Книга: Первый человек в Риме
Назад: ГОД ЧЕТВЕРТЫЙ (107 Г. ДО P. X.) КОНСУЛЬСТВО ЛУЦИЯ КАССИЯ ЛОНГИНА И ГАЯ МАРИЯ (I)
Дальше: ГОД ШЕСТОЙ (105 Г. ДО P. X.) КОНСУЛЬСТВО ПУБЛИЯ РУТИЛИЯ РУФА И ГНЕЯ МАЛЛИЯ МАКСИМА
ГОД ПЯТЫЙ (106 Г. ДО Р. X.)
КОНСУЛЬСТВО КВИНТА СЕРВИЛИЯ ЦЕПИОНА И ГАЯ АТИЛИЯ СЕРРАНА
Квинт Сервилий Цепион ни минуты не сомневался в том что получит приказ выступить против вольков-тектосагов и их германских союзников, которые уже успели обжиться под Толозой. Это и произошло в первый день нового года, во время заседания Сената в храме Юпитера Величайшего после церемонии инаугурации. Произнося свою первую речь в качестве старшего консула, Цепион сообщил многолюдному собранию о своем намерении набрать армию традиционными методами:
— Это будут настоящие римские солдаты, а не толпа нищего сброда!
Слова его были встречены восторженными возгласами.
Конечно, далеко не все сенаторы присоединились к овации. Гай Марий не был одинок в своем противостоянии ретроградам. Его точку зрения поддерживали наиболее просвещенные и образованные «заднескамеечники». Свободомыслящие люди нашлись даже среди представителей именитых фамилий. Но первый ряд занимала клика консерваторов во главе с принцепсом Сената Марком Эмилием Скавром. Именно эти люди делали политику в Сенате: если они аплодировали, аплодировал и Сенат; если голосовали «против» — за ними следовали остальные.
К этой же фракции принадлежал и Квинт Сервилий Цепион. Благодаря энергичной закулисной борьбе Отцы Нации вынуждены были дать ему восемь хорошо вооруженных легионов, только чтобы он показал германцам, что им не слишком рады на землях Внутреннего моря. Да и вольков-тектосагов следовало бы наказать за неуместное гостеприимство.
Из недавно вернувшегося войска Луция Кассия около четырех тысяч человек были вполне пригодны к воинской службе. Но почти все нестроевые солдаты погибли вместе с большинством легионеров. Конники же благополучно разъехались по домам, прихватив с собой лошадей и обслугу. Таким образом, перед Квинтом Сервилием Цепионом стояла задача — найти сорок одну тысячу пехотинцев, двенадцать тысяч нестроевиков из числа свободных граждан и еще восемь тысяч из рабов; а кроме того, пять тысяч конников и еще пять тысяч человек, чтобы их обслуживать. И все это — в Италии, где днем с огнем не сыщешь человека с необходимым имущественным цензом, будь он римлянин или италиец.
Процедура набора рекрутов была ужасна. Сам Цепион не интересовался тем, как будут подыскивать солдат, и не принимал в этом участия. Он только нанял специальных людей, а все руководство препоручил своему квестору. Себя же он посвятил другим делам, более достойным его консульского внимания. Рекруты подвергались безжалостному насилию. У них даже не спрашивали согласия — просто уводили. Ветеранам волей-неволей приходилось покидать свои дома. Не по летам развитый четырнадцатилетний сын одного земледельца угодил в солдаты вместе с отцом. Такая же участь постигла и его деда, который выглядел слишком молодо для своих шестидесяти. Если семья не имела достаточных средств на вооружение и экипировку своих членов, в уплату шел земельный участок. Таким образом во владение Квинта Сервилия Цепиона и его сторонников перешло огромное количество земель. Так как римские граждане не могли обеспечить достаточного количества новобранцев, обирали и союзников-италийцев.
В конце концов Цепиону удалось заполучить необходимое количество пехотинцев и нестроевых из числа свободных граждан. Все было сделано согласно традиции, установившейся давным-давно: оружие, доспехи и снаряжение оплачивало не государство, а сам солдат; преобладание в легионах италийцев перекладывало бремя содержания войска на плечи союзников. Сенат вполне одобрил действия Цепиона и даже любезно предложил выделить из казны средства для оплаты наемной конницы из Фракии и обеих Галлий. Цепион чувствовал себя все более уверенно, а римские консерваторы не скупились на похвалы в его адрес.
Пока вербовщики Цепиона орудовали на Апеннинском полуострове, сам он делал все возможное, чтобы укрепить несколько пошатнувшуюся власть Сената. Непростой период настал для Сената еще со времен Тиберия Гракха. Уже почти тридцать лет. Сначала Тиберий Гракх, затем Фульвий Флакк, Гай Гракх и наконец «новые люди» и аристократы-реформаторы — все они неуклонно сводили на нет роль Сената в судебной системе и законодательстве.
Если бы не недавние нападки Гая Мария на сенатские привилегии, Цепион, возможно, и не проявлял бы столько рвения и решимости. Но Марий растревожил настоящее осиное гнездо. И первые же недели после вступления Цепиона в должность консула стали для плебеев и тех из числа всадников, кто защищал их интересы, настоящей катастрофой.
Будучи патрицием, Цепион созвал Народное собрание, где все еще имел власть, и сумел провести закон, лишающий всадников влияния в имущественном суде, которое они получили при Гае Гракхе. Судьями имущественного суда, как и встарь, отныне могли становиться только члены Сената. Это было в интересах самого Цепиона. В Народном собрании произошло настоящее побоище. Цепиону противостояла влиятельная группа сенаторов с красавцем Гаем Меммием во главе. Но Цепион сокрушил своих противников.
И вот в конце мая, одержав эту замечательную победу, старший консул повел восемь легионов и мощную конницу на Толозу. Он грезил не о славе — о более приятном способе вознаградить себя за труды. Ведь Квинт Сервилий Цепион был истинным Сервилием Цепионом: возможность приумножить собственное состояние привлекала его куда больше, нежели воинские почести. Он был претором в Дальней Испании, когда Сципион Назика отказался от должности, и изрядно набил там свою мошну. Теперь же, став консулом, он надеялся разбогатеть еще больше.
Если бы было возможно постоянно посылать войска из Италии в Испанию морем, Гнею Домицию Агенобарбу не пришлось бы сражаться за сухопутный проход через Альпы. Но из-за очень сильных ветров и морских течений море здесь было слишком опасно. Так что легионам Цепиона — как и год назад легионам Луция Кассия — пришлось одолеть дорогу из Кампании до Нарбона, которая была на тысячу миль длиннее морского пути. Впрочем, они не слишком возражали против столь длительного перехода: почти все римляне ненавидели море и боялись его. Одна только мысль о стомильном плавании страшила их куда больше, чем тысячемильный пеший переход.
Дорога от Кампании до Нарбона заняла у легионов Цепиона около семидесяти дней — в день они преодолевали менее пятнадцати миль. Быстрому передвижению препятствовали на этот раз не тяжело нагруженные обозы, а многочисленные вьючные животные, повозки и рабы, которых — все по той же старинной и почтенной традиции — тащили за собой в полевой легионный лагерь состоятельные римские воины для обеспечения собственного комфорта.
В Нарбоне, маленьком портовом городке, превращенном Гнеем Домицием Агенобарбом в римский форпост, армия передохнула после долгого перехода, хотя полностью восстановить силы не удалось. Лето еще только начиналось, и в Нарбоне было чудесно. Прозрачная вода полна креветок, маленьких омаров, больших крабов и всевозможных рыб. У илистого дна в заливе близ Русцинона, в устье Атака, водились не только устрицы, но и камбала. Из всех видов рыб, знакомых римским легионерам, камбала считалась самой изысканной. Круглые и плоские, как тарелки, с глазами по одну сторону глупой головы неприятного вида, они постоянно зарывались в ил. Их вспугивали, били гарпунами, а они беспомощно барахтались, пытаясь снова закопаться поглубже в грязь.
Легионеры никогда не страдали стертыми ногами. Прирожденные пехотинцы, они привыкли к долгим переходам, а высокие сапоги на толстой подошве, подбитой большими гвоздями, отлично предохраняли ступни от острых камней. Однако как приятно купаться в море у Нарбона, расслабляя натруженные мускулы! Попутно обнаружилось, что среди солдат есть несколько человек, которые не умеют плавать, и это упущение было тут же исправлено. Местные девушки ничуть не отличались от любых других — все они были без ума от мужчин в военной форме. Так что в течение шестнадцати дней город сотрясали крики разгневанных отцов и мстительных братьев, хихиканье девиц, кутежи легионеров и скандалы в кабаках. Все это доставляло немало хлопот военной полиции и приводило в отчаяние военных трибунов.
Наконец Цепион собрал своих людей и повел их прочь из города по великолепной дороге, проложенной Гнеем Домицием Агенобарбом между побережьем и Толозой. На холме, в том месте, где река Атак поворачивала под прямым углом на юг, стояла мрачная крепость Каркасон — город тектосагов. Отсюда легионеры, преодолев холмы, отделяющие истоки могучей Гарумны от коротких речушек, что впадают во Внутреннее море, спустились наконец на равнину к Толозе.
Как всегда, Цепиону необыкновенно везло: германцы успели окончательно разругаться со своими хозяевами вольками-тектосагами и вынуждены были по приказу здешнего вождя Копиллы покинуть Толозу. Таким образом, единственным врагом, с которым предстояло сражаться Цепиону, оказались злополучные вольки-тектосаги. А те, в свою очередь, увидев перед собой бесконечную вереницу закованных в броню легионеров, сочли благоразумие лучшей из доблестей. Копилла со своим войском отступил к устью Гарумны, чтобы поднять местные племена и посмотреть, совершит ли Цепион ту же ошибку, что и Луций Кассий в прошлом году. Толоза, в которой остались одни старики, тут же сдалась. Цепион мурлыкал от удовольствия.
Почему? Да потому, что знал о золоте Толозы. Теперь он завладеет им, даже не прибегая к оружию. О счастливчик Квинт Сервилий Цепион!
Сто семьдесят лет тому назад вольки-тектосаги кочевали вместе с галлами под предводительством второго из славных в веках кельтских вождей по имени Бренн. Этот Бренн опустошил Македонию, вторгся в Фессалию, опрокинул заслоны греков у Фермопил и вторгся в Центральную Грецию и Эпир. Он захватил и разграбил три богатейших храма в мире: Додоны с оракулом Юпитера в Эпире, Зевса Олимпийского и великое святилище Аполлона в Дельфах — то самое, где вдохновенные пифии от лица своего бога произносят пророчества.
Когда же греки дали захватчикам отпор, галлы отступили к северу, унося с собой награбленное. Бренн умер от раны, и весь его великий план рухнул. В Македонии кельты, лишившись вождя, решили перейти Геллеспонт и направиться в Малую Азию. Там они основали галльский форпост и назвали его Галатия. Но часть вольков-тектосагов, говорят, захотела вернуться домой в Толозу. Им не по душе было переходить Геллеспонт. На большом совете всех племен было решено вверить истосковавшимся по родине волькам сокровища из полусотни разграбленных храмов — включая и те, что взяли из Эпира и Дельфов. Вернувшись домой, вольки-тектосаги должны были хранить в Толозе общие трофеи всех галлов до того дня, когда прочие племена вернутся в Галлию и потребуют свою долю. Чтобы облегчить себе дорогу, им пришлось все расплавить: и громоздкую статую божества из чистого золота, и высокие серебряные урны, и чаши, и тарелки, и золотые треножники, и венки из золота и серебра — все отправилось в тигли. Наконец тысяча груженых повозок направилась на Запад — через тихие альпийские долины реки Данувий. Спустя несколько лет вольки наконец спустились к Гарумне.
Цепион слышал эту историю три года назад, когда управлял Испанией, и с тех пор мечтал отыскать золото Толозы. Напрасно его испанский советник утверждал, будто награбленные сокровища — не более чем миф. Все, кто побывал в городе вольков-тектосагов, клялись: никакого золота в Толозе нет, и единственное богатство вольков — полноводная река и плодородные земли. Но Цепион верил в свое счастье. В Толозе есть золото, есть! Иначе почему он услышал в Испании этот рассказ? И почему именно ему довелось вслед за Луцием Кассием отправиться в Толозу? В этом определенно видна воля богов! А тут еще обнаруживается, что германцы ушли и город сдается без боя. Фортуна явно покровительствует ему, Цепиону!
Он сбросил доспехи, облачился в тогу с пурпурной каймой и отправился на прогулку по тихим, почти деревенским улочкам, заглянул во все уголки, осмотрел все укрепления, побродил по пастбищам и полям, наступающим на городские окраины. Городок выглядел так, будто находился в Испании, а не в Галлии.
Да, в Толозе немного найдется чисто галльского — ни друидов, ни типично галльской нелюбви к городской обстановке. Храмы и прилегающие к ним земли сами походили на отдельные города, вроде тех, что воздвигают в Испании: живописные рощи, несколько искусственных прудов и ручейков, питающихся водами Гарумны. Восхитительно!
Ничего не обнаружив во время своих прогулок, Цепион привлек к поискам армию. В лагере царила приподнятая атмосфера охоты за сокровищами. Солдаты, избежавшие неприятной необходимости встречаться с врагом в бою, почуяли близость своей доли в сказочной добыче и не на шутку увлеклись кладоискательством.
Но найти золото никак не удавалось. В храмах обнаружили несколько бесценных вещиц — но их было слишком мало. И никаких слитков! В крепости — тоже ничего, в чем Цепион имел возможность убедиться самолично. Ничего, кроме оружия, деревянных идолов и сосудов из рога и обожженной глины. Прежний властитель Толозы Копилла жил предельно просто, и под гладкими плитами в залах не оказалось никаких тайных хранилищ.
Цепиона осенило: он приказал солдатам копать в парках вокруг храма. Но все напрасно: ни в одной ямке, даже самой глубокой не было и следа легендарного золота. Кладоискатели обходили холмы с расщепленными на концах ивовыми прутьями, но тщетно: ни один из чутких прутьев не дрогнул, не согнулся, не кольнул в ладонь. Проверили поля и улицы города — снова ничего. Окрестности покрывались ямами и котлованами, словно поблизости неутомимо копался гигантский крот, а Цепион все расхаживал и раздумывал, раздумывал и расхаживал.
В Гарумне водилась рыба, в том числе речной лосось и несколько видов карпа. Пруды возле храмов наполнялись водой из Гарумны, и, как следствие, в них тоже было полно рыбы. Легионерам Цепиона казалось куда удобнее удить рыбу в прудах, а не в глубокой реке с быстрым течением. Пока полководец предавался размышлениям, его солдаты ловили мух для наживки и ладили удочки из ивовых прутьев. Глубоко задумавшись, Цепион спустился к самому большому пруду. Остановившись на берегу, он рассеянно наблюдал за игрой света на чешуйках юрких рыбешек, за мерцанием, струящимся от поверхности воды у зарослей водорослей. Этот странный переливающийся свет как будто все время преображался. Он то приближался, то вновь удалялся. Сквозь серебристые блики воды то и дело проскальзывал золотой отблеск, словно отражаясь от чешуи какого-то необыкновенного карпа, скользнувшего мимо.
Мысль медленно зрела в уме Цепиона. И наконец поразила его. В голове как будто началось внезапное извержение вулкана — так, во всяком случае, показалось Цепиону. Он послал за землекопами и приказал им осушить пруды. Не слишком трудная работа принесла отличное вознаграждение. На дне священных озер, покрытое илом, водорослями и наносными породами — следами прошедших десятилетий, лежало золото Толозы.
Когда последний слиток был отмыт и занял свое место в числе прочих, Цепион явился осмотреть обретенное богатство. И изумился. То, что он не наблюдал, как доставали золото, было одной из его причуд — он жаждал сюрприза. И дождался! Цепион-счастливчик был просто ослеплен. Перед ним лежало пятьдесят тысяч золотых слитков, весом по пятнадцать фунтов каждый, — всего около пятнадцати тысяч талантов. Еще там было десять тысяч серебряных слитков, каждый весом по двадцать фунтов, — всего три с половиной тысячи талантов серебра. Вольки-тектосаги нашли своим богатствам единственное применение: отлили мельничные жернова из чистого серебра. Раз в месяц они поднимали эти жернова со дна реки, чтобы перемолоть месячный запас муки.
— Допустим, — внезапно сказал Цепион. — А сколько фургонов мы можем выделить для перевозки этого добра в Нарбон?
Вопрос был адресован praefectus fabrum Марку Фурию, который отвечал в этой армии за поставки продовольствия, перевозку грузов, за технику, снаряжение, фураж и прочее снабжение.
Вот какой ответ получил Цепион-кладоискатель от своего praefectus:
— Квинт Сервилий, в нашем обозе тысяча фургонов, но пусты лишь около трети из них. А если в каждый фургон поместить по тридцать пять талантов — в самый раз, чтобы лошади свезли поклажу, — то нам понадобится около трехсот пятидесяти фургонов для серебра и четыреста пятьдесят для золота. — Так сказал Марк Фурий.
Он не принадлежал к древнему знаменитому роду Фуриев. Его прадед был рабом Фурия, а сам он стал и клиентом, и банкиром Цепиона.
— Тогда я предлагаю сначала в ста пятидесяти фургонах переправить серебро на корабли, выгрузить его в Нарбоне, а фургоны вернуть в Толозу для последующей перевозки золота, — сказал Цепион. — Тем временем солдаты разгрузят еще сотню фургонов. Так что у нас их будет достаточно, чтобы сразу вывезти золото.
К концу квинктилия груз серебра достиг побережья, фургоны были разгружены и отправлены назад в Толозу за золотом — все по плану. За это время Цепион, как и обещал, приготовил под погрузку еще сто фургонов.
Пока укладывали золотые слитки, Цепион как во сне переходил от одного штабеля к другому, не в силах удержаться, чтобы не погладить их. Он о чем-то глубоко задумался и вздохнул.
— Тебе надо бы поехать с золотом, Марк Фурий, — сказал он наконец. — Кто-то должен остаться с ним в Нарбоне, пока последний слиток не погрузят на борт последнего корабля. — Затем обернулся и обратился к вольноотпущеннику греку Биасу: — Серебро, надеюсь, уже на пути в Рим?
— Нет, Квинт Сервилий, — спокойно ответил Биас. — Корабли, на которых в начале года перевозились тяжелые грузы, рассохлись. Я смог снарядить всего дюжину. Думаю, разумнее приберечь их для золота. Серебро — под надежной охраной, в полной безопасности. Мне кажется, что чем скорее мы отправим золото в Рим, тем лучше. Как только прибавится пригодных кораблей, я нагружу их золотом по самую ватерлинию.
— А нельзя ли отправить серебро в Рим по суше? — предложил Цепион.
— Даже учитывая риск кораблекрушения, Квинт Сервилий, я скорее вверил бы все золото и серебро морю. Все до единого слитка, — ответил Марк Фурий. — Из-за альпийских племен дорога по суше слишком опасна.
— Да, да, ты совершенно прав, — согласился Цепион. — Даже не верится! Мы отправляем в Рим золота и серебра больше, чем есть сейчас во всех римских сокровищницах!
— Так оно и есть, Квинт Сервилий, — отозвался Марк Фурий. — Это настоящее чудо!
В середине секстилия золото в четырехстах пятидесяти фургонах было отправлено наконец из Толозы. Его сопровождала всего одна когорта легионеров — ведь римская дорога проходила через вполне цивилизованную страну, где давно уже не видели руки, занесенной в гневе. К тому же разведчики Цепиона сообщали, что Копилла со своим войском все еще находится в Бурдигале. Надеется, что Цепион рискнет пойти той же дорогой, что и Луций Кассий. Той, где погибли консул и его армия.
Едва они достигли Каркасона, дорога пошла под уклон, направляясь к морю, и повозки покатили веселей. Все были бодры и довольны, ничто не предвещало беды. Легионерам уже казалось, что они чувствуют запах моря. А к вечеру будут в Нарбоне, где их ждут устрицы, камбала, жизнерадостные и податливые девушки, которые без ума от мужчин в военной форме!
Внезапно из чащи густого леса, с обеих сторон обступавшего дорогу, на легионеров с гиканьем обрушился вражеский отряд. Более тысячи разъяренных воинов! Им потребовалось совсем немного времени, чтобы перебить всю римскую когорту. Возницы тоже бесследно исчезли, погребенные под месивом исковерканных человеческих тел.
Светила полная луна, ночь была прекрасна. Дожидались, пока совсем стемнеет. За это время не появилось ни души, ведь провинциальные римские дороги использовались в основном для передвижения войск. Что касается торговли между побережьем и внутренними районами страны, то она практически прекратилась после того, как германцы поселились около Толозы.
Как только луна поднялась повыше, мулов снова запрягли в повозки, и кое-кто из нападавших уселся на козлы — править. Остальные шагали рядом. Лес остался позади, и процессия вышла на прибрежную полосу, где на камнях росла скудная растительность, пригодная лишь для выпаса овец. К рассвету миновали Русцинон и реку. Караван прошел по Домициевой дороге и в середине дня пересек Пиренейский перешеек.
Оказавшись к югу от Пиренеев, они двинулись кружным путем, и их передвижение невозможно было заметить ни с одной римской дороги. Наконец они перешли реку Сукрон и вышли западнее города Сетабиса. Отсюда их путь лежал прямо через Тростниковую равнину — безлюдную и голую местность, окруженную двумя мощными цепями Испанских гор. Как правило, путники старались обойти это место, скудное питьевой водой. Здесь след похитителей окончательно затерялся, и дальнейшая судьба золота Толозы так и осталась неизвестной.
Груда тел, оставшаяся после схватки на дороге, была обнаружена гонцом, посланным из Нарбона. Когда он сообщил о случившемся Квинту Сервилию в Толозу, тот разрыдался. Он оплакивал судьбу Марка Фурия и убитых солдат; оплакивал жен и семьи, оставшиеся в Италии без кормильцев. Но больше всего оплакивал он сверкающие груды слитков, навсегда потерянное золото Толозы. Это было так несправедливо! «Где же везение?» — вопрошал он сквозь рыдания.
Облаченный в траур, в темной тунике без каймы на правом плече, Цепион созвал свою армию — и снова разразился слезами, пересказывая новость, которая уже облетела лагерь.
— По крайней мере, у нас осталось серебро, — сказал он в заключение, вытирая глаза. — Этого хватит, чтобы обеспечить после похода всех.
— Я готов довольствоваться и малым, — заметил один из ветеранов своему товарищу и сотрапезнику. Их обоих мобилизация, проведенная Цепионом, вынудила бросить свои земельные наделы в Умбрии, хотя и тот, и другой уже участвовали в десяти кампаниях и отдали легионам пятнадцать лет.
— Малым? — переспросил его товарищ. Он туговато соображал после ранения в голову, полученного когда-то в битве со скордисками.
— Я прав, как никогда! Ты когда-нибудь видел, чтобы полководцы делились золотом с солдатней? Они всегда найдут предлог, чтобы завладеть им единолично. Казначейству, конечно, тоже перепадет. Наш военачальник просто откупится от государства. По крайней мере, нам перепадет хоть немного серебра, а его там была целая гора. После всей этой суматохи вокруг пропавшего золота консулу ничего другого не останется, кроме как разделить серебро по справедливости.
— Понятно, — отозвался его товарищ. — Знаешь что? Давай-ка лучше поймаем хорошего жирного лосося на ужин, а?
Год подходил к концу, а армии Цепиона так и не довелось вступить в сражение. Кроме злополучной когорты, сопровождавшей золото, жертв не было. Цепион послал в Рим подробный отчет о случившемся, начиная с отступления германцев и заканчивая потерей золота. Он ожидал новых указаний.
К октябрю пришел ответ, и именно такой, какой ожидался. Зиму армия должна провести в окрестностях Нарбона, ожидая очередных указаний к весне. Таким образом, полномочия Квинта Сервилия Цепиона продлевались еще на год. Он все еще оставался правителем Римской Галлии.
Потеря золота подпортила ему все удовольствие. Цепион частенько лил слезы, и старшие командиры замечали, как он все ходит взад и вперед, не в силах успокоиться. В этом был он весь. Никто, разумеется, не верил, что Цепион оплакивал Мария Фурия или погибших воинов. Нет, Цепион оплакивал совсем другую потерю…
* * *
Одна из особенностей длительной кампании в чужой стране — необходимость приспособиться к новому образу жизни и относиться к этой чужой стране почти как к постоянному своему дому. Несмотря на бесконечные передвижения, походы, набеги и рейды, военный лагерь практически ничем не отличается от обыкновенного города. Большинство солдат находит себе женщин, многие из них рожают легионерам детей. За толстыми стенами форпоста размещаются многочисленные лавки и таверны, поначалу временные, но постепенно становящиеся как будто постоянными. Они сплетаются в беспорядочную сеть узких улочек, где стоят похожие на грибы глиняные хижины для женщин и детей.
Именно так выглядел римский лагерь близ Утики, примерно то же наблюдалось и в другом легионном лагере — под Циртой.
Поскольку Марий очень тщательно выбирал для своей армии центурионов и военных трибунов, период зимних дождей, во время которого не было дано ни единого сражения, был посвящен исключительно учениям и тренировкам. Армия была разделена на восьмерки, состоящие из сотоварищей, которые жили в одной палатке и делили между собой трапезу. Были решены и многочисленные дисциплинарные проблемы, которые неизбежно возникают, если множество людей вынуждены так долго находиться вместе.
Однако с приходом африканской весны — теплой, буйной, пышной и засушливой — лагерь тут же оживился. Так дрожь пробегает по спине коня от головы до хвоста. Снаряжение для предстоящей кампании было готово, распоряжения составлены и переданы писарям, доспехи смазаны маслом и отполированы, мечи наточены, кинжалы навострены, шлемы подбиты войлоком, чтобы уберечь голову от жары, сапоги тщательно осмотрены и недостающие гвозди вбиты в подметки, туники зачинены, подпорченное или изношенное снаряжение заменено.
Зимой из Рима прибыл квестор казначейства. Он привез легионерам деньги, и писари активно принялись за составление списков и выплат.
Поскольку его солдаты были неплатежеспособны, Марий учредил два обязательных фонда, в которые отчислялась часть заработка каждого. Из одного фонда деньги шли на достойные похороны легионера, погибшего в пути, но не в битве (погибшего в битве традиционно хоронит государство). Сберегательный банк вернет воину неизрасходованные деньги, если он благополучно выйдет в отставку.
Африканская армия знала: что-то важное планируется на эту весну. Хотя только высшее командование ведало, что именно. Вышел приказ об облегченном маршевом порядке. Не будет многомильного обоза из тяжелых фургонов, влекомых буйволами, — только небольшие повозки, запряженные мулами, чтобы не отставали от быстро передвигающихся воинских частей. Солдаты были теперь обязаны нести свое снаряжение на себе. Легионеры тут же приспособились: к толстой жерди в форме буквы Y, носимой на левом плече, привязывали суму с бритвенными принадлежностями, запасной туникой, одеялом, толстыми прокладками, которыми предохраняли шею от потертостей в том месте, где жмут края доспехов. В поклажу каждого легионера входили также сагумы — непромокаемые накидки, походная посуда, фляга с водой, минимальный запас пищи на три дня и один кол с зарубами для лагерного частокола. В той же суме размещались инструменты для рытья траншеи, кожаный черпак, плетеная корзина, пила, серп, а также принадлежности для чистки доспехов. Щит, помещенный в футляр из мягкой кожи, привязывался за спиной чуть ниже прочего скарба, а шлем (с которого предварительно снимался султан из конской гривы) — к правому плечу, чтобы можно было быстро нахлобучить его на голову, когда скомандуют «к бою». Почти двадцатифунтовый груз не давил на плечи — основная тяжесть приходилась на бедра. Справа на ремне легионер носил меч в ножнах, слева — кинжал.
На каждые восемь человек выделяли одного мула, на которого они грузили свою кожаную палатку и шесты для нее, а также копья и дополнительный запас провизии. Восемьдесят легионеров и двадцать нестроевиков, как обычно, составляли центурию во главе с центурионом. Каждая центурия имела в обозе повозку, на которой помещался весь лишний скарб: запасная одежда, инструменты, дополнительное вооружение, а также плетеный бруствер для лагерных укреплений и продукты. Если армия не собиралась возвращаться по своим же следам, то трофеи и метательные орудия тоже взваливали на буйволов, которые совершали многомильные переходы в тыл и обратно под тщательной охраной.
Отправившись весной в Западную Нумидию, Марий весь тяжелый груз оставил под Утикой. Ведь поход — не парад, где можно растягивать колонну сколько угодно. Каждому легиону и его обозу предписывалось занимать не более мили дороги. Конница вплотную прижималась к пехоте.
На открытой местности колонна не страшилась внезапной атаки. Неприятель не мог атаковать все части колонны одновременно и при этом остаться незамеченным. При любом нападении на отдельный легион остальные развернулись бы к нападающим и окружили их.
Каждую ночь неизменно разбивали лагерь. Выбирали обширный участок, выкапывали глубокие рвы, вбивали на дно колья, сооружали насыпи и частоколы. Трудов это стоило немалых, зато солдаты могли заснуть, не беспокоясь, что враг проникнет в лагерь и застанет их врасплох.
Авангард называл себя «мариевыми мулами». Марий и впрямь нагружал легионеров как вьючных животных. В армии старого образца, набранной из состоятельных людей, даже рядовые двигались налегке, сгрузив пожитки на осла либо раба. В результат трудно было присматривать за телегами, многие из которых были личной собственностью воинов. В конечном итоге армия старого образца двигалась куда медленнее и была гораздо уязвимей, чем африканская армия Мария — и многие другие, которые строились по ее образцу в течение последующих шестисот лет.
Марий требовал от своего войска многого. Но он дал солдатам и некоторые послабления. Например, избавил от необходимости сгибаться под тяжестью пятифунтового щита прежних лет. Новый, облегченный щит был куда удобнее и, главное, не бил солдата сзади по ногам.
Так они двигались в Западную Нумидию, во все горло распевая песни, чтобы ровно держать шаг и ощущать радость солдатского братства. Шаг в шаг, голос в голос — единая машина, без устали катящаяся вперед. В центре колонны вышагивал полководец Марий со своим штабом, распевая вместе со всеми. Никто из командования не ехал верхом — это было бы неприлично, хотя лошадей держали поблизости — на случай атаки, когда полководцу понадобится седло, чтобы лучше видеть всю картину в целом.
— Грабим каждый город и всякую деревушку, какие попадутся на пути, — такое распоряжение Марий отдал Сулле.
И приказ выполнялся неукоснительно. Даже, пожалуй, с излишним усердием. Содержимое амбаров и мясных складов тащили на полевые кухни. Местные женщины повсеместно подвергались насилию, поскольку солдаты уже стосковались по своим женам, а гомосексуализм в Мариевой армии карался смертью.
Кроме того, каждый высматривал добычу, которую не разрешалось брать себе, а полагалось помещать в армейские повозки.
Каждый восьмой день армия отдыхала. А когда достигла побережья, Марий дал всем даже три дня отдыха кряду, чтобы солдаты вволю поплавали, половили рыбки, отъелись как следует. К концу мая они уже находились западнее Цирты, а к концу квинктилия вышли к реке Мулуха — еще на сто миль к западу.
Карта 5. Африка и Средиземное море
Все шло как по маслу. Армия Югурты не показывалась, местные жители были не в состоянии сопротивляться наступлению римлян, и не ощущалось нехватки ни в воде, ни в пище. Армейский рацион — грубый хлеб, молотая овсянка, соленое сало, твердый сыр — разбавлялся рыбой, телятиной, бараниной, фруктами и овощами, так что настроение среди солдат царило приподнятое.
К кислому винцу, которым разжились легионы, добавились берберское ячменное пиво и хорошее местное вино.
Река Мулуха служила границей между Западной Нумидией и Восточной Мавретанией. Зимой — ревущий поток, к середине лета она превращалась в цепь мелких водоемов, а поздней осенью и вовсе пересыхала. В центре ее долины находилась крутая гора вулканического происхождения, на вершине которой Югурта соорудил крепость. Там, как сообщили Марию лазутчики, хранились огромные богатства.
Римская армия спустилась на равнину, подступила к высоким берегам Мулухи и разбила лагерь в виду горной крепости. Затем командиры — Марий, Сулла, Серторий, Авл Манлий и остальные — стали изучать цитадель. Выглядела она, прямо сказать, неприступной.
— Нечего и думать о лобовом штурме, — молвил Марий. — Не вижу ни одного способа взять ее.
— Нет такого способа, — подтвердил молодой Серторий, уже совершивший несколько вылазок, чтобы поближе осмотреть крепость со всех сторон.
Сулла вскинул голову, чтобы из-под полей своей шляпы видеть вершину горы.
— Думаю, мы просидим здесь, у подножия, так и не добравшись до вершины, — сказал он, мрачно улыбнувшись. — Даже если бы мы построили гигантского деревянного коня, как данайцы, то все равно не смогли бы дотащить его до ворот.
— Тем не менее доставить туда осадную башню мы должны, — заметил Авл Манлий.
— Ну что ж, у нас впереди еще месяц, — подытожил Марий. — Станем лагерем здесь. Следует позаботиться о сносных условиях для солдат, насколько это возможно. Луций Корнелий, решай, где будем брать питьевую воду и где устроим бассейны для купания. Авл Манлий, ты организуешь рыбную ловлю. Разведчики говорят, что до моря — десяток миль. Давайте проедем вместе вдоль берега — разведаем местность. Они не собираются вылезать из цитадели и нападать на нас. Так пусть наши люди как следует отдыхают. Квинт Серторий, твоя забота — о фруктах и овощах.
— По-моему, — сказал Сулла, оставшись с Марием наедине в палатке командующего, — пока что вся эта кампания больше напоминает увеселительную прогулку к морю на воды. Когда же я увижу кровь?
— А тебе здесь скучно, Луций Корнелий?
— Вовсе нет. — Сулла помрачнел. — Я не мог даже представить, насколько интересна такая жизнь. Здесь ты все время чем-то занят, решаешь интересные задачи. Я вовсе не против того, чтобы считать деньги. Просто я хотел бы наконец увидеть кровь. Взять хотя бы тебя, Гай Марий. В моем возрасте ты уже участвовал в полусотне битв. А теперь взгляни на меня… Зеленый новичок!
— Ты еще отведаешь крови, Луций Корнелий. И очень скоро. Вот увидишь.
— Да?
— Конечно. Почему, по-твоему, мы расположились здесь и не рвемся в бой?
— Нет, не говори, дай мне догадаться самому, — остановил его Сулла. — Мы здесь потому… Потому, что ты надеешься припугнуть царя Бокха, чтобы тот поспешил соединиться с Югуртой… Союз с Мавретанией придаст Югурте сил для нападения.
— Прекрасно! — Марий улыбнулся. — Эта страна столь необъятна, что мы можем потратить еще десяток лет на скитания по ее просторам, так и не приблизившись к Югурте. Если бы у него не было гетулов, то чинимое нами разорение Нумидийского царства сломило бы его сопротивление. Но у него, к сожалению, есть гетулы… К тому же он чересчур горд, чтобы позволить римской армии хозяйничать в его селах и городах. И, несомненно, наши рейды нарушают снабжение его войск зерном. Он слишком опытен, чтобы рискнуть на открытую битву, пока армией командую я. Вот мы и подтолкнем Бокха прийти ему на помощь. Мавры могут выставить по крайней мере двадцать тысяч пехотинцев и пять тысяч конников. Итак, если Бокх присоединится к Югурте, тот выступит против нас, это яснее ясного.
— А тебя не беспокоит, что в таком случае враг будет превосходить нас числом?
— Нет! Шесть римских легионов, толково обученных и под толковым руководством, справятся с любой вражеской силой, и численность войск тут ни при чем.
— Но Югурта имеет опыт войны со Сципионом Эмилианом в Нуманции, — напомнил Сулла. — Он будет воевать на римский манер.
— Иностранные полководцы, знакомые с римской стратегией и тактикой, есть. А вот римских войск у них нет. Наши методы созданы для наших людей — римлян, латинян, италийцев.
— Дисциплина, — кивнул Сулла.
— И организованность, — добавил Марий.
— Но ни то, ни другое не вознесет нас на вершину этой горы, — напомнил Сулла.
Марий засмеялся:
— Верно! Однако есть еще кое-что, чего нельзя пощупать. И скопировать тоже нельзя.
— Что же?
— Удача. Никогда не забывай про удачу.
В ту пору они были друзьями, Сулла и Марий. Разные почти во всем, они были схожи в главном: оба мыслили нестандартно, оба были людьми неординарными, оба прошли через невзгоды и были способны и на беспристрастность, и на большую страсть. А главное — не боялись работы и стремились выдвинуться.
— Есть и такие, кто считает, будто удачу свою человек готовит сам, — заметил Сулла.
Марий поднял брови:
— Ну конечно… Интересно бы только познакомиться хоть с одним таким…
Публий Вагенний, родом из Лигурии, служил в армии Мария во вспомогательном конном отряде. С тех пор как Марий разбил лагерь на берегу реки Мулухи, у Публия забот был полон рот. К счастью, на равнине обильно росла густая высокая трава, красиво серебрившаяся на солнце, так что с пастбищем для нескольких тысяч армейских мулов не возникало сложностей. А вот лошади оказались более разборчивыми, чем мулы, и щипать здешнюю грубую растительность не желали. Их приходилось гонять к северу от горной цитадели, на середину долины, туда, где благодаря подземным ключам травы росли более нежные.
«Будь командиром не Гай Марий, — думал обиженно Публий Вагенний, — коннице наверняка разрешили бы разбить свой отдельный лагерь — поближе к пастбищу…» Так нет же! Гай Марий не желал соблазнять обитателей крепости легкой добычей и отдал приказ всем до последнего солдата располагаться в основном лагере. Каждый день разведчики сначала должны были убедиться, что поблизости не скрывается враг, и только тогда конникам позволялось выводить лошадей на луга. А разве можно вдали от бивуака оставлять лошадь одну, без присмотра? Не найдешь потом…
И вот каждое утро Публию Вагеннию приходилось вести табун через всю равнину, выпускать коней, чтобы насытились на целый день, а потом тащиться назад в лагерь — за пять миль. Не успеешь передохнуть — опять пора тащиться на пастбище, чтобы пригнать лошадей обратно. А ведь ни один конник пеших прогулок не любит…
Однако спорить не приходилось, приказ есть приказ. Оставалось только исхитриться и чем-нибудь облегчить свою участь. Публий стал ездить без седла и уздечки — только идиот оставит седло и уздечку без присмотра на целый день. Он взял за правило прихватывать с собой большой мех с водой и немного еды. Выпустив двух своих лошадей около горной цитадели, он мог укрыться в тени и отдохнуть.
Выехав в четвертый раз, он отлично устроился в долине, усеянной благоухающими цветами и окруженной отвесными утесами. Прилег на ковер из трав и задремал. Лицо его ласкал влажный ветерок, доносивший соблазнительный дымок от очагов за стенами крепости и… Что это? Публий Вагенний привстал, раздувая ноздри. Этот запах он хорошо знал! Улитки! Большие, толстые, сочные, сладкие, мясистые… божественные улитки!
В Лигурии улитки водились. Публий вырос на улитках. Он так привык к улиткам с чесноком, что добавлял его теперь и во все остальные блюда. Он стал одним из лучших в мире знатоков улиток. Он мечтал о разведении их на продажу и даже о выведении новой породы. У одних людей носы приспособлены различать по запаху вина, у других — чувствительны к духам. Нос Публия Вагенния специализировался на улитках. Аромат, доносимый ветром с горы, сообщал ему о том, что где-то наверху обитают улитки бесподобно нежного вкуса.
Как свинья, отыскивающая трюфелей, он стал крадучись двигаться на этот дивный аромат, прокладывая себе дорогу по уступам скалы к заветной цели. С тех пор как Публий Вагенний прибыл в Африку вместе с Луцием Корнелием Суллой, ему ни разу не довелось отведать улиток. Африканские улитки считались лучшими в мире, но где они водятся, лигуриец так и не узнал. А те, что поступали на рынки Утики и Цирты, попадали прямиком на столы военных трибунов и легатов — если только не сразу в Рим.
Не испытывай Вагенний столь неодолимую страсть к моллюскам — вряд ли наткнулся бы на угасший еще в давние времена вулкан. Изучая причудливую стену базальтовых колонн, он обнаружил огромный кратер. За несколько миллионов лет молчания ветра забили его пылью, сгладив некогда огнедышащий зев с землей. Однако еще оставалась узкая пещера, и туда вполне можно было протиснуться. Было в ней около двадцати футов в ширину, а высоко наверху синел кусочек неба. Вертикальные стены казались неприступными. Однако Публий Вагенний не только гурман, но и горец. Он взобрался по скале хоть и не без труда, однако не слишком рискуя упасть, и поднялся на поросший травой уступ. Ноги его вымокли от росы. Из скал сочилась вода. Стеной стояли папоротники и осока.
Публий Вагенний, конечно, понимал, что базальтовый утес, зловеще нависавший над его головой, когда-нибудь обрушится и завалит старый кратер. Ниша — большая, как пещера, — между двумя уступами служила обиталищем улиток. Постоянная сырость и тень, гниющие остатки растений и безветрие — как раз то, что им требуется.
Запах улиток неотступно преследовал его. Но — какого-то нового, неведомого Публию вида! Обнаружив в конце концов одну, он изумился: ее раковина оказалась величиной с его ладонь! Вскоре он увидел сотни огромных улиток! Не смея поверить собственным глазам, Вагенний забрался в пещеру и осмотрел ее. Его изумление все возрастало. Наконец в дальнем краю пещеры он обнаружил тропу, выводящую наверх, — но не змеиную, а улиточную. Тропинка ныряла в расщелину и уходила в пещерку поменьше, густо заросшую папоротником. Здесь улиток было еще больше. Влекомый любопытством, Публий продолжал карабкаться, пока не попал из Улиточного Рая в Улиточный Ад — сухой и выметенный ветрами слой лавы на поверхности навеса. С трудом переведя дыхание, он на мгновение застыл — и тут же быстро нырнул за скалу: менее чем в пятистах футах от него находилась крепость! И таким пологим был здесь уклон, что Публий мог бы легко пройти по нему, а стена цитадели так низка, что взобраться на нее ничего не стоило. Публий Вагенний вернулся на улиточную тропу, спустился вниз и остановился, чтобы прихватить с полдюжины самых крупных улиток, тщательно обернуть их мокрыми листьями и засунуть в глубокий нагрудный карман туники. Затем он начал трудный спуск в покрытую цветами лощину.
Большой глоток воды — и счастливец почувствовал себя лучше. Улитки в кармане целехоньки. Делиться ими он ни с кем не собирался. Вагенний переложил добычу в сумку с едой, вместе с мокрыми листьями и несколькими кусками перегноя. Надежно завязал тесемки, чтобы улитки не расползлись. Потом сел перекусить. В предусмотрительно прихваченном котелке сварил пару добытых улиток и хороший чесночный соус к ним. О! Что за вкус! Крупные улитки были мягковаты, зато какой аромат! А как мясисты!
Каждый день Вагенний съедал за обедом по две улитки. Добычи хватило почти на неделю. Затем он сделал еще одну ходку на гору — за новой порцией. Но на седьмой день почувствовал угрызения совести. Будь он наблюдательней — непременно пришел бы к выводу, что совесть мучает его тем сильней, чем тяжелее приступы несварения желудка. Сначала он обругал себя эгоистической жопой, которая лакомится в одиночку, не угощая друзей. Затем задумался над тем, что открыл путь на неприступную гору.
Еще дня три он боролся со своей совестью — пока в конце концов жесточайший приступ гастрита не отбил у него аппетит и не заставил пожалеть, что вообще нашел улиток. Тогда он решился…
Он не стал надоедать своему эскадронному командиру и отправился с докладом прямо к командующему.
Примерно в центре лагеря, на площади, образованной пересечением двух главных лагерных дорог — via praetoria и via principalis, находилась палатка полководца, отмеченная флагштоком. Площадь перед палаткой была достаточной обширной для общего построения армии. Здесь, под кожаным пологом, натянутым на укрепленную деревянную раму, Гай Марий оборудовал свой штаб. Под тенью навеса, защищавшего главный вход от солнца и дождя, стояли стул и стол — место дежурного военного трибуна, который решал, допускать ли посетителя к командующему. Две центурии охраняли входы в шатер. Часовые развлекались, слушая разговоры между военным трибуном и посетителями.
Дежурным офицером в тот день был Квинт Серторий. Его сильно занимали многочисленные головоломки, которые возникали перед ним постоянно. Множество вопросов, связанных с самыми различными сторонами армейской жизни, от снабжения до сложностей морали. Кроме того, к нему постоянно обращались люди, каждый со своим делом. Серторий с удовольствием погружался в пучину проблем и ответственных заданий, которые давал ему Гай Марий. К Марию он относился с обожанием. Что бы ни поручал ему Гай Марий — Квинт Серторий рад был любой, даже самой неприятной, обыденной работе. И если другие младшие трибуны недолюбливали обязательные дежурства у входа в палатку полководца, Квинту Серторию эта повинность была по душе.
Когда лигуриец приковылял к шатру своей кавалерийской походкой, Квинт Серторий уставился на него не без любопытства. Парень так себе — разве что собственная мамаша, возможно, сочла бы его красавчиком. Зато панцирь надраен, так и горит. Обувка украшена парой сверкающих шпор, кожаные наколенники чисты. От него, конечно, попахивало конюшней — так ведь на то и кавалерист. От всех от них пахло лошадьми и навозом, этот запах впитался в ауксилариев — сколько ни принимай ванну, как часто ни стирай одежду.
Они посмотрели друг другу в глаза — и понравились друг другу.
«Ни наград, ни знаков отличия, — отметил Квинт Серторий. — Но ведь кавалерия еще и не участвовала ни в одной операции».
«Молод для своей работы, — подумал Публий Вагенний, — зато солдат ладный, настоящий римский пехотинец… Наверняка ничего не понимает в лошадях».
— Публий Вагенний, Лигурийский кавалерийский эскадрон, — доложил проситель. — Хотел бы видеть Гая Мария.
— Чин? — спросил Квинт Серторий.
— Рядовой кавалерии.
— По какому делу?
— По частному.
— Полководец, — мягко начал Квинт Серторий, — не принимает рядовых, да еще из вспомогательного эскадрона, да еще явившихся без вызова. Где твой трибун, рядовой?
— Он не знает, что я здесь, — упрямо заявил Публий Вагенний. — Я по частному делу.
— Гай Марий — человек очень занятой.
Публий Вагенний облокотился на стол и обдал Сертория едким чесночным духом:
— Послушай меня, юный трибун. Просто доложи Гаю Марию, что у меня к нему очень выгодное предложение. Но говорить я буду только с ним. Это все.
Глядя в сторону, чтобы удержаться от смеха, Квинт Серторий встал:
— Подожди здесь, рядовой.
Внутри палатка была перегорожена надвое кожаной занавеской. Одна часть служила Марию жилищем, а вторая — штабом.
Штаб был просторней личных покоев. Там помещались складные стулья, горы карт, кое-какие макеты осадных конструкций, которые разрабатывались для штурма, стеллажи для документов.
Гай Марий сидел на своем стуле из слоновой кости у большого складного стола. Авл Манлий, его легат, расположился по другую сторону, Луций Корнелий Сулла занимал место между ними. Они были заняты утомительным и ненавистным для них делом, достойным бюрократов, но не воинов: просматривали счета. За маловажностью занятия обходились без секретарей и писцов.
— Гай Марий, прошу прощенья, что прерываю… — неуверенно начал Серторий.
Что-то в его тоне заставило всех троих поднять головы и пристально посмотреть на дежурного трибуна.
— Считай, что прощен, Квинт Серторий. Что случилось? — спросил Марий, улыбаясь.
— Наверное, я напрасно вас отвлекаю… Но здесь, у входа, один лигурийский конник, который упорствует в желании увидеть Гая Мария. Зачем — не говорит.
— Рядовой, лигуриец… — повторил Марий задумчиво. — А что говорит его трибун?
— Он не поставил в известность трибуна.
— О, так это секрет? И почему же я должен его принять, Квинт Серторий?
Серторий ухмыльнулся:
— Знал бы я почему… Говорю честно — понятия не имею. Но что-то подсказывает мне, что тебе стоит выслушать его, Гай Марий.
Марий отложил документы:
— Пусть войдет.
Вид начальства ничуть не смутил Публия Вагенния.
— Вот это и есть Публий Вагенний, — доложил Серторий, готовясь снова уйти.
— Останься, Квинт Серторий, — велел Марий. — Итак, Публий Вагенний, что у тебя ко мне за дело?
— Много чего разного, — ответствовал Публий Вагенний.
— Ну так давай, выкладывай.
— Сейчас, сейчас. Вот только решу, что лучше: сразу выложить все, что знаю, или предложить сделку.
— А первое связано со вторым? — полюбопытствовал Авл Манлий.
— Еще как!
— Тогда начни сразу с конца, — посоветовал Марий. — Я не люблю окольных разговоров.
— Улитки! — выпалил Публий Вагенний.
Все четверо посмотрели на него, но ничего не сказали. Солдат продолжал:
— Я знаю, где добыть улиток. Самых больших и самых сочных. Вы таких и не видывали!
— Так вот почему от тебя несет чесноком, — молвил Сулла.
— Кто же ест улиток без чеснока! — удивился Вагенний.
— Хочешь, чтобы мы помогли их собрать? — насмешливо поинтересовался Марий.
— Я хочу получить концессию, — пояснил Вагенний. — И чтоб меня свели в Риме с нужными людьми, которые заинтересуются поставками улиток.
— Вот оно что! — Марий посмотрел на Манлия, Суллу, Сертория. Никто из них не улыбался. — Хорошо, считай, что получил свою концессию. А где же сделка? Что ты дашь мне взамен?
— Я нашел путь на гору.
Сулла выпрямился.
— Ты нашел путь на гору? — медленно повторил Марий.
— Ага.
Марий встал из-за стола:
— Покажи.
Публий Вагенний уклонился:
— Покажу потом обязательно. Но не раньше, чем мы окончательно разберемся с улитками.
— Они что, не могут подождать? Расползутся? — Глаза Суллы зловеще засверкали.
— Нет, Луций Корнелий, подождать они не могут, — отрезал Публий Вагенний, мимоходом показав, что знает все начальство по именам. — Путь на вершину горы лежит прямо через мою плантацию улиток. Она — моя! К тому же там — лучшие в мире улитки. Вот, — он развязал свою сумку, осторожно извлек раковину в восемь дюймов длиной и положил на стол перед Марием.
Римские военачальники в полной тишине пристально смотрели на раковину. Попав на прохладную и скользкую поверхность стола, улитка, проголодавшаяся во время тряского путешествия в суме, обрадовалась отдыху. Студенистая масса выступила из-под раковины, сзади вытянулся мясистый хвост, спереди показалась тупоконечная голова, расправились рожки.
— Вот это улитка! — поразился Гай Марий.
— Да уж! — согласился Квинт Серторий.
— Мы бы могли накормить такими целую армию, — сказал Сулла, который и за столом оставался консерватором и улиток любил не больше, чем грибы.
— Вот о чем я и толкую! — вскричал Публий Вагенний. — Я не хочу, чтобы эти жадные mentulae, — (его слушатели так и подскочили от неожиданности), — порастащили моих улиточек! Там их, конечно, много, но пятьсот алчных чавок сожрут всех, счавкают их до единой! А я хочу перенести их поближе к Риму и выращивать там. Не позволю, чтоб мою плантацию затоптали! Хочу концессию! Хочу спасти моих слизнячков от этих армейских прожорливых потаскух!
— Да уж, точно, армия полна прожорливых потаскух, — серьезно согласился Марий.
— Между прочим, — заговорил Авл Манлий с акцентом, выдающим представителя высшего света, — могу поспособствовать тебе в твоем деле, Публий Вагенний. У меня есть клиент из Тарквинии — это в Этрурии, знаешь ли, — который исключительно занимается чрезвычайно прибыльным делом на Деликатесном рынке — это в Риме, знаешь ли. Он торгует улитками. Его имя Марк Фульвий — не из благородных Фульвиев, конечно, понимаешь ли. Года два назад я дал ему немного денег, помог начать дело. Теперь он процветает. Думаю, увидев эту поистине величественную улитку, он будет счастлив заключить с тобой хороший договор.
— Буду премного тебе обязан, Авл Манлий, — важно кивнул кавалерист.
— А теперь показывай дорогу в гору, — потребовал Сулла, еле сдерживая нетерпение.
— Сейчас, сейчас… — Вагенний повернулся к Гаю Марию, который с видимой скукой полировал свои сандалии. — Пусть сначала главнокомандующий подтвердит, что плантация — за мной.
Гай Марий прекратил чистить сандалии и распрямился.
— Публий Вагенний, — произнес он, — ты мне решительно нравишься. Светлая голова, деловая хватка и сердце патриота. Даю тебе слово, что твоя плантация не пострадает. А теперь, пожалуйста, отведи нас туда.
Чуть позже они двинулись в путь, прихватив с собой опытного военного инженера. Чтобы сэкономить время, ехали верхом: Вагенний — на своем лучшем коне, Гай Марий — на немолодом, изящном лошаке, которого он берег для парадов; Сулла отдал предпочтение мулу. Авл Манлий с Квинтом Серторием ехали чуть поотстав.
— Ничего трудного, — заверил инженер, осмотрев засыпанный пеплом кратер. — Я построю отличную лестницу до самого верха.
— Сколько времени это займет? — спросил Марий.
— Понадобится несколько повозок с досками, маленькие брусья… И два дня — если работать день и ночь.
— Тогда приступай немедленно, — распорядился Марий. На Вагенния он посмотрел с нескрываемым уважением: — Уж не от горного ли козла ты ведешь свой род, если сумел сюда взобраться?
— Родился в горах, воспитывался в горах, — похвастался Вагенний.
— Пока не построят лестницу, твои улитки в безопасности. А потом я лично за ними присмотрю. — Так обещал Марий.
Через пять дней крепость у реки Мулухи перешла в руки Гая Мария — вместе с целым кладом серебряных монет и слитков, с тысячью талантами золота и с двумя сундучками. Один был битком набит прекраснейшими карбункулами, отливавшими кровавым огнем; второй — камнями, которых не видел еще никто и никогда. Это были гладкие прозрачные кристаллы, с одного конца ярко-розовые, а с другого — темно-зеленые.
— Да тут целое состояние, — сказал Сулла, вертя в руках один из многоцветных камней.
Публий Вагенний был торжественно награжден перед строем. Ему вручили полный комплект из девяти фалер. Эти большие круглые медали чистого серебра, украшенные рельефом и соединенные по три в ряд расшитыми серебряными полосками, носились поверх лат на груди. Лигуриец был весьма доволен. Но еще больше обрадовался он тому, что Марий сдержал слово и спас его плантацию от гурманов. Все улитки заблаговременно были перенесены поближе к вершине горы. Обиталище их Марий предварительно укрыл кожами, так что солдаты даже не узнали, какие аппетитные штучки прячутся в здешних папоротниках. А лестницу, когда гора была взята штурмом, Марий приказал разобрать. В довершение радости Авл Манлий написал своему клиенту, Марку Фульвию, чтобы тот, когда война закончится и конник выйдет в отставку, непременно заключил с Вагеннием договор о поставках.
— Помни, Публий Вагенний, — сказал Марий, цепляя ему на грудь девять серебряных фалер, — четверо из нас рассчитывают в будущем на ответную награду от тебя — бесплатных улиток к нашему столу. И самая большая доля причитается Авлу Манлию.
— Разумеется, — заверил Публий Вагенний, который обнаружил, что собственная его страсть к улиткам, увы, безвозвратно ушла. Желудок кавалериста дрогнул под яростным натиском деликатесов и разразился ответным гастритом. Сейчас моллюски интересовали Вагенния исключительно с коммерческой стороны.
Конец секстилия застал армию в пути обратно к приграничным районам. Питались солдаты отменно — уборка урожая была в самом разгаре. Рейд по окраинным землям Вокха возымел желаемый результат. Убежденный в том, что Марий завоевал Нумидию и на этом не остановится, Бокх решил связать свою судьбу с судьбой своего зятя Югуртой. Он двинул мавретанскую армию к реке Мулухе и встретился там с нумидийским царем, который, выждав, пока Марий уйдет, снова занял разграбленную горную цитадель.
Два царя отправились следом за римлянами на восток, но атаковать неприятеля не спешили и держались поодаль, чтобы оставаться незамеченными. Лишь когда Марий находился уже в ста милях от Цирты, цари нанесли удар.
Это случилось в сумерки, когда римляне обустраивали походный лагерь. Тем не менее атака не застала легионеров врасплох — Марий всегда держался начеку. Разведчики высматривали подходящую площадку, помечали кольями ее углы, и вся армия вступала в будущий лагерь строем, без суматохи, по легионам, по когортам, по центуриям. Каждый знал, где встать и что делать. Обозы заводили за ограду, нестроевики присматривали за семеркой мулов своего подразделения, возницы оборудовали стойла. Легионеры располагались вдоль своего сектора границы лагеря, закрепляемого за каждым подразделением раз и навсегда. Они работали, не снимая доспехов, меча и кинжала. Копья втыкали в землю рядом с собой, щиты прислоняли к копьям.
Разведчики врага не обнаружили. Сообщив, что все спокойно, они тоже приступили к строительству своей части ограды. Солнце уже зашло. Под покровом темноты нумидийская и мавретанская армии выскользнули из-за гребня ближайшей горы и спустились к недостроенному лагерю.
Битва происходила в темноте. Несколько часов события складывались не в пользу римлян. Однако Квинт Серторий раздал нестроевикам факелы, и в конце концов поле боя было освещено достаточно, чтоб Марий мог разглядеть происходящее. С этого момента положение римлян начало улучшаться. Отличился Сулла. Он подбадривал те части, которые под натиском врага готовы были сложить оружие или поддавались панике. Сулла появлялся сразу повсюду, где дела были плохи. У него оказалось врожденное чутье и верный глаз, которым он мог определить, всякий раз упреждая события, когда и где возникнет слабина. Меч его был в крови. Сулла держался как бывалый боец — неудержимый в атаке, осторожный в обороне, изворотливый в беде.
К восьмому часу темноты победа осталась за римлянами. Нумидийская и мавретанская армии отступили — отступили в полном порядке, но оставив на поле несколько тысяч павших, в то время как Марий потерял на удивление мало.
Наутро армия двинулась дальше. Своих погибших кремировали, вражеских — оставили стервятникам. Теперь легионы двигались, построившись в каре, конница располагалась спереди и сзади этого квадрата, обоз — в середине.
Следующая атака — буде Югурта решится напасть снова — застала бы армию на марше. Легионы тут же развернулись бы к врагу лицом, конница прикрыла бы фланги. Теперь у каждого солдата на голове был шлем с цветным султаном из конского волоса и оба копья — наготове. До самой Цирты они ни на мгновение не теряли бдительности.
На четвертый день, когда к ночи армия должна была достичь Цирты, цари снова ринулись в бой. Марий был к этому готов. Каждый легион образовал каре; эти каре сомкнулись в большой квадрат с обозом в центре. Малые каре быстро перестроились в шеренгу, наращивая толщину живых стен. Югурта рассчитывал, что его многотысячная конница, как всегда, прорвет фронт римлян. Превосходные наездники, нумидийцы не пользовались ни седлом, ни уздечкой, не носили доспехов. Они полагались лишь на своих лошадей да на собственную храбрость и отменное владение дротиком и длинным мечом. Однако конница — ни нумидийская, ни мавретанская — так и не смогла пробиться в центр римского каре.
Сулла сражался в первом ряду передовой когорты передового легиона. И когда Югурта дрогнул, именно Сулла повел римлян в контратаку.
Отчаянное желание покончить с римлянами помешало Югурте вовремя вывести войско из битвы. Когда же он решил отступить, было уже слишком поздно. Оставалось биться до победы или до полного поражения. Именно поэтому римлянам удалось полностью уничтожить нумидийскую и мавретанскую армии. Большая часть воинов противника навсегда осталась лежать на окровавленной земле. Югурте и Бокху удалось скрыться.
Марий въехал в Цирту впереди колонны измученных легионеров. И все же, несмотря на усталость, солдаты ликовали: конец войне в Африке! Марий расквартировал армию за стенами Цирты, в домах нумидийцев. Самих горожан на следующий день выгнали на работы — очищать поле битвы, сжигать трупы своих сограждан, вывозить в город павших римлян для торжественного погребения.
Квинт Серторий отвечал за награждение отличившихся и за погребальные костры для павших. Впервые он участвовал в такой важной церемонии и понятия не имел, что и как следует делать, но природная находчивость выручала новичка. Он разыскал старого primus pilus, ветерана легионов, и выспросил у него подробности.
— Первое, что тебе надлежит сделать, юный Серторий, — сказал старший центурион, — это извлечь все личные награды Гая Мария и выставить их на всеобщее обозрение, дабы люди знали, каков он солдат. Большинство легионеров — новички. Даже их папаш в армию не брали — нищета! Кто ж им мог порассказать, хорошим ли солдатом был наш Гай Марий? А вот я — знаю. Все потому, что был во всех кампаниях, где участвовал Марий, начиная с… э-э… с Нуманции.
— Думаешь, он возит награды с собой? — засомневался Серторий.
— Конечно, возит, молодой Серторий! — успокоил ветеран. — Они должны приносить ему удачу…
И действительно, Гай Марий признался Серторию, что награды держит при себе. Он немного смутился, когда Серторий пересказал ему слова центуриона насчет удачи.
Вся Цирта собралась поглазеть на волнующую церемонию. Легионеры при всех парадных регалиях, серебряные орлы увенчаны лавровыми венками, штандарты манипул в виде серебряной руки с лавровым венком, vexillum — полотняные знамена центурий — также украшены знаком победы. Виктория! Солдаты надели все свои награды. Впрочем, армия состояла из новичков, так что лишь несколько центурионов и полдюжины бойцов носили нарукавные повязки, нашейные кольца, медали. Среди них выделялся, конечно, Публий Вагенний со своими девятью фалерами.
Гай Марий был поистине великолепен! Квинт Серторий с восхищением смотрел на знаки отличия любимого полководца. Сам он стоял в ожидании золотого венка, которым его обещали увенчать за первый в жизни бой. Сулле причитался такой же.
Награды Гая Мария были выставлены в ряд на высоком помосте. Шесть серебряных дротиков — каждый за голову одного врага в одном бою; пурпурный стяг, расшитый золотом и с подвеской из золотого слитка — за жизни сразу нескольких врагов в одном бою; два инкрустированных серебром овальных щита — за отраженные атаки врага. Часть наград красовалась на самом Марии. Его кожаный панцирь был тяжелее обычного, ибо сплошь был покрыт фалерами в позолоченных оправах — не меньше трех полных наборов, два спереди, один на спине; шесть золотых и четыре серебряных бляхи свисали на узеньких лямках через плечи и шею; руки и запястья блестели от armillae — золотых и серебряных браслетов. На голове у него был венок из дубовых листьев — corona civica. Так награждали только тех, кто спас жизни своих соотечественников и удержал свой участок обороны, чем повлиял на весь ход битвы. Еще два таких венка висели на серебряных копьях. На двух других — corona aurea, венки из золотых лавровых листьев за беспредельную храбрость. На пятом копье поблескивала corona muralis — золотой венец в виде крепостной стены — награда тому, кто первым поднялся на стену вражеского города. На шестом копье находилась corona vallaris — золотой венок воину, первым ворвавшемуся в стан врага.
«Что за человек!» — думал Квинт Серторий, пересчитывая награды. Действительно, из всех отличий Республики Гай Марий не был удостоен лишь corona navalis — морского венка (да и то лишь потому, что на море никогда не воевал) и corona graminea — простого венца из трав тому, кто личною доблестью спас от верной гибели легион или всю армию. Впрочем, последняя награда присуждалась очень редко — по пальцам можно перечесть. Во-первых, легендарному Луцию Сикцию Дентату, который имел двадцать шесть венков, но только один — из трав. Потом — Сципиону Африканскому во время второй войны с Карфагеном. А еще… Серторий нахмурился, пытаясь вспомнить остальных ее обладателей. Публий Деций Мус заслужил эту награду во время Первой Самнитской войны. Квинт Фабий Максим Кунктатор получил ее за то, что заставил Ганнибала кружить по Италии и тем самым помешал ему напасть на сам Рим.
Назвали имя Суллы — он должен был получить золотой венок и полный комплект золотых фалер за доблесть, проявленную в первой из двух битв. Как же счастлив он был, как горд! Квинт Серторий слышал, что человек он холодный и не без жестокости, но ни разу за все их совместное пребывание в Африке не нашел подтверждения этим обвинениям. Квинт Серторий не понимал, что холодность и жестокость можно до времени скрыть.
Внезапно Квинт Серторий так и подскочил: углубившись в свои мысли, он не услышал, как выкликнули его имя, вот и получил толчок под ребра от слуги, гордившегося своим господином почти так же, как сам Квинт Серторий гордился собою.
Серторий поднялся на помост и замер, пока сам великий Гай Марий надевал на его голову золотой венок. Затем под одобрительные крики солдат Гай Марий и Авл Манлий пожали ему руку. После того как раздали все бляхи, браслеты и знамена — некоторые когорты получили коллективные награды, золотые и серебряные кисти к штандартам, — Марий заговорил.
— Прекрасно поработали, солдаты! — прокричал он. — Вы доказали, что вы — храбрее храбрых, мужественнее мужественных, трудолюбивее трудолюбивых и умнее умных. Посмотрите, сколько штандартов украсились теперь наградами! Когда мы с триумфом пройдем через Рим, там будет на что посмотреть!
Надвигались ноябрьские дожди. Когда в Цирту прибыло посольство от царя Мавретании, Марий заставил послов несколько дней поволноваться, пропуская мимо ушей их уверения в безотлагательности дела.
— Не будет царю Бокху моего прощения! — заявил Марий. — Убирайтесь домой! Вы зря отнимаете у меня время.
Послом был младший брат царя — Богуд. Богуд подскочил к Марию прежде, чем тот дал ликторам знак выгнать посольство:
— Гай Марий, Гай Марий, мой царственный брат прекрасно понимает, сколь велик его проступок! Он не смеет просить прощения. Не смеет молить, чтобы ты посоветовал Сенату и народу Рима по-прежнему обращаться с ним как с другом и союзником. Все, чего он хочет, — это чтобы весной ты направил двух своих легатов к его дворцу в Тингисе, что близ Геркулесовых столбов. Там он объяснит — во всех подробностях! — как это вышло, что он вступил в сговор с Югуртой. Пусть они выслушают его молча, и только после этого дай нам свой ответ. Умоляю, обещай, что выполнишь просьбу моего брата!
— Послать двух легатов? В самый Тингис? Да еще в начале сезона военных действий? — Марий изобразил на лице крайнее изумление. — Все, что я могу, — это направить их в Салды.
Это был большой морской порт, чуть западнее от Рузикады — морских ворот Цирты. Послы в ужасе воздели руки.
— Это невозможно! — вскричал Богуд. — Мой брат не хотел бы встретиться на этом берегу с Югуртой.
— Тогда — в Икозий. — Марий назвал другой морской порт, миль на двести западнее Рузикады. — Я пошлю своего старшего легата Авла Манлия и моего квестора Суллу. В Икозий. Но сейчас, а не весной.
— Это невозможно! — снова воскликнул Богуд. — Царь пребывает в Тингисе!
— Вздор! — скривился презрительно Марий. — Царь сейчас плетется в Мавретанию с поджатым хвостом. Если вы пошлете за ним гонца на хорошем коне, Бокх успеет в Икозий примерно в одно время с моими легатами. Вот мое единственное предложение! Хочешь — принимай его. Нет — ступай на все четыре стороны.
Богуд предложение принял. Двумя днями позже посольство погрузилось на корабль и вместе с Авлом Манлием и Суллой отбыло в Икозий, послав гонца вслед потрепанным остаткам мавретанской армии.
— Он уже был там и поджидал нас, как ты и сказал, — доложил Сулла месяц спустя, после возвращения легатов.
— А где Авл Манлий? — спросил Марий.
— Нездоров и решил возвращаться сушей.
— Что-нибудь серьезное?
— Никогда не видел, чтобы на море человеку становилось так плохо.
— Вот уж не знал за ним такого! — удивился Марий. — Следовательно, надо так понимать, что большую часть переговоров провел ты, а не Авл Манлий?
— Да, — сказал Сулла. — Этот Бокх — очень забавный. Маленький, круглый, как мячик. Наверно, сладости ест без меры. Очень напыщенный и важный с виду и робкий в душе.
— Так обычно и бывает, — заметил Марий.
— Я сразу понял, что он до смерти боится Югурту. Едва ли притворяется. И если бы мы дали ему крепкие гарантии, что не намерены лишать его мавретанского трона, думаю, он был бы рад верно служить интересам Рима. Но на него очень сильное влияние оказывает Югурта.
— Всюду этот Югурта… Вы, как просил Бокх, слушали его молча — или все-таки высказывались?
— Сначала я дал высказаться ему, — ответил Сулла. — А потом высказался и сам. Он надеялся получить желаемое и отделаться от меня, но на это я ему заметил, что в таком случае сделка получится односторонняя, а так не бывает.
— А еще?
— Еще — что если бы он был умным правителем, то впредь держался бы от Югурты подальше, а вместо того поближе сошелся бы с Римом.
— И как он к этому отнесся?
— Очень хорошо. Вообще, когда я покидал его, он находился в приподнятом настроении.
— Тогда подождем, что будет дальше, — сказал Марий.
— Я узнал там кое-что еще. Силы Югурты на исходе. Даже гетулы уже отказываются давать ему солдат. Нумидия очень устала от войны. И вряд ли кто-нибудь в царстве, будь то оседлый житель или кочевник, верит, что у царя есть хоть малейший шанс на победу.
— Но выдадут ли они нам Югурту?
— Конечно, нет.
— Ничего, Луций Корнелий. На следующий год мы его сцапаем.
Незадолго до конца старого года Гай Марий получил письмо от Публия Рутилия Руфа, которого надолго задержали в пути затяжные штормы.
Помнится, ты хотел, чтобы я выдвинул свою кандидатуру на консульскую должность совместно с тобой. Однако появилась возможность, пренебречь которой может лишь дурак. Да, я впишу свое имя в список кандидатов завтра же. Других претендентов пока нет. «Неужто? А Квинт Лутаций Катул Цезарь?» — так и слышу твой вопрос. Нет, дела его сейчас слишком плохи: он ведь испачкал свою репутацию, принадлежа к той группировке, что защищала наших консулов-растяп, потерявших несколько армий. Претендентом можно считать только одного из «новых людей» — Гнея Малия Максима. Я прекрасно с ним сработаюсь.Твое командование, как ты, вероятно, знаешь, продлевают на следующий год.Рим сейчас — действительно скучное место. У меня едва ли найдутся какие-нибудь новости для тебя. Увы, ничего остренького, ни одного самого завалящего скандальчика.Семья твоя в порядке, маленький Марий — прекрасный ребенок. Кстати, властен не по годам и шаловлив — тоже. Часто выводит из себя свою мать, — впрочем, как и подобает маленькому мальчику. А вот твой свекор, Гай Юлий Цезарь, нездоров. Однако он никогда не забывает о том, что он — Цезарь, и потому никогда не жалуется. У него что-то с голосом, и даже усиленные дозы меда не помогают.Вот и все новости! Ужасно, правда? О чем бы еще тебе написать? Страница едва заполнена, да и то какими-то пустяками. Ну ладно, расскажу о своей племяннице Аврелии. «Да кто она такая, эта Аврелия?» — фыркнешь ты. Не сомневаюсь, что тебя это мало интересует, но ты все-таки прочти, а я постараюсь быть кратким. Ты, конечно, знаешь историю о Елене Троянской, хоть ты и италийский деревенщина, по-гречески не разумеющий. Она была такой красивой, что все цари и царевичи в Греции жаждали на ней жениться. Такова же и моя племянница. Она так красива, что каждый в Риме просто рвется взять ее в жены. Все дети моей сестры Рутилии красивы, но Аврелия — особенно. Когда она была еще ребенком, все жалели ее, поскольку она считалась дурнушкой. Но теперь, когда ей скоро исполнится восемнадцать, все наперебой восхваляют ее очарование. Кстати, я очень люблю племянницу. Почему? Действительно, обычно я не слишком интересуюсь родней женского пола — даже собственной дочерью и двумя внучками. Но знаешь ли ты, за что я обожаю мою дорогую Аврелию? За… ее служанку! Когда милой моей племяннице исполнилось тринадцать, моя сестра и муж ее, Марк Аврелий Котта, решили, что дочери пора иметь собственную служанку-подружку. А заодно и сторожевого пса для девочки. Они купили рабыню и отдали Аврелии. Но та вскоре объявила, что видеть не желает эту девушку. «Почему?» — спросила моя сестра Рутилия. «Потому что она ленива», — ответила девочка. Родители снова отправились к работорговцу и, пересмотрев множество живого товара, выбрали другую девушку. И ее Аврелия также отвергла.«Почему?» — спросила моя сестра Рутилия.«Потому что она полагает, будто может командовать мной», — сказала Аврелия.В третий раз вернулись родители и купили еще одну девушку. Все три, замечу, были гречанки, все три — высокообразованны и музыкально одаренные. Но Аврелии не понравилась и третья.«Почему?» — спросила моя сестра Рутилия.«Потому что она не успела прийти в дом, как уже строит глазки нашему управляющему», — был ответ Аврелии.«Ну ладно, иди и сама приведи себе служанку!» — в сердцах сказала моя сестра Рутилия.Когда Аврелия привела домой свою находку, вся семья пришла в ужас. Эдакая шестнадцатилетняя девица родом из галлов арвернов, долговязая, с круглым розовым лицом и носом пуговкой, блеклыми голубыми глазами, коротко обкромсанными волосами (они были проданы на парик, когда ее предыдущий хозяин нуждался в деньгах), с безобразными руками и ногами. «Это Кардикса», — объявила Аврелия.Меня всегда интересует подноготная тех, кого мы приводим в дом в качестве рабов. Удивительное дело: мы тратим гораздо больше времени на обсуждение обеденного меню, чем на выбор людей, которым доверяем свою одежду, самих себя, своих детей и даже свою репутацию! Поразило же меня, что моя тринадцатилетняя племянница Аврелия выбрала эту страшилу, руководствуясь совершенно правильными критериями. Ей была нужна служанка верная и трудолюбивая, а не такая, чтобы хорошо выглядела, обладала чистым греческим произношением и могла болтать без умолку.Мне захотелось побольше разузнать про эту Кардиксу. Тем более что это не составило особого труда: я просто расспросил Аврелию, а та уже успела узнать всю историю этой девушки. Кардиксу вместе с ее матерью продали в неволю, когда ей было четыре года, — это случилось после того, как Гней Домиций Агенобарб завоевал земли арвернов и разорил всю Заальпийскую Галлию. Вскоре после того, как обеих привезли в Рим, мать умерла. Девочка прислуживала в домах — носила туда-сюда ночные горшки, подушки и пуфики. Ее продавали несколько раз. Особенно неохотно ее держали в семьях после того, как она потеряла детскую миловидность и начала превращаться в тот самый нескладный чертополох, который я только что описал. Один хозяин домогался ее, восьмилетнюю. Другой — порол девочку всякий раз, когда его жена на нее жаловалась. Зато третий научил ее читать и писать, обучая грамоте вместе со своей дочерью.«Итак, ты решила привести это убогое создание в свой дом из жалости?» — спросил я Аврелию.Нет, не зря я люблю племянницу больше, чем собственную дочь! Мое замечание ей не понравилось. Она отпрянула от меня и сказала: «Вовсе нет! Жалость достойна восхищения, дядя Публий, так нам говорят поэты и наши родители. Но я считаю, что жалость — слабоватый критерий при выборе служанки. Если жизнь Кардиксы была тяжела — в том нет моей вины. И не обязана я исправлять то, что сделали другие. Я выбрала Кардиксу потому, что уверена: она покажет себя верной, работящей, послушной и добронравной. Красивый футляр — еще не гарантия, что книгу, которая в нем содержится, стоит читать».Как же ее не любить после этого, Гай Марий?! Тринадцать лет ей было тогда! Здравый смысл у моей племянницы, завидный здравый смысл. Много ли ты знаешь женщин с таким удивительным даром? Все эти молодые люди хотят жениться на ней из-за ее красивой внешности и ради немалого приданого. А я бы отдал ее за того, кому понравится ее здравый смысл.
Отложив письмо, Гай Марий взял свое стило и положил перед собой лист. Без колебаний вывел начало ответного письма:
Вперед же, Публий Рутилий! Гнею Малию Максиму нужен в пару сильный консул — именно такой, как ты. Что касается твоей племянницы — почему бы не позволить ей самой выбрать себе мужа? По-моему, со служанкой у нее это получилось. Хотя я, честно говоря, не понимаю из-за чего весь сыр-бор.Луций Корнелий говорит, что стал отцом, но известие он получил не от Юлиллы, а от Гая Юлия. Не сделаешь ли ты мне одолжение, приглядев за этой молодой особой? Ибо я не думаю, что у Юлиллы столько же здравого смысла, как у твоей племянницы. А больше попросить мне некого.Спасибо, что известил о болезни Гая Юлия.Надеюсь, это письмо ты получишь, уже будучи новым консулом. Прощай.
Назад: ГОД ЧЕТВЕРТЫЙ (107 Г. ДО P. X.) КОНСУЛЬСТВО ЛУЦИЯ КАССИЯ ЛОНГИНА И ГАЯ МАРИЯ (I)
Дальше: ГОД ШЕСТОЙ (105 Г. ДО P. X.) КОНСУЛЬСТВО ПУБЛИЯ РУТИЛИЯ РУФА И ГНЕЯ МАЛЛИЯ МАКСИМА
