Глава 4. «Живеночек»
«Грязная банда этих негодяев не только очистила наши карманы, но готова добраться и до наших дочерей».
— Очередное упоминание про «Транскросс» в выпуске новостей? — Спросила вошедшая в комнату Нина.
— Нет, всего лишь сериал. — Не улыбаясь, ответил Филимонов.
Финансовый директор «Транскросса» сидел в кафе на втором этаже один-одинешенек. Было непонятно, то ли он смотрит фильм, то ли ему просто лень выключить телевизор. Учитывая положение в фирме, Филимонову, скорее, следовало бы трудиться в своем кабинете. Но Нине и в голову бы не пришло на него рассердиться. Ибо в этот день Филимонов сидел в офисе с семи утра. Сейчас был десятый час вечера.
— Насчет лицензии ничего нового? — Осторожно осведомился Филимонов.
— Ничего. Я сама звонила в ГУВД — отвечают, что вернут только по решению суда. И то, вряд ли.
— А насчет других охранных контор?
— Старались договориться весь день. Такое ощущение, будто с «Транскроссом» никто не хочет иметь дело. Отказывали даже тогда, когда мы готовы были платить как за охрану ювелирной выставки.
Нина давно не помнила такого пакостного дня. На фирму начали давить всерьез, а она осталась без охраны. Были, конечно, несколько человек, подчинявшиеся непосредственно Нертову, но они занимались исключительно охраной хозяйки и «перекрыть» всю фирму не могли.
К вечеру с Выборгского шоссе поступила информация о разгроме еще двух машин. Начиная со следующего дня «Транскросс» уже должен был работать в убыток, выплачивая неустойки за поставленный не вовремя или вообще не дошедший груз. Долго так продолжаться не могло. Теперь ребята, шалившие на шоссе, могли заглянуть и в офис. Их встретили бы лишь пожилой вахтер — специалист по выписыванию пропусков.
— Алексей Степанович, шли бы вы домой. — Обратилась Нина к Филимонову. Тот кивнул но ничего не ответил.
— Нина Анатольевна, вот вы где! — Послышался знакомый голос. Нина обернулась. В дверях стоял Царев.
— Добрый вечер. — Она удивилась, почему исполнительный директор так весел.
— А я, вроде бы, нашел то, что нам нужно. — Радостно сообщил Царев.
* * *
Нертов не знал, что во всех неприятностях этого вечера, свалившихся на его голову, повинен Иван Сергеевич Лукомицкий. Алексею подобное незнание было простительно: Лукомицкий жил в конце прошлого века и с его творческим наследием были знакомы даже не все историки российской педагогики.
Иван Сергеевич, хороший семьянин, но бездарный драматург, выпустил четыре тома пьес и одну педагогическую книжечку. В ней, опираясь на собственный жизненный опыт, он разработал теорию Натуро-естественного воспитания. Учитывая, что в ней не было ни одной идеи, прежде не высказанной Руссо или Толстым, на книжечку никто не обратил внимания. Лишь в «Русской Ниве» появилась короткая рецензия. «Г-н Лукомицкий пишет, что дитятя, в ладонь которого тыкались телячьи губы, никогда не станет пьяницей, распутником и курильщиком табака. Помилуйте, г-н Лукомицкий, крестьянские дети зимуют с телятами в избах, отчего же тогда в селах кабаки не перевелись»? В итоге, Лукомицкий умер в полном забвении, но, его брошюра лет десять назад попалась на глаза учительнице Светлане Викторовне Сергиенко, что, в итоге и испортило этот вечер Алексею. Работница средней школы, озабоченная детской беспризорностью, настолько прониклась теориями Лукомицкого, что назвала его христианским Макаренко и решила создать детский приют «Живеночек», где души и тела детей спасались бы посредством Натуро-естественного воспитания. Правда, сама она была инвалидом и передвигалась всюду на коляске, но из этого обстоятельства она быстро научилась извлекать выгоду: если посетитель не сидит перед чиновником, а нервно катается по комнате, чинуша сдается быстро.
В конце восьмидесятых можно было заниматься чем угодно, лишь бы ошалевшие и умиравшие горкомы успевали выделить помещение. К тому же, у Светланы Викторовны был испытанный прием, помогавшей побеждать испуганных аппаратчиков той эпохи. Когда ей говорили: «Мы рады помочь вам, но, учитывая временные трудности…«, она печально смотрела на собеседника и говорила: «Я должна была догадаться с самого начала. Вы тайный сторонник теории Стопунова». Стопунов — современник Лукомицкого, легальный марксист, создал педагогическую теорию, согласно которой, дети должны воспитываться не в натуро-естественных условиях, а производственно-фабричных, своеобразном сочетании детского сада с ПТУ. Работники горкома не знали кто такой Стопунов, поэтому очень боялись и соглашались на все требования Светланы Викторовны.
С начала 90-х стало хуже, но «Живеночек» не канул в Лету, подобно десятку таких же экспериментально-педагогических заведений города Петербурга. Ибо Светлана Сергиенко нашла Завхоза.
Говорили, что Степанида Васильевна прежде работала директором пирожковой, закрытой санэпидстанцией, после того как в партии пирожков было найдено сразу несколько крысиных хвостов. Завхоз была человеком умным, сразу поняла, что наконец-то попала в подходящее место и тут же взялась за работу. Вместе с Сергиенко она почти каждый день посещала какое-нибудь учреждение, а в Петросовет заглядывала еженедельно. В результате, «Живеночек», покинув подвал, поселился в двухэтажном ведомственном детском садике, переданном на городской баланс из-за экономических проблем предприятия. Радушный директор «Живеночка» заявила прежним клиентам детсада, что они и теперь могут приводить своих малышей сюда в дневное время, но суровые мамаши, работницы объединения «Красная резина», заявили ей: лишних детей у нас нет.
Коммунальных проблем для «Живеночка» не существовало. «Лентрансгаз», «Ленэнерго» и «Водоканал», после нескольких визитов к ним Светланы Викторовны и Степаниды Васильевны занесли «Живеночка» в список тех организаций, которые никогда не заплатят ни рубля за потребляемые ресурсы.
Для секретарской работы был нанят пожилой учитель английского. Школа изгнала его из-за постоянных запоев, но на новом месте от «англичанина» требовался не трезвый образ жизни, а лишь составление нескольких текстов в день. В ближайшее время все подходящие организации, от знаменитого «Лайян клуба», до мало кому известного общества при Лиссабонской церкви святого Теренция получили письма из перестраивающейся России. Из писем можно было узнать о существовании детского приюта «Живеночек», воспитывающего безнадзорных детей в традициях трансцендентной религиозности и неразрывной связи с природой. Послания были составлены так, что протестанты не могли не придти к выводу: «Живеночек» воспитывает протестантов, католики понимали, что «Живеночек» — католический приют. Буддисты, пацифисты, сайентологи и, даже, испанские неофранкисты заочно обрели в Петербурге братьев по воспитанию. В результате, машины с гуманитарной помощью подъезжали к «Живеночку» каждую неделю.
Правда, потом учитель спился и умер. Теперь письма зарубежным спонсорам писала сама Степанида Васильевна. Поток помощи сократился, потому что некоторые письма, с неправильно написанным адресом, к получателю просто не попадали. Однако если они все же доходили до адресата, то благотворители приходили в полное умиление. Они принимали почерк Степаниды Васильевны за почерк шестилетних детей и не скупились. В результате, возле «Живеночка» всегда кучковались стайки бомжей, ожидая пока пару коробок подгнившей или, просто ненужной гуманитарной помощи, не выкинут на помойку.
Кроме бомжей были и другие люди, для которых «Живеночек» стал самой светлой и радостной страницей в жизни. Разумеется, из детского возраста они вышли давным-давно. Это был бой-френд Степаниды Васильевны моложавый шофер Гоша, вечно пьяный воспитатель дядя Петя, повариха-тяжеловес тетя Маша, дальний родственник Завхоза Сергей Николаевич, занимавший должность электрика и врач Павел Егорович, уволенный за халатность из областной больницы. Врач приглянулся директору приюта своей замечательной теорией, согласно которой у детей серьезными болезнями были лишь переломы и вывихи, а все остальное поддавалось психологическому излечению. А излечение он проводил посредством маленького молоточка, применяемого при неврологическом исследовании. При этом работал им столь интенсивно, что ни один ребенок не обратился к нему за помощью дважды.
И что самое удивительно, только журналистка Юлия Громова интересовалась: как же живут те, ради кого «Живеночек», собственно и затевался — дети? Скоро она выяснила, что нормальным можно назвать существование лишь четверых питомцев приюта. Это были достаточно взрослые пареньки-олигофрены, чьих умственных способностей, однако хватало, чтобы беспрекословно подчиняться Завхозу и составить подобие полиции. Восемнадцатилетние олигофрены бродили вокруг здания, не позволяя проникнуть туда посторонним или убежать обитателям, а также наводили порядок внутри. Все это укладывалось в теорию Натуро-естественного воспитания, которая подразумевала отсутствие контактов детей с развращающим влиянием внешнего мира.
Остальным детям приходилось гораздо хуже. Пять десятков сирот, выловленных дядей Васей на вокзалах или имевших неосторожность попасть в «Живеночка» по своей воле, испытали на тебе теорию Лукомицкого во всей полноте. Учитывая свою незавершенность, данная теория подразумевала полную свободу педагогической импровизации. Так, если в детской спальне прорывало батарею в ноябре, то ее можно было не чинить почти месяц, ибо Натуро-естественное воспитание подразумевало закаливание. Если из-за очередного запоя тети Маши кухня не работала, воспитанники получали очищенную свеклу, морковь и капусту: теория сыроедения полностью укладывалась в учение Лукомицкого. Принимались меры и к нравственному оздоровлению детишек: олигофрены-охранники, расхаживая среди своих малолетних поднадзорных, грызли гуманитарный шоколад. У малышей, смотрящих на это, вырабатывалось терпение и подавлялась зависть.
Светлана Викторовна, разъезжавшая по приюту на своей коляске, радовалась, ибо дети были всем довольны. Услышав слова благодарности, она давала детям конфетки и уезжала в свой кабинет. Тотчас же в комнату входил дежурный олигофрен. Если, по его мнению, кто-то клеветал на тетю Степаниду или дядю Петю, он для начала вытаскивал конфетку из-за щеки негодяя, после чего проводил интенсивную лекцию о морали и послушании. Врач Павел Егорович два раза колотил олигофренов за то, что вследствие их педагогического усердия, ему приходилось отрываться от телевизора и оказывать медпомощь детишкам.
Что же касается положительной части Натуро-естественного воспитания, то на прилегающей к бывшему детсаду территории дети раскопали пару грядок, а в подсобном помещении всегда жила какая-нибудь мелкая сельскохозяйственная скотинка.
Юля лишь однажды посетила «Живеночка», дав взятку стоявшему на страже олигофрену в виде пакетика чипсов. После ее визита и большой статьи, названной «Мертвый домик», Степанида Васильевна две недели не занималась ни чем иным, кроме беготни по различным организациям, с требованиями наказать и Юлию Громову, и ее издание за «растление подрастающего поколения». Однако чиновники конца девяностых отличались инфантилизмом и не спешили помочь Степаниде Васильевне.
Громовой несколько раз звонили в редакцию, объясняя, что следующее ее появление в «Живеночке» будет опасным для жизни. Юля тактично посылала их в юридическую службу газеты, а там — еще дальше, в федеральный суд. Правда, журналистка в приют больше не ходила, зато смогла поговорить с двумя десятилетними мальчишками, которых Колька-шофер посылал продавать гуманитарные куртки. При этом детям было приказано в случае поимки объяснить в милиции, что одежду они украли из приюта.
К этому времени депутат Законодательного собрания Лапшов, друг детей и приюта «Живеночек», попал в «Кресты» из-за любви к мультфильмам. Любовь заключалась в том, что Лапшов выбирал во дворе приглянувшихся малышей и заманивал в квартиру — мультики посмотреть. Однако кроме мультиков он демонстрировал детям и собственный член, грязный, волосатый, очень неэстетичный. Одна девочка «смотрела мультфильмы» у него до утра. Родители, вошедшие в квартиру с милицией, застали сеанс в разгаре. Лапшов ждал суда, а «Живеночек» лишился ценного покровителя в представительной власти.
Степанида Васильевна понимала, что новые статьи Громовой могут привести к серьезным неприятностям. И она решила принять превентивные меры, насколько позволял ее интеллект.
* * *
«Кто же это мог сделать? — Размышляла Юля. — Бандиты, нанятые риэлтерской фирмой «Перун»? Я ведь помешала этой конторе отнять квартиру у бабы-алкоголички. Баба-то черт с ней, а вот дочери-пятикласснице эта квартира скоро пригодится. А может… Нет, маньяки действуют по одиночке. Ну, значит, точно нертовские дела».
Размышление — было единственным занятием, доступным в данный момент Юле, да и то, давалось оно с трудом. У девушки были связаны руки, рот заткнут какой-то промасленной дрянью, а сама она перекатывалась по полу быстро мчавшийся машины среди мешков и коробок. Нападение было настолько неожиданным, что Юля не успела даже крикнуть. Ее схватили с двух сторон, зажали рот, выбив сигарету, и швырнули в кузов. Судя по низкому потолку и тому, что ноги почти упиралась в стену, а рядом с головой была другая стенка, она находилась в небольшом фургончике.
«Дура! Потерпела бы еще без сигареты минут пять, может, Алексей и подъехал бы. Клянусь, если все кончится благополучно, брошу курить. Ой, нет, не надо, не смогу. Клянусь, не курить целый месяц. А выдержу ли»? Юля задумалась над тем, сколько выдержит она без табака, и в этот машина остановилась. Послышался скрип дверцы и топот ног — приехали. Потом фургончик открыли. Какой-то коренастый мужичонок схватил ее за воротник и вытащил из кузова.
Машина стояла в полутемном дворике, освещенным единственным фонарем и светом, падавшим из окна двухэтажного здания. Двор окружал стандартный детсадовский заборчик, который нарастили на полметра досками, выкрашенными под медь. Совсем недавно Юля видела подобное уродство. И, похоже, она уже вспомнила что это за место. Журналистка повернула голову, взглянув на дверь, ведущую в дом. На вывеске, украшавшей главный вход, был изображен маленький розовощекий мальчик в крестьянской одежде — таких в сказках любит жарить Баба-Яга. Над мальчиком виднелась надпись, сделанная большими буквами: Детский приют «Живеночек». Больше во дворе ничего интересного не было, впрочем, в любом случае, Юля ничего не смогла бы увидеть, так как ее втолкнули в дом.
Хозяева «Живеночка» экономили не на коммунальных услугах, а на расходах по обслуживанию сантехники. Из жаркой и влажной прихожей Юлю потащили по очень холодному коридору, который опять сменился паровым облаком, и снова повеяло холодом, почти морозом. Отовсюду доносились обрывки запахов: тянуло подгоревшим супом, машинным маслом и просто гнилью. Пару раз перед Юлей мелькали мелкие тени: это любопытные дети, выглянув наружу, тотчас прятались за дверьми. Откуда-то донеслось мычание. Видимо там находился теленок, во влажные губы которого должны были время от времени тыкаться воспитанники «Живеночка». Впрочем, журналистка старалась не приглядываться, не принюхиваться и не прислушиваться. Ей приходилось соблюдать скорость, навязанную похитителями, иначе ее просто поволокли бы по полу.
Путешествие окончилось в подвале. Спотыкаясь и матерясь похитители наконец нашли выключатель. После этого они Юля смогла рассмотреть их, а они — Юлю. Завхоза — Степаниду Васильевну журналистка узнала сразу. Такие женщины, весом в 130 килограмм запоминались надолго. Невысокий паренек в черной кепке и с маленькими усиками видимо был шофером Гошей. Толстый мужчина в дубленке нараспашку — или воспитателем дядей Петей или электриком Сергеем Николаевичем. Скорее, последнее, дядей Петей должен был быть третий субъект. Питомцы «Живеночка» успевшие поговорить с Юлей во время единственного визита, сообщили ей три основные приметы воспитателя: лысина, резиновый жгут, постоянно носимый им на поясе и татуировка на среднем пальце правой руки. Татуировку дети видели только в тот момент, когда пальцы дяди Пети были сжаты в кулак.
Если Юля только разглядывала сотрудников «Живеночка», то они были заняты делом. Толкая друг друга и интенсивно ругаясь, похитители привязали пленницу к толстой трубе. «Надеюсь, не канализационная, — подумала Юля, — они же здесь все прохудившиеся».
Привязав журналистку, приютский персонал отошел к двери и начал о чем-то ожесточенно спорить. Степанида Васильевна явно сердилась на своих подчиненных. До Юли доносились отдельные слова. «На х… ее привезли? — Так, просто ехали, увидели. Ты же сама просила с ней поговорить. — Дубина, поговорить можно было с ней и за городом. Что теперь-то делать будем»? Потом вся банда направилась к Юле.
— Доигралась стерва. — Икнул дядя Петя, поднимая подбородок журналистки. Юля могла бы дотянуться и кусить его, но девушку передернуло от одной этой мысли. Пальцы дяди Пети пахли табаком, кильками и, похоже, даже экскрементами.
— Спокойно дура, — дядя Петя неправильно истолковал гримасу на лице журналистки, — спокойно дура, это пока еще пальчик.
Вокруг послышался всеобщий хохот.
— 126 статья УК, — сказала Юля. До десяти лет лишения свободы. Прекращение преступных действий избавляет от наказания.
— Это тебе, шмакодявка, не пресс-конференция! — Рявкнула Степанида Васильевна. — Хватит про статьи болтать, скажи лучше, зачем ты на нас третий месяц наезжаешь? Все нас любят и уважают, одна ты такая с… выискалась. Знаешь же, наше учреждение — дипломат федерального конкурса «Родная семья»!
— Не дипломат, а дипломант. Степанида Васильевна, я просто удивляюсь. Вы же газеты иногда читаете. По крайней мере те, в которых о вас пишут. И должны понимать: так бесконечно продолжаться не может. После первой встречи я поняла — к вашей совести взывать бесполезно. Но есть одно этическое понятие, переходящее в юридическое: чистосердечное раскаяние. Это касается не только моего похищения, но и воровства гуманитарной помощи.
Юлю спасло от серьезной травмы только то, что при слове «воровство» завхоз и дядя Вася ударили ее одновременно, точнее, попытались ударить. В результате резиновый жгут воспитателя оплел руку Степаниды Васильевны, уже опускавшийся на юлину щеку. Завхоз взвизгнула и выругалась, ее толстый кулак украсила широкая полоса. «Бедные дети, — подумала Юля, — Эти сволочи обращаются с ними так же каждый день».
— Стоп, народ, не надо так. Я на это не подписывался. — Бормотал электрик, удерживая руку дяди Пети с хлыстом, поднятым для нового удара.
— Я тебе все зубы выбью! Это ты сама воровка. Подрядилась писать статьи против нас. А ну говори, по чьему заказу! — Орала Степанида Васильевна.
«Когда-нибудь это кончится. Но если к концу я буду искалечена, ничего хорошего не будет. — Подумала Юля. — К тому же, они все пьяны как свиньи».
— Хорошо, будем корректны. Вы не крадете гуманитарную помощь, а используете ее нетрадиционным образом.
— Ишь ты, «используете»! — Недовольно взвизгнула Степанида Васильевна, но дядя Петя ее опередил. Он приблизился к Юле и сунул ей под нос предмет, который она меньше всего ожидала увидеть в его руках — диктофон.
— Значит так. Раз ты сообразила, с нами лучше не шутить, перейдем к делу. Для начала ты подробно расскажешь про ту фирму, которой понадобилось помещение приюта, и сколько тебе заплатили за печатный наезд.
— Зачем тратить время? Запись не будет иметь никакой юридической силы. — Возразила Юля.
— А это не твое дело. Видишь эту штучку? — Дядя Петя поднес к глазам журналистки резиновый жгут. — В твоей заказной статье было написано, что она не оставляет следов.
— Я ошиблась, — Юля скосила глаза на распухший кулак Степаниды Васильевны, — оставляет.
— И ощущение оставляет, будь уверена. Начинай интервью, пока я не рассердился.
— Петр Васильевич, — как можно вежливее обратилась к воспитателю Юля, вспомнив его отчество, — если я буду молчать, у вас не будет записи, за то у меня появится справка из больницы.
— Кто тебе сказал, что ты до больницы доберешься? — Хохотнул шофер Гоша. От него несло перегаром с пяти шагов. — Не, Петя, бить ее не надо. Просто поиграть в домашние городки. Каждый кинет по три палки и хватит. Подействует бы-ыстро. Я, мужики, вообще, готов начать.
Однако слова Гоши быстрее всего подействовали на Степаниду Васильевну. Она подскочила к шоферу, схватила за шиворот и стала возить его по стене, будто стараясь ее вытереть.
— Ах ты, кобель! Увидел сучку и сразу ей под хвост. Теперь понятно, чего ты говорил: «Сюда ее привезем». Понравилась тебя эта шлюшка?
Электрик и воспитатель, видимо испугавшись за жизнь Гоши, с трудом оттащили от него Степаниду Васильевну.
— Братцы, зря вы так. Перед работой пить нельзя.
На пороге стоял шатающийся доктор. Он не имел морального права на вышесказанные слова, ибо сам еле держался за стенку. Из кармана врача торчал его постоянный спутник — маленький молоточек.
— Нет, точно нельзя. Этак вы ее покалечите. Всем отвечать. Мне тоже. Шумите много. Дети проснулись. Вам что, свидетели нужны?
— Ну, вот что, — Степанида Васильевна подошла к Юле, — мы пойдем попьем чайку, а ты пока подумай, что будешь говорить. Ты не боись, мы скоро придем. Если кто по ноге пробежит, тоже не бойся, у них другой еды здесь хватает.
— Кстати, когда вы звонили в редакцию, то среди всего прочего говорили, что крыс вывели еще в позапрошлом году. — Усмехнулась Юля.
Степанида Васильевна дала ей легкую оплеуху и заковыляла к выходу. За ней потянулись остальные сотрудники «Живеночка».
Щелкнул выключатель. В темноте было слышно, как где-то капает вода. Слышалось шуршание. Первоначальный кураж у Юли прошел, и она наконец-то осознала, что ничего хорошего в этом приключении нет.
* * *
Хотя воду из подвала откачали два года назад, она какими-то путями просачивалась сквозь стены и стекала по обоям, оставляя на них желтые и белые дорожки. Нине нравилась сантехническая роспись. Для экспериментальной театральной студии «Диона» подобное украшение было более чем подходяще. Сегодня здесь давали «Тоску птицы» — драму по пьесе модного французского драматурга Виктора Мелисье. Нина была бы не прочь получить роль в спектакле. Не судьба. К счастью, смогла добраться сюда в этот вечер, чтобы забыть хоть на пару часов транскроссовские дела.
Суточный кошмар кончился. Как и две недели назад фирму спас Царев. Он нашел охранную контору, настолько храбрую и независимую от ГУВД, что она согласилась взять на себя заботу о безопасности опального «Транскросса». Фирма «Глаурунг» была готова приступить к работе уже завтра, причем бралась и решить все проблемы на Выборгском шоссе. По словам Царева, когда «Глаурунг» работал на Московской трассе, каждый доверенный его опеке груз доходил по назначению. Фирма, правда, запросила серьезную сумму за свои услуги, причем аванс следовало уплатить уже на следующий день. Через бухгалтерию такую сумму провести было невозможно, тем более, речь шла не о рублях, а исключительно валюте. «Надо подумать, как достать деньги», — сказал Царев. Нина уже придумала. От отчима осталась неплохая сумма. Причем покойный Даутов, хранил деньги не только в банках, но и в сундуке. «Сундуком» служил сейф, замаскированный под обычный шкафчик, переехавший из квартиры Даутова в новое жилище падчерицы. Конечно, деньги в сундуке мирно пылятся не работая. Но работающие деньги — дальние деньги. Банковский счет всегда можно заморозить. И что делать, если вдруг понадобится тысяч пятнадцать зеленых?
Сейчас они понадобились. Завтра они спасут фирму. Но сегодняшним вечером не будет ничего кроме «Птицы». Ни пачек бумажек с портретами американских лидеров, ни неучтенок и неустоек, ни фирмы с красивым названием «Глаурунг». Будет только негромкое журчание цимбалы, мягкий напев флейты и фигуры в развевающихся одеждах, перелетающих с одной стороны сцены на другую.
Неплохо, чтобы еще в этот вечер с ней был бы Алексей. Но ей, два часа назад не удалось до него дозвониться. Мылся, что ли? Или застрял в тоннеле? Жаль, что он не приехал и не обсудил с Царевым его спасительное предложение. Ну, не приехал — сам виноват. Похоже, у него есть еще какие-то дела, кроме работы на «Транскросс». То есть, на меня. Вот придет — скажу: Алеша, я тут посовещалась, разумеется, сама с собой и решила взять пост директора по безопасности нашей фирмы на себя. Отныне ты охраняешь меня как и прежде, но подчиняешься всем моим непосредственным указаниям.
С другой стороны, может и хорошо, что она сидит сейчас в «Дионе» одна-одинешенька. Нертов вряд ли оценил бы модное творение французского драматурга. Она уже совершила вынужденный деспотический поступок: заставив смотреть спектакль шофера и охранника. Неплохо было бы потом попросить их написать рецензию и постараться в нескольких словах пересказать увиденное. Бедолаги. В зале темно, даже газету не почитать.
Впрочем, страдания бедолаг приближались к концу, потому что к концу приблизился и спектакль. Сейчас самое время распить с друзьями-артистами бутылочку вина. Но это удовольствие растянулось бы надолго. Между тем, уже был двенадцатый час. Пора домой. Ее ждет сын, а завтра надо встать пораньше. Тем более, после недавнего происшествия, няня боится остаться одна с ребенком даже под надзором охранников. Нина попрощалась с друзьями и неохотно (а ее сопровождающие с явственной радостью) покинула театр.
Только сев в машину, Нина поняла насколько голодна. Из-за сегодняшних волнений обед ограничился чашкой кофе. Ужина не было вовсе.
— Саша, где тут ближайшее круглосуточное бистро?
— «Кошкин дом» на Литейном.
— Тогда к нему.
Через две минуты машина была возле закусочной. «Глотну кофе, съем дежурную пиццу и домой». — Решила Нина.
Следуя инструкции Нертова, телохранитель первым вышел из машины и заглянул в кафе, определяя, нет ли среди посетителей «Кошкиного дома» лиц, потенциально опасных для оберегаемого объекта. Оглядев кафе, водитель подошел к Нине, которая, согласно той же инструкции, не выходила наружу, пока продолжается осмотр.
— Ну, как, все в порядке? — Поинтересовалась Нина у телохранителя.
— Все в порядке, — ответил тот, как-то странно взглянув на Климову. Казалось, после фразы «все в порядке» он хотел еще чего-то добавить, но счел нужным промолчать.
Нина выбралась из автомобиля и вошла в кафе.
* * *
«Вроде бы район приличный, а на тротуарах дерутся». — Вяло подумал Алексей. Через несколько секунд от равнодушия не осталось и следа. Он понял, что перед кафе, к которому медленно приближался его «Жигуль», не дерутся, а заталкивают девушку в машину. Девушкой была Юля.
«На его месте должен был быть я». — Промелькнула идиотская фраза из фильма. Тут же Нертов сообразил: «Все верно, кто-то вычислил, что я с ней встречаюсь и решил — меня можно ловить на нее. Позвонят: твоя девочка в наших надежных руках, и ты уже слуга двух господ. Точнее одних, тех самых, на кого работали два охламона, затащившие Юльку в фургончик».
Идею попытаться отбить девушку сразу же Алексей оставил сразу. Ни количество похитителей, ни их квалификация и вооружение известны не были. Но не оставлять же журналистку в их руках…
Пока голова соображала, руки делали. Нертов выруливал за фургончиком. Почти сразу он пожалел оперативников, занимающихся «наружкой» в нынешнем транспортном потоке. Никто из прочих участников автомобильного движения не знал, что в грязном фургончике везут не ящики с пивом, а девушку, никто не хотел уступать Нертову. Пару раз звонила труба, а ему не удавалось даже протянуть к ней руку. Однако он выдерживал необходимую дистанцию и двигался следом. Преследование продолжалось до Петроградской стороны. Проплутав в тамошних извилистых улочках, фургончик въехал за ограду. Издали Алексей разглядел невысокий двухэтажный дом, напоминавший типичный детский садик.
Алексей остановился. Надо было соображать: что же делать дальше? Ему придется иметь дело как минимум с тремя противниками. Одному лучше не соваться, надо вызвать ребят. Или милицию. Правда, по доходящим сведениям, в последнее время в ГУВД «Транскросс» невзлюбили, возможно, слишком близко приняв к сердцу последние публикуемые статьи. Помощь может придти не сразу. А у Юли могут возникнуть проблемы прямо сейчас.
Правда, кое-кто из знакомых в ГУВД все-таки остался. Алексей посмотрел номер дома, сделал звонок. Ответ, последовавший через пятнадцать минут, ошарашил его. По данному адресу находился детский приют «Живеночек». «Ну и шуточка. — Подумал Нертов. — У кого-то из бандюков оказались педофильные наклонности! Надо же придумать такое название для своей конторы. А слово-то, знакомое. Надо вспомнить, где слышал».
Видимо, он опять бы пустился в размышления, что лучше сделать, как увидел невеликую фигурку, перелезшую через забор. Алексей вышел из машины и притаился за строительным вагончиком, видимо принадлежавшим дорожным рабочим. Расчет оправдался полностью: мальчишка, трусивший по улице, попал ему прямо в руки.
— Не кричи, парень. — Нертов старался говорить как можно спокойнее и уважительно.
— Я, дядя, кричать не хочу, — спокойно возразил парнишка лет двенадцати, — я только педиков боюсь, а они в такое время не ходят. Они детей днем ловят.
— Ну, ты, знаток извращенцев, сам-то как в такое время оказался на улице?
— Ребята просили «сникерс» купить.
— Приятель, за «сникерсами» ходят через калитку. А ты, видать, нарушитель режима. Может, тебя к дежурному отвести?
— Не надо, дядя, — спокойно ответил мальчик, — дежурных у нас нет, а дядя Петя меня побьет.
— Хорошо, парень, мы обойдемся без твоего дяди Васи. Но при одном условии: ты ответишь на каждый мой вопрос. Идет?
— Идет. — Вздохнул парнишка, как человек, которому в жизни часто приходится соглашаться с тем, что он в душе не согласен. — Что вам от меня нужно?
— Так это же я задаю вопросы, а не ты. Куда ты тащишь мешок с одеждой?
Паренек удивленно взглянул на Алексея, поняв его за способность различать предметы внутри мешка.
— Дядя, вы не мент?
— Не мент. Ответишь на все вопросы — мы расстанемся.
— Бабке одной. Она за эти джинсы денег даст, а я ребятам сигарет куплю и жрачки.
— Откуда одежка?
— Из кладовки. Все равно, она никому не нужна. Эти козлы, ну воспитатели наши, они скорее сгноят, чего им не нужно, чем нам отдадут. Вон, дядя Петя, даже если половина кладовой пропадет, шуметь не будет. Все равно, гуманитары нам опять пришлют. Но если поймает — слез не хватит. Знаете, как мы называем этот детдом? Не «Живеночек», а «Мертвеночек». Иной раз так бьют, что не знаешь, будешь ли живым. Дедя Петя бьет каждый день, дядя Сережа то и дело оплеуху даст, доктор бьет своим психическим молоточком. Только тетя Света не бьет, потому что она на коляске катается.
— Скажи, за последний час ничего странного не было?
— Если и было — я не видел. Нас всех спать Степанида рано загнала. Сказала — кого поймаю не в спальне, сама разберусь, без дяди Пети. Она это умеет.
— А зачем вас рано спать заставили?
— Не знаю. Дядя Петя, дядя Сережа и Гошка, который со Степанидой трахается, куда-то вечером уехали. Наверное, опять груз прислали. Да такой ценный, что они хотят целиком его захапать. Хотя (парнишка даже приумолк, пораженный собственной мыслью) раньше они не стеснялись. Еще потом слышал топот, они чего-то тащили. Видно, решили в подвале спрятать.
Алексею все стало ясно. Юля пару раз говорила о «Живеночке», шутила: упадет на меня кирпич, ищи не маньяка, а завхоза Степаниду. Теперь Нертов понял, в милицию обращаться бесполезно, а может и опасно: кто его знает, какие отношения у администрации этого мини-концлагеря с местным правопорядком? С другой стороны, тратить время на вызов ребят не хотелось. Алексей считал, что когда столь серьезным делом, как похищение людей занимаются дилетанты, они могут отмочить такое, что никогда не придет в голову профессионалам. Те прекрасно знают ценность своей добычи и никогда не нанесут ей вреда, пока не сочтут это необходимым. О том, что сейчас дяди пети и степаниды могут вытворять с Юлькой, думать не хотелось.
— Парень, — сказал Нертов, — как звать-то тебя?
— Виктором.
— Так вот, Виктор, сегодня у тебя счастливый вечер. Ни в отделение ты не попадешь, ни к дяде Пете. А сейчас ты вернешься, вместе с тобой и мы попадем внутрь.
— Ладно. Дядя, а пистолет у вас заряжен?
Алексей кивнул. Чертов пацан, разглядел кобуру под курткой. Не посадят — в менты пойдет.
— Дядя, вы хотите на Гошку-хахаля наехать? — С надеждой спросил мальчик.
— Может и хочу.
— Давно пора. А то, мне ребята говорили, он анашу у себя держит, торгует и цену вокруг сбил. Может, вы и на дядю Петю наедете?
— Может и наеду. Пошли, Виктор.
Ограду они преодолели посредством двух досок, валявшихся перед ней. Уже через минуту и Алексей, и Виктор стояли перед домом.
— Теперь по пожарной лестнице подняться, и на чердак. — Прошептал мальчик.
По чердаку пришлось двигаться с опаской. Если Витьку пол держал сносно, то под Алексеем кряхтел, скрипел. Наконец, путь закончился на верхней площадке лестницы.
— Ну, все, иди к себе. Пацанам скажи — от милиции убег.
— Ладно. Дядя, только вы наедьте на них всех как следует, пожалуйста.
Виктор ушел на цыпочках в направлении спальной. Юрист так же осторожно двинулся к ближайшему кабинету, из которого доносилась музыка.
«Да, тут не Лазурный берег», — подумал Алексей. Он, некстати, вспомнил, как выручал в прошлом году Нину из подобной же передряги во Франции.
Дверь не была закрыта изнутри. Распахнув ее, Нертов оказался в кабинете, переоборудованном под жилое помещение. Судя по «психическому» молоточку, валявшемуся на столе, комната принадлежала доктору. Ее хозяин полулежал на диване в наушниках и прихлебывал пиво из бутылки, уставившись во врубленный на полную катушку телевизор. В комнате стоял крепкий дух, который немного знающий человек назвал бы кумаром — в этот вечер доктор употребил как минимум два косяка с анашой.
Алексей вошел в комнату (доктор даже не посмотрел в его сторону) и выдернул телефон из розетки. Затем он проделал то же самое с проводом от магнитофона.
Удивленный доктор хлопнул себя по наушникам и только тут увидел Алексея. Пару секунд он удивленно смотрел на него, потом вскочил с дивана и сдуру попробовал пнуть Нертова ногой. Это прием он выполнил крайне неудачно: нога оказалась в руках у Алексея, который слегка вывернул ее и толкнул противника головой на стоящий рядом книжный шкафчик. Пока доктор пытался стряхнуть с себя кучу упавших томов, Алексей уже был рядом, перевернул его лицом вниз, заломил правую руку и обмотал голову доктора упавшей со стула рубашкой. Бедняга хрипел, пытаясь сорвать с себя ткань, но Нертов уже вытащил ремень из его же брюк и связал им руки доктора. Потом Алексей приглушил телевизор. Можно было начинать разговор.
— Ты кто? — Прохрипел доктор.
— Садист. Доказать? — С этими словами Нертов достал из кармана зажигалку, поднес ее к носу пленника и поелозил пальцем по колесику, будто собираясь зажечь.
— Не надо, мужик, — мотнул явно прояснившейся головой доктор, — бери, что надо, если хочешь — покажу.
— Куда утащили девушку?
Тут доктор испугался по-настоящему.
— В подвал, в подвал. Я был против. Я всегда ей говорил — в суд подавать надо.
— Кому «ей»?
— Завхозу нашему, Степаниде. Это она во всем виновата.
— Как добраться до подвала?
— В конце коридора вторая лестница. Вход туда один.
— Сколько еще мужиков здесь?
— Гошка-шофер, Василий, электрик. Еще Петру подчиняются четыре малолетки-переростка. Они дебилы.
Разговор был окончен. Конечно, следовало наподдать доктору напоследок, чтобы вырубился. Но Алексей предвидел неизбежный контакт с милицией по окончанию этого приключения. Значит — меньше травм. Он нашел в комнате еще один ремень и привязал доктора к столу в сидячем положении. Затем нежно замотал рот пленнику куском его же рубахи, предупредив, чтобы не вздумал вякать. Взял ключ с подоконника (доктор согласно кивал головой: на его глазах были слезы благодарности и счастья) и, уходя, запер комнату.
«Стоит ли спускаться в подвал, не зачистив здание»? — Подумал Алексей. На втором этаже были еще только две комнаты. Одну держала на запоре швабра. Оттуда раздавались детские голоса — видно там располагалась спальня. Зато другое помещение было освещено и приоткрыто. Распахнув дверь, Нертов увидел небольшой кабинет, представляющий собой склад гуманитарной помощи. На груде ящиков сидел толстый дядя, судя по описанию, электрик. Перед ним на ящике стояла бутылка крепленого вина, а сам он откусывал от большой шоколадки «Фазер».
При виде непрошенного гостя электрик встал, замычал, будто торопясь прожевать шоколад, и направился к Нертову. Но тот ударил его плотно сжатыми пальцами в горло. Вроде, не сильно. Но эффективно. Электрик свалился в кучу коробок, а Алексей вынул у него ключ из кармана грязного пиджака и вышел из кабинета, тоже закрыв его.
Здесь делать было больше нечего. Юрист спустился вниз. Видимо, шум на складе гуманитарной помощи привлек внимание обитателей первого этажа. Едва Нертов вошел в большую комнату, в которой раньше играли детсадовские питомцы, то столкнулся с целой процессией: четверо пареньков совершеннолетнего возраста в одинаковых спортивных костюмах, видимо из единой гуманитарной партии. На лицах ребят читалась склонность к повиновению и явно выраженное желание думать как можно меньше. Сзади находился невысокий лысый мужчина, с большим резиновым жгутом на поясе. Замешательство группы длилось менее секунды.
— Ты откуда… — Растерянно начал дядя Петя и, не дожидаясь ответа, рявкнул: «Взять его»! Сам он, однако, отошел на два шага назад.
Медлить было нельзя. Первого олигофрена Алексей опрокинул на паркет ударом в голову. Второму (расстояние было слишком близким), угодил коленом в пах. Паренек заверещал и скорчился у стены. Имей Алексей дело с нормальными противниками, остальные двое могли попытаться что-нибудь предпринять. Однако, два оставшихся на ногах олигофрена только медленно надвигались на него, неумело замахиваясь упитанными кулаками. Алексей ухватил первого за руку и свалил на пол нехитрой подсечкой. Потом ему стало совсем совестно и последнего из нападавших Нертов всего лишь взял за шиворот и опустил на уже лежавшего как мешок с отрубями.
Возвышаясь над четырьмя поверженными противниками, Алексей сжал кулаки и ударил одним о другой, стараясь издать как можно более громкий звук. Олигофрены постанывая и опасливо оглядываясь на Алексея, расползались по углам.
Открылась дверь соседней комнаты. На пороге стоял мальчик лет пяти, в детском комбенизончике, который, год назад, был, видимо, розового цвета. На веревочке он вел ручную крысу, как другие дети в его возрасте возят по полу машинки. С одного взгляда Алексей понял, что крыса чище мальчика и питается гораздо лучше.
— Дядя, — обратился он к Нертову, — дядя, вы Шварцнегр?
Алексею, понимавшему, что ничего хорошего этому мальчику он в жизни больше никогда не сделает, захотелось сделать приятное прямо сейчас, и он ответил:
— Да, я Шварценнеггер.
— Побейте, пожалуйста, дядю Петю. — Попросил мальчик.
Нертов согласно кивнул.
Дядю Петю искать не пришлось. Он выскочил из другой комнаты, видимо своей, и бросился к Алексею. В руке воспитателя был здоровенный железный прут. Юрист так никогда и не узнал, был ли этот предмет средством прикладной педагогики, применяемым в случаях, когда жгута казалось недостаточным, или оружием самозащиты.
Нертов укротил сам себя с превеликим трудом. Ему хотелось искалечить этого человека, но он понимал — делать это нельзя. Поэтому он, уйдя в сторону, нанес удар не в полную силу. Дядя Петя отлетел шага на три, сбив большой цветочный горшок. «Жаль не кактус», — подумал Алексей.
Держась левой рукой за бок дядя Петя поднялся и выставив прут как шпагу заковылял к юристу. На этот раз воспитатель получил носком ботинка в пах, а когда согнулся — двойную оплеуху, нанесенную ладонями. Большого смысла в ней не было, но Алексей в первый раз нарушил собственное правило — никаких лишних действий в бою. Дядя Петя корчился на полу. Похоже, кричать ему хотелось, но кричать он боялся, поэтому только кряхтел. Нертов подошел к нему.
— Где Гошка и Степанида?
— Пьют чай на кухне. Я следил, чтобы с ней хорошо обращались.
— С кем, «с ней»?
— Ну, с этой, с которой Степанида приказала поговорить.
— С тобой ясно. Видишь шкаф? (Алексей показал на детсадовский шкафчик для верхней одежды). Сейчас ты в него залезешь.
Дядя Петя взглянул на шкафчик.
— Не смогу.
— Сможешь. — Медленно, почти нежно подвел итог Нертов, поглаживая носком ботинка его пах.
Дядя Петя согласно кивнул и пополз к шкафчику. К удивлению Нертова, он в нем поместился, хотя и со стонами. Алексей поднял железный прут и приставил к дверце, не позволяя ей закрыться. Потом он поставил на ноги олигофренов (они только испуганно глазели на Нертова, опасаясь подняться) и по одному затолкал их в находившийся рядом туалет. «Сидеть, пока не выпущу»! Спорить никто не захотел.
Уже выходя из большой комнаты, Алексей увидел мальчика, подходящего к шкафчику. Нертов решил, что тот собирается выпустить дядя Петю на свободу. Но мальчик расстегнул брючки и начал писать в одну из дырок на дверце шкафчика. Нертов решил ему не мешать.
Столовая и кухня находились в противоположном конце коридора. Подойдя ближе, Алексей понял, почему там не слышали шума битвы по соседству: телевизор в столовой был включен почти на полную громкость. Судя по голосам, там были только две женщины.
— Твою мать, — шумела одна, — где же Гошка?
«Лучше с ними не возиться», — рассудил Алексей. Он вспомнил, как все собеседники этого вечера характеризовали шофера. Если Юля сейчас в распоряжении этого типа, надо поторопиться.
* * *
Юле было противно и скучно. Ей не раз приходилось видеть мужские половые органы: когда, будучи стажером, она делала репортаж с выступления танцевальной стриптиз-группы «Супер-бойс», когда присутствовала на опознании в морге, да и в некоторых других жизненных ситуациях. Однако еще никогда их обладатель не имел привычку настолько переоценивать своей богатство. Иначе, Гошка, стоявший перед ней с расстегнутой ширинкой и перебиравший свои висюльки, не повторял бы каждую секунду: «Личинка, ты такого еще не видела»!
Окончив на сегодня свои шоферские обязанности, Гошка уже успел напиться. Юля размышляла, ограничится ли он демонстрацией или перейдет к действию? За свою честь она была спокойна: когда шофер подошел бы поближе, она надеялась лягнуть его ногой. Правда, последствия были бы непредсказуемые, ибо вокруг валялось немало разных железяк.
— Ну ладно, личинка, пора скушать бананчик.
На лице у Юли появилась напряженная насмешка. Чтобы скрыть чувства, она вякнула: «пожалуйста, не надо» и опустила голову на плечи, стараясь не показать этому маньяку-любителю, что увидела за его спиной. Шофер загоготал и направился к ней. Получив ногой в живот, он отскочил на два шага, затем медленно выпрямился, видимо, соображая как бы подейственней наказать журналистку. Когда он обернулся в поисках орудия наказания, то увидел незнакомца, стоявшего перед ним.
Нертов ни разу в жизни не бил людей ногами по голым яйцам. На этот раз случилось именно так. Когда Гошка дико заорал, Алексей слегка ткнул его рукой в шею, нашел гошкин ремень и связал руки.
Когда шофер пришел в себя, Алексей предупредил:
— Еще раз дернешься, привяжу голой ж… к горячей батарее. Или не ж…ой.
Осознав, что он по-прежнему без штанов, Гошка замолчал, если, конечно, забыть про периодическое тихое поскуливание по поводу постепенно болезненного и начинающего приобретать солидный размер, хм… Того, что «Личинка», по мнению шофера, «еще не видела».
Алексей уже закончил труд, когда сзади раздался предостерегающий голос Юли. Нертов обернулся. И, впервые за этот вечер, пропустил удар. Перед Алексеем, еле удержавшимся на ногах, стояла Степанида Васильевна. Второй раз она бить не стала, а просто прыгнула на Нертова, как это делают японские борцы сумо.
«Да это же сто пятьдесят килограмм». — В ужасе подумал прижатый к грязному полу Нертов. Он был в затруднительном положении. Противник действовал исключительно весом, но веса было в избытке. Чтобы провести болевой прием, требовалось высвободиться хоть на секунду. Пока это не представлялось возможным. Степанида Васильевна хватала его за руки, пихала всей своей тушей, будто надеялась расплющить о пол. Был бы на месте упитанной дамы настоящий противник Нертов бы сумел решить с ним вопрос одним точным ударом. Но при этом, в лучшем случае, Степаниде Васильевне пришлось бы долго выпрашивать гуманитарную помощь на лекарства. А в худшем… Нет, сесть за превышение необходимой обороны юриста не прельщало. Доказывай потом в разных инстанциях, кто кого и почему домогался… В результате скоро одна рука Нертова была полностью придавлена, а вторая бессильно билась о пол. «Сколько же выдержит моя грудная клетка?». — Думал он. И тут рука наткнулась на маленький бутылочный осколок. Алексей согнул ее и смог дотянуться до спины Степаниды. На Завхозе было всего лишь платье, поэтому стекляшка легко прорезала его и воткнулась в бок.
Рана была мелкой, но Степанида Васильевна завизжала, будто ужаленная осой и перевалилась на бок. Алексей оттолкнул ее, откатился в сторону и встал.
Для своего веса и возраста, Степанида Васильевна поднялась удивительно быстро. Алексею еще не приходилось бить женщин. На это раз это пришлось. Одного удара в солнечное сплетение оказалось недостаточно. Подкожный жир берег Степаниду как ноябрьского вепря. Она пошатывалась, но шла в атаку. Нертов ударил ее по щиколотке и когда она визжа подняла ногу, не жалея сил нанес апперкот. «Большие шкафы громче падают». Степанида Васильевна рухнула, и Нертов явственно слышал, как вокруг задрожали батареи.
Алексей подошел к Юле. Та внимательно взглянула на него, пытаясь удержаться от слез и какой-нибудь фразы, напоминающей рифму «слезы-розы-грезы». Это ей не удалось.
— Я знала, что ты придешь. — Пролепетала она и заплакала.
Алексей быстро отвязал ее. Веревку он использовал для того, чтобы скрутить Степаниду Васильевну. Лишь после этого он подошел к Юле и некоторое время держал ее за руку, а она старалась победить слезы.
— Ладно, — сказал Алексей, — все рассказы потом. Сейчас надо обратиться к законным властям. Но сперва придется кое-что сделать.
После этого Нертов подошел к шоферу.
— Ты, говорят, тут главный завхоз по анаше.
— Какой анаше? — Заудивлялся Колька, тщетно пытаясь скрыть испуг.
— Я никогда не применяю законные методы следствия. А батарея — близко. Ну, как?
— У меня в комнате, в диване.
— Сейчас сам проводишь, — велел Алексей, развязывая шофера, — только штаны сперва натяни.
Перед тем как выйти из подвала, Юля подошла к уже очухавшейся Степаниде Васильевне.
— Где моя косметичка?
— Петька в угол зашвырнул. — Покорно ответила Завхозиха.
Юля отыскала косметичку, с огромной скоростью, всегда поражавшей Нертова, сколько бы он с женщинами не сталкивался, привела лицо в порядок.
Они поднялись на первый этаж и столкнулись с женщиной в коляске, ехавшей им на встречу. Конечно, это была Светлана Викторовна.
— Я так и знала, — медленно сказала она, — вас наняли последователи Столпунова, чтобы погубить наш приют.
— Вы заблуждаетесь, Светлана Викторовна. — Мягко, но выразительно возразила Юля.
Нертов свернул в соседнюю комнату, где из шкафчика все еще доносились крики дядя Пети, поднял с пола резиновый жгут, вернулся в коридор и молча бросил его на колени Светлане Викторовне.
— Что это? — Не поняла парализованная руководительница приюта.
«А ведь она, действительно, не понимает, что это такое. Она никогда не видела дядю Петю с плеткой в руках, а с детьми давно не контактирует».
— Это, Светлана Викторовна, самый необходимый предмет в системе Натуро-воспитания. В какой нормальной крестьянской семье не принято бить детей?
* * *
К удивлению Нертова, райотдел милиции узнав об анаше, найденной в приюте, а также о похищении журналистки, очень обрадовался и, в лице прибывшего капитана, выразил благодарность Алексею. «Живеночек» давно уже надоел милиции, ибо юные беглецы или торговцы гуманитарными вещами то и дело попадали в отделение. Поэтому Нертову пришлось всего лишь расписаться в качестве очевидца.
Милиционерам было трудно заниматься протокольными формальностями. Им пришлось и утихомиривать детей, некоторые из которых были готовы прямо сейчас убежать из приюта, и защищать капитана от наскоков освобожденной Степаниды Васильевны. Алексей и Юля время от времени слышали ее угрожающее бормотание, в котором можно было уловить знакомые имена и должности: «Премьер-министр, председатель Государственной Думы, Жириновский, Далай-лама, мать Тереза».
— Мать Тереза уже умерла, Степанида Васильевна. — Заметила Юля.
Завхоз продолжала бормотать.
— Мы тут, вроде, не нужны, — вставил Алексей, — поехали, если мою машину не угнали.
Машину, к счастью, не угнали, поэтому через десять минут Нертов с Юлей были уже вдалеке от переулка, оставившего у них немного приятных воспоминаний.
— Интересно, куда денут детишек? — Спросил Алексей
— Не знаю. Главное, отсюда увезут. Накормят. И вымоют. — Пообещала Юля.
«Я не просто юрист или телохранитель, — подумал Алексей, а лицо со специфической специализацией — спасение девиц». Он вспомнил юлю в момент, когда ей угрожал Гошка. Юля ничуть не походила на одинокую даму, всегда надеющуюся только на себя. Просто, хорошая девчонка.
Они молчали, пока не переехали Троицкий мост.
— Может, поедем к тебе домой? — Вдруг спросила Юля.
— Нет, ответил Алексей. — Нельзя.
Юля пристально взглянула на него, будто хотела рассердиться. Но потом передумала и весело предложила:
— Тогда в ближайшее кафе. Надо выпить кофейку и чем-нибудь перекусить.
— Раз мы побрезговали трофейной стряпней тети Маши, придется так и сделать. — Согласился юрист.
Заведение они нашли быстро. Взяв кофе, жаркое в горшке и какие-то сливки — Юле захотелось сладкого, они присели в дальнем углу.
— Хороший был день, — заметила Юля. — По правде говоря, два часа назад мне казалось, что кофе мне больше не пить. Ведь они были пьяные и ничего не соображали. Тогда я презирала их, а сейчас очень боюсь. Хочется куда-то забиться.
— Ничего, эта гадость кончилась. Сегодняшний день прошел. Я не хочу грузить тебя своими проблемами, но для меня он оказался хуже. Дальше будет лучше, быть иначе не может.
Юля не ответила. Неожиданно она пододвинула свой стул к Алексею и опустила руку ему на грудь. Возможно, она хотела скрыть слезы.
Скрипнула дверь. Алексей устало повернул голову. На пороге стояла Нина.