Глава третья. РЫБКИН АНГЕЛ
— Ну, и что было дальше? — Юля последние двадцать минут слушала рассказ Женевьевы о ее приключениях на вилле Чекулаева. Больше всего ее заинтересовало финальное происшествие.
Француженка уже проявила фотопленку, на которой запечатлела злополучного парня за секунду до того, как получил физические травмы. Естественно, его не очень симпатичная физиономия оказалась журналистке незнакомой, и Юля решила пока оставить ее у себя — вдруг пригодится.
На этот раз Женевьеву в Дом прессы часам к четырем дня доставил Арчи, ворча, что вместо работы он вынужден заниматься организацией не только развлечений своей непослушной, хотя и любимой подруги, но также вкалывать во благо «Городских новостей» — сыщик уже слышал о похождениях Женевьевы в роли корреспондентки. Вчерашняя беготня вымотала ее порядочно, и она отсыпалась почти до полудня. Исполнив роль таксиста, Арчи отбыл в контору. Юля же тщательно выслушала Женевьеву, продолжая разглядывать ее фотографический трофей.
— Жаль, на этой фотографии оказался тот безобидный паренек, а не ночная гостья. Ты говоришь, Чекулаев прогибался перед ней больше, чем перед именинником?
— Он стоял перед ней, как солдат у Вечного огня, — подтвердила Женевьева.
— Любопытно. Я надеялась, что ты разгадаешь одну загадку, а теперь появилась дополнительная. Ведь Чекулаева с его «братцами» никто не принимает всерьез. Кроме социологов. Согласно одному из опросов, желающих проголосовать за него немного, но многие хотели бы видеть эту фракцию в ЗакСе. Еще недавно я была уверена, что представляю всех чекулаевских спонсоров, из которых главный он сам. Но теперь вся прежняя конструкция ни к черту не годится. За ним стоит кто-то посерьезней.
— Да, ты стала политиком, — усмехнулась Женевьева. — Может, тебе тоже надо пойти в Смольный?
— В Мариинский, — Я уже думала, мне предлагали. Нет, как-то неохота. Захочешь потом написать о них, а тебе скажут: «Да ты такая же!» Лучше буду и дальше заниматься криминалом. Я же не виновата, что в него все чаще лезет политика. И я тоже.
Зазвенел телефон, спаренный с соседним отделом. Помедлив минуту, Юля взяла трубку и секунд пять слушала невидимого собеседника. Потом она внезапно несколько раз повторила слово «алло» тем самым растерянным тоном, когда разговор прерывается короткими гудками. Сказав «алло» в четвертый раз, журналистка столь же растерянно положила трубку на аппарат и недоуменно посмотрела на Женевьеву.
— Звонил Бананов. Говорил, что его держат заложником в каком-то «творожке» и при этом пытают.
* * *
Новые неприятности Бананова, как это нередко происходит в жизни, вытекали из старых. После похабного происшествия в Москве, когда неизвестные дяди провели с ним короткую, но запоминающуюся воспитательную беседу, Лелик решил на время отдохнуть от криминальных тем. Родная редакция охотно пошла ему навстречу и предложила поработать в жанре городского репортажа. Разумеется, Бананову, как журналисту со стажем, надлежало не носиться по городу в поисках сенсаций, а возглавить целый отдел, благо к этому в газете не стремился никто.
Штатных сотрудников под командованием Бананова не оказалось. Зато в его подчинение перешли пять-шесть юнцов и девиц, имевших отношение к журфаку. Одни из них еще не окончили кузницу журналистских кадров, другие же сделали это пару лет назад. Объединяло их одно: все они сейчас мыкались по Питеру, желая где-нибудь напечататься.
Конечно, касса «Городских новостей» не была открыта с утра до вечера; даже штатные сотрудники заглядывали в это приятное место с трехмесячным опозданием. Но, во-первых, «Новости» когда-нибудь да заплатят. Это не многотиражный компьютерный прайс-лист, наобещавший сотрудникам гонорары по сто баксов за страницу, а потом тихо канувший в Лету. Во-вторых, кто часто и альтруистично печатается в газете, имеет шанс попасть в штат. После чего ждать, когда наступят более жирные времена. Да и, наконец, оставалась мелкая человечкина гордыня. «Городские новости» были основаны в незапамятные времена. Газета, правда под другим названием, выходила и в блокаду. И напечатав в ней маленькую заметку, даже про изменение трамвайных маршрутов или новые правила отлова кошек, всегда можно было перед кем-нибудь похвастаться. Поэтому, несознательная, но энергичная молодежь роилась вокруг отдела городского репортажа, как пчелы вокруг улья. Бананову же, подобно пчелиной матке, оставалось следить, чтобы нектар был высокого качества. Кроме того, Лелик иногда позволял себе слизнуть немного нектара. Скажем, забегая вперед, что вот на этом-то…
Особенно хорошие отношения сложились у Бананова с отвязным пай-мальчиком Славой. Перед тем, как выпустить его в большую жизнь, семья научила юношу хорошим манерам. Поэтому, несмотря на серьгу в ухе и сумку, разрисованную непонятными значками, он всегда почитал старших и начальство. Лелик, которому едва исполнилось сорок, давно уже зачислил себя в старшее поколение и каждый раз, обнаруживая у современной молодежи преклонение перед мудростью взрослых, прощал юнцам все. Даже сережку. На днях Слава предложил сделать репортаж про архитектурный вандализм. Бананов с радостью дал ему добро и даже, чего редко бывало с другими стажерами, обещал поставить материал в тот же день, как только он окажется у него в руках.
О своем обещании временный начальник отдела пожалел, когда статья «Дикие художники» оказалась у него в руках в шестом часу вечера. Однако редакционный фотограф уже сделал иллюстрационную съемку, место было зарезервировано, поэтому Бананов с грустью констатировал — сегодня на работе придется задержаться.
Сперва он прочел материал по своей обычной манере: достаточно увидеть первое предложение абзаца и уже понятно, о чем идет речь. Фанаты «Зенита» «Спартака», политиканы с баллончиками краски, просто гопники со своей незатейливой трехбуквенной математической формулой. Что-то про «Алису». Замечательно! С этими черно-красными мальчиками Лелик сталкивался лет десять назад и был рад всегда сделать небольшую гадость поклонникам Константина Кинчева.
Теперь материал предстояло править. Бананов вчитался в первый абзац и начал препарировать текст. Сходство с этим хирургическим процессом усугублялось жирными красными пометками, которые он оставлял на бумажном листе — когда дело касалось правки молодых, Бананов предпочитал использовать любимые чернила советских учителей. Сперва он перевел на русский слово «граффити». Потом он, наморщив лоб, расправился со словом «андерграунд», а, столкнувшись со словом «сублимация», зарылся с головой в словарь Даля. Поиски успехом не увенчались, пришлось бродить по редакции, советуясь со всеми подряд: как проще всего переложить на живой великорусский язык этот фрейдистский термин?
Так Бананов оказался в отделе спорта. Там отмечали чей-то день рождения, и Лелика немедленно пригласили к столу. После прошлогоднего происшествия, когда на голову Бананова свалилась пишущая машинка, многие сотрудники прониклись к нему жалостью и симпатией, в том числе такие незатейливые души, как спортсмены. Отказываться от халявной выпивки Лелик не мог, поэтому тотчас оказался за столом, причем скоро сместился в самую дальнюю его часть. Сотрудники заходили и выходили, однако гость, лишенный свободы маневра, только наливал и наливал.
В девятом часу Бананова наконец нашла дежурная по номеру, и тут выяснилось, что уже сверстанная вторая оперативная полоса простаивает лишь из-за отсутствия «Диких художников». Икая и пожимая твердые спортивные руки, Лелик выбрался из-за стола. Притащившись в свой кабинет, он около минуты вглядывался в листки, разбросанные по столу, — так как, по мнению Маяковского, коза должна глядеть на советский паспорт. В его душе клокотала злость, смешанная с алкоголем: какая еще работа, если уже вечер и пора домой?! Бананов все же сел за стол, вчитался в исчирканный первый абзац. Потом решительно исправил «сублимацию» на «похоть», два раза заменил слово «находится» на слово «пребывает» и даже слово «поэтому» переменил на слово «посему». Подобную операцию он провел в следующих двух абзацах и, желая сделать свой труд более гармоничным, принялся за три замыкающих. Когда он переправлял в предпоследней строчке слово «этот» на «оный», дежурная Татьяна Борисова буквально вырвала из его рук материал, изрядно подправленный и сверху, и снизу, однако девственно-нетронутый в середине.
Последующие десять минут Бананов ругался с Татьяной Борисовой, которая никак не хотела признать «похоть» синонимом «сублимации». Наконец, дежурная победила, после чего пронеслась глазами по всему материалу. Она была образованнее и умнее Бананова, однако страдала той же привычкой: в девятом часу читала материалы лишь по одной строке из абзаца. Единственное, на что она обратила внимание — статья не подписана.
Бананов счел, что в данном случае речь идет о совместном творчестве — ведь ему пришлось потрудиться не меньше, чем негодному мальчишке, к тому же его труд был более ответственен, как труд любого работника в конце конвейра. Поэтому, не задумываясь, поставил под материалом свою фамилию.
Теперь следовало приписать: «Вячеслав Антонов». Однако завотделом медлил. Согласно общепринятым правилам, ему придется поместить свою фамилию, пусть даже начинающуюся на вторую букву алфавита, под соавтором. А это было бы несправедливо. Мальчишка, тусующийся в газете лишь второй месяц — и над ним, известным журналистом! Подспудно Бананова терзала еще одна мысль. Согласно договору, он должен был опубликовать 1500 строк в месяц. Месяц кончался, норма не выполнялась…
«Ладно, выпишу на него половину гонорара», — подумал он, протягивая Борисовой подписанную статью. Та пристально посмотрела на него, но промолчала и побежала в корректорскую, откуда уже полчаса, как доносилась ругань.
Старший корректор Лариса Константиновна опять воевала с Юлей Громовой, разумеется, не из-за орфографии, а по содержанию. Старшему корректору не нравилось выражение «ментовский синдром». Наконец, корректора в очередной раз поставили на место, она печально вздохнула и принялась за «Диких художников», став первым человеком в редакции, который честно прочел материал от начала и конца. В процессе чтения она хмыкала, ее лицо сводили гримасы, казалось, какие-то слова рвутся с языка. Однако Лариса Константиновна решила, что свою порцию унижений за этот вечер она уже получила, указания преданного газете человека никому не нужны, а значит, она смолчит и все стерпит. Погоняемая скрежетом стенных часов, она внесла профессиональную правку и отдала материал Борисовой, которая чуть не вырвала его из рук.
Никто больше «Диких художников» не читал. Со всей второй полосой, сверстанной с диким нарушением графика, обращались в тот вечер как с пассажиром, прыгнувшим в уже отходящий поезд.
* * *
Людям нередко снятся предметы собственного труда. Ангелку Фадееву, а проще говоря Максу, снились шлягеры.
Мы простились на вокзале,
В бесконечном белом зале-е-е,
И залившися слезами,
Все друг другу мы сказали-и-и…
Фадееву приснилось, что его заставили петь на Московском вокзале, сняв на время с постамента то ли Ленина, то ли Петра (он уже не помнил, ибо в зале не был давно) и подняв туда его самого. Аудитория — две-три сотни старушек — сидела на багаже и громко аплодировала сморщенными ладошками.
Все это очень не нравилось Фадееву. Во-первых, он не любил старушек. Во-вторых, он не любил вокзалы, предпочитая аэропорты. В-третьих, его сны всегда отличались рационализмом, и любое отступление от правила означало, что предыдущий вечер был полон злоупотреблений, последствия которых неизбежно должны проявиться с утра.
Открыв глаза, Фадеев сразу же объяснил себе вокзальную тему. Он находился в гостиничном номере, а в этом городе, в центре, потолки очень высоки. Вечер он тоже вспомнил. Клуб «Бой-энд-герл», девчонки в прозрачных туалетах, держащихся на теле как осенний лист, мужской стриптиз, маленький кабинетик директора, где столь именитый гость мог без помех втянуть в обе ноздри белое удовольствие. И «мартини», «мартини»… В сочетании с кокаином — мощный эффект!
Фадеев, особенно себя не утруждая, спел пяток шлягеров, после чего оттянулся по полной программе. В результате — небольшая ссора с Аглаей (он нарушил их старое соглашение — не изменять за вечер больше, чем с одной девицей), путешествие по ночному Питеру, и вот теперь номер в какой-то очень хорошей гостинице.
Макс мог вспомнить ее название, но любой труд привел бы к усилению головной боли, чего не хотелось. Он швырнул одеяло на пол, встал, чуть не поскользнувшись, ибо наступил на собственные брюки, брошенные с ночи на благородный паркет. Подошел к окну. На площади стояла лошадь, а на ней кто-то сидел.
«Не х… себе, что за отель напротив Медного всадника? А этот коричневый гроб напротив, как там, Сенат или Синод?.. Но где тогда Нева?»
Еще раз приглядевшись к всаднику, Макс понял, что он не Медный.
«Николай Какой-то. Ага, значит “Астория”», — даже от такой незначительной мыслительной работы, боли в голове прибавилось. Макс отвернулся от окна и подошел к зеркалу, величественному, как щит великана. Собственно, оно предназначалась для того, чтобы отражать важного дипломатического чиновника или банкира во фраке. Другой на месте Фадеева устыдился бы того, что увидел в зеркале: взъерошенные волосы, заплывший взгляд, съехавшие по правому бедру трусы, уже дня три требовавшие стирки. Однако Фадеев смотрел в стекло уверенно. Как-никак, человек, зарабатывающий в месяц сотню тысяч долларов, имел на это право!
Максу Фадееву везло необычайно. Он олицетворял собой одно из правил московской и музыкальной тусовки: раскрутить и забросить на вершину можно все, что угодно, были бы деньги и длинный хвост! Деньги у его родителей — скромных хозяев почтенного банка — имелись. К тому же у матери — завзятой поклонницы советской эстрады — была мечта: вдруг, взлетев на Олимп, сынок отобьет Аллу Пугачеву у Киркорова? Голосишко у Макса имелся, мордашка была подходящей, музыку и тексты он скупал на корню, причем, последние уже давно не только называл своими, но искренне своими считал. Он давно примелькался в самых дорогих клубах и на элитных радиостанциях, так что находились журналисты, иногда называвшие его «культовой фигурой», даже не получая за это деньги. Фадеев надеялся, что его рано или поздно назовут «знаковой фигурой десятилетия».
Сейчас «знаковой фигуре» было попросту плохо.
«Зачем же я притащился в Ленинград? — думал он. — А, предвыборный концерт!»
Менеджер Фадеева, человек не менее везучий, чем его клиент, уже несколько раз подбрасывал ему работу в избирательных кампаниях. И всюду, куда бы ни приезжал Макс — в Нижний Новгород, Красноярск или загадочный Бурятстан, — верх одерживал его кандидат. Тем самым, из обычного певца Фадеев стал победным талисманом, и менеджер это постоянно подчеркивал. Вот и сейчас, сегодня, какой-то концерт в пользу какого-то избирательного блока.
Но ни о каких концертах думать не хотелось.
«Ну их к черту! Сейчас надо часок полежать в ванной. Интересно, кстати, какой сейчас час? Потом помириться с Аглаей. Чего-нибудь придумать на вечер. А сначала принять от головы…».
Дверь номера открылась, и этот звук показался Максу противоестественным. Каким бы пьяным и одуревшим его не приносили в номера, но он никогда не забывал приказать администрации: не беспокоить! После чего запирался на ключ. Не даром Фадеев специально требовал самые дорогие отели: лишь бы местная администрация была готова выполнять любые указания клиента.
На этот раз дверь открыли решительно, можно сказать, распахнули, и Макс, не успевший даже поправить трусы, увидел целую процессию. Впереди были менеджер и Аглая. Они двигались неуверенно, казалось, их подталкивали в спину. Через минуту стало ясно, что их действительно подталкивают. Этим занимались двое могучих парней в безупречных костюмах. Сзади них шел третий, как пастух идет за стадом и собаками.
— Извини, Макс! — воскликнула с порога Аглая. — У тебя же концерт…
— В шесть часов. А уже первый час, — закончил менеджер, уставившийся в паркет.
— Ребята, концерт переносится, — сказал Ангелок. — Кажется, я заболел.
Тут слово взял «пастух». Это был не лишенный изящества мужчина, похожий на Сильвестра Сталонне в роли Рэмбо. Он подошел к Фадееву и сунул ему под нос бумагу, причем, на такое расстояние, которое психологи называют «нарушением субъективного ареала».
— Я не понял, мужик? Ты должен сегодня петь с четырех до шести часов. Я не вижу проблем, которые тебе могут помешать.
Фадеев разозлился. Его, которого великий музыкальный критик Отари Жвания назвал самым крутым из раздутых пузырей современной эстрады, обозвали «мужиком»! И кто? Мелкий музыкальный деляга провинциального городка, который для удовлетворения тщеславия аборигенов иногда называют «Северной столицей»!
Однако Ангелок не хотел разрушать свой имидж, ввязываясь в тупую перепалку.
— Проблема только одна, — он держался с достоинством. — Я хочу спать. Потом приму ванну, и мы поговорим о концерте. Только вежливо.
С этими словами Фадеев демонстративно повернулся спиной к гостям, посмотрев перед этим презрительно на Аглаю и сурово — на менеджера, поднял одеяло и лег в постель, не забыв им укрыться и поправить трусы.
Покоя ему выпало не больше пяти секунд. Затем одеяло снова оказалось на полу. Ангелок увидел растерянное лицо менеджера и напуганную Аглаю, которые, однако, не смели вмешаться.
Его протащили по коридору, и Ангелок влетел в ванную, брошенный мощной рукой Рэмбо. Другой незнакомец, вошедший прежде в ванную и уже включивший воду, подхватил его, не позволив голове соприкоснуться с фаянсом. Вслед за этим туда же вошел и Рэмбо, закрыв за собой дверь.
Аглая и менеджер удивленно смотрели друг на друга, силач в костюме курил, стряхивая пепел на ковер. Все трое прислушивались к происходящему в ванной. Сперва оттуда доносился шум хлещущей воды. Иногда из-под него вырывались чье-то бульканье и хрип. Его перекрывал свирепый голос Рэмбо: «Еще, еще»!
Через пять минут струю убавили. Опять Рэмбо: «Ты знаешь, почему в роддоме тебя не спустили в унитаз? Не потому, что это запрещено какой-нибудь инструкцией, просто туда не прошла бы твоя жопа. Ты понял»? В ответ раздался на удивление вежливый и спокойный голос Ангелка. Последний раз так он, наверное, говорил в школе — и то в начальных классах:
— Извините, я все понял. Пожалуйста, больше не надо.
— Ты проснулся?! — рявкнул Рэмбо.
— Да-да, — Макс отвечал громко и торопливо.
— Ты будешь сегодня петь?
Снова вежливое «да-да». Потом дверь медленно открылась. К удивлению Аглаи, оттуда не вылетело облако пара, из чего следовало, что включена была лишь холодная вода!
На пороге стоял Фадеев, притихший и печальный, однако выглядевший более бодро, чем пять минут назад. Помощник Рэмбо заботливо вытирал ему голову полотенцем.
— Мы будем… — несмело начал менеджер.
— Кому и на что? — угрюмо спросил Рэмбо, делая шаг к нему.
— Все в порядке, — заторопился Фадеев. — Я буду петь…
Прошло полчаса. Ангелок сидел в кафе на втором этаже «Астории», мрачно пил кофе и жрал пирожные. Николай по-прежнему мозолил ему глаза, и Макс вспомнил из школьного учебника, что это был беспощадный тиран. Благополучно вытянув четверку по истории, Фадеев потерял всяческий интерес к самодержцам, но теперь он возник снова. Хорошо было царям! Если на душе неуютно и не помогают веселые напитки, всегда можно кого-нибудь послать на конюшню. Или затравить гончими… У Ангелка сохранились обрывистые сведения о тех суровых временах, вроде, тогда так и поступали.
Больше всего Максу хотелось затравить ублюдка с лицом Рэмбо. Или, на худой конец, его помощника, оставленного для наблюдения за певцом. Охранник-надсмотрщик сидел за соседним столиком и смотрел на каждое пожираемое Ангелком пирожное так презрительно, будто хотел на него плюнуть. А Фадееву хотелось плюнуть ему в рожу. Но выместить обиду на такой твари было опасно. Поэтому, Макс стал приглядываться к более подходящим и проверенным объектам: менеджеру и Аглае. Лучше расправиться с Аглаей. Менеджер все-таки наемник, а она — его женщина, пусть и вынужденная прощать ему семь измен в неделю. Все равно, должна была налететь, как кошка, вцепиться в глаза тех, кто тащил его по коридору как дохлую овцу! Сейчас она будет наказана. Лучше всего кричать на нее минуты полторы, а потом, еще раз откусив от пирожного, размазать о симпатичную мордашку. Ничего. Умоется и помирится…
Однако осуществить намеренное Ангелок не смог. Аглая оторвалась от недопитого кофе:
— Макс, я не хотела тебя огорчать. Но все равно ты об этом узнаешь и без меня.
«О чем узнаю? — растерялся Фадеев. — С Лагутенкой мне изменила, что ли?»
Аглая положила на стол газету и показала на статью, называющуюся «Дикие художники». Название было подчеркнуто.
Фадеев уставился в недоумении на первый абзац, где говорилось о привычке троглодитов выражать свои эмоции рисунками на стенах пещер. Аглая указала чайной ложечкой на середину публикации, где десяток предложений тоже был подчеркнут. Ангелок начал чтение.
«Времена, когда стены пачкали только поклонники “Алисы” или “Кино” — проходят. В городе появилось новое племя музыкальных вандалов, точнее вандалок. Обычно это привлекательные, но незамысловатые девочки, не вышедшие из возраста, в котором первой любовью должен стать не прыщавый Вася из соседней парадной, а как минимум, принц. Милые глупышки считают, что принцы сохранились лишь на эстраде, и охотятся на своих кумиров, особенно тогда, когда те стараются максимально облегчить им это веселое занятие.
К примеру, знаменитый Ангелок Фадеев (в миру — Максим). Известно, что любая раздутая бездарность всегда старается отличиться от других бездарей. Вокальных данных для этого не хватает, а музыка и тексты — чужие. Но у Ангелка есть свои ходы. Исполняя хит “Летучая рыбка”, он каждый раз кидает в толпу девчонок игрушечную рыбку. Несчастные дурехи дерутся за этот трофей: переломы и сотрясения случаются не реже, чем на футбольном матче. Зато счастливица может потом придти с рыбкой на пресс-конференцию. Потом “звезда” и “избранница судьбы” уединяются в соседней комнате…
Механизм подобной “рыбалки” действует безукоризненно. В Питере уже накопилось три-четыре десятка счастливиц, подержавших в руках рыбку. В сопровождении такого же количества подружек, надеющихся на такую же удачу, они, как тени, следуют за Фадеевым, готовые кинуться под его автомобиль или простоять ночь перед гостиницей. За последние пару лет он вовлек в этот клуб больше девчонок, чем какая-нибудь тоталитарная секта.
“Но при чем здесь изгаженные стены?” — спросит читатель. Дело в том, что стены здания, в котором проходит пресс-конференция, а также стены десятка домов вокруг музыкального клуба покрыты изображениями крылатых рыбок и инициалами “героя”. Когда вы увидите на одном месте несколько подобных водоплавающих, знайте: недавно здесь тусовался гарем Ангелка».
— Мерзкая «заказуха»!.. — почти крикнул Фадеев.
Аглая взяла последнее пирожное с блюдца, но ела без аппетита. Ей тоже не позавидуешь. Одно дело — знать, что твой гениальный бой-френд то и дело живет с другими. И другое дело, когда об этом гудит целый город, пусть даже и не родной.
Потом Ангелок опять поднял газету и стал рассматривать фамилию автора.
— Какой-то Бананов… Морду бы ему набить!
— Обязательно надо набить, — поддержала Аглая.
Фадеев тут же поостыл. Набить морду — хорошая идея. Однако свою кандидатуру на роль исполнителя он отмел сразу, тем более, самого Бананова еще не видел. Как всегда, выручил менеджер: «Макс, тебе надо думать о концерте, а не о разных кретинах. Тем более, всегда найдется, кому сделать такую работу». При этом он взглянул на крепыша за соседним столиком. Однако Фадеев отмел эту мысль сразу же. В таких делах одалживаться нежелательно. Тем более, перед этими людьми.
Но отомстить хотелось! Это чувство объяло всю его натуру, как человека, задержавшегося в пивной, переполняет желание пойти в туалет. Никакие судебные решения, никакие извинения и даже самые крупные суммы не смогут его удовлетворить. Только месть, старая, как соль и вино! Та самая месть, когда трогаешь шпорами труп врага и вдыхаешь аромат обеими ноздрями. Что же делать?
И тут Ангелка поразила гениальная идея. Он до того обрадовался, что расплескал остатки кофе.
— Ха! Этот Бананов мне просто завидует. Он хотел бы иметь такой же гарем. Хорошо, его мечта исполнится! Я организую встречу. Игорь, — менеджер подобрался, ожидая приказа, — узнай телефон редакции газеты… Аглая, свяжись с девчонками и объясни, в чем дело. Обещай им бесплатные «проходки». Скажи, что час и место они узнают чуть попозже.
Аглая удивленно взглянула на него. По негласному договору, она не должна была знать про «гарем», хотя отлично знала — девчонки сами по себе вряд ли догадались бы требовать от него употребления презервативов. Скорее всего, она покупала их сама и выдавала почти под расписку. Однако Аглая была оскорблена статьей не меньше кавалера. Обида, нанесенная ее другу и кумиру, требовала отмщения. Поэтому, она тотчас же понеслась в номер — названивать по телефону знакомым «рыбкам».
* * *
Бананов был счастлив — все обошлось. Когда он впервые взглянул на свежий номер газеты, то пришел в легкий ужас, ожидая разговора с начальством. Однако Главный с утра был в прекрасном настроении; то ли вчера сыграл в теннис с вице-губернатором, то ли газете простили типографский долг. Поэтому, когда на планерке речь зашла о «Диких художниках», он хохотал, цитируя статью, и лишь под конец посерьезнел:
— Ну, ладно, Леня, с тобой все понятно. Ладно, Таня тоже вчера умаялась. Но почему я не слышал воплей Ларисы Константиновны? Она же всегда обращает внимание на такие штучки… Ладно. Если он подаст в суд, то вычтем из твоей зарплаты, Леня!
У Главного это была самая любимая шутка, поэтому Бананов понял: гроза миновала. Правда, его собственная гроза чернела впереди. Предстояло поквитаться с сопляком, решившим устроить на страницах газеты вендетту с этим, как его, Фадеевым. Девочек-рыбок он не поделил с ним, что ли?
В отделе зазвенел звонок. Бананов снял трубку, надеясь, что это Вячеслав. Однако голос оказался незнакомым: «Здравствуйте, Леонид Сергеевич. Я Максим Фадеев, о котором вы упомянули во вчерашней статье».
Бананова настиг приступ интенсивной потливости. Капли свободно сползали по ногам, как ленивые муравьи. Он ждал продолжения.
— В целом, статья мне понравилась, — продолжал собеседник. — Однако о некоторых вещах вы неверно информированы… Нет-нет, речь вовсе не идет об опровержении, скорее о небольшом дополнении. Разумеется, обговорив ваши условия. Мы должны встретиться, причем, желательно, сегодня. Как вы относитесь к четырем часам?
— Вообще-то… В принципе, я согласен, — вяло произнес Лелик. После этого уставился в настенные часы, пытаясь определить: сломаны ли они, или на них и правда двадцать минут третьего?
Промедление оказалось не в его пользу, ибо было истолковано как согласие.
— Так мы договорились?
— Сейчас, одну секунду, — Бананов лихорадочно задирал рукав, освобождая наручные часы. На циферблате была половина третьего. — Да, согласен.
— Предлагаю встретиться в клубе «Творожок». Это в конце Садовой улицы. Пожалуйста, постарайтесь не опаздывать. Жду.
Трубка издавала короткие гудки, Бананов продолжал ее сжимать, будто надеясь получить еще какую-нибудь информацию. Но это было бесполезно. Мысли Бананова метались, как тараканы, застигнутые хозяйкой в буфете. Когда он понял, что с ним намерен говорить герой вчерашней статьи, то подготовился к худшему. Конечно, говорить с обиженными ему приходилось, людей обижал он часто. И отвечать им по телефону приходилось немало. С одной стороны, не западло было бы применить тактику «Дядюшка, прости засранца»: «Извините, это техническая ошибка. Наше издание всегда вас уважало и будет радо напечатать опровержение». Бананов прекрасно понимал, что в четырех случаях из пяти опровержений писать не придется, «звезды» капризны, но отходчивы, не проконтролируют. Или по-другому: «Да, это я автор. Что дальше? Суд? Пожалуйста, валяйте. Кстати, информация к размышлению. Однажды на нашу газету “наехал” сам Коржаков. И что вы думаете? Как наехал, так и отъехал». Конечно, Коржаков никогда не “наезжал” на банановскую газету, скажем больше, он вряд ли был в курсе ее существования. Однако немало знаменитостей покупалось на дешевый блеф.
На этот раз Бананов был в замешательстве. Никогда еще обиженные не говорили с ним настолько дружественно и многообещающе. Здесь скрылась загадка. Впрочем, Лелик ее быстро разгадал. Конечно, главную роль сыграло его имя. Если бы статья была подписана каким-нибудь Славой Антоновым, разумеется, обиженный музыкант обозвал бы сперва его козлом и был бы прав. Нечего щенкам начинать свою карьеру с подобных «наездов»! Другое дело он, Бананов, журналист с именем. Фадеев верно смекнул, что здесь не все просто. Раз против него выставили артиллерию таких калибров, значит дело слишком серьезно. И захотел узнать, в чем дело. Или перекупить. Раз речь идет об условиях, значит именно так!
Натянув куртку, Бананов подошел к зеркалу и улыбнулся сам себе. Надо же, такой поворот! К чертям собачьим предвыборные блоки и депутатские списки — отныне он будет музыкальным журналистом. И покажет разным Жваниям, как надо писать об этом! Ибо научиться хорошо писать (а он-то умеет), труднее, чем въехать в любую тему.
* * *
Удивляясь своей точности, Бананов оказался в конце Садовой без десяти четыре. Без особого труда он обнаружил нужный дом. Дальше начались трудности. Музыкального клуба под аппетитным названием «Творожок» нигде не было видно.
Лелик задумчиво бродил по огромному двору, наполовину занятому причиндалами капитального ремонта. Пахло краской, уныло скрипела лебедка. У заказчиков, видимо, недавно кончились средства, поэтому рабочих нигде не было видно, и строительный вагончик выглядел безжизненно.
Бананов уже хотел уходить, решив, что ошибся номером, когда увидел между двух высоченных куч песка парадную с большим белым листком на ней. Он приблизился и прочел надпись, сделанную синим фломастером: «Музыкальный клуб “Творожок”». Чуть выше, над козырьком парадной, виднелись силуэты каких-то букв, будто недавно снятых. Похоже, здесь было написано то же самое.
«Непонятно. То ли “Творожок” закрылся, то ли его открывают», — подумал Лелик, входя в парадную. Там никого не было. Лишь горела лампочка и бумажный обрывок, плохо прилепленный к стене, указывал дальнейший путь посредством маленькой синей стрелки. Следуя ее направлению, указывающему на подвал, Бананов спустился по почти невидимым ступенькам, прошел столь же полутемным коридором и оказался в большой комнате, скорее, даже зале.
Зал был освещен значительно ярче. Напротив находилось полуразобранное деревянное возвышение — видимо, площадка для музыкантов. Всюду стояла различная мебель, целая и сломанная, какие-то коробки, металлические конструкции. С первого взгляда можно было понять, что до концертов и танцев здесь далеко, зато ремонтникам есть, чем заняться.
Впрочем, это все Бананов разглядел чуть позже. Сперва же он заметил девушку в изящном розовом джемпере, сидевшую в относительно целом кресле возле эстрады. На ее груди висела маленькая картонная раскрашенная рыбка.
— Это вы Леонид Бананов? — нежно проворковала она.
— Это я, здравствуйте, — ответил он, пытаясь организовать на своем лице такую же симпатичную улыбку. — Мне назначил встречу Максим…
Лелик, уже вошедший внутрь зала шагов на пять, услышал сзади шорох и оглянулся. Вдоль стен стояли, затаив дыхание, еще полтора десятка девушек от шестнадцати и старше, одетых более крикливо и безвкусно. У них были две общие приметы: такая же картонная рыбка на груди и свежий номер «Городских новостей» в правой руке. Бананов успел подумать, что так обычно начинаются встречи почитателей со своим кумиром. Больше он не успел ни о чем подумать. Все пятнадцать особ ринулись на него одновременно, вздымая тучи строительной пыли, как табун породистых лошадок…
Бананова били все. К счастью журналиста, большинство делало это свернутыми в трубочку газетами, к тому же одновременно, затрудняя работу друг дружке. Правда, нашлось несколько стерв, которые пинали его ногами, а потом, отбросив газеты, начали колотить кулачками, щипать и рвать за волосы. Одна зараза пыталась даже выбить правый глаз, но промахнулась и угодила пальцем в переносицу.
Лелик решил, что хуже происходящего ничего быть не может. Но ошибся. Несколько девиц (он не считал) совершили с ним половой акт, возбуждая несчастного посредством тонкой веревки. При этом одна из уже удовлетворенных девок стояла у него над ухом и гадким голосом сообщала, что гораздо приятнее иметь дело с трупом. Потом картина переменилась. Более благоразумная половина, считая, что экзекуция может зайти слишком далеко, прекратила бить и трахать Бананова, попыталась даже уговорить остальных отказаться от этого занятия. Те не слушались, продолжая дергать Лелика за уши и награждать пощечинами. Наконец, девушка, сидевшая в кресле — видимо, координатор, сочла нужным вмешаться.
— Хватит с него! — громко крикнула она.
Еще три-четыре секунды ушам и волосам Бананова грозила опасность быть оторванными от головы, потом его отпустили. Лелик понял, что лежит на грязном полу со спущенными брюками, и радовался минутному покою. Ни о чем другом он не мог думать, хотя все-таки соображал: неприятности только начинаются.
Девушка в джемпере открыла дамскую сумочку, из которой извлекла экземпляр «Городских новостей» и поинтересовалась, «зачем, г…, ты это написал»? Бананов, которого к этому времени успели приподнять и поставить на колени, начал сбивчивый рассказ о вчерашнем тяжелом вечере в редакции, о гнусном юном писаке Антонове, о своей любви к музыкальному творчеству Макса Фадеева и легком сердечном приступе, настигшем утром, после прочтения чужого материала под своей фамилией.
Когда он дошел до описания беготни по редакции в поисках валидола, собеседница прервала его:
— Слышали, девочки? В грудь его больше не пинать. А ты заткнись! Хватит про свою историю болезни. Скажи, от кого ты узнал про наш клуб?
— От вашего Фадеева, — сказал Бананов, что привело к новым побоям.
Только через минуту он понял, что под словом «клуб» девицы имели в виду собственную компанию. Легче от этого не стало, ибо говорить было нечего. До сегодняшнего утра о существовании клуба «рыбок» Бананов не знал, а ссылки на Антонова приводили к новым невзгодам. С каждой минутой девки становились все изощренней. Предводительница, поудобнее устроившись в кресле, громко читала выдержки из статьи «Дикие художники». Когда она дошла до описания порчи шедевров архитектуры, «рыбки» вынули маркеры и начали рисовать свою символику на замечательной кожаной куртке (стоимость — 260 долларов, сезонная скидка 10 процентов + 5 процентов скидки предъявителю рекламного талончика). Потом их энергия немного иссякла. Этому способствовало сообщение одной из них, что до концерта Ангелка осталось чуть больше часа.
— Ладно, — подытожила предводительница. — С Этим разберемся потом. Лена, Зоя, Лида, Маха — остаетесь сторожить. Вернемся и разберемся. Может, с нами и Макс подъедет.
Четыре девчонки, которым выпала роль часовых, пытались протестовать, но авторитет девушки в джемпере был непререкаем. Откуда-то принесли наручники. Бананов был уверен, что его прикуют к какой-нибудь трубе. Однако трубы поблизости не оказалось, и его прикрепили к ручке огромного контейнера, длинного, как гроб. Потом почти «рыбки» удалились.
К этому времени Бананов являл собой настолько печальное зрелище, что охранницы не стали над ним издеваться. Некоторое время его расспрашивали о трудностях журналистской профессии, и почему она превращает людей в уродов. Собеседник им попался никудышный: опасаясь новых неприятностей, Лелик мямлил в ответ что-то неинтересное.
Наконец, пленник девчонкам надоел. Две из них отправились за пивом, оставшиеся, чуть подождав, тоже куда-то удалились.
«Надо выбираться отсюда», — подумал Бананов. Мысль была здравой, но невыполнимой, ибо ключ от наручников унесла девушка в джемпере. Что же касается огромного контейнера, то сдвинуть его с места не представлялось возможным. Однако Бананов изловчился и откинул крышку. Сразу стала ясной причина неподъемности ящика — внутри лежали какие-то металлические конструкции. Лелик вынул одну из них, но не удержал и она упала на пол.
Его охватил ужас: сейчас девки прибегут и, возможно, побьют его этой крепежной деталью. Однако девки не возвращались. Не зная, зачем он это делает, Лелик, уже более осторожно, опустошил ящик почти наполовину и дернул. Тот стал явно легче. Тогда пленник вынул из ящика почти все. Стало ясно, что его, хотя и с трудом, можно тянуть за собой. Не зная, зачем он это делает, Бананов потащился в сторону ближайшей двери. Вдруг фарт продолжится, и там удастся найти ацетиленовый резак? Правда, он не знал, как с ним обращаться, но вдруг там лежит еще и инструкция к нему?
Резака в соседней комнате не оказалось. Зато на полу стоял подключенный телефон. Бананову удалось до него дотянуться и он набрал «02». Долгое ожидание и заветное: «Милиция, 276-я».
— Меня схватили и насилуют в «Творожке»! — запричитал Лелик.
— Кто насилует?
— Девочки-«рыбки».
На другом конце трубки нетактично выругались и послышались короткие гудки. Бананов не очень любил литературные цитаты, но вспомнил Ивана Бездомного, позвонившего в милицию из психушки.
«Что делать? Как объяснить? И кому?» — думал перепуганный журналист. Он набрал номер редакции, надеясь, что трубку возьмет Слава Антонов и его удастся заманить сюда. Однако в кабинете никого не было.
Бананов лихорадочно задумался. Лишь один телефон мелькнул в его гудящей голове: рабочий номер Юли Громовой… К счастью, в криминальном отделе трубку подняли почти сразу. В эту секунду вдали послышались удивленные, а потом возмущенные голоса. Девчонки вернулись с пивом и обнаружили побег.
— Юля, это я, Бананов! — крикнул несчастный. — Спасай, я в «Творожке». Меня взяли в заложники и пытают…
Больше ничего сказать он не успел. Трубку вырвали из рук и бросили на аппарат, перед этим огрев ею Бананова по уху.
Дальнейшие минуты были печальны. Журналиста гнали пинками, заставляя тащить за собой контейнер, на который уселась одна из девок. При этом Лена, Лида, Зоя и Маха хором утверждали, что Бананова еще не пытают. Пытки — впереди!
* * *
Алексей приехал в Дом прессы для того, чтоб задать Юле пару вопросов об избирательном блоке нового знакомого, а заодно забрать Женевьеву. Войдя в криминальный отдел, он застал обеих подружек в глубоком раздумье.
— Чертовщина какая-то, — удивлялась Юля. — Часа полтора назад звонил Бананов. Говорит, его кто-то поймал и держит заложником.
— Надо было обратиться в Службу спасения, — хмыкнул Нертов. — В тот отдел, который занят судьбой животных, попавших в беду.
— Еще он сказал, что находится в каком-то «Творожке», — продолжила журналистка. — Сперва я решила, что у него неприятности с молочным комбинатом, потом позвонила в одну дружественную контору с приличной базой данных. Так вот, «Творожок» — музыкальный клуб.
Алексей округлил глаза или сделал вид, что округлил. Юля протянула ему сегодняшний номер, показывая ногтем, что надо читать.
Нертов пробежал глазами текст, мгновенно уловив его смысл.
— За такие шутки морду бьют. Я бы не удивился.
— Я бы удивилась, — ответила Юля. — Я уже навела справки у Жвании. Ангелок-Фадеев — такое явление, которому набил бы морду сам Бананов. Кроме того, будь все так, Лелик позвонил бы и сказал, что ему набили морду. И как он оказался в этом «Творожке»? Я звякнула и туда. Трубку подняла какая-то пигалица и путано объясняла, что клуб переехал. Точно, врет…
— Я никогда не была в конце Садовой улицы, — вмешалась Женевьева, которая, несмотря на знание костоломных приемов, была очень доброй девушкой. — Давайте, поедем туда на прогулку, если мы не знаем, как развлекаться этим вечером.
— Не думаю, что поездка окажется развлечением… — задумалась Юля. — Черт меня дернул поднять трубку! Но коллегу-то жалко… Алеша, давай туда быстро смотаемся?
— Ладно, — сдался Нертов. — Я заправлюсь на проспекте Газа и «Новости» оплатят мне бензин.
Уже выходя из редакции, он проворчал, что Женькиных развлечений ему и так по горло хватает, а Бананов просто говнюк. Но, как говорится, лекция попала в неподготовленную аудиторию.
* * *
Уже стемнело, когда Алексей, Женевьева и Юля прибыли по нужному адресу. Жвания заранее объяснил Юле, как добраться до «Творожка», поэтому они, несмотря на полутьму, нашли подъезд, с которого уже была сорвана бумажка-указатель. Тут они остановились, не зная, куда двигаться дальше. В этот момент снизу донеслись звуки, которые Юля не могла спутать с другими — вопли Бананова.
— Нет, я готов… Опровержение… Денег дам!.. Не надо!
«У вашего друга проблемы», — заметил юрист, после чего уверенно двинулся вперед. Следом шла Женевьева. Поколебавшись, Юля двинулась за ними.
Впереди показался свет, а вопли усилились. Внезапно они сменились не менее трагичным мычанием.
Еще несколько шагов, и наши герои оказались в зале, в который четыре часа назад имел неосторожность придти Бананов. Обстановка почти не изменилась, только девочек было уже штук двадцать. Пленника, по-прежнему со спущенными брюками, освободили от наручников — совершенно излишних, ибо в его глазах читалось полное отсутствие воли к сопротивлению. Он сидел на полу, две девчонки держали его руки. Еще одна поливала из двухлитровой бутыли «кока-колы» экземпляр «Городских новостей», а другая совала писаке в рот намокший кусок. Судя по огромной стопке газет, лежащей на стуле по соседству, Лелику предстоял тяжелый вечер.
Внезапно в глазах казнимого зажглась надежда. Он увидел троих человек, стоящих на пороге. Впрочем, надежда тут же угасла: во-первых, потенциальных освободителей было лишь трое, во-вторых, не собираются ли они присоединиться к палачам? — Прежние отношения Лелика с Громовой допускали и такой вариант. Что же касается девочек-«рыбок», то они настолько были поглощены экзекуцией, что ничего не заметили.
— Отставить! — во всю глотку гаркнул Нертов.
Девицы замерли, недоуменно тараща глаза на вошедших. Это позволило Алексею со спутницами пройти половину зала и добраться до Бананова, застывшего с обрывком газеты во рту.
— Всем стоять. Ждать приказа! — рявкнул еще раз Нертов. Юля подошла к Лелику, схватила за воротник, подняла на ноги и повела за собой.
При виде того, что их жертву пытаются выкрасть, «рыбки» вышли из транса. Они двинулись к пришедшим, а девчонка лет четырнадцати подскочила к Нертову: «Ты тоже журналист»?!
— Тебе папа гулять позволил? — рявкнул Алексей. — Сейчас за уши домой отведу!
Однако девчонка была или слишком пьяна, или возбуждена недавним лицезрением кумира. Поэтому, взвизгнула и прыгнула на юриста, целясь ногтями в лицо. До этого Нертову приходилось бить женщин лишь раз в жизни и занятие это не понравилось, однако деваться было некуда. «Рыбка» не успела затормозить и, наткнувшись животиком на указательный палец Алексея, осела на пол.
Оглянувшись по сторонам, юрист понял, что удар не будет последним. Девки завизжали и навалились все разом. К счастью, Женевьева не испытывала предрассудков. От удара ногой в челюсть, ближайшая «рыбка» отлетела метра на три в сторону. В тот же миг француженка нанесла удар правым локтем, и другая девка схватилась за разбитый нос. Перед Женевьевой возникло пустое пространство, и она прыгнула вперед, ухватив за оба уха сразу какую-то растерявшуюся девицу, рванув изо всех сих. Подобный прием достиг цели: своды подвала огласил истошный вопль, заставивший отступить остальных. Лишь единственная вцепилась одной рукой в Юлю, а другой — в Бананова. Журналистка выхватила «Удар» и выстрелила. Получив хорошую дозу аэрозольного перца в сочетании с остатками пороховых газов, «рыбка» отлетела на ближайший стул.
Девки завизжали, готовясь перейти в новое наступление. И тут Алексей вспомнил метод, к которому прибег Илья Муромец, оказавшийся в стане царя Калина. Первая из побежденных им девок только пришла в себя, пытаясь подняться. Он нагнулся, ухватил ее за обе руки, оторвал от пола и стал вращать вокруг себя, как крысу. Девчонка визжала, крутясь, словно на центрифуге, ее подружки разбегались по сторонам, стараясь не попасть под удары мелькающих ног. Кому-то не повезло, и «рыбка» полетела к стене, как сбитая кегля.
— Уходим! — закричал Алексей, руки которого начинали неметь.
Его спутницам такая команда не требовалась. Юля тащила Лелика, движения которого затрудняли спущенные штаны, к выходу. Женевьева шла рядом, отбрасывая точными ударами фанаток. У двери одна все-таки добралась до Юли, но та еще раз применила «Удар».
Скоро Алексей понял, что эвакуация завершена. Тогда он поставил обалдевшую девчонку на ноги, дал отеческого, впрочем, мощного шлепка и бросился наутек. За спиной орали «рыбки».
Все трое выскочили во двор и остановились, ослепленные автомобильными фарами. Во дворе только что затормозила белая «Волга». Рядом стояли двое пассажиров, шофер возился на своем сиденье, а потом и он встал, погасив фары.
В полутьме Алексей все-таки смог разглядеть обоих прибывших. Первый — невысокий парень в костюме, традиционный офисный тип. Зато его спутник, высокий худой юноша с кудрявой по-овечьи головой и неземной рассеянностью во взоре, запоминался надолго. По сторонам он глядел так, как будто хотел спросить окружающих: «Извините, на какую планету мы опустились?» В правой руке он сжимал газету.
Пока юрист разглядывал незнакомцев, Женевьева даром время не теряла. Она стояла возле узкой двери и наносила удар за ударом всем, кто пытался выскочить во двор. При отсутствии сильных противников и небольшом везении, такую позицию можно было оборонять долго.
Между тем Бананов решил поискать себе дополнительных покровителей. Он подскочил к незнакомцам (те посторонились, лишь только увидели его вблизи) и заорал:
— Пожалуйста, увезите меня отсюда. Меня преследуют!
— В чем дело? — спросил шофер, самый спокойный из этой троицы. — Кто преследует?
— Ляди-фанатки! Меня сюда Фадеев заманил, — возопил Лелик.
Взгляд парня стал менее отрешенным.
— А вы не из «Городских новостей»?
— Да! Я ведущий журналист Бананов. Со мной хотят расправиться за правду о подонке-певце!
Взор юноши с овечьей головой стал еще более осмысленным. Он шагнул к Бананову и размахнулся, однако бить не стал. Казалось, ждал, пока за него это сделает кто-нибудь другой.
Шофер и парень в костюме одновременно кинулись к Бананову. Менеджеру пришлось ради этого оттолкнуть Юлю. Последнее не понравилось Нертову: перед ним были здоровые мужики, а не сопливые девчонки!
Шофер рухнул сразу от мощного удара в голову. Менеджер попытался махнуть рукой, но юрист успел ухватить его за ногу и, крутанув, швырнул на капот.
Тотчас же Нертов почувствовал, что его схватили сзади его за шею и даже попытались сделать что-то, похожее на зажим. Экспериментировать Алексей не стал. Классическим приемом он придержал руку соперника и, резко поджав ноги, присел, чуть повернув корпус в сторону. Напавший не удержал равновесия, полетел через голову. Однако опустился не на асфальт, а в ремонтную люльку.
В этот момент Бананов совершил единственное активное действие за последние часы. Он подскочил к лесам и дернул первый попавшийся под руку рычаг на распределительном щитке. Послышался ленивый скрежет, и люлька медленно поползла вверх. Из нее доносились истошные вопли Ангелка. Фадеев понимал, что медленно приближается к крыше, но испугался выпрыгнуть, пока еще не перевалил за первый этаж. После этого его решение остаться в качающейся люльке можно было признать более чем обоснованным.
Алексей оглянулся. Шофер сидел на грязной земле, менеджер скрючился, сползая с капота. Оба глядели в небеса, куда неторопливо поднимался их босс.
Между тем, Женевьеве надоела пассивная оборона, и она отскочила от парадной. Оттуда одна за другой стали выскакивать «рыбки». Несомненно, они хотели продолжать битву и во дворе, но тут их внимание привлекли знакомые, милые сердцу вопли. Одни девчонки таращились наверх, другие, с риском для здоровья, полезли по лесам, чтобы спасти своего кумира.
Юля с Алексеем подхватили Бананова, как уставшего сынка после долгой лесной прогулки, и потащили на улицу. Женевьева прикрывала отход, впрочем, никто и не преследовал…
Лелик, скрючившись на заднем сиденье нертовской машины, дрожал. До него, видимо, только сейчас дошел смысл недавнего происшествия, и он то начинал торопливо благодарить спасителей, то нервно хихикал, то всхлипывал. Пару раз Бананову становилось дурно, но все обходилось.
— Надо снять стресс, — решила Юля. Нертов остановился возле круглосуточного магазина, где купил для себя «Байкал» и бутылку коньяка остальным. Юля отхлебнув, угостила Женевьву, а потом почти насильно раздвинула челюсти Бананову. Тот зачмокал, не отпуская горлышко, пока не высосал половину бутылки.
К всеобщему огорчению, коньяк породил побочный эффект. Истерику Бананов прекратил, однако тут же попытался сесть на асфальт.
По просьбе Юли, пожалевшей коллегу, Лелика пришлось везти домой, на проспект Маршала Жукова, предварительно запихав банановское туловище в машину.
К счастью, свой дом Бананов сразу узнал. Женевьева осталась в машине, а Юля и Нертов доставили бедолагу на этаж и помогли открыть дверь. Беглый осмотр показал отсутствие серьезных повреждений. Да и оказавшись в родных стенах, Бананов стал быстро поправляться. Он беспрерывно повторял слова благодарности, чем порядком утомил своих спасителей. Пока Юля возилась со сложным дверным замком всхлипывающий и икающий Бананов направился в свою комнату. Наконец, дверь поддалась. Юля уже вышла за порог, как услышала сзади торопливые шаги хозяина квартиры.
Она и Алексей обернулись. По его щекам Лелика стекали слезы, а в руках была белая папка.
— Юля, я не хочу больше этим дерьмом заниматься! А ты меня спасла. Может, тебе пригодится? На, держи…
