Глава 22. Голда Мейерсон. Националистические митинги осенью 1948 года

Из интервью М. Н. Полторанина:

«Несмотря на то, что они получили Палестину, у них идея Крымской Калифорнии осталась. И она свербила. И когда приехала Голда Меир послом Израиля к нам в Москву сюда, за две недели они организовали два митинга. Каждый насчитывал до 50 тыс. человек. Представляешь? Это были люди из Питера, из Москвы, даже из Сибири приезжали… Когда они организовали эти митинги, выполнить обещания перед Америкой, отдать Крым, и вот тогда созрела идея именно эту пятую колонну, как ее называли они, и в 1953 г. летом должны были отправить их на Новую Землю…»

Едва была провозглашена независимость Израиля, как встал вопрос о посольствах в признавших его странах. Самой сложной предполагалась работа в СССР. Никто возглавлять там еврейскую миссию особо не стремился, потому посланником и назначили безотказную патриотку Голду Мейерсон. Такова была ее первая в жизни государственная должность. Главная задача израильского посланника сводилась к лавированию в отношениях с большевиками на фоне перехода Израиля под покровительство Соединенных Штатов. Не менее важной виделась иммиграция из СССР в Израиль специалистов и молодежи еврейской национальности – добиваться узаконения свободы переезда из страны советов на историческую родину вменялось в обязанность госпоже Мейерсон. Приходится отметить, что, судя по мемуарам, она изначально была настроена против Советского Союза и полагала советских евреев жертвами антисемитизма.

Голда прилетела в Москву 2 сентября 1948 г. Утром следующего дня хоронили в Кремлевской стене урну с прахом умершего творца Русского Ренессанса А. А. Жданова. Как впоследствии записала сама Меир: «…первым моим впечатлением от Советского Союза были продолжительность и торжественность этих похорон и сотни тысяч – а то и миллионы – людей на улицах…».

В субботу, сразу после вручения верительных грамот все еврейское посольство посетило центральную синагогу Москвы. Госпожа посланник была удивлена, когда под конец службы главный раввин столицы С. М. Шлифер произнес благословение и пожелание доброго здоровья членам советского правительства и посланнику Израиля Голде Мейерсон.

Совсем скоро, 4 октября, наступал еврейский Новый год (праздник Рош-ха-шана). Голда Мейерсон решила, что посольские израильтяне отметят его в столичной центральной синагоге.

Однако незадолго до этого в газете «Правда» была опубликована большая статья И. Г. Эренбурга «По поводу одного письма». В ней знаменитый советский публицист ответил на адресованное ему письмо некоего Александра Р. из Мюнхена, который спрашивал: как относятся в Советском Союзе к государству Израиль? «Можно ли видеть в нем разрешение еврейского вопроса?»

В статье Эренбург, в частности, сказал:

«…Советское правительство первым признало новое государство, энергично протестовало против агрессоров, и когда армии Израиля отстаивали свою землю от арабских легионов, которыми командовали английские офицеры, все симпатии советских людей были на стороне обиженных, а не на стороне обидчиков. Это так же естественно, как и то, что советские люди сочувствуют патриотам Вьетнама, а не французским усмирителям, патриотам Индонезии, а не голландским карателям.

…наш народ понимает чувства евреев, переживших величайшую трагедию и наконец-то получивших право существовать на своей земле. Желая успеха труженикам Израиля, советские люди не закрывают глаза на те испытания, которые ожидают всех честных людей молодого государства. Кроме вторжения англо-арабских полчищ, Израиль знает иное вторжение, менее громкое, но не менее опасное – англо-американского капитала. Для империалистов Палестина – это прежде всего нефть. Конкуренция хищников – “Стандард ойл”, с одной стороны, “Англо-иранской нефтяной компании” и ‘Шелл” – с другой, вмешивается в жизнь неокрепшего государства. Интересы концерна “Поташ Палестайн Компании”, вопрос о нефтепроводе Киркук-Хайфа, американские проекты концессий и военных баз – вот что угрожает Израилю вслед за головорезами короля Абдуллы. Во главе государства Израиль не стоят представители трудящихся. Мы все видели, как буржуазия европейских стран с их большими традициями, с их старой государственностью предала национальные интересы во имя доллара. Могут ли советские люди рассчитывать, что буржуа Израиля окажется совестливее и прозорливее, нежели буржуа Франции или Италии? Вряд ли. Мы доверяем народам, но если в Израиле народ сражается и отважно сражается, то это не значит, что народ там управляет».

Можно не сомневаться, что Эренбург написал заказной материал. Не зря в более поздние времена писатель Б. Н. Сарнов сказал об «Ответе…»: «…он чувствовал, что дело пахнет керосином. …тот же запах, только стократ усиленный, толкнул его написать ответ мифическому Александру Р. – это свое ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ евреям, ошалевшим от известия, что впервые за две тысячи лет у них опять появилось наконец свое государство». Так что не стоит сомневаться в том, что Эренбург был искренен. Осенью 1948 г. происходил исторический перелом в судьбах советского еврейства. ЕАК под руководством Михоэлса, возникнув как общественная организация, после 1943 г. незаметно переродился в еврейскую националистическую партию. Правда, партия эта была озетовской. Хотя руководство комитета намеренно отделяло евреев от других народов СССР (советские евреи сами по себе, а советский народ сам по себе), во многом рассчитывало на поддержку транснационального капитала, но при этом оно было сориентировано на итоги Октябрьской революции в ее еврейской части и, настаивая на создании КрымЕССР, в какой-то мере было патриотично настроено. Не зря озетовцев называли советскими евреями. После гибели Михоэлса во главе руководства ЕАК встал Ицик Фефер. При нем комитет начал быстро переориентироваться на сионистов и интересы его становились все более и более антисоветскими, а СССР все чаще представлялся еаковцами как антисемитское государство. Осенью 1948 г. фактически шел болезненный процесс перерождения партии националистов-патриотов в партию националистов-сионистов. Эренбург, как ярчайший представитель озетовцев старой волны, предупреждал о возникшей опасности перерождения и пытался разъяснить происходящее галутным евреям. Тщетно.

Одновременно статья была отрезвляющей оплеухой израильской верхушке и означала, что дружба закончена – СССР с предателями на дружит. Известно, что в середине августа 1948 г. из советской миссии в Израиле пришло донесение, в котором подробнейшим образом было рассказано о переориентации сионистов на США и Великобританию, о враждебных высказываниях руководителей Израиля в адрес СССР и Сталина, о том, что посланником в Советский Союз направлена агент ЦРУ Голда Мейерсон. Там же цитировались слова Мейерсон, сказанные при встрече в Тель-Авиве чрезвычайному и полномочному посланнику СССР в Израиле П. И. Ершову 14 августа 1948 г.: «вопрос об иммиграции является важнейшим для государства Израиль». При этом Ершов указал, что она не говорила об иммиграции из СССР. В те же дни посол СССР в Великобритании Г. Н. Зарубин сообщил, что «прогрессивные круги лондонских евреев характеризуют Мейерсон как агента американской разведки». Таким образом, к приезду Голды в Москву представления об ориентации израильского правительства и его посланника у Сталина были вполне определенные.

Посланник правильно поняла смысл передовицы в главной газете советских коммунистов, но не особо расстроилась, поскольку была готова к такому обороту. Другое дело, что она восприняла статью как личную обиду, нанесенную ей Эренбургом, и не забыла о ней даже тридцать лет спустя.

Голда Меир

Но кто же был заказчиком статьи? Этого мы не знаем. Сразу же после похорон А. А. Жданова Сталин единственный раз в жизни уехал отдыхать в Крым. Там он в тишине и одиночестве жил до второй половины ноября 1948 г. Так что от московских событий осени того года вождь фактически самоустранился. В столице же всеми делами заправляли Г. М. Маленков, Л. П. Берия и Н. А. Вознесенский. Правда, некоторые исследователи утверждают, что Сталин приказал написать эту статью коллективу авторов накануне своего отъезда. Однако в силу сложившихся обстоятельств работа над нею затянулась, причем И. Г. Эренбург настоял на своем индивидуальном авторстве. Сам писатель ничего подобного не рассказывал, но признавал, что статью для оборения отсылали Сталину в Крым.

* * *

И вот настало 4 октября. Меир написала об этом следующее:

«В тот день, как мы и собирались, мы отправились в синагогу. Все мы мужчины, женщины, дети – оделись в лучшие платья, как полагается евреям на еврейские праздники. Но улица перед синагогой была неузнаваема. Она была забита народом. Тут были люди всех поколений: и офицеры Красной армии, и солдаты, и подростки, и младенцы на руках у родителей. Обычно по праздникам в синагогу приходило примерно сто-двести человек – тут же нас ожидала пятидесятитысячная толпа. В первую минуту я не могла понять, что происходит, и даже – кто они такие. Но потом я поняла. Они пришли – добрые, храбрые евреи – пришли, чтобы быть с нами, пришли продемонстрировать свое чувство принадлежности и отпраздновать создание государства Израиль. Через несколько секунд они обступили меня, чуть не раздавили, чуть не подняли на руках, снова и снова называя меня по имени. Наконец, они расступились, чтобы я могла войти в синагогу, но и там продолжалась демонстрация. То и дело кто-нибудь на галерее для женщин подходил ко мне, касался моей руки, трогал или даже целовал мое платье. Без парадов, без речей, фактически – без слов евреи Москвы выразили свое глубокое стремление, свою потребность участвовать в чуде создания еврейского государства, и я была для них символом этого государства.

Я не могла ни говорить, ни улыбнуться, ни даже помахать рукой. Я сидела неподвижно, как каменная, под тысячами устремленных на меня взглядов. Нет такого понятия – еврейский народ! – написал Эренбург. Евреям Советского Союза нет дела до государства Израиль! Но это предостережение не нашло отклика. Тридцать лет были разлучены мы с ними. Теперь мы снова были вместе, и, глядя на них, я понимала, что никакие самые страшные угрозы не помешают восторженным людям, которые в этот день были в синагоге, объяснить нам по-своему, что для них значит Израиль. Служба закончилась, и я поднялась, чтобы уйти, – но двигаться мне было трудно. Такой океан любви обрушился на меня, что мне стало трудно дышать; думаю, что я была на грани обморока. А толпа все волновалась вокруг меня, и люди протягивали руки и говорили “наша Голда” и “шалом, шалом”, и плакали.

…Только и сумела я пробормотать, не своим голосом, одну фразу на идиш: “А данк айх вос ир зайт геблибен иден!” (“Спасибо вам, что вы остались евреями!”) И я услышала, как эту жалкую, не подходящую к случаю фразу передают и повторяют в толпе, словно чудесное пророчество.

…Не могу сказать, что тогда я почувствовала уверенность, что через двадцать лет я увижу многих из этих евреев в Израиле. Но я поняла одно: Советскому Союзу не удалось сломить их дух; тут Россия, со всем своим могуществом, потерпела поражение. Евреи остались евреями».

Ничего такого о небытии еврейского народа в статье Эренбурга, конечно, нет. Мадам Меир солгала, желая погрязнее замарать писателя, потому что его правда всю жизнь жгла ей душу. Но 4 октября 1948 г. действительно произошло важнейшее для нашей страны историческое событие – столичная еврейская элита (а в синагоге в тот день собралась именно элита) сакрально отреклась от советского народа и отказалась быть его составной частью, отреклась от родины – Советского Союза и объявила своей исторической родиной палестинский Израиль. Отныне СССР стал для них чужой страной, судьба которой была им безразличной. Нравится это кому-то или не нравится, но в тот день националистическая элита Москвы де факто объявила войну русскому миру и русскому народу. Забегая вперед, уточню: русскими эта война была проиграна в чистую 3–4 октября 1993 г. – в отличие от победителей, русские в те дни в который уже раз предали сами себя.

Потерпели сокрушительное поражение и озетовцы старшего поколения – они со своим Крымом потеряли актуальность для галутного еврейства. Подавляющее большинство народа (в первую очередь молодежь) разом перешло на сторону сионистов. Теперь победителями были они, и проигравшие в единоборстве вынуждены были смириться со своим подчиненным положением. Отныне они могли только следовать в фарватере еврейского государства.

Лучше любого рассказа о душевном состоянии старшего поколения озетовцев в те дни говорит диалог между Эренбургом и Голдой Мейерсон, пересказанный ее в мемуарах:

«Эренбург был совершенно пьян – как мне сказали, такое с ним бывало нередко – и с самого начала держался агрессивно. Он обратился ко мне по-русски.

– Я, к сожалению, не говорю по-русски, – сказала я. – А вы говорите по-английски?

Он смерил меня взглядом и ответил:

– Ненавижу евреев, родившихся в России, которые говорят по-английски.

– А я, – сказала я, – жалею евреев, которые не говорят на иврите или хоть на идиш.

Конечно, люди это слышали и не думаю, чтобы это подняло их уважение к Эренбургу».

Голда Мейерсон нажаловалась на Эренбурга американскому послу У. Б. Смиту. Они вдвоем встретились с писателем и попытались убедить его, чтобы отказался от враждебности к еврейскому государству в Палестине. В итоге они оба были глубоко оскорблены грубым отказом. Какими крепкими словцами отбрил дипломатов Илья Григорьевич, не известно, но вновь к этому разговору уже никто не возвращался.

Еще одно событие, в дальнейшем сыгравшее огромную роль, произошло через десять дней после Рош-ха-шана. Голда Меир предпочла сказать о нем вскользь: «В Иом-Киппур (Судный день), который наступает через десять дней после еврейского Нового года, тысячи евреев опять окружили синагогу – и на этот раз я оставалась с ними весь день. Помню, как раввин прочитал заключительные слова службы: “Ле шана ха баа б'Ирушалаим” (“В будущем году в Иерусалиме”) и как трепет прошел по синагоге, и я помолилась про себя: “Господи, пусть это случится! Пусть не в будущем году, но пусть евреи России приедут к нам поскорее!” Но и тогда я не ожидала, что это случится при моей жизни».

* * *

Совсем иначе восприняли те дни по-настоящему советские евреи. Вот что вспоминал уже упоминавшийся здесь Б. М. Сарнов:

«…московские евреи (не только московские, конечно, но о московских я знаю точно) тогда и впрямь ошалели.

Как раз тогда приехала в Москву Голда Меир. Голдой Меир, впрочем, она стала именовать себя позже, а тогда еще звалась Голдой Мейерсон. Но сути дела это не меняло. Она была первым послом Израиля в Москве. И пронесся слух, что, когда она появилась в московской хоральной синагоге в день празднования еврейского Нового года, толпы вот этих самых ошалевших евреев устроили нечто вроде радения. Собралось их там, как говорили, не то десять, не то двадцать, не то тридцать тысяч человек. Первого израильского посла они приветствовали как Мессию. Многие в экстазе целовали края ее одежды.

Такая же – еще более бурная – демонстрация еврейских национальных чувств разразилась спустя неделю, когда Голда Мейерсон уже вторично прибыла в синагогу по случаю праздника Судного дня. Неисчислимые толпы евреев, восторженно повторявших древнее заклинание “На следующий год – в Иерусалиме”, двинулись вслед за израильскими дипломатами, которые решили пройти пешком от синагоги до своей резиденции в гостинице “Метрополь”. Это была уже не эйфория, а самая что ни на есть настоящая истерия.

Я очень хорошо помню тогдашнее свое отношение ко всем этим слухам.

Во-первых, я не поверил, что евреев, пришедших поглазеть на Голду, было так много. (Впоследствии подтвердилось, что их там действительно собралось не менее десяти тысяч.) А во-вторых – и это было самое главное, – всех припершихся туда, в синагогу, в полном соответствии с тогдашним моим комсомольским миросозерцанием, я счел не только ничтожной количественно, но и безусловно самой отсталой частью московских евреев.

Впрочем, дело тут было не только в моем комсомольстве. Я исходил из убеждения, что интеллигентный человек в синагогу не пойдет. А все более или менее знакомые мне евреи были интеллигентами. Стало быть, те, кто собрался там, в синагоге, и устроил все это радение, были из среды самого что ни на есть темного, местечкового еврейского мещанства. Ну а что касается целования одежд, то это и вовсе вызвало у меня тогда самое искреннее отвращение. Даже, я бы сказал, брезгливость.

Не могу сказать, что сейчас я так уж сильно изменил свое к этому отношение. Нет, мое отношение – и к синагоге, и ко всем этим радениям – осталось прежним.

Но сейчас я лучше понимаю чувства, владевшие евреями, составившими ту толпу. Чувства людей, помнивших (в отличие от меня), что их предки на протяжении двух тысячелетий повторяли как молитву это святое заклинание – “На следующий год – в Иерусалиме”. И вдруг узнавших, что эта двухтысячелетняя мечта гонимого народа, рассеянного по всей планете, стала реальностью.

К этому надо еще добавить, что все они были искренне убеждены, что Израиль возродился если не по воле, то, во всяком случае, во многом благодаря личному участию товарища Сталина. Так что радение это для них (во всяком случае, для большинства из них) вовсе не было чем-то нелояльным по отношению к родимой нашей советской власти.

Но все это я понимаю сейчас. А тогда поведением этих отсталых евреев я был искренне возмущен. И с той статьей Эренбурга был, в общем, согласен».

Совсем иначе оценили московские события октября 1948 г. евреи-исследователи, а евреи-участники рассказали многое из того, о чем умолчала Голда Меир. Куда важнее то символическое значение, которое приобрело это событие, обраставшее своей собственной мифологией.

Аркадий Ваксберг в книге “Сталин против евреев” приводит письмо москвички И. П. Поздняковой, описавшей никогда не имевшее место “гигантское шествие по улице Горького, когда в честь Голды Меир было перекрыто на несколько часов движение в центре Москвы”.

Мордехай Намир в своих воспоминаниях останавливается на моменте, имевшем большое символическое значение для израильских представителей:

“Воодушевление публики невозможно было описать словами. Стоявшие на обочине грузовики были ‹оккупированы› еврейскими юношами и девушками, взобравшимися на них, скандировавших лозунги и хлопавших в ладоши. В этот водоворот событий оказались ввергнуты и случайные прохожие…”.

13 октября Голда Меир вновь посетила синагогу – на этот раз по случаю праздника Судного дня. В тот день раввин Ш. Шлифер так прочувственно произнес молитву “На следующий год – в Иерусалиме”, что вызвал прилив бурного энтузиазма у молящихся…

Известный российский исследователь Г. В. Костырченко отмечает, что сакральная фраза «В будущем году – в Иерусалиме», превратившись в своеобразный лозунг, была подхвачена огромной толпой, которая, дождавшись у синагоги окончания службы, двинулась вслед за Меир и сопровождавшими ее израильскими дипломатами, решившими пройтись пешком до резиденции в гостинице “Метрополь”. По словам Г. В. Костырченко, “подобных массовых несанкционированных сверху демонстраций Москва не знала с осени 1927 года, когда на ее улицы и площади вышли троцкисты и другие оппозиционеры, протестовавшие против установления единовластия Сталина в партии и стране”. “Сталин не мог не быть обеспокоенным тем, что в глазах советских евреев Меир, эта проамерикански настроенная ‹палестинская дама›, превратилась в некую почти харизматическую личность, провозвестницу грядущего исхода в Землю обетованную”. Г. В. Костырченко констатирует: “По сути, сами того не сознавая, евреи бросили вызов Сталину, который ответил на него решительными действиями. 20 ноября он провел через политбюро постановление о закрытии ЕАК. А спустя несколько недель начались и аресты лиц, причастных к его деятельности. В Москве первыми взяли под стражу Фефера и Зускина, потом та же участь постигла Шимелиовича и Юзефовича”.

Американский еврейский исследователь Джошуа Рубинштейн предлагает очень похожую, и даже еще более экзальтированную версию: “Люди часами ждали Голду Меир у синагоги, а после службы бежали за ней по улицам города, крича: ‹До встречи в Иерусалиме на будущий год!›. Этого Сталин уже не мог стерпеть. 20 ноября Политбюро приняло решение о немедленном роспуске Еврейского антифашистского комитета”. Подобным же образом описывает динамику событий А. И. Солженицын, во втором томе книги которого “Двести лет вместе” Голда Меир посещала не одну, а несколько московских синагог: “…в сентябре 1948 г. первым израильским послом в Москву приехала Голда Меир – и была бурно, с ликованием встречена в московских синагогах и вообще московскими евреями. И сразу же многие из них стали подавать заявления на переселение в Израиль: в советском еврействе от Катастрофы крепло и поднималось национальное сознание, размеров которого Сталин, очевидно, не ожидал. Оказалось, что свои подданные хотят туда массами утекать? …Видимо напуганный таким накалом еврейских национальных чувств, Сталин – с конца 1948 и на все свои оставшиеся годы вперед – круто изменил политику относительно евреев”.

Хотя Г. В. Костырченко и Дж. Рубинштейн проработали значительный корпус прежде недоступных историкам документов, в общем и целом их выводы повторяют многолетний американо-израильский нарратив, гласящий, что спонтанное выражение национальных чувств советскими евреями вызвало гнев советских властей, ответивших на неожиданные для них демарши “нелояльности” масштабными антиеврейскими репрессиями. За тридцать с лишним лет до публикации работ Г. В. Костырченко и Дж. Рубинштейна в изданной в Нью-Йорке “Книге о русском еврействе”, в частности, говорилось:

“В сентябре 1948 г. Голда Мейерсон (Меир), первый посол Израиля в Советском Союзе, вместе со штатом своего посольства, в день еврейского Нового года посетила Московскую главную синагогу. Корреспондент Нью-Йоркской газеты ‹Herald Tribune› Иосиф Ньюман описывал оказанный ей прием как ‹небывалый› в течение тридцати лет советской диктатуры: ‹Огромная толпа евреев заполнила всю улицу перед синагогой. Мужчины и женщины плакали от волнения, восклицая – ‘Мы ждали этого дня всю свою жизнь! За Израиль! Будущий год в Иерусалиме!’ Синагога была украшена знаменами; на самом большом из них было крупными еврейскими буквами написано: ‘Израиль рожден’, на другом – ‘Эрец-Исраэль возродился’… После богослужения сотни евреев пешком проводили делегацию до отеля ‘Метрополь’, где она была временно расквартирована. Демонстрация того же типа повторилась неделю спустя в Йом-Кипур – Судный день. Вскоре советские евреи стали приходить в израильское посольство с просьбами о визах на въезд в Израиль и о содействии в получении разрешения властей на выезд›. Эта яркая манифестация накопившихся в советском еврействе просионистских чувств вызвала острую реакцию со стороны властей. Аресты и высылки возобновились”».

Б. Я. Фрезинский дополнил вышесказанное очень важными свидетельствами: «Резонанс визитов Г. Мейерсон в московскую синагогу и ликующих встреч, которые ей там устраивали, этот резонанс, как в еврейской среде, так и в соответствующих органах, был настолько острым, что обсуждался в московской еврейской газете “Эйникайт” (где реакция еврейской публики была названа “базаром”) и на заседании президиума ЕАК 21 октября 1948 года (за месяц до решения Политбюро о закрытии ЕАК). Небезызвестный и хорошо информированный Л. Р. Шейнин, между прочим, рассказывал коллегам по ЕАК: “Сейчас на том базаре вокруг синагоги отражаются интересы только мелких лавочников (неповторимая лексика эпохи! – Б.Ф.), но у меня имеются факты тревожного порядка. Три дня тому назад я беседовал с педагогом-преподавательницей иностранного языка гражданкой Леви. Она мне восторженным тоном рассказывала, что она была в синагоге и видела Голду Мейерсон. Я ее спросил: а Вы когда-нибудь ходили в синагогу? Она ответила, что нет. Спрашивается, для чего же она пошла туда? Это просто стадное чувство”. Упоминал имя Г. Мейерсон, выступая, и человек совсем другого склада – замечательный поэт Лев Квитко, заметивший, что на Г. Мейерсон “смотрят с благоговением самые отсталые элементы”. Понятно, что деятели ЕАК были уже объяты страхом, для нас здесь важно другое – как воспринимались в Москве демонстративные шаги Г. Меир, послужившие катализатором сионистских устремлений части московского еврейства».

А теперь сравните приведенные выше описания прихожан хоральной синагоги с описанием прихожан хоральной синагоги в главе 15 «Еврейский антифашистский комитет», где цвет московского еврейства представлен как постоянные участники религиозной жизни столицы. Получается, что Л. М. Квитко самого себя, а заодно оперного певца М. О. Рейзена, академиков А. Н. Трайнина и Е. В. Тарле, актера В. Л. Зускина и многих-многих других прославленных евреев отнес к «самым отсталым элементам»? Либо сам Квитко тогда до смерти перепугался тому, что наделало руководство ЕАК, либо современные исследователи замазывают роль руководства ЕАК в противоправных делах.

Итак, в октябре 1948 г. в столице СССР, в самый разгар «сталинского террора», случились два массовых несанкционированных митинга националистического характера. По утверждению современных авторов, это были невинные шествия восторженных, ошеломленных счастьем людей, которым даже в голову не приходило, что изувер Сталин может их за это покарать. И было за что.

В ночь со второго на третий день празднования Рош-ха-шана (празднуется три дня), 5–6 октября 1948 г., произошло одно из самых разрушительных землетрясений в истории человечества – ашхабадское. Эпицентр его находился непосредственно под городом, и сотрясение там достигало 10 баллов по шкале Рихтера. Ашхабад был буквально стерт с лица земли, погибли около половины жителей – более 60 тыс. человек. Пострадало множество близлежащих селений. СССР погрузился в траур. А через неделю после трагедии московские евреи устроили националистическое шествие по центру столицы.

«Но …в правительстве СССР ошарашены были совсем иным. Кто организовал? Ведь Голда молчит о том, что 50 тыс. евреев съехались со всего СССР, даже из далекого сибирского Новокузнецка, а в то время для этого требовалась организация с исключительными возможностями.

Такой пример. В 1957 г. Президиум ЦК попробовал отстранить от власти Хрущева – Первого секретаря ЦК КПСС, фактического диктатора страны. Спасением Хрущева был созыв ЦК в течение суток. Членов ЦК в то время было всего 125 человек, из которых многие жили в Москве. Гражданская авиация уже была, с билетами у членов ЦК проблем не было, правительственная связь работала. Тем не менее, потребовалось вмешательство министра обороны Жукова, чтобы свезти членов ЦК в Москву военно-транспортной авиацией, иначе не успевали.

А в 1948 г. поездки по стране еще были проблемой, даже по железной дороге. В это время, к примеру, действовал указ, по которому за проезд в товарных поездах давали год лагерей, а пассажирских поездов было очень мало. И тем не менее ведь по чьему-то указанию тысячи, если не десятки тысяч евреев получили отпуск или фиктивный больничный лист, им купили билеты, организовали их размещение в Москве. Какая-то организация сумела сделать то, что и Президиуму ЦК не всегда было под силу». Факт с поездами объясняет причины старательного уменьшения числа участников митингов и шествия в апологетической литературе.

Писатель К. К. Романенко дал некоторые уточнения о событиях 13 октября 1948 г. «Но какими бы чувствами ни была вызвана эта многолюдная сходка, она приобрела неожиданный характер. Нет, собравшиеся евреи не просили “отпустить их в Израиль”. Они стали требовать передачи им Крыма. Конечно, это не могло быть спонтанным, неуправляемым актом – за спиной демонстрантов стояли организаторы. Фактически состоялась антисоветская “демонстрация протеста”. Московские демонстрации вызвали ликование в сионистских кругах США. Иностранная пресса, особенно в Израиле, была полна сенсационных репортажей».

В требовании Крыма нет ничего удивительного. Известно, что в 1944 г. направив письма Сталину и Молотову с просьбой учредить КрымЕССР, Михоэлс и его окружение были столь уверены в положительном ответе, что стали распространять текст письма по еврейским общинам. Народ пришел в восторг, и в ЕАК начало поступать множество писем от энтузиастов с предложениями, как наилучшим образом обустроить национальную республику. Разочарование от отказа было велико: люди никак не могли поверить, что сам Сталин против их мечты. Это разочарование и вылилось на улицы столицы в октябрьские дни 1948 г.

В личных беседах с коренными москвичами старших поколений мне самому не раз довелось слышать о страхах, которых они натерпелись осенью 1948 г. По городу ходили слухи, будто восстали евреи и собираются вырезать русских. Во дворы то и дело забегали странные девицы с безумными глазами, которые хватали за руки чернявых молодых людей и стыдили их за безразличие к родине. Они требовали немедленно идти на митинг. Почему-то особенно доставалось хохлушкам…

Символично, что пик смуты пришелся почти на сороковой день со дня смерти Андрея Александровича Жданова. Без него власть и Сталин молчали. Недавно объяснение этому молчанию дал историк Ж.А Медведев. Правда, толкование этому молчанию он дал ошеломляюще пошлое. Опус сей надо читать целиком!

«Об этой многотысячной демонстрации евреев через весь центр Москвы, впереди которой шли Голда Меир и группа иностранных дипломатов, в советских газетах не было никаких сообщений. Иностранная пресса, особенно пресса Израиля, была полна сенсационными репортажами. Московские еврейские демонстрации вызвали ликование в сионистских кругах в США. В Москве в советское время ни до октября 1948 года, ни после никаких стихийных демонстраций по любому поводу больше не было. Интересно отметить, что московские службы правопорядка, и прежде всего милиция, отсутствовали в районе манифестаций. Министерство внутренних дел СССР, которое отправляло Сталину рапорты о всех основных неожиданных событиях, независимо от того, работал ли он в Кремле или отдыхал на юге, 5 октября 1948 года не посылало ему никаких рапортов. Предыдущий рапорт Сталину касался задержания В. А. Витковского, который пытался в Новороссийске “подняться по якорной цепи на уругвайский пароход”.

С 6 октября Сталину шли ежедневные рапорты об усилиях МВД СССР по ликвидации последствий землетрясения в Ашхабаде. О демонстрации в Москве 13 октября, 1948 года МВД СССР Сталину также не рапортовало. Молотов, как министр иностранных дел СССР, получал от МВД рапорты другого типа (а также копии рапортов Сталину), касавшиеся неожиданностей, имевших какое-то отношение к МИДу. 2 октября 1948 года МВД СССР направило Молотову рапорт “О нападении вооруженной банды на конвой охраны треста № 5 в Синьдзяне”, а затем, уже 13 октября, о переходе границы солдатом турецкой армии. О демонстрации евреев в Москве и о необычном поведении посла Израиля Голды Меир Молотов никаких рапортов не получал. Наибольшее число рапортов МВД получал в 1948 году Берия, так как именно он был ответственным в Политбюро за работу Министерства внутренних дел СССР. Каждый день в октябре 1948 года на стол Берии ложилось от трех до семи рапортов, иногда о тривиальных делах вроде обеспечения какого-либо гулаговского предприятия лесоматериалами, также производившимися в Гулаге, иногда о неожиданных событиях, требующих расследования, например о взрыве на газопроводе Дашава – Киев. Но о демонстрациях в Москве по случаю посещения Голдой Меир еврейской синагоги Берии никто не рапортовал. Из этого непонятного молчания и прессы, и московской милиции по поводу событий в Москве, которые обратили на себя внимание основных западных газет, можно сделать бесспорный вывод о том, что ни для Сталина, ни для Молотова, ни для Берии массовые еврейские демонстрации в Москве, выражавшие солидарность с Израилем и его послом, не были неожиданными. Это, в свою очередь, говорит о том, что эти демонстрации были, по-видимому, организованы самими властям. Для Сталина, а возможно и для МГБ, решивших ликвидировать ЕАК и арестовать активистов этой уже ненужной еврейской организации, был необходим какой-то убедительный повод для такой расправы. Демонстрации в Москве 4 и 13 октября обеспечили этот повод. ЕАК не участвовал в организации этих демонстраций. По заключению Г. В. Костырченко, тщательно изучавшего все архивы ЕАК и свидетельства членов его руководства, верхушка ЕАК и в частности его новый председатель Фефер понимали, что за демонстрациями в Москве последуют серьезные кары. “Этого нам никогда не простят”, – так формулировал Фефер возможную реакцию властей. Но и Фефер, несмотря на свой партийный и агентурный опыт, очевидно, не догадывался, что эти совершенно необычные для советской действительности манифестации были спровоцированы самими властями».

Странные выводы сделал автор, не так ли? Любой непредвзятый исследователь в первую очередь задумался бы над вопросом: кто, когда и как долго изымал документы о митингах 1948 г. из самых охраняемых и секретных архивов СССР? И в таком вопросе нет никакой конспирологии. Бесспорно, что массовые собрания и шествия евреев осенью 1948 г. имели место – об этом обнародовано множество свидетельств и в нашей стране, и за рубежом. Но кто поверит в то, что за их ходом не следили и не докладывали в верхи сексоты? Кто поверит в отсутствие милиции рядом с митинговавшими и в отсутствие интереса вышестоящих чинов к происходившему у синагоги и на улицах столицы? Скорее следовало испугаться, если бы милиции там не было и не велось наблюдение. Или вся московская милиция была втянута Сталиным, Берией и Молотовым в заговор? Можно удивляться и задавать еще множество вопросов, но главным все равно останется один: что такое ныне нам не известное было отмечено сексотами, если потребовалось буквально выскребать все государственные архивы. Об этом мы уже вряд ли когда узнаем. Понятно пока только то, что изъятия такие были сделаны уже после смерти Сталина.

Назад: Глава 21. Кто убил Соломона Михоэлса?

Дальше: Глава 23. Тщета во спасение будущего