаю, отец, — серьезно сказала Аврелия.
— К счастью, твой дядя Публий нашел единственно возможный выход. Ты сама выберешь себе мужа, дочь моя.
На миг она потеряла самообладание:
— Я?
— Ты.
Она прижала ладони к вспыхнувшим щекам:
— Но это же… это же не по-римски!
— Согласен. В Риме так не принято. А чем ты смущена, Аврелия? Боишься, что не сможешь принять решение? — спросила Рутилия.
— Нет, не в этом дело, — сказала Аврелия. Краска схлынула с ее лица. — Просто это… Ну ладно. — Она встала. — Я могу идти?
— Да, конечно.
У дверей она обернулась, чтобы поклониться Котте и Рутилии. Видно было, что девушка находится в сильном замешательстве.
— Как долго я смогу размышлять?
— Ну, торопиться некуда, — успокаивающе сказал Котта. — В конце января тебе исполнится восемнадцать. До твоего совершеннолетия не может идти никакого разговора о браке. Как видишь, время еще есть.
— Спасибо, — молвила она и вышла.
Ее собственная маленькая комната выходила в атрий и потому была без окон. Из предосторожности семья не позволяла единственной дочери спать в каком-либо другом, менее защищенном месте. Впрочем, ей, единственной девочке, многое позволялось, и она могла бы вырасти весьма испорченной, будь в ней к тому хоть малейший задаток. К счастью, этого не случилось. В семье бытовало убеждение, что Аврелию ничем не испортишь, — в ней не было ни капли жадности или зависти, которые могли бы подтолкнуть ее на скользкую дорожку.
Родители чувствовали, что их единственной дочери нужен собственный укромный уголок, порога которого не переступает юноша. Тогда из темной кубикулы ее переселили в небольшую, но очень светлую комнату с отдельным выходом в сад перистиля. Здесь она и обитала со своей служанкой Кардиксой. Когда Аврелия выйдет замуж, верная служанка вместе с нею уйдет в дом мужа.
Кардиксе достаточно было мельком взглянуть на лицо вошедшей Аврелии, чтобы понять: произошло нечто важное. Но она промолчала. Да и не надеялась она, что хозяйка поделится с нею новостью. Отношения между госпожой и служанкой были добрыми, но не настолько доверительными и уж тем более не фамильярными. Поняв, что Аврелии требуется побыть в одиночестве, Кардикса незаметно вышла.
Комната отражала вкусы своей владелицы: вдоль стен тянулись полки с книжными свитками, на столе лежали отточенные грифели, восковые таблички и костяные стилосы для письма, спрессованные плитки сепии ожидали, когда их, растворив в воде, превратят в чернила; чернильница с крышкой; полная коробка великолепного песка для присыпания только что написанного, счеты.
В одном углу стоял настоящий ткацкий станок. Стена за ним была увешана полотнищами шерстяной ткани разной плотности и цвета: красные и пурпурные, голубые и зеленые, розовые и кремовые, желтые и оранжевые — Аврелия сама ткала их, сама подбирала изысканные оттенки для своих одежд. На станке же обычно лежала тонкая огненно-красная ткань из тончайшей шерстяной пряжи — покрывало, заранее приготовленное ко дню свадьбы. Шафрановая ткань для платья невесты ждала своего часа. Считалось дурной приметой начинать кроить и шить платье до того, как будет полностью оформлен брачный договор.
Имея талант к работе по дереву, Кардикса уже наполовину закончила резные украшения для дверной ширмы. Изготовлены они были из редкостных африканских пород. Кусочки полированного камня — сарда, яшмы, карнелина и оникса, — из которых она намеревалась выложить на ширме листья и цветы, были бережно завернуты и сложены внутри резной деревянной шкатулки — одного из ранних образцов ее искусства.
Аврелия закрыла ставни, но решетки оставила открытыми, чтобы свежий воздух проникал в комнату. Ей никого не хотелось видеть — ни служанку, ни младших братьев. Смущенная и озабоченная, она уселась за стол, положила руки на столешницу и глубоко задумалась.
Как бы поступила на ее месте Корнелия — мать Гракхов?
Она была для Аврелии высшим образцом. Как бы поступила Корнелия, мать Гракхов? Что подумала бы Корнелия, мать Гракхов? Так она ежечасно обращалась к своему идеалу. Корнелия была идолом Аврелии, эталоном, по которому девушка сверяла свои поступки.
Среди свитков, выстроившихся на полках ее комнаты, были все опубликованные письма и заметки матери Гракхов и все работы, в которых хотя бы упоминалось имя Корнелии.
Кем же она была, эта Корнелия, мать Гракхов? Она была всем тем, чем должно быть знатной римлянке.
Младшую дочь Сципиона Африканского, победителя Ганнибала, ее в девятнадцать лет выдали замуж за очень знатного человека — Тиберия Семпрония Гракха, которому было тогда сорок пять. Ее мать, Эмилия Павла, была сестрой великого Эмилия Павла.
Двадцать лет Корнелия оставалась безупречной женою Тиберию Семпронию Гракху. Она подарила мужу двенадцать детей. Гай Юлий Цезарь, пожалуй, счел бы, что из-за смешения двух очень древних кровей — Корнелиев и Эмилиев — дети ее рождались слабыми. Но Корнелия упорно выхаживала каждого ребенка — и сумела спасти троих из них. Первой из выживших детей была девочка, Семпрония, вторым — мальчик, унаследовавший имя отца, Тиберий. Последнего сына Корнелии звали Гай. Достойная дочь своего великого отца, преклонявшегося перед всем эллинским, Корнелия была прекрасно образована и сама обучала своих детей.
Когда ее муж умер, многие хотели жениться на вдове Гракха, ибо та умело управляла хозяйством, да и рожать еще могла. К тому же привлекали ее знатность и довольно большое состояние. Среди претендентов на ее руку был даже сам Птолемей Эвергет — бывший царь Египта, сохранявший власть над Киренаикой. Он провел в Риме долгие годы изгнания — после его бегства из Египта и до восстановления в царских правах (это произошло через девять лет после смерти Тиберия Гракха). Занимался Птолемей Эвергет в Риме тем, что забрасывал Сенат жалобами и подкупал власть предержащих, дабы те помогли ему в конце концов вернуть египетский трон.
Царь Птолемей был на восемь лет моложе тридцатишестилетней вдовы и не так безобразно толст, как впоследствии.
Он добивался ее руки столь долго и настойчиво, как будто речь шла по меньшей мере о возвращении царства. Но даже египетский владыка успеха не имел… Корнелия, истинная римлянка, не могла принадлежать какому-то там иноземному царьку, как бы богат и могуч он ни был.
Более того. Мать Гракхов решила, что настоящая знатная римлянка, овдовев, вообще не должна вторично выходить замуж. И поклонник за поклонником получали вежливый отказ. Вдова предпочитала одна растить детей покойного Тиберия Семпрония Гракха.
Когда ее старший сын, народный трибун Тиберий Гракх, был убит, она держалась с поразительным мужеством и не обращала внимания на слухи о причастности ее двоюродного брата Сципиона Эмилиана к этому убийству. Не трогала ее и смертельная ненависть, вспыхнувшая между Сципионом Эмилианом и его женой — ее дочерью Семпронией. Не тронула ее и загадочная смерть Сципиона Эмилиана, который, опять же по слухам, был убит своей собственной женой — ее дочерью Семпронией. Невозмутимая, добродетельная, Корнелия осталась одна со своим последним, со своим дорогим сыном Гаем Гракхом — воспитывала его и готовила к политической карьере.
Однако когда ей исполнилось семьдесят, Гай Гракх пал жертвой насилия. Все решили, что этот страшный удар сломит Корнелию, мать Гракхов. Но — нет. В знак траура она ходила с непокрытой головой, но продолжала жить — овдовевшая, потерявшая двух прекрасных сыновей. Оставалась еще дочь, Семпрония, — но и та после совершенного ею преступления озлобилась и затворилась от людей.
— Я должна вывести в жизнь мою дорогую маленькую Семпронию, — твердила Корнелия, сосредоточив все свои интересы на крошечной дочери Гая Гракха.
Из Рима она уехала, поселилась в огромной вилле в Мизене, ставшей эталоном вкуса и изящества. Друзья долго уговаривали ее не утаивать от потомков свои письма и статьи, и здесь, на вилле, она наконец собрала свое эпистолярное наследие и великодушно позволила старому Сосию из Аргилета опубликовать его. Личность автора ярко отразилась в этих заметках — остроумных, изящных, обаятельных и весьма содержательных. В Мизене Корнелия закончила и свои записки.
Когда Аврелии было шестнадцать, а матери Гракхов — восемьдесят три, Марк Аврелий Котта с Рутилией, проезжая через Мизену, нанесли Корнелии визит. С ними были все их дети, включая надменного Луция Аврелия Котту, который в свои двадцать шесть держался от семьи особняком. Детям велели вести себя скромнее весталки и сосредоточеннее кота перед прыжком: не суетиться, не качаться на стульях, не пинать друг друга ногами — под страхом смерти!
Впрочем, то были напрасные предосторожности. Корнелия, мать Гракхов, прекрасно понимала мальчиков, а ее внучка, Семпрония, была лишь годом моложе Аврелии. Каким прекрасным было то время, когда сама Корнелия была молода, а ее сыновья — теперь уже принадлежащие римской истории — были еще славными, живыми мальчишками!
Очарованная младшими Коттами, она засиделась в их обществе даже дольше, чем хотелось бы секретарю Корнелии, ее верному рабу: старая матрона была уже слишком слаба.
Домой Аврелия вернулась вдохновленная: она поклялась, что, когда вырастет, будет столь же твердой, терпеливой и честной, как Корнелия, мать Гракхов. После этого ее библиотека и пополнилась трудами замечательной женщины.
Встрече их не суждено было повториться: следующей зимой мать Гракхов умерла — сидя с непокрытой головой и держа за руку внучку. Она только-только успела известить юную Семпронию о ее помолвке с Марком Фульвием Флакком Бамбалионом — «Заикой». Он был единственным из семьи Фульвиев Флакков, кто спасся в те ужасные дни, когда истребляли союзников Гая Гракха. Корнелия с удовольствием сообщила внучке, что все еще обладает в Сенате достаточным влиянием, чтобы противостоять lex Voconia de mulierum hereditatibus — закону Вокония, лишающему женщин права наследования. В данном случае — в связи с тем, что несколько неожиданно объявившихся кузенов, пользуясь этим законом, предъявили свои права на обширное достояние Семпрониев. «Требование, — добавила она, — распространяется и на следующее поколение — в том случае, если женщина будет иметь лишь прямого наследника».
Смерть Корнелии, матери Гракхов, была столь легкой и благостной, что весь Рим увидел: боги действительно любили Корнелию, мать Гракхов, и позаботились о ней. Как представительница рода Корнелиев, она была погребена в земле, а не предана сожжению. Семья Корнелиев была среди знатных фамилий Рима (да и незнатных — тоже!) единственной, которая оставляла тела своих умерших после смерти нетронутыми. Великолепное надгробие на Латинской дороге стала ей монументом, где всегда лежали свежие цветы. С течением лет оно превратилось в своего рода святыню, в некий алтарь, хотя культ Корнелии официально и не вводили. Римские женщины при случае молились Корнелии и оставляли у ее могилы подношения. Она сделалась их богиней — но весьма необычной для воинственного римского пантеона: символом непобедимости духа перед лицом величайших страданий.
Так как же поступила бы Корнелия, мать Гракхов? Впервые Аврелия не знала, как ответить на этот вопрос. Ни логика, ни инстинкт помочь не могли. Ведь идеалу Аврелии родители никогда не предоставили бы свободу выбора. Конечно, Аврелия понимала, почему хитрый дядюшка Публий предложил такой выход. Она была достаточно начитанной, чтобы обнаружить параллели между своим положением и положением Елены Троянской, хотя и не считала себя роковой женщиной.
В конце концов она пришла к решению, которое наверняка одобрила бы Корнелия, мать Гракхов: холодным рассудком тщательно исследовать личности своих поклонников и выбрать среди них наилучшего. Не обязательно того, кто больше понравится. Главное — чтобы он соответствовал идеалу истинного римлянина и гражданина. Пусть он будет благородного происхождения, по меньшей мере — из сенаторской семьи, репутация которой за все время существования Республики ни разу не была запятнана бесчестьем. Пусть будет храбр, равнодушен к деньгам, неподкупен — готов, если необходимо, отдать жизнь за Рим или за свою честь.
Немалый список необходимейших достоинств… Вот только как девушке со скромным жизненным опытом убедиться, что суждение ее не ошибочно? Она решила поговорить со старшими членами семьи: Марком Коттой, Рутилией и старшим братом Луцием Аврелием, чтобы те тоже постарались непредвзято оценить каждого из кандидатов. Все трое честно постарались помочь. Увы, и это не помогло: мнения старших только сбивали ее с толку. Аврелия так и не определила, какой из женихов лучше.
— Ни один ей не понравился, — печально сказал Котта жене.
— Ни один, — со вздохом подтвердила жена.
— Невероятно, Рутилия! Восемнадцать лет девчонке — и ни по кому не вздыхает! Что с ней такое?
— Откуда я знаю? — отозвалась Рутилия. — Тут она пошла не в меня.
— Ха! Ну уж конечно и не в меня! — огрызнулся было Котта, но затем сдержал раздражение и поцеловал жену. Впрочем, уныние от этого не прошло. — Готов биться об заклад, ты знаешь, что в конце концов она не найдет ни в одном из них ничего хорошего!
— Согласна.
— Ну и что же нам тогда делать? Если ничего не предпримем — останемся с первой в истории Рима своевольной старой девой на руках!
— Отправим-ка ее лучше к моему брату, — сказала Рутилия. — Пусть поговорит с ним.
Котта просветлел:
— Прекрасная мысль!
На следующий день Аврелия вышла из особняка Котты на Палатине и отправилась в дом Публия Рутилия Руфа в Каринах. Ее сопровождали Кардикса и два огромных раба-галла, чьи обязанности были многочисленны и разнообразны, но чаще всего требовалась их колоссальная сила. Ни Котта, ни Рутилия не хотели мешать разговору Аврелии с дядей. О встрече договорились заранее, так как консул был очень занят. В Рим он прибыл улаживать административные дела — Гней Маллий Максим набирал большую армию, намереваясь перебросить ее в конце весны в Заальпийскую Галлию. И все же Руф не мог не выкроить время для родни: Рутилии всегда стояли друг за друга горой.
Марк Котта встретился с деверем еще затемно и объяснил ситуацию, которая необыкновенно удивила Рутилия Руфа.
— Вот так малышка! — воскликнул он. — Какое непоколебимое целомудрие! Во всяком случае, можно быть уверенным, что она не примет неверного решения и сохранит целомудрие до конца жизни, сколько бы мужей и детей ни имела.
— Надеюсь, ты знаешь, как быть, Публий Рутилий, — сказал Котта. — Я же не вижу просвета…
— А я вижу, — уверенно сказал Рутилий Руф. — Пришли ее ко мне к десятому часу. Мы пообедаем вместе. Домой я отправлю ее в носилках, под надежной охраной — не бойся.
Когда Аврелия пришла, Рутилий Руф отослал Кардиксу и галлов в людскую, чтобы те пообедали там и подождали, пока их позовут. Аврелию же провел в триклиний и предложил устроиться на стуле с высокой спинкой.
— Я ожидаю только одного гостя, — сообщил он, сам устраиваясь на обеденном ложе. — Бррр! Холодно, да? Как насчет теплых шерстяных носков, племянница?
Любая другая девушка согласилась бы скорее умереть, чем надеть шерстяные носки — больно уж неизящно. Но только не Аврелия, лишенная излишнего кокетства, с ее поразительно трезвым умом. В триклинии действительно было холодно, а простудиться ей не хотелось. Поэтому она просто кивнула.
Вызвали Кардиксу и приказали взять у экономки носки, что было исполнено с завидною быстротой.
— Ах ты, умница моя! — сказал Рутилий Руф. Он действительно от всей души восхищался здравым смыслом племянницы, как восхищался бы красивой океанской жемчужиной, найденной на заплеванном побережье Остии. Никогда не преклонявшийся перед женщинами, он ни разу в жизни не давал себе труда задуматься над тем обстоятельством, что чувство здравого смысла встречается у мужчин отнюдь не чаще, чем у женщин. Тем естественнее Аврелия казалась ему чудесным перлом на грязной отмели людского моря, и ею он чрезвычайно дорожил.
— Спасибо, дядя Публий, — сказала Аврелия и перевела взгляд на Кардиксу, опустившуюся на колени, чтобы надеть ей носки.
Обе девушки были поглощены этим занятием, когда вошел тот самый единственный гость Публия Рутилия Руфа. Никто из них даже не отреагировал на его появление. Гость устроился на ложе по левую руку от хозяина.
Наконец Аврелия посмотрела в глаза Кардиксе и сказала ей «спасибо» с чарующей улыбкой, а затем подняла голову и посмотрела через стол на дядю и его гостя. Улыбка, предназначенная Кардиксе, еще играла у нее на лице, а на щеках проступила нежная краска. Аврелия была восхитительна.
— Гай Юлий, это дочь моей сестры, — сказал Публий Рутилий Руф учтиво. — Аврелия, позволь представить тебе сына моего старого друга — Гая Юлия Цезаря. Он — тоже Гай, как и отец, но он не старший сын.
Широко распахнутыми фиалковыми глазами смотрела Аврелия в глаза своей судьбы, и ни тени мысли об идеале римлянина, о Корнелии, матери Гракхов, не промелькнуло в ее голове. Она видела только удлиненное, типично римское лицо с длинным носом, небесно-голубые глаза, пышные, слегка вьющиеся золотые волосы и прекрасный рот. И — после недолгой внутренней борьбы с собой — Аврелия влюбилась.
Конечно, они поговорили — о том, о сем. Рутилий Руф постарался им не мешать. Он был доволен собой. Из сотен знакомых молодых людей он выбрал одного-единственного, достойного его драгоценной морской жемчужины. Он любил юного Гая Юлия Цезаря и ожидал от него в будущем славных деяний. Молодой Гай Юлий был настоящий римлянин. К тому же из прекрасной семьи. Сам стопроцентный римлянин, Публий Рутилий Руф был бы особенно доволен, если бы в результате взаимной приязни между юными Цезарем и Аврелией он, Публий Рутилий Руф, породнился со своим старинным приятелем Гаем Марием.
Обычно слишком застенчивая, чтобы пускаться в многословные беседы, Аврелия вдруг позабыла о всякой сдержанности и говорила, говорила с молодым Гаем Юлием Цезарем, говорила долго, открыто, по душам. Она узнала, что Гай состоял младшим военным трибуном в Африке при Марии и несколько раз его воинские заслуги отмечались различными почетными наградами: он получил corona muralis — крепостной венок — за битву у Мулухской цитадели, штандарт — за первую битву у Цирты, девять серебряных фалер — за вторую. Во время второго сражения под Циртой он был тяжело ранен в ногу и с почестями отправлен домой. Ей было нелегко вытянуть из него эти признания. С гораздо большим увлечением он рассказывал о подвигах своего старшего брата Секста.
И еще она узнала, что в этом году Гай Юлий назначен на монетный двор. Он был одним из троих молодых людей, которым в их предсенаторские годы предоставлялась возможность изучить систему римской экономики, разобравшись в природе денег.
— Деньги исчезают из оборота, — рассказывал Гай Юлий. — Наша работа — делать как можно больше денег. Но не ради личного обогащения. Богатство всего Рима зависит от того, сколько новых денег будет выпущено в году. Вот мы их и чеканим.
— Но как может такая основательная вещь, как монета, исчезнуть? — спросила Аврелия, хмурясь.
— Может упасть в канаву, может расплавиться в огне, — ответил Цезарь. — Некоторые монеты просто превращаются в ожерелья. Но большинство исчезает в копилках. А когда деньги лежат в кубышке, они перестают выполнять свою основную работу.
— А что это за основная работа? — спросила Аврелия, никогда не имевшая дел с деньгами, так как ее нужды были весьма незатейливы, а родители относились к ним благосклонно.
— Постоянно менять владельца. Это называется циркуляцией. Когда деньги циркулируют, то на каждого, через чьи руки они прошли, падает часть их благодати. Человек покупает товары или услуги. Одно условие: деньги должны постоянно циркулировать!
— Таким образом, вы должны восполнить те монеты, которые кто-то отложил в кубышку, — понимающе сказала Аврелия. — Однако спрятанные деньги все еще здесь, в Риме, ведь так? И что же произойдет, если огромное количество этих утаенных денег будет вдруг снова пущено в оборот?
— Тогда стоимость денег упадет.
Так Аврелия получила свой первый урок экономики.
— А сейчас мы обсуждаем, какое изображение должно быть отчеканено на монетах, — продолжал Гай Юлий Цезарь, покоренный тем, как восхищенно она слушала.
— Ты имеешь в виду образ Виктории?
— Да, например. Проще чеканить повозку с двумя лошадьми, чем с четырьмя, — вот почему Победа на наших монетах едет в биге, а не в квадриге. Но те из нас, у кого сохранилось хоть немного фантазии, хотят сделать что-нибудь более оригинальное. Деньги выпускают трижды в год, и каждый из нас троих определяет, что именно будет вычеканено в очередной раз.
— А ты уже что-нибудь выбрал? — спросила Аврелия.
— Да. Серебряный денарий, выпускаемый в этом году, будет содержать на одной стороне голову Юлия — сына Энея, а на другой — Аквы Марсии, в честь моего деда Марсия Рекса, — сказал юный Цезарь.
Потом Аврелия узнала, что летом Гай будет добиваться звания военного трибуна. А его брат Секст был выбран трибуном в этом году и собирается в Галлию вместе с Гнеем Маллием Максимом.
Когда было съедено последнее блюдо, дядя Публий усадил племянницу в крытые носилки и отправил домой под охраной, как и обещал. Второго же гостя он попросил еще немного задержаться.
— Выпьем бокал-другой неразбавленного вина, — предложил он. — Я так уже налился водой, что, чувствую, отолью сейчас целое ведро.
— Второе вели принести для меня, — улыбнулся гость.
— Ну а что ты думаешь о моей племяннице? — спросил Рутилий Руф после того, как им подали великолепного тосканского.
— Что тут можно думать? Я покорен!
— Как по-твоему, понравился ты ей, а?
— Я — ей? Пожалуй, да. Но уж я-то точно влюблен, — сказал юный Цезарь.
— Хочешь на ней жениться?
— Конечно, хочу! Я пол-Рима за нее отдам!
— Отлично. А это тебя не пугает?
— Нет. Я представлюсь ее отцу… или надо говорить — ее дяде? В общем, Марку Котте. И постараюсь еще раз увидеться с ней и добиться ее благосклонности. Непременно попробую! Я люблю ее, тут и сомневаться нечего.
Рутилий Руф улыбнулся:
— Думаю, что и она тебя полюбила. — Он соскочил с ложа. — Ну хорошо. Отправляйся домой, молодой Гай Юлий, и расскажи отцу о своих планах. А завтра повидай Марка Аврелия. Что до меня — я устал и отправляюсь спать.
По дороге домой молодой Гай Цезарь изрядно подрастерял свою уверенность и приуныл. Некоторых Марк Котта вовсе отказывался внести в список претендентов на руку Аврелии. Среди тех, кому улыбнулась удача, были и более знатные, чем Цезарь, да еще и куда более богатые. Правда, тому, кто зовется Юлием Цезарем, богатство ни к чему — даже бедность не могла подпортить ему репутацию. Но мог ли он соперничать с Марком Ливием Друзом, или младшим Скавром, или Лицинием Оратором, или Муцием Сцеволой, или старшим Агенобарбом? Не зная, что Аврелии дана возможность самой выбрать себе мужа, юный Цезарь оценивал свои шансы чрезвычайно низко. Войдя в родной дом, он заметил, что в кабинете отца еще горит огонь. Смахнув печальную слезу, он постучался.
— Войди, — отозвался усталый голос.
Гай Юлий Цезарь умирал. Это знали все в доме, в том числе и сам Цезарь. Но вслух об этом не говорили. Болезнь началась с того, что Цезарю стало трудно глотать. Казалось бы, пустяк, ничего страшного. Затем голос его стал прерываться, а после начались боли. Вначале легко переносимые, сейчас они стали постоянными и мучительными. Цезарь уже не мог глотать твердую пищу, хотя Марсия каждый день убеждала его показаться врачу.
— Отец…
— Входи и составь мне компанию, младший Гай, — сказал Цезарь. Разменявший шестой десяток, в свете лампы он выглядел на все восемьдесят. Он сильно потерял в весе, кожа на нем обвисла складками, скулы выпирали. Из-за постоянных болей он едва держался на ногах. Протягивая сыну руку, Цезарь через силу улыбался.
— О отец! — Молодой Гай Юлий Цезарь постарался, как положено мужчине, сдержать свои чувства, но голос выдал его. Гай подошел, поцеловал отцу руку, затем обнял его заострившиеся плечи, прижался щекой к седой голове.
— Не плачь, сын мой. — Цезарь закашлялся. — Скоро это кончится. Завтра придет Афинодор Сикул.
Римляне не плачут. Плакать им не полагается. Юному Цезарю это всегда казалось неправильным, бесчеловечным, но он сдержал слезы и сел поближе к отцу.
— Может быть, Афинодор подскажет, что делать, — проговорил он.
— Афинодор знает то же, что и мы все: у меня неизлечимая опухоль в горле, — откликнулся Цезарь. — Тем не менее твоя мать надеется на чудо. Однако болезнь зашла уже слишком далеко, и даже Афинодор не поможет. На этом свете меня еще удерживает одно только желание — делать так, чтобы все члены моей семьи были обеспечены и устроены.
Цезарь умолк. Его свободная рука протянулась к чашке с неразбавленным вином, которое было теперь его единственным утешением. Через пару минут он продолжил.
— Ты последний, юный Гай, — прошептал он. — Какие надежды я возлагаю на тебя… Много лет назад я дал тебе право, которым ты еще не воспользовался, — право самому выбрать себе жену. Пришло время воспользоваться им. Мне было бы легче уходить, если бы я знал, что ты хорошо устроен.
Младший Гай Цезарь взял руку отца и прижал ее к щеке.
— Я нашел ее, отец, — сказал сын просто. — Сегодня вечером я встретил ее. Так удивительно…
— У Публия Рутилия? — скептически спросил Цезарь.
Юноша кивнул:
— Думаю, он это нарочно подстроил.
— Ничего не скажешь, подходящее занятие для консула!
— Слышал ли ты о его племяннице, приемной дочери Марка Аврелия?
— Об этой красавице? Думаю, о ней слышали все.
— Так вот, это — она.
Похоже было, что Цезарь огорчен:
— Твоя мать говорила мне, что список претендентов на руку Аврелии длинен и включает самых знатных и богатых холостяков в Риме и даже тех, кто пока еще не стал холостяком.
— Все это правда, — сказал младший Цезарь. — Но я должен жениться на ней и соперников не боюсь.
— Если твое чувство истинно — ты должен чувствовать уверенность, — согласился отец. — Однако из таких красавиц обычно получаются плохие жены, Гай. Они вздорны, капризны, своевольны и дерзки. Уступи ее другому, а себе выбери девушку попроще. К счастью, тебе не тягаться с Луцием Лицинием Оратором и Гнеем Домицием Младшим, хоть ты и патриций. Уверен, Марк Аврелий даже не захочет включить тебя в список.
— Она выйдет за меня, папа. Подожди — и увидишь!
У Гая Юлия Цезаря уже не хватило сил на спор. Он позволил сыну перенести себя в постель, где он спал теперь в одиночестве, ибо сон его был очень короток и беспокоен.
Аврелия покачивалась в плотно занавешенных носилках, в которых ее несли по холмам от дома дяди Публия до дома дяди Марка. Гай Юлий Цезарь Младший! Как он прекрасен! Настоящее совершенство! Но захочет ли он жениться на ней? Что бы подумала Корнелия, мать Гракхов?
Сидя вместе с госпожой в носилках, Кардикса смотрела на нее смеющимися глазами: такой Аврелия еще никогда не бывала. Справа в углу горел заботливо прикрепленный светильник, оправленный в алебастр, так что внутри паланкина было не вполне темно, и служанка могла заметить перемены в своей госпоже. Губы полуоткрыты, опущенные веки взволнованно подрагивают… Умная Кардикса сразу вычислила причину — красивый юноша в доме Публия Рутилия. Ах, старый коварный сводник! Но, честно говоря, Гай Юлий Цезарь Младший был человеком необычным — как раз подходящим для Аврелии; в этом Кардикса была уверена.
Так и не решив, как поступила бы в подобной ситуации Корнелия, мать Гракхов, Аврелия на следующее утро проснулась, уже зная, как поступит она сама. Первым делом она послала Кардиксу в дом к Цезарю с запиской для юноши. «Проси моей руки» — вот что написала она без всякого жеманства.
После этого ей оставалось только уединиться в своей комнате и ждать. Она выходила только поесть, да и то украдкой, чтобы наблюдательные родители не заметили произошедших с ней перемен прежде, чем она сама объявит им о случившемся.
На следующий день она ждала, пока Марк Котта отпустит своих клиентов. Она не торопилась: секретарь Котты сказал, что заседаний в Сенате нет и отец задержится дома на час или два после того, как выпроводит последнего клиента. Наконец она вошла.
— Отец!
Котта посмотрел на нее поверх документов и писем, разложенных на столе.
— А-а, сегодня нам и отец понадобился, да? Входи, дочь, входи. — Он тепло улыбнулся ей. — Ты хотела, наверно, чтобы и мать была здесь?
— Да, если можно.
— Тогда сходи и пригласи ее.
Она вышла и вернулась — следом за Рутилией.
— Садитесь, женщины, — пригласил Котта.
Они устроились друг против друга.
— Итак, Аврелия, что ты хочешь нам сказать?
— Объявлялись ли новые претенденты? — взволнованно спросила она.
— Да. Гай Юлий Цезарь Младший приходил ко мне вчера. И, поскольку я против него ничего не имею, то внес в список и его. Теперь в списке тридцать восемь имен.
Аврелия вспыхнула. Пораженный, Котта внимательно посмотрел на дочь. Никогда еще он не видел ее смущенной.
— Я приняла решение, — сказала Аврелия.
— Великолепно! Скажи нам, — поторопил ее Котта.
— Гай Юлий Цезарь Младший.
— Что? — спросил Котта озадаченно.
— Кто? — переспросила Рутилия удивленно.
— Гай Юлий Цезарь Младший, — повторила Аврелия.
— Вот так так! Последняя лошадь пришла к финишу первой! — воскликнул Котта.
— А лошадка-то — из конюшен моего брата, — заметила Рутилия. — Боги, как же он умен! Но откуда он знал?
— Он замечательный человек, — сказал ей Котта и обратился к дочери: — Ты встретилась с Гаем Юлием Младшим позавчера у своего дяди… Впервые?
— Да.
— И именно он — тот, за кого ты хочешь замуж?
— Да.
— Милая девочка, он весьма небогат, — напомнила мать. — Учти, жене молодого Гая Юлия не купаться в роскоши.
— Не ради роскоши выходят замуж.
— Рад, что ты это понимаешь. И все же я выбрал бы для тебя не его, — сказал Котта, по-настоящему огорченный.
— Хотелось бы знать, отец, почему?
— Странная у них семья. Очень, очень необычная. К тому же они — и идейно, и кровными узами — связаны с Гаем Марием, с человеком, которого я просто ненавижу.
— А вот дядя Публий любит Гая Мария.
— Твой дядя Публий иногда способен заблуждаться. Тем не менее он не настолько одурманен своими бредовыми идеями, чтобы выступать в Сенате против собственного класса, чего не скажешь о роде Гаев Юлиев! Твой дядя Публий служил с Гаем Марием много лет. Понятно, что их многое связывает. Старый Гай Юлий Цезарь принимал Гая Мария с распростертыми объятиями и детям своим привил уважение к нему.
— Разве Секст Юлий не женился на одной из младших Клавдий? — спросила Рутилия.
— Да, кажется.
— И брак их счастлив. Может быть, сыновья не столь привязаны к Гаю Марию, как ты думаешь?
Аврелия вмешалась:
— Отец, мама, право решать вы предоставили мне, — сказала она сурово. — Я хочу выйти замуж за Гая Юлия Цезаря — и все.
Сказано это было твердо, но без заносчивости.
Котта и Рутилия поняли: дотоле холодная Аврелия влюблена.
— Ну что ж, — отрывисто сказал Котта, понимая, что ничего не попишешь. — Ладно, валяй! — Жестом он приказал жене и племяннице уйти. — Пришлите ко мне секретарей. Мне надо написать тридцать семь писем… А потом я пойду прогуляюсь. Повидаю Гая Юлия. Я имею в виду — обоих Гаев Юлиев. И отца, и сына.
Письмо-образец Марк Аврелий Котта прочитал вслух:
После долгих размышлений я решил, что мне следует позволить своей племяннице и приемной дочери Аврелии выбрать себе мужа самой. Моя жена — ее мать — согласилась. Сим объявляю, что Аврелия сделала свой выбор. Мужем ее будет Гай Юлий Цезарь Младший — младший сын Гая Юлия Цезаря. Надеюсь, ты присоединишься к моим поздравлениям молодой паре в связи с будущим браком.
Секретарь смотрел на Котту широко открытыми глазами.
— Что пялишься? Хватит сидеть, переписывай! — грубо прикрикнул Котта, всегда такой спокойный. — Мне нужно тридцать семь копий в течение часа. Каждая — на имя одного из этого списка, — он показал список. — Подпишу сам. Затем пошлешь, чтобы их немедленно вручили адресатам лично.
Секретарь сел за работу.
Много появилось у Котты завистников и недоброжелателей, когда новость распространилась. Ибо ясно было, что выбор Аврелия сделала по любви, а не по расчету. С одной стороны, это позволяло неудачникам легко забыть свое поражение. С другой — претендентам на руку Аврелии обидным казалось уступить младшему сыну простого члена Сената, пусть даже такого знатного рода. Счастливчик был к тому же весьма хорош собою, и это особенно уязвляло получивших от ворот поворот.
Оправившись от первого потрясения, Рутилия отнеслась благосклонно к выбору дочери.
— О, подумай о ее будущих детях! — мурлыкала она на ухо Котте, надевавшему тогу с пурпурной каймой перед визитом в особняк Юлия Цезаря. — Если не думать о деньгах, то это — наилучшая партия для Аврелиев, не говоря уж о Рутилиях. Юлии — живая история Рима!
— Ты все о родословной, — ворчал Котта.
— О Марк Аврелий, ведь это очень неплохо! Родственная связь с Марием основательно поправила состояние Юлия. Я не вижу, что мешало бы юному Гаю Юлию сделаться консулом. Я слышала, он очень умен.
— Красив тот, кто красиво поступает, — ответил Котта поговоркой, оставаясь при своем мнении.
Как бы то ни было, для визита к Цезарям он выбрал лучшую тогу, да и сам собою он был красив. Портило его только багровое лицо — как у всех Аврелиев. В их роду мужчины, увы, долго не жили, поскольку были весьма подвержены апоплексии.
Встретил Котту управляющий:
— Извини, Марк Аврелий, я пойду справлюсь… Видишь ли, хозяин нездоров.
Котта впервые услышал о болезни старшего Цезаря, но тут же вспомнил, что старика действительно давненько уже не видели в Сенате.
— Я подожду.
Управляющий вернулся быстро.
— Гай Юлий примет тебя, — доложил он и проводил Котту в кабинет. — Я должен тебя предупредить… Не пугайся его вида.
Хорошо, что управляющий сказал об этом заранее: Котта был подготовлен и сумел скрыть свое потрясение, когда хозяин дома протянул ему костлявые пальцы для бессильного рукопожатия.
— Марк Аврелий! Рад тебя видеть. Садись же! К сожалению, я не могу подняться. Управляющий, должно быть, сказал, что мне несколько нездоровится. — Чуть заметная улыбка тронула его тонкие губы. — Это эвфемизм, конечно. Просто я умираю.
— О нет! — Котта сидел на самом краю стула, ноздри его подергивались: в комнате пахло как-то неприятно тревожно.
— Увы, это так. У меня опухоль в горле. Сегодня утром авторитетный врач Афинодор это подтвердил.
— Это весьма прискорбно, Гай Юлий. Тебя будет крайне не хватать в Сенате. Особенно — моему шурину Публию Рутилию.
— Он надежный друг. — Воспаленные глаза Цезаря то и дело закрывались от усталости. — Не хочу гадать, зачем ты здесь, Марк Аврелий. Пожалуйста, скажи сам.
— Список поклонников Аврелии, моей племянницы и подопечной, стал чересчур длинным — и все сплошь известные имена. В конце концов я уже начал бояться, как бы после свадьбы у моих сыновей не оказалось врагов больше, чем друзей. И тогда я позволил ей самой выбрать себе супруга. Два дня назад в доме своего дяди Публия Рутилия она встретилась с твоим младшим сыном. А сегодня объявила, что выбрала его.
— И тебе это не нравится. Как и мне.
— Да. — Котта вздохнул и пожал плечами. — Тем не менее я дал слово. И должен его сдержать.
— Я сделал такую же уступку своему младшему сыну много лет назад, — сказал Цезарь и улыбнулся. — Надеюсь, наши дети окажутся разумнее нас.
— Будем надеяться, Гай Юлий.
— Ты, вероятно, хочешь знать об обстоятельствах моего сына.
— Он рассказал, когда просил ее руки.
— Возможно, он был не до конца откровенен. Земли у него более чем достаточно, чтобы гарантировать ему место в Сенате. Но это — все, что у него есть, — сказал Цезарь. — К сожалению, я не в состоянии купить второй дом в Риме, вот в чем беда. Этот дом отойдет моему старшему сыну Сексту, который недавно женился и теперь живет здесь со своей женой. Они уже ждут первенца. Смерть моя неизбежна, Марк Аврелий. После моей смерти pater familias станет Секст. Младшему после свадьбы придется подыскать себе другое жилище.
— Уверен, что ты знаешь: за Аврелией — очень богатое приданое, — сказал Котта. — Вероятно, разумнее всего будет вложить ее приданое в дом. Ей досталась в наследство от ее отца, моего брата, большая сумма, вот уже несколько лет вложенная в дело. Несмотря на подъемы и спады, в настоящий момент на ее счету около сотни талантов. На сорок талантов можно купить весьма приличный дом на Палатине или в Каринах. Естественно, дом будет записан на имя твоего сына. Но если они вдруг разведутся, твой сын должен будет выплатить Аврелии стоимость дома. Впрочем, в распоряжении Аврелии все еще останется приличная сумма, на которую она сможет купить все, что пожелает.
Цезарь нахмурился:
— Мне не нравится даже мысль о том, что мой сын будет жить в доме, купленном на деньги его жены. Это было бы наглостью с его стороны. Нет, Марк Аврелий, я думаю, что деньги Аврелии надо вложить в нечто более надежное, чем дом, который будет принадлежать ей лишь отчасти. На сто талантов можно купить отличную инсулу где-нибудь на Эсквилине. И купить именно для нее, на ее имя. Молодая пара может жить бесплатно в одной из квартир первого этажа, а твоя племянница могла бы получать доход с других квартир. Доход больший, чем от любых других инвестиций. Моему сыну придется постараться самому заработать на собственный дом, это придаст ему целеустремленности.
— Я не могу допустить, чтобы Аврелия жила в доходном доме, — ужаснулся Котта. — Нет, я выделю сорок талантов на покупку дома, а остальные шестьдесят вложу в какое-нибудь надежное дело.
— Инсула на ее имя, — упрямо повторил Цезарь. Он закашлялся и с трудом справился с удушьем.
Котта налил в кубок вина, вложил в руку Цезаря и помог поднести к губам.
— Теперь лучше, — поблагодарил Цезарь немного погодя.
— Наверное, мне следует зайти в другой раз, — оказал Котта.
— Нет, давай сейчас выясним все до конца, Марк Аврелий. Обоим нам не слишком по душе их союз. Что ж, в таком случае не будем устилать их путь цветами. Пусть узнают цену любви. Если они действительно любят друг друга, некоторые трудности только крепче соединят их. Если нет — ускорят разрыв. Сделаем так, чтобы все приданое Аврелии осталось у нее. Этим мы не унизим моего сына. Инсула, Марк Аврелий! Она должна быть хорошо устроена. Так что постарайся нанять для осмотра будущей покупки честных людей. И, — добавил он шепотом, — не особо придирайся к ее местоположению. Рим быстро растет, а рынок недорогого жилья куда стабильнее рынка дорогих домов. Когда наступают тяжелые времена, обеспеченные люди беднеют. Поэтому на более дешевое жилье всегда найдутся съемщики.
— О боги, моя племянница не будет обыкновенной домовладелицей! — закричал взбешенный Котта.
— А почему бы и нет? — спросил Цезарь, устало улыбаясь. — Я слышал, она — необыкновенная красавица. Почему бы ей не соединить эти две роли? Если не получится, она еще дважды подумает, стоит ли выходить замуж за моего сына.
— Она действительно очень красива, — сказал Котта, широко улыбнувшись. — Я приведу ее к тебе, Гай Юлий, и ты сможешь сам убедить ее, в чем захочешь. — Он поднялся и положил руку на костлявое плечо собеседника. — Вот мое последнее слово: пусть Аврелия сама распорядится своим приданым. Ты предложишь ей купить инсулу, а я — дом. Годится?
— Годится, — сказал Цезарь. — Только присылай ее побыстрее, Марк Аврелий! Завтра, в полдень.
— Ты скажешь сыну?
— Конечно. Он как раз может и доставить ее.
Обычно Аврелия не раздумывала, что надеть. Она любила яркие цвета, любила их сочетать — но со строгим расчетом. Тем не менее, зная, что за ней должен зайти жених, чтобы отвести ее к своим родителям, она засомневалась. Наконец выбрала нижнее платье из тонкой светло-вишневой шерсти, а поверх — розовую драпировку, достаточно тонкую, чтобы более глубокий цвет платья был виден. Еще одна драпировка сверху, более бледного розового оттенка — тонкая, как свадебная вуаль. Аврелия приняла ванну, затем надушилась розовым маслом, волосы зачесала назад и уложила в узел. От предложения матери нанести немного румян она отказалась.
— Сегодня ты слишком бледна, — возразила Рутилия. — Ты волнуешься. Ну же, расслабься! Всего лишь мазок румян на щеки. И подведи глаза.
— Нет.
Бледность ее тут же прошла, когда за ней зашел Гай Юлий Цезарь Младший. Все краски, об отсутствии которых сожалела мать, заиграли на лице Аврелии.
— Гай Юлий! — Она протянула ему руку.
— Аврелия! — Он взял ее за руку.
Что делать дальше, они не знали.
— Ну идите же, до свидания! — раздраженно напутствовала их Рутилия. Так странно из-за этого привлекательного молодого мужчины терять своего первого ребенка… Замужество дочери как бы старило ее саму. А ведь там, в глубине души, она все еще чувствовала себя восемнадцати летней.
Они тронулись в путь. Кардикса и галлы плелись сзади.
— Я должен предупредить тебя: мой отец болен, — сказал Цезарь. — У него злокачественная опухоль в горле. Мы боимся, что он скоро покинет нас.
— О! — вымолвила Аврелия.
Они повернули за угол.
— Я получил твою записку, — сказал он, — и поспешил встретиться с Марком Аврелием. Не могу поверить, что ты выбрала меня!
— А я не могу поверить, что встретила тебя.
— Думаешь, Публий Рутилий сделал это специально?
Она улыбнулась:
— Наверняка!
Они прошли до конца квартала, снова повернули за угол.
— Вижу, ты не очень-то разговорчива.
— Да.
Вот и все, о чем они успели поговорить, прежде чем дошли до дома Цезарей.
С первого взгляда старший Цезарь понял, что ошибался. Перед ним предстала вовсе не избалованная, капризная красотка! Избранница сына действительно оказалась необыкновенной красавицей — но красота ее не отвечала общепринятым стандартам. Наверно, из-за этой-то непохожести ее и называли «необыкновенной». Какие красивые дети будут у них! Но внуков Юлию Цезарю уже не видать.
— Садись, Аврелия. — Его голос был едва слышен, поэтому он сопроводил приглашение жестом. Стул стоял так, чтобы Цезарь мог видеть невестку. Сына он усадил с другой стороны.
— Что рассказал тебе Марк Аврелий о нашем с ним разговоре? — спросил он.
— Ничего.
Он пересказал ей спор о приданом, не объясняя, какую позицию занимает он сам, а какую — Котта.
— Твой дядя, твой опекун говорит, что выбор за тобой. Ты хочешь приобрести дом или же инсулу? — спросил он, глядя ей в лицо.
Как поступила бы Корнелия, мать Гракхов? На этот раз Аврелия знала ответ: самым благородным образом. Теперь ей следует поддерживать честь и свою, и своего возлюбленного. Выбрать дом? Это, конечно, удобнее, да она и лучше знает, как управляться с домом. Но сознание того, что их гнездо куплено на деньги жены, унизило бы возлюбленного.
Она отвела взгляд от Цезаря и серьезно посмотрела на его сына:
— Что предпочел бы ты?
— Тебе решать, Аврелия, — ответил он.
— Нет, Гай Юлий, тебе. Я собираюсь стать твоей женой. Хорошей женой. И знаю свое место. Главой дома будешь ты. Все, чего я прошу взамен, уступая тебе первенство, — это всегда обходиться со мною честно и благородно. Выбор места, где нам жить, — за тобой. Будет по-твоему.
— В таком случае мы попросим Марка Аврелия найти нам инсулу и запишем право владения на твое имя, — не колеблясь, ответил юный Цезарь. — Это должна быть самая доходная инсула, какая только найдется. Я согласен с отцом: ее расположение не имеет значения. Доход с ренты — твой. Жить будем в одной из квартир первого этажа, пока я не смогу купить нам собственный особняк. Я буду обеспечивать тебя и наших детей доходами, которые получаю со своей земли. Инсулой же распоряжайся как пожелаешь, я вмешиваться не стану.
Видно было, что Аврелия довольна. Но она не сказала ничего.
— Ты неразговорчива! — с удивлением сказал старший Цезарь.
— Да, — ответила Аврелия.
Котта принялся за дело с желанием, несмотря на то, что предпочел бы найти для племянницы уютное гнездышко в одном из лучших районов Рима. Тем не менее он и сам понимал: самое практичное — вложить деньги в большую инсулу в центре Субуры. Доходный дом, который Котта присмотрел, был не нов. Владелец выстроил его около тридцати лет назад и с тех пор жил в двух самых больших квартирах первого этажа. Построен дом был на века. Фундамент из камня и бетона, пятнадцати футов в глубину и пяти в ширину. Внешние и несущие стены в два фута толщиной с обеих сторон облицованы небольшими камнями неправильной формы, а внутри заполнены плотной смесью из цемента и гравия. Все окна обрамлены рельефными арками из кирпича. Все укреплено толстыми деревянными балками. Широкая светлая лестница служила дополнительной опорой. Вдоль нее стояли в два ряда мощные колонны, на каждом этаже здания скрепленные массивными балками.
Рисунок 1. Инсула Аврелии
Девять этажей по девять футов в высоту каждый — довольно скромно. Инсулы по соседству были на три-четыре этажа выше. Зато этот дом занимал целиком небольшой треугольный квартал на стыке двух улиц — Малой Субуры и улицы Патрициев.
Осматривали они эту инсулу после знакомства с целой чередой других. Котта, Аврелия и юный Цезарь за это время уже успели привыкнуть к болтовне невысокого бойкого агента с безупречной римской родословной — разве какой-нибудь вольноотпущенник мог бы работать в фирме Тория Постума, торговца недвижимостью!
— Обратите внимание на штукатурку на стенах, снаружи и внутри, — трещал агент. — Ни одной трещины! А фундамент? Прочнее, чем хватка скупца, вцепившегося в свой последний золотой слиток… Восемь лавок — все сданы в аренду на долгий срок, не придется подыскивать арендаторов и беспокоиться о плате… Две квартиры с гостиными на двух нижних этажах… На следующем этаже — только две квартиры. До шестого этажа — по восемь квартир. Двенадцать — на седьмом, двенадцать на восьмом… Над всеми лавками имеются жилые комнаты… Дополнительные кладовки на антресолях спален первого этажа…
Он все превозносил и превозносил достоинства доходного дома. Вскоре Аврелия уже перестала его слушать, углубившись в собственные мысли. Пусть вникают дядя Марк и Гай Юлий. Ведь она — на пороге неведомого дотоле мира, который предстоит обжить и подчинить себе. Конечно, кое-что ее страшило. Не так просто осваивать сразу две новые роли — роль замужней женщины и роль владелицы инсулы. В то же время она замечала в себе и храбрость, рожденную ощущением свободы, столь новым, столь непривычным пока. Прежде она не сталкивалась со скукой или с разочарованием. Детство ее было счастливым и заполненным, ей некогда было скучать. Но теперь, перед замужеством, она заметила, что задумывается, чем ей заниматься целыми днями, если природа не даст ей столько детей, как у Корнелии, матери Гракхов. В знатных семьях редко имели больше двоих детей. Аврелия была исполнительна и трудолюбива, но с самого рождения ее, единственную девочку в семье, оберегали от забот. Теперь же она вот-вот станет домовладелицей и женой. Это обещало ей немало хлопот в самом ближайшем будущем.
Вот почему взгляд ее сиял. Она строила планы, старалась представить себе, как все это будет выглядеть.
Квартиры первого этажа были разной площади. Домовладелец, строя инсулу, поскупился насчет собственного жилища. После особняка Котты на Палатине эта инсула казалась очень маленькой. Действительно, особняк Котты занимал большую площадь, чем весь первый этаж инсулы, включая лавки, таверну у перекрестка и обе квартиры.
Несмотря на то что в столовой вряд ли смогли бы поместиться три обыкновенных обеденных ложа, а таблиний был меньше любого кабинета в частных домах, потолки в них были очень высоки. Стена между ними не доходила до потолка, что позволяло воздуху и свету проникать с лестницы через столовую в кабинет. В гостиной пол выложен терракотовой плиткой, стены красиво оштукатурены, две толстые деревянные колонны посреди комнаты окрашены под мрамор причудливой расцветки. Воздух и свет проникали сюда с улицы сквозь огромную железную решетку, расположенную высоко на наружной стене между лавкой и лестницей, которая вела на верхние этажи. Из гостиной можно было попасть в три спальни, традиционно лишенные окон, а из кабинета — в две другие, одна из которых была чуть побольше. В квартире имелась еще одна небольшая комната, которую Аврелия могла бы использовать как свою гостиную, а между ней и лестницей — кубикула, как раз для Кардиксы. Но всего приятнее было обнаружить, что в квартире есть ванная и уборная. Как радостно сообщил агент, инсула находится прямо напротив одной из главных сточных труб Рима, к ней подведен водопровод!
— Прямо напротив, на Малой Субуре, — общественная уборная, а рядом — Субурские бани, — заметил агент. — С водой здесь проблем нет. Идеальное место. Не слишком высокое, поэтому вода поступает бесперебойно. И не слишком низкое — не будут беспокоить наводнения на Тибре. Конечно, прежний владелец сам следил за состоянием водопровода и канализации, зато и цену с жильцов брал хорошую за эти удобства.
Аврелия воодушевилась. Прежде ее больше всего пугала перспектива лишиться собственной ванны и туалета. Ни в одной другой инсуле, где они побывали, не было ни водопровода, ни канализации, хоть и находились они в лучших районах. И если раньше Аврелия еще не была уверена, устроит ли ее эта инсула, теперь она уже точно знала — устроит!
— Какой доход может принести аренда? — поинтересовался юный Цезарь.
— Десять талантов в год — четверть миллиона сестерциев.
— О боги! — покачал головой Котта.
— Ремонт здания не будет вам стоить ничего, оно выстроено на совесть, — сказал агент. — Так что у вас не будет недостатка в жильцах. Сейчас многие инсулы рушатся, другие вырастают как грибы — слишком быстро, чтобы жильцы доверяли качеству строительства. Кроме того, обратите внимание: инсула стоит особняком. Тем больше шансов на то, что, если в соседнем доме начнется пожар, к вам огонь не перекинется. Не дом, а скала, поверьте моим словам!
Так как бессмысленно было пробираться в паланкине через заваленную мусором Субуру, Котта и юный Цезарь прихватили с собой двух галлов, чтобы без риска провести Аврелию пешком. Впрочем, стоял полдень, люди на шумных улицах, казалось, больше интересовались своими делами и не имели намерения беспокоить красавицу Аврелию.
— Ну и как тебе понравилось это жилье? — спросил ее Котта, когда они спустились к Аргилету и собирались пройти через Римский Форум.
— О, дядя, это превосходно! — сказала она и повернулась, чтобы посмотреть на юного Цезаря. — Ты согласен, Гай Юлий?
— Думаю, нам подходит, — сказал он.
— Что ж, хорошо. Документы оформлю сегодня же. Девяносто пять талантов… Выгодная сделка. Пять оставшихся талантов можете истратить на мебель.
— Нет, — твердо заявил юный Цезарь. — Мебель за мной. Тебе известно, что я не нищий! Земля в Бовиллах дает мне неплохие доходы.
— Да, знаю, Гай Юлий, — спокойно ответил Котта. — Ты же говорил, помнишь?
Нет, этого он не помнил. Единственное, о чем мог в эти дни думать юный Цезарь, была Аврелия.
Поженились они в апреле. Стоял чудесный весенний день, предзнаменования были благоприятны; даже Цезарю-отцу, казалось, полегчало.
Плакала Рутилия, плакала и Марсия; одна — потому что выдавала замуж первого своего ребенка, вторая — потому что женила последнего. Были на этой свадьбе Юлия и Юлилла, но их супруги отсутствовали: Марий и Сулла все еще оставались в Африке, а Секст Цезарь набирал войско в Италии, не сумев выпросить у консула Гнея Маллия Максима отпуск.
Котте хотелось снять дом на Палатине, чтобы молодая пара провела там свой первый месяц.
— Сначала вам надо привыкнуть к тому, что вы муж и жена, а уж потом начинать жить в Субуре, — сказал он.
Котта очень заботился о судьбе своей единственной девочки.
Но молодая пара решительно отказалась. Поэтому свадебное шествие затянулось: путь до Субуры неблизкий.
Юный Цезарь был очень доволен, что лицо его невесты скрыто вуалью; непристойные шутки зевак он героически выдерживал один, улыбаясь и раскланиваясь в ответ.
— Это наши новые соседи, придется ладить с ними, — сказал он молодой супруге. — Ты просто не слушай, что они говорят.
— Я бы на твоем месте предпочел избегать встречи с ними, — промолвил Котта, который хотел нанять гладиаторов для сопровождения свадебной процессии. Толкучка на улицах Субуры, преступные наклонности местных жителей и даже их жаргон — все это раздражало его.
Когда они подошли к инсуле Аврелии, за ними уже тянулась целая толпа ротозеев, которые, видимо, надеялись, что в конце пути их ожидает море вина, и рассчитывали повеселиться.
Однако когда юный Цезарь открыл дверь и взял молодую жену на руки, чтобы пронести ее через порог дома, Котта-старший, Луций Котта и два галла придержали толпу, пока юный Цезарь не зашел в дом и не запер за собою дверь. Под недовольные возгласы собравшихся Котта с высоко поднятой головой пошел прочь.
Дома находилась только Кардикса. Аврелия хотела потратить деньги, оставшиеся от приданого, на домашних слуг, но решила сделать это после свадьбы — чтобы обойтись без советов матери и свекрови. Юному Цезарю тоже необходимы были слуги — управляющий, виночерпий, секретарь. Но Аврелии требовалось больше: две служанки для черных работ, прачка, повар с поваренком, две «прислуги за все» и один раб помускулистей. Не так уж много, но и не мало.
На улице темнело. Свет, проникавший через лестницу с девятого этажа, рано померк, так же как и свет с улицы, затененной стоящими вокруг высокими домами. Кардикса зажгла все лампы, но их не хватало, чтобы осветить все темные углы. Служанка ушла в свою каморку, чтобы оставить молодоженов наедине.
Аврелию удивил шум. Он доносился отовсюду — с улицы, с лестницы, ведущей на верхние этажи, с центральной лестницы. Крики, ругань, треск, визг, брань, плач младенцев… Она слышала, как мужчины и женщины кашляли и плевались, как прошел по улице оркестр, грохоча барабанами и тарелками. До нее долетали обрывки песен, мычание быков, блеяние овец, хриплые крики мулов и ослов, беспрестанный скрип повозок, взрывы смеха.
— Тебе не кажется, что мы не услышим самих себя? — сказала она, пытаясь скрыть внезапно набежавшую слезу. — Гай Юлий, мне так жаль! Я вовсе не подумала о шуме!
Юный Цезарь был достаточно мудр и достаточно чуток, чтобы понять, что отчасти эти слезы были вызваны не шумом, а волнением последних нескольких дней — естественными переживаниями девушки, выходящей замуж. Он волновался и сам; что же говорить о юной супруге?
Он засмеялся:
— Мы привыкнем, не бойся. Уверен, что через месяц даже перестанем замечать весь этот шум. Кроме того, в нашей спальне должно быть тише.
Он взял ее за руку и почувствовал, как она дрожит.
Действительно, в спальне, в которую можно было попасть из его кабинета, было тише. Зато — еще темнее. И душно, если не оставлять дверь в кабинет открытой.
Цезарь сходил в гостиную за лампой. Рука об руку они вошли в комнату и замерли, очарованные. Кардикса украсила спальню цветами, постель усыпала душистыми лепестками. Вдоль стены стояли вазы, наполненные розами, левкоями, фиалками; на столе — графин с вином и графин с водой, две золотые чаши и большое блюдо медовых лепешек.
Никто из них не смущался. Как все римляне, они были хорошо осведомлены в вопросах секса, хотя и до известных пределов. Каждый римлянин, которому позволяли средства, предпочитал уединение, если приходилось обнажать свое тело, но необходимость обнажиться прилюдно тоже никого не пугала.
Конечно, на счету юного Цезаря были кое-какие приключения. Но искушенным его не назовешь. Младший Цезарь при всех своих несомненных способностях был очень скромен. Ему явно не хватало напористости.
Предчувствия не обманули Публия Рутилия Руфа. Юный Цезарь и Аврелия почти идеально подходили друг другу. Он был мягок, внимателен, вежлив. Он не пылал пламенем страсти и не стремился зажечь Аврелию. Их любовь была нежна в прикосновениях, ласкова в поцелуях, нетороплива в движениях. Это устраивало обоих.
И Аврелия могла сказать себе, что она, несомненно, заслужила бы одобрение Корнелии, матери Гракхов, так как исполнила свою супружескую обязанность точно так же, как, вероятно, делала это Корнелия, мать Гракхов: с удовольствием и с чувством выполненного долга. Она знала теперь, что любовное соитие само по себе не превратится в цель ее жизни, не заставит ее искать наслаждения на стороне — и что брачное ложе ей никогда не опротивеет.
* * *
Зиму Квинт Сервилий Цепион провел в Нарбоне, сокрушаясь о своем потерянном золоте. Здесь он получил письмо от блестящего молодого адвоката Марка Ливия Друза, одного из самых пылких — и самых разочарованных — поклонников Аврелии:
Мне не было и девятнадцати, когда мой отец, цензор, умер и оставил мне в наследство не только все свое богатство, но и положение pater familias. К счастью, единственной тягостной моей ношей была тринадцатилетняя сестра, лишенная и отца, и матери. В это самое время моя мать, Корнелия, попросила разрешения взять сестру к себе в дом. Я, конечно, отказал. Хоть и не было никакого развода, тебе, я знаю, известно, как холодно относились мои родители друг к другу, особенно после того, как отец согласился отдать моего младшего брата в приемные сыновья. Мать всегда любила его гораздо больше, чем меня. Поэтому, когда брат сделался Мамерком Эмилием Лепидом Ливианом, она, оправдываясь его юным возрастом, уехала жить к нему, где — это правда — вела жизнь более свободную и распущенную, чем могла себе позволить в доме моего отца. Я пытаюсь напомнить тебе об этом, ибо тут замешан вопрос чести, а честь моя задета гнусным, себялюбивым поведением матери.Смею надеяться, что я воспитал сестру мою, Ливию Друзу, так, как приличествует ее высокому происхождению. Сейчас ей восемнадцать, и она готова выйти замуж. Так же, как и я — жениться, несмотря на мой юный возраст: мне двадцать три. Я знаю, что обычно дожидаются двадцати пяти, а многие женятся только став сенаторами. Но я не могу ждать так долго. Я — глава семейства и единственный мужчина из Ливиев Друзов в моем поколении. Мой брат Мамерк Эмилий Лепид не может более носить имя Ливия Друза или претендовать на состояние отца. Поэтому мне следует жениться и произвести потомство. После смерти отца я принял решение жениться не прежде, чем выдам замуж сестру.
Тон письма был так же прямолинеен и суховат, как и сам юноша, его писавший; но Квинт Сервилий Цепион не усмотрел в этом ничего дурного. Цепион был дружен с отцом юноши; теперь его сын общался с младшим Друзом.
Поэтому, Квинт Сервилий, я, как глава моей семьи, хочу предложить тебе, как главе твоей семьи, брачный союз. Мне в данном случае показалось неразумным обсуждать этот вопрос с моим дядей, Публием Рутилием Руфом. Хоть я и не имею ничего против него, но ни его происхождение, ни его характер не внушают мне особого доверия к его мнению. Только недавно, например, до моего сведения дошло, что он убедил Марка Аврелия Котту разрешить его падчерице, Аврелии, самой выбрать себе мужа. Трудно себе представить поступок, менее свойственный римлянину. Конечно же, она выбрала смазливого юнца Юлия Цезаря, ненадежного, бесхарактерного, который никогда ничего не достигнет.Решив прежде выдать замуж сестру, я надеялся освободить мою будущую жену от необходимости жить с моей незамужней сестрой в одном доме и тем самым быть в ответе за ее поведение. Я вовсе не вижу какой-то особенной добродетели в том, чтобы перекладывать свои обязанности на чужие плечи.Вот что я предлагаю. Квинт Сервилий: разреши мне жениться на твоей дочери, Сервилии, а твоему сыну Квинту Сервилию Младшему — на моей сестре Ливии. Это идеальное решение для нас обоих. Связь наших семейств, укрепившись узами брака, пройдет через многие поколения. И у моей сестры, и у твоей дочери — совершенно одинаковое приданое, а это значит, что деньги не придется передавать из рук в руки, что тоже немаловажно в наше время дефицита наличных денег. Пожалуйста, сообщи мне о твоем решении.
А что здесь решать? О такой партии для своих детей Квинт Сервилий Цепион мог только мечтать. Состояние Ливия Друза было столь же внушительно, как и его родовитость.
Ответ Цепион написал сразу же:
Мой дорогой Марк Ливий, я восхищен. Согласен. Действуй.
Друз приступил к обсуждению брачного плана со своим другом Цепионом Младшим. Ему не терпелось подготовить друга к знакомству с письмом, которое, он знал, тот скоро получит от отца. Будет лучше, если Цепион Младший будет сам заинтересован в предстоящей женитьбе, нежели просто исполнит родительскую волю.
— Я хотел бы жениться на твоей сестре, — сказал Друз Цепиону.
Тот удивленно посмотрел на друга, но ничего не ответил.
— А еще мне хотелось бы, чтобы ты женился на моей сестре, — продолжал Друз.
Цепион заморгал, но опять же ничего не ответил.
— Ну так что ты скажешь? — не выдержал Друз.
Наконец Цепион собрался с мыслями и сказал:
— Я должен поговорить с отцом.
— Я уже поговорил, — сообщил Друз. — Он согласен.
— Тогда, думаю, все в порядке.
— Квинт Сервилий, Квинт Сервилий, я хочу знать, что ты сам — сам! — об этом думаешь! — рассердился Друз.
— Ну, ты нравишься моей сестре, здесь все в порядке… И мне твоя сестра нравится, но… — Он осекся.
— Но — что?
— Не уверен, что я ей нравлюсь.
Теперь пришел черед Друза удивляться:
— Что за чушь? Как ты можешь ей не нравиться? Ты — мой лучший друг! Конечно же, нравишься! Я все здорово придумал — мы останемся вместе!
— Неплохо бы.
— Ну вот что. Я обсудил все детали в переписке с твоим отцом — приданое и все такое прочее. Ни о чем не беспокойся.
— Ну и хорошо.
Они сидели на скамейке под великолепным старым дубом, который рос рядом с прудом Курциев в нижнем Форуме; они только что съели изысканный завтрак — пресный пирог с начинкой из чечевицы и свиного фарша, сдобренного специями.
Поднявшись, Друз отдал слуге салфетку. Тот заботливо проверил, не запачкал ли хозяин белоснежную тогу.
— Куда ты так торопишься? — спросил Цепион Младший.
— Домой, рассказать сестре. — Друз приподнял бровь. — Тебе не кажется, что тебе также следовало бы отправиться домой, к твоей сестре, и все ей сообщить?
— Пожалуй, да, — неуверенно сказал Цепион. — А может, лучше ты сам все ей скажешь? Ты ведь ей нравишься.
— Что ты, дурачок! Она должна узнать обо всем от тебя. Это — родительское благословение, передать его должен ты, ее брат, а мое дело — поговорить с Ливией Друзой.
И Друз пошел к себе домой в направлении лестницы Весталок.
Его сестра была дома — где ей еще быть? С тех пор как Друз стал главой семьи, а их матери, Корнелии, было запрещено переступать порог дома, Ливия Друза не могла отлучиться без разрешения брата. Она даже не осмеливалась уйти украдкой, так как в глазах брата на ней лежало клеймо позора ее матери. В Ливии он видел слабое, подверженное соблазну создание, которому нельзя давать ни малейшей свободы. Он охотно поверил бы во все дурное, что бы о ней ни сказали, даже если единственной уликой ее вины было бы ее отсутствие.
— Пожалуйста, попроси сестру зайти ко мне в кабинет, — сказал он управляющему.
Назад: ГОД ПЯТЫЙ (106 Г. ДО Р. X.) КОНСУЛЬСТВО КВИНТА СЕРВИЛИЯ ЦЕПИОНА И ГАЯ АТИЛИЯ СЕРРАНА
Дальше: ГОД СЕДЬМОЙ (104 Г. ДО P. X.) КОНСУЛЬСТВО ГАЯ МАРИЯ (II) И ГАЯ ФЛАВИЯ ФИМБРИИ ГОД ВОСЬМОЙ (103 Г. ДО Р. X.) КОНСУЛЬСТВО ГАЯ МАРИЯ (III) И ЛУЦИЯ АВРЕЛИЯ ОРЕСТА ГОД ДЕВЯТЫЙ (102 Г. ДО P. X.) КОНСУЛЬСТВО ГАЯ МАРИЯ (IV) И КВИНТА ЛУТАЦИЯ КАТУЛА ЦЕЗАРЯ
